Текст книги "Храм Фортуны"

Автор книги: Эндрю Ходжер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

Глава XX
Последняя победа

На следующий день после разгрома попытки мятежа в Риме было спокойно. Правда, город полнился слухами, но ничего конкретного о ночных событиях никто не знал.

Опасаясь волнений и демонстраций, Ливия приказала вывести на улицы усиленные наряды вигилов и городских стражников. Преторианцы оставались на своих квартирах, но были приведены в состояние повышенной боевой готовности.

Однако меры предосторожности оказались напрасными – никто не пытался выступить в поддержку побежденного и схваченного Агриппы Постума; все чаще люди стали поговаривать, что никакой это был не внук Августа, а самый обыкновенный беглый раб-авантюрист, который собирался использовать поднятую им смуту в своих корыстных целях.

Многочисленные агенты Ливии, рассеянные по городу, старательно подогревали эти слухи.

* * *

В небольшом кабачке в Аполлинском квартале посетители, сидя за грубыми столами из неоструганных досок и прихлебывая вино из глиняных кубков, оживленно переговаривались.

На устах у всех были ночные события, но мало кто мог сказать что-то по существу, больше было догадок и предположений.

– Я тебе говорю – это был Постум. Ему удалось бежать, и скоро он снова поднимет бучу, – убеждал собеседника небритый гончар из Субуры.

– Да вранье это все, – сопротивлялся тот. – Я слышал, что того раба, который выдавал себя за Агриппу, сразу же вздернули прямо на воротах.

– Ничего вы не знаете, – встрял какой-то мелкий торговец. – Мой брат ночью привозил в город овощи, так он сам видел...

В углу комнаты сидел человек. Он молча прихлебывал из кружки фалернское, заедал виноградом. Этот человек многое мог бы порассказать о мятеже и о том, как и благодаря кому он был подавлен. Но он пока предпочитал помалкивать, хитро улыбаясь про себя. Вино еще не развязало ему язык.

То был шкипер Никомед.

Ливия выразила ему свою признательность, но приказала пока не толкаться во дворце – пусть пройдет время, пусть утихнут страсти. А уж тогда – обещанная награда.

Вот и сидел Никомед в кабачке, попивал винцо, слушал болтовню людей вокруг и улыбался приятным мыслям.

* * *

В два часа пополудни сенат собрался на экстренное заседание. Необходимо было решить, что сообщить народу, ибо пока еще не было никакого официального выступления по поводу ночных событий. Неизвестность вызывала ненужный ажиотаж, а этого – как сказала Ливия Тиберию – следовало избегать.

Послушный и благодарный сын тут же созвал сенаторов.

Помещение Юлийской курии заполнилось очень быстро – сенаторы не лучше простых горожан были осведомлены о происшедшем, и сгорали от любопытства.

Со многими из них, правда, императрица через своих людей уже провела необходимую подготовительную работу, некоторые и сами были достаточно сообразительны, чтобы правильно оценить ситуацию. Лишь немногие оставались в полном неведении, а еще меньше было таких, которые – возмущенные очередным преступлением – шли в курию, чтобы осудить расправу над сторонниками Агриппы.

Решительнее всех был настроен сенатор Гней Сентий Сатурнин. Когда он узнал о том, что Постум не внял советам и просьбам и все-таки пошел на Рим, и был разбит, то расстался с последними иллюзиями.

Он понял, что его дело теперь проиграно окончательно и бесповоротно. Ливия может торжествовать победу. Ей удалось справиться со старым врагом.

Но Сатурнин был слишком гордым и самолюбивым человеком, чтобы вот так просто сойти со сцены. Он решил показать, что не боится никого и ничего, и именно с этой целью шел сейчас на заседание сената в Юлийскую курию.

Впрочем, Ливия тоже понимала, что ей, наконец-то, представился шанс раз и навсегда разделаться с непокорным сенатором. И императрица не собиралась его упускать.

* * *

Большой зал заседаний был уже заполнен, жрецы принесли традиционную жертву на алтаре богини Победы и удалилась. Поднялся консул Секст Апулей.

– Почтенные сенаторы, – обратился он, – мы собрались здесь сегодня, чтобы обсудить достойные сожаления события, происшедшие ночью в нашем городе.

Всем вам хорошо известно, что вот уже несколько недель некий беглый раб, выдававший себя за покойного внука Августа Агриппу Постума, сеял смуту в народе и пытался спровоцировать беспорядки.

Вчера этот безумец собрал толпу бандитов и авантюристов и во главе ее двинулся на Рим. К счастью, наши доблестные преторианцы сумели дать проходимцу достойный отпор. Мятежники были частью перебиты, частью захвачены в плен и понесут заслуженное наказание.

Возблагодарим же богов и нашего достойного цезаря Тиберия Клавдия за то, что они стояли и стоят на страже, оберегая покой своих подданных.

Секст Апулей закончил свою короткую речь и сел, весьма довольный собой. Раздалось несколько жидких хлопков. Но сенаторам было этого мало. Они жаждали услышать подробности. Однако желающих выступить пока не находилось.

Тиберий молча сидел на своем месте, как обычно, хмуря брови и глядя в пол.

Поднялся Квинт Гатерий.

– Достойные сенаторы, – сказал он. – Все мы радуемся, что удалось избежать очередной смуты, и благодарим цезаря за заботу о наших жизнях и имуществе. Но мы хотим знать, как могло дойти до того, что беглый раб сумел увлечь за собой несколько тысяч человек и войти в Рим. Мы хотим знать, что стало с ним самим. Если он мертв – надо осмотреть тело и дать официальное заключение, чтобы раз и навсегда пресечь пагубные для страны слухи о том, что это, якобы, был Агриппа Постум. А если этот человек жив – пусть предстанет перед нами и перед народом, чтобы каждый мог воочию убедиться в беспочвенности сплетен, распространяемых врагами цезаря.

Хитрый Гатерий намеренно поставил Тиберия в столь неловкое положение, и с интересом ждал, как же отреагирует цезарь. Ведь после таких слов он просто не мог не выступить – это выглядело бы подозрительно.

Недовольно кряхтя, Тиберий поднялся с места и поплелся на трибуну. Сенаторы молча следили за неуклюжей фигурой.

Поднявшись по ступенькам, цезарь оглядел зал и раздвинул свои тяжелые, медленные челюсти.

– Достойные сенаторы, – глухо произнес он. – Консул Секст Апулей сказал уже все, что следовало сказать. Могу лишь добавить, что у меня нет возможности предъявить вам зачинщика смуты ни живым, ни мертвым. Среди пленных его не оказалось, среди бежавших в Остию моряков – тоже. Вероятно, он погиб в ночном бою и вместе с телами остальных преступников был вывезен за город и похоронен.

Сенаторы загудели и начали перешептываться. Версия звучала весьма неправдоподобно. Ведь, казалось бы, Тиберий сам должен быть кровно заинтересован в том, чтобы пресечь слухи, и настоять на розыске самозванца. А тут выходило, что этим никто и не занимался. Странно, очень странно...

Тиберий замолчал. Молчали и сенаторы. Все понимали, что здесь что-то не так, но никто не осмеливался выступить. Избавившаяся от последних ограничений власть цезаря словно придавила их, не давая возможности подняться со скамьи.

Но тут встал сенатор Гней Сентий Сатурнин.

Несколько секунд он и Тиберий смотрели друг на друга; в глазах одного было презрение и неукротимая решимость, в глазах другого – страх и бессилие.

– Я хочу выступить, – негромко произнес Сатурнин.

Консул Апулей беспокойно заерзал на месте.

– У тебя есть какая-то дополнительная информация по поводу ночных событий, достойный сенатор? – спросил он.

– Нет, – ответил Сатурнин. – Об этих событиях мне, к сожалению, известно немного, хотя я и догадываюсь, что там действительно произошло. И я мог бы рассказать вам о том, чем были вызваны эти события, каковы их причины. Кто несет за них ответственность. Но сейчас я собираюсь выступить не для того, чтобы давать какие-либо пояснения достойному сенату. Нет, я хочу выдвинуть обвинение.

– Обвинение? – с удивлением переспросил консул. – Но в чем? И против кого?

– Обвинение в государственной измене, в убийстве и других преступлениях, – громко и отчетливо произнес сенатор. – Против цезаря Тиберия Клавдия и императрицы Ливии Августы.

Все замерли, словно громом пораженные. Тишина стояла несколько секунд, а потом по залу пробежало легкое движение. Сенаторы испуганно перешептывались, переводя взгляды с Тиберия на Сатурнина.

Цезарь словно окаменел; он опустил голову и не двигался с места.

"Ох, Гней, – прошептал Квинт Гатерий, – ты же погубишь себя. Сейчас уже поздно... "

Действительно, пока еще Агриппа стоял у городских стен, можно было позволять себе некоторые вольности, но сейчас, когда власть цезаря окрепла, лишь он один был хозяином жизни и смерти своих подданных. Он был волен делать все, что хотел.

Сатурнин прекрасно понимал это, но гордость и горечь поражения не позволяли ему молчать.

А Ливия, которая слушала все слова, звучавшие в курии – она сидела в углу за ширмой, как то нередко случалось при Августе, – лишь бессильно скрипела зубами и гневно сверкала глазами. Но, впрочем, у нее был еще один ход в запасе...

Повернувшись к слуге, который словно статуя стоял за спиной, императрица приказала немедленно позвать Сеяна.

А Сатурнин, тем временем, с достоинством направился к трибуне. Тиберий как побитая собака соскользнул со ступенек и отошел в сторону. Сенатор поднялся на возвышение, оглядел зал и заговорил, глядя прямо перед собой, четко произнося слова и высоко подняв голову. Его бледное лицо было спокойным и торжественным. День поражения он сейчас мог сделать днем своей победы. Пусть даже и последний.

Он говорил долго. Сенатор начал с того момента, когда Ливия вышла замуж за Августа и решила любой ценой дать верховную власть в стране своему сыну.

Он объяснил, почему умерли Марцелл, Гай, Луций и те, кто поддерживал их. Он говорил о мотивах, которыми руководствовалась Ливия, и о способах, которыми она достигала своей цели.

Сенаторы слушали, раскрыв рты; Тиберий съежился и поник; Ливия за ширмой в бессильной ярости скрипела зубами.

А Сатурнин все говорил. Его речь длилась больше часа, и ни разу никто его не прервал, настолько все – даже самые отъявленные прихлебатели императрицы – были ошеломлены услышанным.

– Таким образом, – закончил Сатурнин свое выступление, – я изложил вам здесь известные мне факты, касающиеся преступной деятельности цезаря Тиберия и его матери Ливии Августы. Теперь вы поняли, должны были понять и суть того, что происходило раньше, и того, что случилось вчера ночью.

К сожалению, у меня нет юридических доказательств, чтобы подтвердить мои слова, относившиеся к прежним преступлениям этих двоих. Но их последнее дело – дело Агриппы Постума – еще можно расследовать. Я уверен, что человек, который появился в Остии, был не рабом, а внуком Августа, и я уверен, что он еще жив и находится под стражей в надежном месте. И вы, достойные сенаторы, имеете право и даже обязаны потребовать от цезаря предъявить вам того человека и сделать собственные выводы.

А я, со своей стороны, официально обвиняю Тиберия и Ливию во всех тех преступлениях, которые я перечислил, и требую, чтобы они предстали перед гласным судом и оправдались. Если смогут.

Сатурнин замолчал и перевел дыхание. Некоторые сенаторы в зале уже успели опомниться. Они поняли, что Тиберий ни за что не простит им, если они сейчас промолчат. Ведь это было бы признанием обвинений Сатурнина.

– Да как он смеет? – закричал с места Аттик. – Он просто сошел с ума!

– Позор! – поддержал его Сильван. – В лице цезаря он оскорбляет всех нас!

– Это его надо судить! – раздались голоса.

Шум становился все громче, сенаторы постепенно от ходили от шока, они начали понимать, чем им может грозить пассивность на сегодняшнем заседании, и вовсю демонстрировали свои верноподданнические чувства.

Сатурнин с гордо поднятой головой продолжал стоять на трибуне, презрительно глядя в зал.

Гатерий сидел не месте, грустно качая головой. Он знал, что его друг обречен.

Сенаторы бесновались.

– Под суд его! – надрывались самые рьяные. – В тюрьму!

– Трусы и подонки, – с горечью сказал Сатурнин. – Вы не имеете права посадить меня в тюрьму, пока не будет доказано, что мои слова – клевета. А государственной измены я не совершил. Ну, где же ваше хваленое свободолюбие и демократические принципы? Вы не посмеете расправиться со мной.

В этот момент в зал вбежал секретарь сената, приблизился к консулу Апулею и что-то шепнул ему на ухо. Консул кивнул, жестом отпустил секретаря и встал.

– Ты верно заметил, почтенный Сатурнин, – сказал он, – что мы не имеем права осудить тебя, пока не докажем, что твои слова являются клеветой. А чтобы доказать это, нам придется сначала выслушать объяснения цезаря и достойной Ливии. Но есть закон, по которому человек, виновный в государственной измене, не может обвинять других людей в чем бы то ни было. Ты согласен со мной?

– Я знаю этот закон, – ответил Сатурнин. – Но я не совершал государственной измены.

– Вот как? – усмехнулся консул. – А я готов представить доказательства обратного.

Все замерли, пораженные. Сатурнин тоже.

– Пусть войдет префект претория Элий Сеян! – торжественно сказал Апулей.

Раздалось бряцание оружия, и в зал вошел Сеян в парадном мундире. Он с почтением поклонился сенаторам и стал возле трибуны, бросив взгляд на Сатурнина.

– Сообщи нам, префект, с чем ты пришел, – приказал консул.

– Я принес доказательство того, что сенатор Сатурнин виновен в государственной измене, – сразу сказал Сеян, – Вот оно.

И он поднял вверх руку, которая сжимала навощенные таблички.

– Что это, поясни, – попросил Апулей.

– Это письмо, – ответил Сеян, дерзко взглянув на Сатурнина. – Адресовано оно человеку, который до вчерашнего дня называл себя Агриппой Постумом, а отправил его стоящий здесь сенатор Гней Сентий Сатурнин.

Это было то самое письмо, которое Либон привез в Остию. Эвдем нашел его в кармане у Постума и немедленно передал Сеяну. И вот теперь оно должно было уничтожить того, кто его написал.

Гатерий схватился за голову. Все кончено! Против этого обвинения Сатурнину ж устоять. Ведь действительно, налицо государственная измена. И неважно, был ли адресат Постумом или беглым рабом – в глазах закона оба они являлись преступниками и всякое сношение с ними подпадало под статью об антигосударственной деятельности. Сатурнину нечего возразить. Он погиб окончательно и бесповоротно.

Сенатор и сам понял это.

– Что ты можешь сказать в свою защиту? – вопросил консул Апулей.

– Только то, – глухо ответил Сатурнин, – что письмо это я писал человеку, которого сам Божественный Август назвал в своем завещании главным наследником. И для меня Агриппа Постум не являлся и не является преступником.

– Вы посмотрите на него! – возмущенно крикнул Аттик. – Для него не является? А как же закон?

– Изменник! Изменник! – заорали сенаторы.

Сатурнин молчал.

– Dura Lex, sed Lex, – торжественно провозгласил консул Апулей. – Закон суров, но это закон. Стража, арестуйте этого человека!

В зал быстро, словно уже ждали за дверью, вошли несколько стражников. Цепи лязгнули на руках сенатора Сатурнина.

– Увести, – скомандовал Сеян.

Конвой повел арестованного к выходу.

– Прошу спокойствия! – крикнул консул Апулей. – Продолжаем наше заседание! Кто еще хочет выступить?

* * *

День клонился к вечеру, сумерки уже опустились на город. А в кабачке «Старая лошадь» в Аполлинском квартале по-прежнему кипели страсти, люди все обсуждали ночные события, которые обрастали самыми фантастическими и невероятными подробностями.

Наконец, Никомед, который выпил уже пару кувшинов вина, не выдержал.

– Да что вы тут болтаете? – взвился он. – Вот глупцы! Ведь никто из вас не знает, как все было на самом деле.

– А ты знаешь? – недоверчиво спросил кто-то.

Никомед обиделся.

– Еще бы, – гордо бросил он. – Уж кому, как не мне знать. Это я заманил в Рим того парня, уж не разберу, Агриппа он или Клемент. Это я предупредил преторианцев...

Его слова прервал оглушительный хохот.

– Иди проспись! – закричали ему.

– А за твое вино, наверное, сам цезарь платит, да? – издевались другие.

– Дурачье! – разъярился Никомед. – Не хотите, не надо. Больше ничего не скажу.

И он нетвердым шагом вышел из корчмы на темную улицу.

Лишь один человек в зале не разделял всеобщего веселья, а внимательно присматривался к греку. Заметив, что тот вышел, этот человек незаметно последовал за ним.

В кривом переулке он нагнал Никомеда и крепко схватил его за плечо.

– Постой-ка, приятель, – сказал он. – Так это ты, значит, предал Постума?

– Кто ты такой? – возмутился осторожный Никомед. – Никого я не предавал. Оставь меня в покое.

– Понятно, – сказал человек с нехорошей усмешкой. – А ты, случайно, не помнишь, как подобрал меня в море и хотел без суда вздернуть на рее, а?

Никомеду стало плохо.

– Пусти меня! – взвизгнул он и попытался вырваться.

– Вспомнил, – тихо, с ненавистью произнес мужчина. – Ну, тогда получай. Долг платежом красен.

И он с силой всадил в живот грека широкий, острый пастушеский нож. Никомед всхрапнул, его глаза полезли на лоб, изо рта выбежала струйка крови, и шкипер мешком повалился на землю.

Феликс вытер нож о хитон грека, спрятал его и неторопясь вернулся обратно в корчму.

Глава XXI
Pollise verso![7]7
  Pollise verso (лат.) – «Добей его!» – Возглас, которым зрители в амфитеатре требовали смерти потерпевшего поражение гладиатора.


[Закрыть]

Ливия встретила сына после заседания сената.

– Что ж ты, – спросила она презрительно, – не мог дать отпор этому наглецу? Ведь он же прилюдно облил грязью и тебя, и меня. Если бы я не отправила Сеяна с письмом, ты бы еще и признался во всем.

– Замолчи, – рявкнул злой, как собака, Тиберий. – Кто мне обещал, что все уже в прошлом? Вот тебе, пожалуйста!

– Ничего, – улыбнулась Ливия. – Сатурнин – наша последняя головная боль. И можешь считать, что мы ее уже вылечили.

– Как же, – не согласился Тиберий. – Он еще должен будет предстать перед судом, и богам только известно, что там наговорит.

– Да ты рехнулся, – спокойно сказала Ливия, – Какой суд? Опомнись! Он просто не выйдет из тюрьмы.

– Думаю, сенаторам это не понравится, – задумчиво сказал Тиберий. – Все-таки патриций, консуляр...

– Да плевать тебе теперь на сенат! – взорвалась императрица. – Неужели ты настолько глуп, и ничего не понял? Ведь ты же цезарь! Настоящий цезарь! Ты и только ты будешь решать, что хорошо и что плохо, как поступить в том или ином случае, кого казнить, кого помиловать. И никто не посмеет возразить!

– А если посмеют? – с вызовом спросил Тиберий.

– Тогда ты не цезарь, – бросила Ливия, – и тебе самое место где-нибудь на Родосе в должности куратора водопроводов.

Тиберий молча проглотил обиду.

– А где этот... беглый раб? – спросил он.

– Здесь, в дворцовом подземелье, – ответила Ливия.

– Ты что? – ужаснулся цезарь. – Слышала, какой шум поднял Сатурнин? А если его вдруг найдут и опознают? Почему ты не убила его, как я требовал?

– Потому что хочу еще раз взглянуть на него, – ответила Ливия. – И приглашаю тебя вместе со мной навестить мятежника и смутьяна.

Тиберий несколько секунд колебался, но потом кивнул.

– Хорошо. Только чтобы сразу потом его... понятно?

– Понятно, – улыбнулась Ливия и взяла его под руку. – Ну, идем.

Они вышли из комнаты и направились к потайному ходу, который вел в подземелье Палатинского дворца.

– Под пыткой он ничего не сказал, как мне сообщили, – говорила императрица по дороге. – Да я и не надеялась...

– Совсем ничего? – удивился Тиберий. – Разве у нас так плохо пытают?

Ливия улыбнулась.

– Ну, нет, наговорил он достаточно, но все не о том, о чем его спрашивали. Мерзавец все время рассказывает разные гадости про нас с тобой.

Тиберий в ярости скрипнул зубами и умолк.

Они спустились в подвал, где несколько человек – палач и его помощники – трудились над Агриппой Постумом.

Молодой человек был привязан к поперечной балке, он был весь залит кровью, тело носило следы побоев. Лицо исказилось от боли, голова поникла, но глаза по-прежнему смотрели дерзко и вызывающе. При виде Тиберия и Ливии он сделал попытку улыбнуться.

– Ну, – надменно произнес цезарь, подходя ближе, – откуда ты такой взялся? Что-то не встречал я тебя раньше в роду Юлиев.

Он упорно делал вид, что не узнает Постума и принимает его за беглого раба Клемента.

– Оттуда же, откуда и ты, – хрипло ответил Агриппа. – Август усыновил нас в один день. Забыл уже? Старческий склероз начинается?

– Ах ты, мерзавец, – прошипела Ливия и повернулась к палачу. – Сказал что-нибудь?

– Нет, – ответил тот.

– Ну, тогда от его языка толку мало, – хищно оскалилась императрица. – И можно смело его отрезать. Очень уж он у него беспокойный.

Палач послушно кивнул и взял со стола узкий острый нож.

– Нет, – остановила его Ливия. – Лезвие слишком холодное. Подогрей его.

Тиберий побледнел.

– Что ты делаешь? – шепнул он. – Это же все-таки твой внук.

– Не мой, а Августа, – отрезала императрица. – Это большая разница.

– Пойдем отсюда, – сказал цезарь. – И прошу тебя, пусть этого мятежника казнят немедленно, но без мучений.

– Ты цезарь, – улыбнулась Ливия. – Твое слово закон. Привыкай, сынок.

Она повернулась к палачу.

– Ты слышал приказ своего повелителя?

– Да, госпожа, – ответил тот.

Он быстро подошел к Агриппе, который почти лишился сознания от боли и потери крови, и точным выверенным движением всадил ему нож в грудь. Голова Постума дернулась, тело обмякло и замерло.

– Вот и все, – прошептал Тиберий, отводя глаза.

– Да, – подтвердила Ливия. – Здесь – все. Ну, можешь идти отдыхать. Сегодня у нас был тяжелый день.

– А ты? – подозрительно спросил цезарь.

– А мне нужно нанести еще один визит, – с нехорошей улыбкой ответила императрица.

* * *

Сенатор Гней Сентий Сатурнин, скованный цепями, сидел на грязном полу в отдельной камере Мамертинской тюрьмы. Он тупо смотрел в пол и ни о чем не думал. Сенатор прекрасно понимал, что его долгая жизнь подошла к концу, но не жалел об этом. Он предвидел, какие страшные времена наступят, когда Тиберий и Ливия крепко ухватятся за власть, и не хотел быть свидетелем позора и унижения римского народа.

Беспокоила его лишь судьба жены и внучки, но он верил, что Луций Либон сумеет отыскать их и защитить.

В коридоре послышались легкие шаги, и к тюремной решетке подошла женщина. Тут было темно, но, даже не видя лица, Сатурнин сразу догадался, кто это такая.

Он гордо поднял голову.

– Зачем ты пришла? – спросил он глухо.

Ливия коротко засмеялась.

– Поговорить.

– О чем?

– О прошлом. Будущего у тебя уже нет.

– Уходи отсюда, – сказал Сатурнин. – Я не хочу с тобой разговаривать. Ты выиграла, чего тебе еще надо?

– А, так ты теперь признал, что я выиграла? – с торжеством воскликнула Ливия. – А помнишь, как ты смеялся надо мной? Помнишь, как я умоляла тебя не бросать меня, а ты что ответил?

Сатурнин промолчал.

– Вспоминай! – с пылом говорила Ливия. – Вспоминай Перузию и юную, беззащитную девчонку, которую ты...

Она всхлипнула.

– Я ведь полюбила тебя, – с горечью добавила императрица, – а ты меня бросил...

Сатурнин продолжал молчать.

– Ты посмеялся надо мной, над моими чувствами, и я поклялась тогда, что отомщу. И отомстила. Через пятьдесят лет.

– Скажи мне одно, – попросил Сатурнин. – Друз был моим сыном?

– Да! – крикнула Ливия. – Твоим! Но ты сам отказался от него. И теперь душа Друза в Подземном царстве, а мой Тиберий правит империей. Помнишь, как ты смеялся, когда я сказала тебе, что сделаю его цезарем?

Но Сатурнин не слушал ее.

– Так, значит, Германик мой внук? – спросил он.

– Ты догадлив, – нехорошо улыбнулась Ливия. – Но он никогда об этом не узнает, обещаю тебе. И цезарем тоже никогда не станет. Ты проиграл, Гней, и виноват в этом только сам.

Несколько секунд они молчали.

– Ладно, – сказала, наконец, императрица. – Мне пора. Вот, возьми.

На пол рядом с Сатурнином упал маленький золотой кружочек.

– Помнишь, как ты подарил мне эту монетку, когда мы еще думали, что любим друг друга? «На счастье», – сказал ты. Я хранила ее, я знала, что она еще пригодится. А теперь ты заплатишь ею Харону, чтобы он перевез твою душу через Стикс. Прощай.

Ливия резко повернулась и ушла. Ее шаги затихли. Сатурнин сидел не шевелясь и смотрел на монету. В его глазах появились слезы.

Но вот вновь послышался шум. К камере подошли двое мужчин, один открыл замок. Они вошли внутрь, приблизились к арестованному.

Тугая, жесткая веревочная петля захлестнула горло сенатора и консуляра Гнея Сентия Сатурнина.