Текст книги "Горгулья"

Автор книги: Эндрю Дэвидсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)

А впрочем, готовка по сравнению с ролью любовницы – сущая ерунда… Господи, как же мне было страшно! Но ты был, как всегда, терпелив – конечно же, гораздо более терпелив, чем я могла рассчитывать.

Может, дело в ожогах? Ведь порой тебе делалось больно даже от прикосновений. Ты не был девственником (само это предположение казалось наивным), однако никогда не извинялся за то, что знавал женщин и до меня. Просто было время до нашей встречи и время после, вот и все. Я оставила прежнюю жизнь позади; так же, приходилось верить, поступил и ты. И верилось мне легко… почти всегда, хоть иногда и приходилось незаметно сглатывать ревность.

Хорошо, что ты уже имел опыт плотской любви. Так странно, я всю жизнь пыталась – безуспешно – повторить все то же самое, но только в любви духовной. Мне никогда не требовалось тебя вести – лишь принимать. Ты раскрыл во мне невероятную чувственность. Я обнаружила, что… Взгляни на меня: столько лет миновало, а я все цвету! До сих пор не могу говорить об этом… В общем, я всегда соблюдала обеты, жила в благочестии, но потом, всего через пару месяцев с тобой, осознала, что раньше вообще не жила.

Как бы то ни было, я свыклась с жизнью вне монастырских стен. По-прежнему ходила в собор, но вскоре начала молиться за твое здоровье и успешные поиски работы, то есть за то, чего хотелось скорее мне, а не Богу. А потом стала заговаривать с бегинками на улицах и со многими даже сдружилась.

В принципе Церковь считала, что «любителям» не подобает лезть в дела Божественные; я думала иначе. Бегинки проповедовали на улицах, соблюдали обет бедности и очень отличались от церковных деятелей, многие из которых, как я вскоре начала понимать, были невежественны и даже развратны. На жизнь бегинки зарабатывали по-разному – работали в больницах, собирали пожертвования (а не навязывали налоги), по вечерам возвращались к себе в общину, а с утра начинали все заново. В искренности их нельзя было усомниться. Я очень быстро убедилась, что главная причина разногласий с Церковью заключалась в том, что на фоне «любительниц» священники выглядели весьма бледно.

Меня бегинки до конца понять не могли. Я умела пространно рассуждать о Библии, читала и по-латыни, и по-немецки. Изучила всех исследователей Библии. Я знала о Мехтильде Магдебургской, о ее мистическом учении, столь важном для бегинок, и была знакома с ее творением «Текучий свет Божества». Я все это знала, но не могла – не хотела – объяснить им, откуда или почему. Это было впечатляюще, но странно. Впрочем, больше всего бегинок занимали мои глубокие знания об изготовлении книг. Я знала больше, чем самые образованные среди них, чем даже те, кто создавал Библии бедняков, раздаваемые на улицах.

Приближалась зима. Ты так и не нашел работы и почти готов был сдаться под грузом повторяющихся отказов. На стройках начинали злиться на твои столь частые визиты, и каждый вечер ты все медленней тащился домой. Ты стал пилить себя за неумение «найти работу, как настоящий мужчина». Я узнала еще кое-что о мире – мужскую гордость. Мне хотелось помочь, но любые мои предложения ты встречал в штыки. И хотя злился на себя, а не на меня, результата это не меняло.

Еще одно серьезное препятствие заключалось в том, что у тебя не было необходимых любому рабочему твоего возраста бумаг, подтверждающих квалификацию. Пусть не твоя вина, пусть родители твои умерли, когда ты был еще ребенком. Проблемы от этого не уменьшались. Гильдия каменщиков обладала большим влиянием, а ты попросту не соответствовал их требованиям. Нужно было что-то делать, и делать быстро, потому что средства наши таяли на глазах.

И тогда я приняла два решения, но тебе ничего не сказала. Во-первых, предложила свои услуги бегинками. Без вступления в общину, в качестве вольной работницы.

Ничего сложного в их Библии бедняков не было – обычная ксилография, оттиск изображений и текста, но меня это все равно поразило. Из-за повальной неграмотности картинки были единственным способом дать людям представление о Боге. Истории из Нового и Ветхого Заветов изображались бок о бок, чтоб читатель поразмыслил, какая меж ними связь; бегинки не полагали своих читателей глупцами, напротив, пытались научить их мыслить. Я, однако, была уверена, что смогу улучшить написание текста и предложить более удачные комбинации картинок. Бегинки сомневались, но, увидев образцы работы, вынуждены были признать мое умение. Но все равно отказывались допустить постороннего человека в цех, и я решила, что пора рассказать о моей жизни в Энгельтале.

А уж после такого рассказа им и самим не терпелось, чтобы я присоединилась к ним поскорее. Конечно, вслух они не признавались, но, кажется, верили: чем больше времени они будут проводить со мной, тем ближе приобщатся к Энгельталю. Платить бегинки не могли, зато угощали хлебом и картошкой. Так, на самом деле, было проще: когда ты возвращался после поисков работы, я могла честно рассказать, что еду мне подали из милости. Не обязательно было признаваться, что я зарабатывала, а ты нет.

О втором моменте я тебе никогда не рассказывала. Пожалуйста, не забывай, что это было очень давно… я надеюсь, ты простишь.

Ты встал однажды утром и собрался вновь искать работу. Я небрежно спросила, по каким церквям ты пойдешь, и ты ответил, что хочешь начать со Святого Кристофа, потом попробуешь кларисок и Святого Квинтина. Куда дальше – ты и сам не знал. Ты вышел за дверь, подволакивая ноги, а я впервые после Энгельталя оделась в монашескую робу. Я пошла к церкви Святого Квинтина – ведь туда ты доберешься не скоро.

– Церковь будет такая красивая! – обратилась я к старшему мастеру. – Неф довольно низкий, зато приделы высокие. Интересное сочетание!

Он поблагодарил, прекрасно понимая, что я пришла не ради бесед об архитектуре. И вежливо – да и кто бы стал грубить монахине? – осведомился о настоящей цели моего визита. Я ответила, что явилась от имени друга, человека, который ищет работу. Мужчины с ожогами. Мастер закатил глаза и ответил, что да, ходит тут один такой, каждый, простите за выражение, божий день глаза мозолит, но рабочих и без него в избытке. Вдобавок внешний вид его пугает остальных.

Я постаралась ответить самым сладким голосом, как бы специально предназначенным для разговоров о Боге.

– Но, разумеется, нельзя судить о человеке только по его внешности? Я точно знаю, что у этого человека прекрасная душа и большой опыт работы с камнем…

Старший мастер снова вежливо ответил, что в опыте твоем, похоже, оказался большой пробел, когда ты был каким-то там солдатом и даже наемником, если его догадка верна.

Я не стала подтверждать или отрицать его догадку, но весьма таинственно предположила:

– Иные солдаты воюют за Бога, но о деяниях их вслух не говорят… Итак, я спрашиваю вас снова: неужели при строительстве такой прекрасной церкви не найдется места для еще одного работника? Даже для такого, с пробелами в прошлом? Я лично поручусь за него!

Он смерил меня взглядом и поинтересовался, откуда я взялась. Я отвечала про Энгельталь, но умолчала, что уже не сестра там. Непонятно, произвело ли это хоть какое-то впечатление. Мастер явно слышал об Энгельтале. Он кивнул: дескать, посмотрю, что можно сделать, но обещать ничего не стану.

– Благодарю вас, что идете мне навстречу! Если вы найдете для него местечко, пожалуйста, не рассказывайте, что я тут побывала. Он гордый человек – и пусть лучше верит, что добился этого своим упорством.

Я поклонилась и на всякий случай добавила, что стану молиться за старшего мастера стройки.

Снова переодевшись в светское платье, я направилась прямо в церковь Святого Мартина, однако не за тем, чтобы молиться за мастера, как обещала. Я хотела помолиться за саму себя. Собственное жульничество, переодевание в монашескую робу, вызывало во мне угрызения совести. Визит в собор не дал мне успокоения. Я молила о знаке, но ничего не случилось.

Зато в тот вечер ты вернулся в дом уставший, но с улыбкой и весь в каменной пыли.

– Меня сегодня взяли!

Проходили недели, ты создал благоприятное впечатление на стройке. Когда работы в Святом Квинтине закончились, мастер рекомендовал тебя на строительство церкви Святого Штефана. Так продолжалось до зимы, ты переходил из одной церкви в другую. Заимел определенную репутацию и друзей, и каждый день так радовался, принося домой горсть монет. Я грела воду, наливала большое корыто и купала тебя. Ты был весь в шрамах и рубцах, а я все растирала, растирала твое тело, стараясь снять напряжение. Работа каменщика тяжела сама по себе, тебе же из-за ран приходилось туго вдвойне. Но с каждым днем ты делался сильнее. Я кормила тебя тем, что мы могли себе позволить, в основном картошкой, темным хлебом, дешевыми обрезками мяса и еще снедью, которую тайно приносила от бегинок.

Денег хватало только-только на оплату жилья. Хозяйка продолжала учить меня готовить и познакомила со своими приятельницами. Меня не сразу приняли: отношения с христианами у евреев Майнца всегда складывались непросто, до сих пор не забылись погромы, учиненные крестоносцами Эмиха, попытки изгнать всех евреев из города… Но поскольку евреи все равно здесь жили и работали, им приходилось пересекаться с самыми разными людьми. А про меня, должно быть, решили: раз я не навязываю свою религию, со мной можно общаться по-человечески.

Теперь у меня появились знакомые среди евреев, вдобавок к приятельницам-бегинкам, а ты общался со строителями по всему городу. Я перестала молиться о знаке, который бы подтвердил, что не напрасно я покинула Энгельталь. Теперь я и сама это знала.

По весне один из твоих знакомых каменщиков сделал необычное и неожиданное предложение. Он сказал, что «устал обучать малолетних болванов» и жаждет работать со взрослым мужчиной. И если ты согласишься на небольшую плату, он упросит гильдию каменщиков сделать особое исключение и взять тебя в подмастерья. Он предупредил, что это будет непросто и что теперешний доход твой упадет, зато ты получишь недостающие тебе бумаги. Мы раздумывали недолго – быстро поняли, что другого такого предложения тебе не видать. Было довольно сложно убедить гильдию, но все же они согласились. Так ты сделался самым великовозрастным подмастерьем в Майнце.

Ты погрузился в работу, уходил рано, приходил поздно. Делал все, что приказывали, никогда не жаловался и очень внимательно следовал всем инструкциям. Вдобавок у тебя был талант к работе по камню. Уроки, что давал тебе отец, за все эти годы не забылись.

Вера в лучшее будущее – изумительный дар! Денег у нас по-прежнему не было, однако мы начали обсуждать переезд в новое жилище.

– Может, в маленький домик?

У нас появилась мечта, а ведь это было очень важно, поскольку снижение доходов оказывало влияние практически на все сферы жизни, а самое заметное – на наше питание. Без «благотворительных пожертвований» от бегинок мы бы просто не справились.

В животах у нас было пусто, но мы гуляли по городу и выбирали дом, в который переедем. Когда-нибудь.

– Тогда, – обронил ты, – я попрошу тебя стать моей женой. И оказать мне огромную честь!

Глава 20

К несчастью, на этом рассказ о нашем прошлом прервался.

Я умолял сказать, действительно ли мы поженились, но Марианн Энгел ответила:

– Подожди и сам все узнаешь.

Я часто возвращался в больницу – мне продолжали делать реконструктивные операции. Теперь уже по большей части косметические: то были попытки улучшить скорее внешность, чем физическое состояние организма. Я спрашивал у Нэн, сколько еще предстоит пересадок, но она и сама не знала. Я спрашивал, насколько лучше я в итоге буду выглядеть, а она заявляла, что у всех пациентов бывает по-разному.

Мне все время казалось, что, несмотря на все заботы со стороны Марианн Энгел, отсутствие мое в крепости она воспринимала как желанную передышку, возможность поработать не отвлекаясь. Часто, вернувшись на такси после нескольких дней в больнице, я заставал ее на кровати – утомленную, все еще покрытую каменной пылью. В подвале же на меня косилось новое чудовище. Тогда я шел проверить плошки с водой и едой, которые оставлял перед отъездом для Бугацы, и они всегда оказывались пусты; подозреваю, псина проглатывала все, едва я выходил за дверь, но с этим ничего не поделаешь. В целом мои поездки в больницу были весьма кстати, потому что Марианн Энгел могла работать в мое отсутствие, а когда я возвращался – проводить больше времени со мной.

Впрочем, иногда она бралась за резьбу и не дожидаясь моего отъезда, и я все лучше учился заботиться сам о себе – и о ней. Она по-прежнему заставляла себя отвлекаться от работы и купать меня, но явно не любила такие моменты: чем дальше продвигалась работа над статуей, тем жестче она терла меня мочалкой. А закончив, вновь скрывалась в подвале, и я носил ей еду.

– Знаешь, резьба пойдет легче – и быстрее, – если ты немного поешь.

– Тут дело не только в том, чтобы высвободить горгулью. Я еще и душу закаляю.

– В каком смысле?

– Мир балует тело едой и физическим комфортом, – проговорила Марианн Энгел. – Они потакают плоти, но для духа это – враги. Воздержание – та узда, что дает духу шанс победить в вечной схватке с телом.

Еще один спор безо всякой логики; следовательно, я неизбежно должен был в нем проиграть. Поэтому я вытряхивал ее пепельницы, наливал в бутылки свежую воду и оставлял ей тарелки с нарезанными фруктами, заранее зная, что она не притронется к ним до следующего моего спуска в подвал.

Марианн Энгел обычно неистовствовала несколько дней, а потом все сходило на нет. Она извинялась за свое отсутствие, но я понимал, что жаловаться особенно не на что – в месяц это случалось раз, максимум два. Зато доход они давали отличный, позволяли оплачивать и мои счета, а все остальное время Марианн Энгел уделяла мне. Хватит ныть, сказал бы любой мужчина, у которого жена работает с девяти до пяти.

Вдобавок всякий раз, когда Марианн Энгел с головой уходила в работу, мне выдавалась идеальная возможность созвониться с прежними знакомцами и заказать у них еще морфия. Платил я за наркотики деньгами с кредитки.

Покупатели в супермаркете старались не смотреть на нас, но невольно оборачивались. Марианн Энгел шугнула разинувшую рот старуху, а та заковыляла прочь, как будто застуканная на месте преступления, но все равно два раза бросила на нас взгляд через плечо.

Умом я понимал, почему привлекаю столько внимания, но ненавидел это состояние всем сердцем. Я навсегда лишился безликости. Теперь я в самом буквальном смысле выделяюсь из толпы.

Я прятался под плексигласом и компрессионными костюмами, но уже самим этим фактом привлекал к себе нежелательное внимание. Как в хорошем фильме ужасов, воображаемое страшнее того, что видишь на самом деле.

В восьмом проходе я услышал, как женщина ругает ребенка: «Не пялься!» Мальчик лет пяти-шести укрылся в безопасности, между ног матери, но никак не мог отвести от меня взгляд.

Мать произнесла:

– Простите. Он… ммм, просто любопытный и… э… слишком дружелюбный.

– Вам не за что извиняться! Дружелюбия много не бывает! – Марианн Энгел наклонилась и посмотрела прямо в глаза малышу. – Какой славный… Как тебя зовут?

– Билли.

– А полностью – Уильям?

– Да.

– Отличное имя. – Марианн Энгел кивнула на меня. – Уильям, как по-твоему, мой друг очень страшный?

– Немножко, – прошептал он.

– Он вообще-то не такой плохой, когда с ним поближе познакомишься.

Затрудняюсь ответить, кому из нас был больше неприятен этот разговор – Билли, его матери или мне. Я заявил, что нам пора. Совсем забыл, как действует мое карканье на неподготовленных слушателей! Вот и Билли едва не отлетел к стене, а потом спросил со смесью ужаса и любопытства:

– Что с вами?

Мать принялась его отчитывать, объяснять, что это не вежливо, но я лишь махнул рукой, а Марианн Энгел поинтересовалась: разве женщине самой не хочется узнать то же самое? Родительница Билли поперхнулась словами, но все же выдавила:

– Да… вообще-то…

– Конечно. Только взгляните на него! Уильям просто спрашивает то, что всем интересно. – Марианн Энгел потрепала парнишку по волосам, как бы давая понять, что не сердится.

– Он еще только в садике – пробормотала его мать.

– Я обгорел во время пожара. – Мне всего лишь хотелось закончить разговор и уйти, но Билли задал новый вопрос:

– Больно было?

– Да. – Я подавил естественный порыв сказать мальчишке, чтобы не играл со спичками. – Я долго лежал в больнице.

– Ух ты! – заявил Билли. – Вы, наверное, так рады, что уже выздоровели!

Мать крепко сжала руку мальчика.

– Нам пора! – И пошла, не оглядываясь, и потащила за собой Билли, а тот все оборачивался и махал нам.

Выйдя из магазина, Марианн Энгел высыпала мелочь ошивавшимся вокруг попрошайкам. И всю дорогу болтала о незаконченных статуях в мастерской, потому что, видите ли; Три Наставника как раз вот только что ей сообщили, что их нужно закончить.

Я очень хорошо держался до самой машины, но, усаживаясь в нее, сильно ударился обожженной рукой о дверь. Тело тут же среагировало на оплошность острыми приступами боли, заметавшейся по нервным окончаниям, а сучка-змея в позвоночнике принялась наскакивать на основание черепа, словно пытаясь целиком заглотить мышку. Черт! Черт! Черт! Руки задрожали от внезапной жажды морфия, и я взмолился о немедленной инъекции. Марианн Энгел достала все необходимое из аптечки (без которой я никогда не выходил из дома) и вонзила в меня шприц.

Морфий – совсем как религиозный фанатик; рыщет, какие бы части тела обратить в свою веру, дарит медовые сны, лениво впрыскивает теплое молоко в вены. Змея увязла всиропе, постепенно застыла, но я знал, что она еще вернется. Змеи всегда возвращаются.

Когда же мой организм был свободен от посторонних веществ? Кажется, лет в двадцать…

Марианн Энгел целыми днями металась по дому с кофе и сигаретой; корила себя за неспособность как следует очистить свое физическое тело и получить дальнейшие инструкции.

В конце концов она решила, что теперь пора заканчивать статуи, скопившиеся в мастерской.

– Пожалуй, дольше не получится откладывать… Так говорят наставники.

Над этими фигурами она работала не так, как над теми, которые начинала с нуля.

Не была одержима демонической энергией и даже приходила наверх, помогала мне с тренировками или забирала Бугацу на прогулку. По утрам, во время водных процедур, я уже не чувствовал вины, что отрываю ее от работы. По ее словам, характер этой работы изменился не по ее прихоти, а потому что химеры вели себя иначе. Однажды прервав процесс на половине, они теперь понимали, что времени у них больше, чем казалось вначале.

– Они осознали: независимо от моих над ними действий они останутся каменными. Понимают, что не нужно кричать на меня, чтобы добиться своего.

В следующие несколько недель Марианн Энгел доделала некоторые из застоявшихся фигур – Птичья голова на человеческих плечах, ниже которых ничего не было, получила мужской торс и козлиный круп. Незавершенному морскому чудищу, рвущемуся из гранитного океана, досталось тело целиком и пена на гребешках волн. За этими статуями приезжали грузовики и забирали их в галерею к Джек, для продажи, потому что кто-то должен платить и за сигареты, и за компрессионные костюмы.

Я очень удивился, когда через какое-то время Марианн Энгел позвала меня с собой в мастерскую – единственную часть дома, предназначенную исключительно для нее. Сначала она просто слонялась туда-сюда, не говоря ни слова, даже не глядя на меня, отчаянно стараясь вести себя как обычно. Это разительно отличалось от ее прежней манеры, от ранее виденных мной мучительных вспышек экстаза… Она взяла метлу, смела какие-то камешки в угол и вдруг резко выпалила:

– Ты хоть не разозлишься?

Потом отошла к большому камню, покрытому белой простыней. Я ему как-то не придавал значения – и без этого столько странностей, по сравнению с которыми желание укрыть от взглядов незаконченное произведение казалось совершенно нормальным. Под простыней угадывался словно человеческий силуэт; создалось впечатление, что нынче Хэллоуин. Марианн Энгел стянула покрывало.

– Я делала тебя.

Передо мной стояло наполовину законченное мое изображение. Нет, не наполовину – скорее просто контуры моего тела. Без мелких деталей и подробностей. Впрочем, спутать грубо намеченные очертания было невозможно: плечи правдоподобно сгорблены; позвоночник изогнулся по-змеиному; голова походила на оригинал, хотя по сравнению с телом казалась непропорционально большой. Как будто смотришь на себя в зеркало, утром, еще не до конца разлепив веки. Я пробормотал, что не злюсь на то, что она «делала меня», хотя и удивлен. Зачем?

– Мной движет Бог, – очень серьезно сообщила она, но потом рассмеялась и я понял, что это шутка. И тоже хохотнул, правда, не очень убедительно. – Я хочу, чтоб ты мне позировал, только сначала хорошо подумай, – попросила она, кивая на полузаконченных горгулий. – Не нужно, чтобы тебя постигла та же участь, что и их.

Я кивнул (показывая, что подумаю, а не что согласился), и мы направились обратно, на верхний этаж. Я старался подниматься как учили, но, обернувшись на каменную фигуру в углу, невольно решил больше внимания уделять осанке.

В комнату ввалилась Джек, вся скрючившись под тяжестью горшка с развесистым растением, который она грузно опустила на пол в углу гостиной.

– Я в прошлый раз заметила, что нет цветов! Неужто ничего живого? – Джек бросила взгляд на меня и добавила: – Боже правый, ты до гроба такой страшный останешься? – И тут же обратила внимание к Марианн Энгел, ошарашенной этим явлением в нашем жилище. – Слушай, у меня тут пара покупателей хотят чего-нибудь особенного… В магазине все им не по вкусу, спрашивают, не начала ли ты что новенькое. Я сказала, что ты всегда работаешь над новинками.

– Хорошие дома? – поинтересовалась Марианн Энгел.

– Да, – вздохнула Джек. – Я всегда нахожу хорошие дома, и за твоими тварюшками будут хорошо ухаживать. Хотя это просто дурацкие камни! Ты же это понимаешь, а? О, кстати, в Принстоне кое-что надо починить.

Марианн Энгел покачала головой:

– Не хочу сейчас уезжать.

– Ага. Слишком занята, ухаживаешь за своим погорельцем, – заметила Джек. – Господи, Марианн, это такие деньги, а ты все готова упустить. Едва искусство сталкивается с благотворительностью, сразу все в задницу!

Марианн Энгел крепко обняла Джек, что-то бормоча в мою защиту, но в основном просто хихикая. Джек лишь сильнее разозлилась:

– Помнишь, ты Бугацу притащила? Тоже бродяжку!

В наших якобы прошлых жизнях я подарил Марианн Энгел собственноручно вырезанного каменного ангела (того, что стоял у нее на книжной полке), а в этой жизни она преподнесла мне каменную химеру, которую вырезала сама. Симметрия, совсем как реверс в наших занятиях: тогда, давно, она работала с книгами, а я работал с камнем.

Это, пожалуй, весьма умозрительное наблюдение, однако на тот факт, что она вырезала меня, я отреагировал чисто интуитивно. Лестно ведь стать моделью художника, правда? Но мне всегда неловко было представлять, что эту жуть она запечатлеет навсегда. Я впервые прочувствовал ужас дикарей перед камерами, что ловят их души вместе с изображениями.

– Как это будет? – волновался я. – Что мне нужно будет делать?

– Тебе вообще ничего не понадобится делать, – отозвалась она. – Просто посидишь, и все.

Это напомнило мне нашу беседу, после того как Марианн Энгел заставила меня извиняться перед Саюри, – она тогда сказала, что в доказательство любви мне не придется делать «ничего». Тогда я не понял, но если она имела в виду это, как я мог отказаться?

– Ладно, хорошо.

– Приятно поработать с натуры, для разнообразия, – заметила она. – Наконец-то я смогу врезать форму в камень, а не только извлекать из него.

Она принялась снимать одежду, и я спросил зачем. Всегда резала обнаженная, ответила она, не станет нарушать привычку и теперь; или меня это смущает? Я ответил отрицательно, но на самом деле был не очень уверен. Нечто в ее обнаженном теле оказывало на меня определенное воздействие (на меня-то, бывшего порноактера и опытного соблазнителя!), хотя я сам не до конца понимал, что именно.

В ее наготе было нечто такое… неукротимое и обезоруживающее.

Однако я не мог указывать ей, как вести себя в собственном доме. Она разделась, тут же стянула с меня компрессионный костюм и пробежалась пальцами по складкам обожженной кожи, как будто на ощупь запоминая изгибы.

– Мне нравятся красные шрамы. Ты знаешь, раньше горгулий красили в яркие цвета, чтобы выделить их черты…

Марианн Энгел отошла к одной из статуй и провела пальцами по ней, точно так же как только что по мне. Я следил за движениями ее рук и представлял ручей, который тысячу лет бежит по камням. Она показала на глубокие линии под глазами одного из чудищ.

– Видишь, какие резкие черты? Чтобы выделить тени, создать глубину… Когда прихожане смотрят вверх, на горгулью, они этого даже не различают.

– А зачем тогда?

– Ведь на наши работы смотрит и Бог.

Во время позирования я чувствовал себя более обнаженным, чем в любом порнофильме; первый сеанс можно было вынести только благодаря его краткости. Компрессионный костюм мне разрешалось снимать не больше чем на пятнадцать минут, и Марианн Энгел всегда учитывала этот промежуток. Пусть работа пойдет медленно; я был уверен, что впереди у нас годы.

В конце каждого сеанса она показывала мне, что сегодня сделала, и мы делились мыслями. Однажды она небрежно упомянула, затушив сигарету:

– Не забывай, что скоро Хэллоуин и вечеринка.

– Какая вечеринка? Впервые слышу.

– А вот и нет, – возразила она. – В прошлом году, в больнице, я обещала, что мы пойдем на праздник, помнишь?

– Это было так давно!

– Год – это не так уж долго, но я предлагаю тебе сделку. Ты согласишься пойти в обмен на новую историю?

– О чем будет история?

– Тебе должно очень понравиться. О Сигурде, моем знакомом викинге. Хоть с тех пор прошли долгие годы…