Текст книги "Храм Фортуны II"

Автор книги: Эндрю Ходжер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

– Я хотел доложить... – начал Сабин.

– Потом, – махнул рукой легат. – У нас нет времени. Все обсудим по дороге. Ситуация осложняется с минуты на минуту.

Ничего не понимая, Сабин отсалютовал и отправился выполнять приказ. Ему не пришлось особенно напрягаться – носильщики и так работали в поте лица.

Через полчаса все было готово и можно было отправляться в путь. Сабин заметил встревоженное лицо Корникса, которое выглядывало из-под навеса одной из повозок.

Паулин тем временем расплатился с Хамшимозадом и остальными и уселся в легкую быструю двуколку, стоявшую первой в ряду повозок.

– Сабин, иди ко мне, – распорядился он. – Феликс, вы с Каролунгом садитесь в последнюю и смотрите в оба – при первом же признаке погони немедленно сообщать мне.

Тревога легата передалась и всем остальным. Надсмотрщик из конторы Патробия разместил в двух телегах свою команду – слуг и носильщиков, и вот, щелкнули бичи, взревели мулы, заржали лошади и поход тронулся, вздымая чуть прибитую утренней росой пыль,

Было уже почти светло и прохладно.

Стража у ворот не чинила никаких препятствий и вскоре повозки выехали на просторную дорогу, которая вела через Апамею, Эпифанию и Эмесу на Дамаск, и далее – в Палестину.

Легат некоторое время ехал молча, а Сабин не осмеливался нарушить молчание. Наконец Паулин вздохнул и повернул к нему голову. Казалось, что он постарел на несколько лет.

– Ну что тебе сказал Соррентий? – спросил он. – Хотя теперь это уже не имеет такого значения...

Сабину все меньше и меньше нравилась эта секретность. Ведь, в конце концов, он назначен помощником легата и имеет право знать, чем вызван столь поспешный и тайный отъезд, да и другие подробности...

– Я очень рад, что это теперь не имеет значения, – с обидой в голосе произнес он. – Потому что твой Соррентий, по сути, ничего и не сказал. Когда мы...

– Не захотел? – перебил его Паулин. – Отказался от золота? Но он же обещал.

– Не знаю, как насчет золота, – ответил трибун, – просто ему было очень неудобно говорить с двумя ранами в груди. Он умер.

– Так, – медленно протянул Светоний. – Еще лучше. Расскажи подробнее, я должен знать.

Сабин изложил факты. Паулин слушал молча, все сильнее хмуря брови. Он не смотрел на трибуна.

– Значит, гладиатор ничего не сказал? – спросил он, когда Сабин закончил и облизал языком пересохшие губы. – Совсем ничего? Ни одного слова, которое могло бы нам помочь?

– Ну, одно слово-то он сказал, – буркнул трибун. – Да только, по-моему, он уже бредил и говорил на каком-то непонятном языке...

– А может мне известен этот непонятный язык, – в первый раз за все время слабо улыбнулся Паулин. – Ну, не заставляй себя ждать, трибун. Или ты забыл это слово?

– Не забыл, – ответил Сабин. – Он сказал: Масада. И потом еще раз повторил: Масада. Ну, как, знакомое слово?

– Знакомое, – задумчиво протянул легат и взглянул в глаза трибуну. Вижу, ты не очень доволен тем, что я не посвящаю тебя в свои дела. Извини, раньше я не мог этого сделать по нескольким причинам. Но, сейчас, кажется, пришло время.

– Благодарю за доверие, – кисло ответил Сабин, все еще не проглотив обиду. – Так что же означает это странное слово?

– Масада... – протянул Светоний, глядя себе под ноги. – Так называется крепость, неприступная крепость, которую царь Ирод возвел на берегу Мертвого моря.

– Так Соррентий хотел сказать, что золото спрятано там? – оживился Сабин.

– Не знаю, – пожал плечами Паулин. – Во всяком случае, не думаю, что он бредил. Значит, Масада как-то связана с нашим заданием. Ну что ж, хоть какая-то подсказка.

– Не много, – скептически заметил Сабин.

– Да, – согласился легат. – Ладно, теперь помолчи и послушай. Я расскажу тебе то, что ты должен знать.

Глава XI
Возвращение

Германик должен был возвращаться в Рим. Курьер из столицы привез ему письмо цезаря на поле битвы, усыпанное трупами разгромленных варваров. Тиберий и тут сумел отравить своему приемному сыну радость победы столь им заслуженной.

Нахмурившись, Германик прочел послание принцепса и понял, что ему не остается ничего другого, как только подчиниться.

Нет, благородный полководец страдал не от того, что ему не позволили до конца испить чашу славы, не оттого, что теперь все лавры пожмет тот, кто будет назначен ему на смену, и не оттого, что ему приказали покинуть армию, которая его боготворила и с которой он мог бы еще совершить не один славный подвиг.

Тоска снедала душу Германика, но в ней не было ничего личного, это была тоска римского гражданина и военачальника.

Ведь дело, которому он отдал столько сил и времени, еще не было закончено; еще бродил где-то по лесам разбитый, но не побежденный Херман, еще пылились где-то в варварских храмах гордые орлы – знамена легионов Квинтилия Вара, захваченные дикарями в Тевтобургском лесу; еще не была раз и навсегда отведена от Империи германская угроза, и жители приграничных провинций еще не могли спать спокойно.

Но вот цезарь приказывал ему вернуться в Рим.

Германик понимал, что Тиберий во многом прав, что его слова звучат логично, что он мыслит как мудрый правитель, но все же, все же... И сердце молодого полководца наполнилось грустью.

Он еще раз перечитал строки, адресованные ему из Рима. Строки, написанные твердой рукой цезаря.

"С нетерпением я и твоя бабушка ждем твоего возвращения, сынок, – писал Тиберий. – Мы хотим насладиться зрелищем заслуженного тобой триумфа, право на который с величайшей радостью дал тебе сенат.

Знаю, знаю, что ты готов мне ответить: что ты не успокоишься, пока окончательно не поставишь варваров на колени. Воистину, это благородная цель, достойная твоего великого отца и моего дорогого брата Друза. Но подумай сам – вот ты прогнал дикарей за Рен, очистил от них значительную территорию, разгромил в нескольких битвах и напугал так, что не скоро они теперь отважатся перейти границу.

Вспомни, что завещал нам Божественный Август – не расширять Империю на восток, ибо выгоды от новых завоеваний не компенсируют затрат и потерь, понесенных Римом.

И он был прав, сынок. Да, ты блестяще победил в нескольких сражениях, но согласись, что понесенный твоей армией урон слишком велик. Помни, ты несешь ответственность за своих соотечественников, а ведь смерть одного римлянина нельзя окупить убийством даже сотни варваров. Мы должны беречь своих граждан, это главное богатство страны.

Пойми меня правильно, благородный Германик – я смотрю на эту проблему как правитель Империи, к тому же, Божественный Август в свое время девять раз посылал меня против германцев, так что говорю я со знанием дела, а не просто так.

Ведь варвары – а особенно херуски, хатты и хавки – это настоящая гидра. Отрубишь ей одну голову, как тут же вырастет другая. Мы не можем позволить, чтобы силы Рима истощились в этой бесконечной борьбе, разве ты не понимаешь?

Ведь гораздо выгоднее для нас не посылать на смерть римских граждан, а использовать межплеменную рознь, которая немедленно начнется среди дикарей, как только общий враг – римляне – оставит их в покое. Пусть они истребляют друг друга в братоубийственных войнах, без нашего участия. А в нужный момент мы опять нанесем удар.

Надеюсь, ты примешь мои аргументы, ибо они продиктованы ничем иным, как заботой о государстве и о наших гражданах.

К тому же, дорогой сын, хочу напомнить тебе, что ты избран консулом на следующий год и твое присутствие просто необходимо в столице. Да и не только в столице. У меня есть для тебя очень ответственное задание, которое я не могу поручить никому другому, а потому с нетерпением жду, когда смогу посоветоваться с тобой. Поверь, дело не терпит отлагательств и наверняка повлияет на судьбы Империи.

И последнее. Ведь всем известно, какая у тебя благородная натура, а потому осмеливаюсь просить тебя об услуге. Ведь у тебя есть брат, мой родной сын Друз, который тоже хочет послужить родине и добыть военную славу на поле боя.

А ведь Ренская граница – это сейчас единственное место, где идут серьезные военные действия и если ты закончишь ее сам, то таким образом лишишь Друза возможности получить право на триумф и должности главнокомандующего.

Вот таковы причины, дорогой мой сын, по которым я прошу тебя прекратить германскую кампанию и вернуться в Рим. Надеюсь, ты правильно оценишь ситуацию и согласишься с моими доводами.

Желаю тебе здоровья, удачи в делах и помощи богов. Твои сыновья чувствуют себя хорошо и шлют тебе привет.

Обнимаю тебя.

Твой приемный отец

Тиберий".

Дочитав письмо до конца, Германик – по-прежнему хмурый – вышел из шатра. Перед входом его ждали штабные офицеры и командиры легионов, чтобы узнать, что пишет достойный цезарь.

– Отец призывает меня в Рим, – коротко объявил Германик. – И он, видимо, прав. Что ж, мы не сумели закончить то, что начали, но такова воля Богов. Я отправляюсь в столицу сразу же, как только доведу армию до Рена. На мое место будет назначен новый главнокомандующий, скорее всего им станет Друз, сын цезаря.

Офицеры встретили это сообщение глухим ропотом. Многие недоуменно пожимали плечами и хмурились. Почему Тиберий так поступил? Наверное, он просто завидует славе Германика и его популярности в войсках. Подозрительный цезарь никому этого не прощает.

Заметив недовольство своих верных соратников, Германик чуть улыбнулся и сказал:

– Друзья, братья, мне понятны ваши чувства. Клянусь, я бы с удовольствием еще хоть раз повел вас в поход против варваров. Но давайте исполним волю цезаря, не подавая дурного примера солдатам. Его слово – закон и для меня, и для вас. Но я от души надеюсь, что – если будет на то благословение Богов – мы еще с вами выиграем не одно сражение и напомним дикарям о силе римского оружия.

С этими словами он повернулся и скрылся в шатре, пригласив нескольких офицеров – в том числе Публия Вителлия и Гнея Домиция – чтобы обсудить с ними вопросы о выводе армии за Рен.

На следующий день, по приказу своего полководца, солдаты, участвовавшие в битве, собрали все добытое в бою германское оружие, сложили из него высокую кучу и сожгли. А пепелище засыпали землей, сделав искусственный курган, на вершине которого была помещена надпись в память великой победы, одержанной над войском варваров:

«Армия Тнберия Цезаря, разгромив племена, обитавшие между Реном и Альбисом, посвящает свои трофеи бессмертным богам Юпитеру Статору, Марсу Ультору и великому Августу».

Полевые жрецы провели необходимую церемонию посвящения, были заколоты несколько десятков жертв, дым с алтарей клубами взмывал в голубое небо. А собравшиеся вокруг солдаты римских легионов и союзных когорт громкими криками выражали свой восторг, от души колотя мечами о щиты и поднимая невообразимый шум.

К вечеру короткий праздник закончился раздачей двойной порции хлеба, бобов и вина, которое каждый с удовольствием выпил за здоровье командующего, за победу и за свою собственную удачу.

Когда тосты были произнесены – а Германик отмечал торжество в своем шатре в компании офицеров – солдатам было объявлено, что завтра начнется отправка войск обратно.

На коротком совете было принято решение часть армии погрузить на суда, которые уже стояли на Визургисе, и развезти солдат по их прежним местам дислокации. Остальные же должны были совершить пеший переход, чтобы по пути разделаться еще с мелкими бандами варваров, которые могли им встретиться, и примерно казнить десяток-другой дикарей, дабы остальным неповадно потом было разбойничать.

Сам Германик тоже решил отправиться морем, а сухопутный корпус повел к Рену его верный соратник Публий Вителлий.

Однако тут командующего и всю армию поджидало страшное несчастье. Боги словно решили, что хватит уже с римлян почестей, побед и триумфов. Пора напомнить им, что они всего лишь простые смертные и не должны столь явно гордиться тем, что было в значительной степени заслугой их небесных покровителей.

Едва только флотилия подняла якоря и вышла в плавание, поднялся страшной силы шторм, хлестали сплошные потоки дождя, ветер с корнем вырывал деревья, огромные волны заливали суда и смывали за борт людей. Множество кораблей затонуло, остальные потерялись в тумане.

В результате до устья Визургиса посчастливилось добраться лишь флагману Германика да еще десятку потрепанных кораблей. Вся многочисленная флотилия, казалось, пропала безвозвратно, сгинула в неравной борьбе со стихией и исчезла навсегда.

Германик был в отчаянии, близком к помешательству. Он рвал на себе волосы и рыдал, называя себя вторым Клавдием и вторым Варом. Первый из них погубил однажды римский флот, а другой уложил три легиона в Тевтобургском лесу.

– Нет мне прощения! – восклицал со слезами на глазах главнокомандующий Ренской армией. – О, Боги, покарайте меня! Я виновен в гибели тысяч моих соотечественников.

Верный помощник Кассий Херея еле удержал своего командира, когда тот хотел броситься в воду, чтобы присоединиться к утонувшим солдатам. Кассию пришлось даже спрятать меч Германика, чтобы он в порыве отчаяния не лишил себя жизни.

А жрецы тем временем истово молились о спасении для солдат и офицеров, попавших в шторм.

И мольбы их дали результат.

Через пару дней погода улучшилась, ветер стих, дождь перестал и вот один за другим стали появляться на горизонте пропавшие ранее суда римской флотилии.

Их весла и мачты были сломаны во время бури, но солдаты и матросы приспособились грести кусками обшивки, а вместо парусов растягивали свои крепкие плащи. Те корабли, которые пострадали меньше, брали на буксир товарищей – тянули за собой.

Германик, возблагодарив Богов, сразу же приободрился; это опять был полный энергии неутомимый командир. Он медленно занялся ремонтом судов, а тем временем разослал несколько лодок на поиски остальных пропавших без вести. Многих солдат с затонувших кораблей обнаружили на безлюдных островках, в устье реки, на поросших лесом берегах, где они нашли убежище – голодных, истощенных, замерзших. Но упрямые римляне не хотели умирать, они питались тем, что удавалось добыть – моллюсками, ягодами, даже древесной корой. Праздником для бедняг был конский труп, выброшенный на берег.

Некоторым повезло больше – их отыскали германцы с ближайших хуторов, и желая задобрить грозных победителей, исправно снабжали солдат продуктами и пивом.

А еще несколько судов вернулись спустя месяц или Два из самой Британии, которая была независима от Рима, но со времен походов Юлия Цезаря платила ежегодную Дань.

Таким образом, в конце концов оказалось, что потери римлян и союзников не так уж велики, как можно было ожидать. Однако Германик понял, что теперь ему и вовсе нечего возразить Тиберию, когда цезарь заведет Разговор о том, каковы были жертвы среди солдат.

Командующий знал, что теперь он обязан немедленно вернуться в столицу и дать отчет в своих действиях перед сенатом, цезарем и народом Империи, доверившим ему жизни своих соотечественников.

Однако Херман, услышав о катастрофе постигшей римлян, воспринял ее как знамение своих диких Богов, тут же собрал несколько тысяч еще не полностью деморализованных воинов и повел их вслед за корпусом Вителлия, который не спеша продвигался к Рену, по пути заставляя германцев присягать на верность Риму. Тех, кто отказывался или пытался сопротивляться, попросту убивали, а жилье их сжигали.

Херман и его банда для начала храбро разрушили курган, насыпанный легионерами в память о великой победе в долине между Визургисом и Альбисом. Затем им удалось захватить несколько человек из экипажей затонувших кораблей; этих несчастных подвергли страшным пыткам, а потом казнили – сожгли живьем в плетенных из ивы клетках.

Ну, а после этого германское войско – довольно, впрочем, немногочисленное – двинулось к Рену, чтобы, воспользовавшись несчастьем римлян, вдоволь пограбить пограничные деревни.

Однако Германик предвидел такой поворот событий; он послал курьера к Вителлию с приказом вернуться и встретить врага. Солдаты с радостью повернули, и через два дня ничего не подозревавшие варвары наткнулись на их аванпосты.

Снова произошло сражение и снова армия Хермана была разбита, а великий вождь чудом избежал плена, в который, зато, угодила его жена и маленькая дочь. Кроме того, солдатам Вителлия удалось найти в лесном храме варваров одно из знамен, захваченных у Квинтилия Вара. Это был большой успех и Германик, узнав о нем, пообещал, что Публий Вителлий вместе с ним совершит триумфальный въезд в Рим.

Наконец вся римская армия была вновь размещена в пограничных городах и укреплениях вдоль Рена. Войну в этом году можно было считать успешно завершенной и теперь Германика ничто не удерживало от возвращения в столицу, где его ждали заслуженные почести.

Жена главнокомандующего – верная Агриппина – уже приехала в Могонтиако. Сборы длились недолго и через неделю Германик с небольшим эскортом двинулся в путь.

Глава ХII
Триумф Германика

Чтобы заслужить право на триумфальный въезд в Рим, полководец должен был выполнить несколько обязательных условий в соответствии с древними традициями.

Во-первых, он обязан был доказать, что какое-то время занимал должность консула или какой-нибудь другой важный государственный пост. Естественно, это была формальность – сенаторы с документами в руках выходили и объявляли, что такой-то, например, был консулом в таком-то году.

Далее, кандидат на триумф в период военной кампании должен был быть официальным главнокомандующим, а не заместителем или исполнявшим обязанности.

Попросить позволения на въезд он мог лишь в том случае, если война велась с внешним врагом, а не, скажем, со взбунтовавшимися племенами, покоренными ранее. Так, например, знаменитый Красс, расправившийся с мятежными гладиаторами Спартака, не имел права на триумф, да и не собирался просить его, посчитав ниже своего достоинства требовать почестей за разгром жалких рабов, хотя те и доставили немало неприятностей победоносным римским легионам.

Кроме того, такая война должна была вестись на вражеской земле и целью ее должны были быть новые завоевания, а не возвращение ранее утраченных территорий. Этого требовала римская гордость.

Противника следовало разгромить в большом решающем сражении, после которого исход кампании – победный – не должен был уже вызывать сомнений и армия могла спокойно уйти, не боясь за судьбу покоренных ею народов и земель.

И последнее – потери противника должны были значительно превышать потери римлян, и в любом случае не могли составить меньше, чем пять тысяч человек убитыми.

Что ж, в отношении Германика никаких возражений тут не было и не могло быть. Если во времена Республики сенат действительно весьма придирчиво рассматривал основания и претензии каждого кандидата, то правление Августа изменило устоявшиеся традиции. Теперь право на триумф имели лишь члены цезарской семьи, а дать им разрешение на это почтенные отцы сенаторы были практически обязаны по первому же слову принцепса.

Впрочем, в случае с Германиком эти почести были как никогда заслуженные, и когда Тиберий просто намекнул, что неплохо бы как-то отметить победы его приемного сына за Реном, вся курия единогласно согласилась, что более достойного человека Рим давно уже не видел.

При этих словах, Тиберий, правда, недовольно поморщился – ведь он и сам еще не так давно въезжал в город триумфатором после кампаний в Паннонии и той же Германии, но промолчал. Сейчас главным для него было вернуть внука Ливии в столицу, оторвав его от преданных ему легионов. Самолюбие могло потерпеть.

По традиции полководец не мог до дня триумфа появиться в Риме, а потому при известии о приближении Германика сам цезарь, императрица Ливия и делегаты от всех сословий: сенаторов, всадников, купцов, ремесленников, а также иностранные послы и гости выехали в Вольсинии на встречу с главнокомандующим Ренской армией.

Тиберий тепло обнял приемного сына, бабка Ливия прослезилась от избытка чувств; мать Германика – Антония, брат Клавдии и сестра Ливилла с мужем Друзом тоже горячо приветствовали национального героя.

Сам он больше всего обрадовался при виде своих сыновей – Друза, Нерона и Гая, которые также выехали ему навстречу.

В короткой речи Германик выразил свою глубокую признательность сенату, цезарю и народу за разрешение на триумфальный въезд и признание его заслуг. Он пообещал – по обычаю – почтить это знаменательное событие организацией праздничных игр для граждан, в которых выступят гладиаторы, бестиарии и возницы колесниц в Большом цирке.

Затем официальная делегация отправилась обратно в Рим, а Германик остался в пригороде, чтобы подождать пока прибудут представители ренских легионов. Естественно, он не мог обнажить границу и забрать с собой всех принимавших участие в войне солдат и офицеров, но наиболее отличившиеся из них поспешным маршем двигались к столице, чтобы разделить триумф со своим любимым полководцем.

Всего в походе должны были принять участие около десяти тысяч воинов, римлян и союзников, представлявших каждый легион и каждую когорту, а также делегаты от гарнизонов ренских укреплений. Отряд личной гвардии Германика возглавлял его верный соратник трибун Кассии Херея, союзников вел Гней Домиций Агенобарб, а легионеров – Публий Вителлий.

Легат Авл Плавтий, заслуживший в последнем сражении золотую корону, остался в Могонтиаке и принял на себя временное командование армией.

Галльскую пехотную когорту вел в столицу мира молодой офицер Гортерикс, выбранный по рекомендации Плавтия, несмотря на решительные возражения Гнея Домиция.

По закону, армии запрещено было входить в Рим, исключение составляли только лишь случаи, связанные с триумфом. И на этот раз сенат без проволочек дал разрешение войскам вступить в столицу. Формальности были соблюдены и оставалось лишь ждать грандиозного зрелища и сопутствующих ему мероприятий.

Сенат также выделил триста тысяч ауреев из государственной казны на расходы по дорогостоящей церемонии. Скупой Тиберий, скрепя сердцем, добавил еще сто тысяч из своего личного ларца.

В ознаменование столь памятного события решено было возвести Триумфальную арку, под которой и должен был пройти поход. Это сооружение весьма быстро возвели рядом с храмом Сатурна.

И вот настал долгожданный день. Солнце ярко светило на голубом небе; природа словно сама радовалась возможности посмотреть на великолепное зрелище.

Городские эдилы приложили максимум стараний, чтобы Рим выглядел как и положено столице мира. Все улицы, фасады домов и храмов были вымыты и вычищены, кругом – в окнах, на подоконниках, в нишах зданий – виднелись букеты цветов и разноцветные венки. На тротуарах стояли столы, за государственный счет уставленные выпивкой и закусками. Любой желающий – даже раб – мог от души угоститься и поднять тост за славного Германика и победы римского оружия.

Двери всех храмов были раскрыты настежь, статуи богов украшены гирляндами цветов, на алтарях дымились всевозможные благовония.

Горожане по такому случаю облачились в лучшие свои одежды; женщины одели украшения.

Утром, еще на рассвете, Германик провел в своем загородном лагере смотр войскам, которые уже подошли, а также раздал солдатам и офицерам денежные подарки и знаки отличия. Для тех, которые остались сторожить границу, тоже было припасено достаточное количество золота. Его они получат позже.

В десять часов утра торжественно взвыли трубы и грандиозный поход двинулся к городу. В столицу колонна вошла через Триумфальные ворота, с северо-восточной стороны, и далее продвигалась по виа Сакра.

Во главе процессии шествовали делегаты от сената в праздничных тогах и с жезлами из слоновой кости в руках. За ними – представители городских чиновников. Следом шел оркестр: трубачи и барабанщики громко дули и колотили в свои инструменты.

Столпившиеся по обе стороны от колонны зрители с расширенными от восторга и изумления глазами взирали на бесконечные ряды открытых повозок, которые двигались за музыкантами. Повозки эти сопровождали гвардейцы из личной охраны Германика, а лежали на них всевозможные трофеи, добытые в битвах.

Тут высились горы оружия, блестевшего под солнцем, деревянные изображения главных германских Богов Зея, Манна и Одина в цепях и путах, в знак того, что римские божества одержали над ними убедительную победу. Далее зеваки могли увидеть груды золота и серебра: монет, посуды, лошадиной сбруи, слитков, найденных в храмах варваров. Сверкали желтым огнем куски янтаря, переливались в лучах солнца драгоценные камни и речной жемчуг. Отливали бронзой и медью изделия германских мастеров.

Продолжал поход еще один отряд музыкантов, на сей раз с флейтами у губ. А за ним жрецы Юпитера гнали стадо прекрасных белых быков, предназначенных в жертву верховному божеству. На позолоченных рогах животных висели цветные ленты и венки.

За жрецами их помощники несли ритуальные топоры и ножи, золотые миски и кадильницы, а также прочую религиозную утварь.

За священными быками рабы вели на цепях несколько огромных германских туров, в клетках ехали страшные бурые медведи и серые волки с длинными желтыми зубами. Все эти звери после триумфального похода будут выпущены на арену амфитеатра Статилия, где бестиарии померяются с ними силой и ловкостью.

Далее, звеня кандалами, шли пленные. Был тут и соратник Хермана, бесстрашный Зигмирт, который не уберегся в последней битве с солдатами Вителлия и угодил в неволю. Рядом с ним шла жена великого вождя херусков Трунсильда, неся на руках свою маленькую дочь. За ними двигались более мелкие вожди и старейшины, ставшие добычей римлян, а потом – основная масса германских воинов. Понурив головы, тяжело переставляя ноги, брели новые рабы великого Рима. Воистину, бесконечной была эта процессия.

Ну, а потом начиналось самое главное. Чинно и с достоинством промаршировали двенадцать ликторов в пурпурных одеждах; каждый держал пучок розог с воткнутым в него серебряным топором. Трубачи с медными трубами громко выводили торжественные мелодии.

А за ними ехал сам триумфатор в великолепной, изукрашенной золотом и драгоценностями колеснице, запряженной четырьмя прекрасными белыми конями в блестящей сбруе.

Герой дня был одет в пурпурную тунику и расшитый золотом и жемчугом плащ; в правой руке он держал лавровую ветвь, а в левой – жезл из слоновой кости с изображением золотого римского орла на коне.

На челе его отливал свежей зеленью и серебром роскошный венок из греческого лавра, а лицо, кисти рук, ноги, все то, что не закрывала одежда, было по традиции выкрашено в ярко-красный цвет.

Позади триумфатора в колеснице сидели его жена Агриппина, дочь знаменитого адмирала Марка Випсания Агриппы, и их пятеро детей: Друз, Нерон, Гай, которого солдаты в лагерях прозвали Калигулой, Агрипинилла и Друзилла. Мальчики были серьезны, девочки – испуганы.

А рядом с Германиком стоял раб, который держал над головой победителя золотую корону, доставшуюся римлянам от покоренных этрусков. Время от времени он наклонялся к уху триумфатора и – стараясь перекрыть уличный шум – говорил ритуальную фразу, как то повелевала многовековая традиция подобных событий:

– Оглянись и вспомни, что ты всего-навсего человек!

Эти слова были призваны смирять чисто человеческую гордыню триумфаторов, которые вполне могли и возгордиться не в меру, видя вокруг всеобщий восторг и преклонение.

Ведь боги – а все, что не делается, зависит от их воли – столь же легко могли низринуть сегодняшнего героя с высот, на которые сами его и вознесли, как и дать ему еще большую славу.

Не забывай о покорности, человек!

За колесницей Германика ехали верхом и на повозках его верные соратники и друзья, которые тоже приложили руку к великим победам за Реном и тоже заслужили свою долю почестей.

Были тут и Публий Вителлий, и Гней Домиций Агенобарб, и Сульпиций Руф, и Цетег Лабион и многие другие, которые приехали в Рим, чтобы разделить со своим главнокомандующим его торжество.

Далее ровными рядами маршировали легионеры, которые за особые заслуги были отмечены почетными Коронами или Цепями. Тут же шел и бледный от волнения молодой галл Гортерикс. Такого великолепного зрелища ему еще никогда не доводилось видеть, и офицеру казалось, что он спит и видит все это в сказочном сне.

Затем, громыхая копытами по камням улиц, ехали конные отряды. Звенела сбруя на разукрашенных лентами лошадях, блестели доспехи всадников. Галльские лучники раз за разом пускали в небо стрелы без наконечников, к которым были прикреплены разноцветные ленточки.

А потом двигалась масса пехоты. Оружие солдат было увито лавром и начищено до блеска. Развевались парадные гребни на шлемах. Мечи то и дело ударяли по обшитым медью щитам, создавая невообразимый шум, а в паузах горожане слышали, как молодые солдаты во всю силу легких вопят, разевая глотки:

– Io Triumphe![4]4
  Io Triumphe (лат.) – Да здравствует триумф!


[Закрыть]

– Слава Германику!

– Победа! Победа!

– Ура цезарю!

– Io Triumphe!

А ветераны, пользуясь давней привилегией, которая им представлялась в день триумфа их полководца, пели всякие шутливые песенки, а нередко и сочиняли анекдоты и смешные истории про своего победоносного главнокомандующего.

И их хохот сливался с хохотом многочисленных зрителей, так что в конце процессии царила уже вовсе не такая торжественная обстановка, как в начале.

Когда поход добрался до Капитолия, колесница Германика остановилась и триумфатор опустился на землю, чтобы совершить овеянный временем обязательный ритуал.

Теперь он должен был – в знак покорности воле Богов – на коленях преодолеть ступеньки, которые вели вверх по склону холма к самым дверям храма Юпитера Капитолийского.

Германик с невозмутимым видом опустился на колени и двинулся в свой символический путь. С одной стороны его поддерживал муж сестры Друз Цезарь, а с другой – верный Публий Вителлий. Эту привилегию для него Германик лично испросил у сената.

В это же время – тоже в соответствии с древним обычаем – наиболее знаменитых вражеских вождей, попавших в плен, отвели во двор близлежащей тюрьмы, а там им быстро отрубили головы, посвящая их души великому Юпитеру Капитолийскому, главному божеству римлян, их защитнику, советчику и покровителю.

Жену Хермана Трунсильду задушили в подземелье веревочной петлей, а маленькую дочку отправили туда, где содержались заложники, присланные всевозможными варварскими племенами и царьками марионеточных государств. Когда придет время, ее выдадут замуж за какого-нибудь союзника Рима и будут они с мужем верно служить интересам Империи.

А в храме Германик прежде всего посвятил Богу лавровый венок со своей головы, а потом – по его знаку – жрецы провели заклание жертвенных быков и воскурили кадильницы с благовониями. Также в святилище триумфатор оставил часть добычи, захваченной у варваров – золотые кубки и чаши, оружие, украшения, лошадиную сбрую.