Текст книги "Здравствуй, Чапичев!"

Автор книги: Эммануил Фейгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

– Но есть бог на свете! – не без злорадства закончила свой рассказ мадам. – Наказал бог комиссара. Через полгода помер Федя на больничной койке. После смерти распотрошили его доктора: интерес у них был узнать, отчего помер здоровый молодой человек двадцати двух лет. И что же вы думаете? От книг он помер. Зачитался так, что мозги усохли. Распилили ему голову, а там вместо мозгов – белый порошок, ну чисто такой, как у нас мыльный…

При этих словах мадам даже всхлипнула. Что она оплакивала? Может, красавца жениха, вместо которого судьба подсунула ей лопоухого лысого парикмахера. А может, свое богатое приданое. Кто знает.

Ветросов криво усмехнулся. Плевать ему, конечно, было на всех красавцев мира. А вот мануфактурные магазины – это вещь. Сердце его разрывалось, когда он думал об уплывших из рук магазинах.

Зато подручные Ветросова до упаду хохотали и над зачитанным комиссаром, и над мадам, и над хозяином.

Яша тоже смеялся. «Вместо мозгов мыльный порошок». Показалось, что это смешно. Но парикмахеры набросились на мальчика:

– А ты чего смеешься? Плакать тебе надо, а не смеяться. Смотри, Яшка, зачитаешься, мозги высохнут. В порошок мыльный превратятся… Ха-ха…

Яша, конечно, мог бы совершенно точно сказать, что у них у самих в голове. Даже не мыльный порошок, а кое-что похуже и с другим запахом. Но стоит ли связываться? Под влиянием «Овода» он жил эти дни в каком-то ином мире. Там высокие страсти и высокие цели. А здесь… Здесь только низость, мельтешение и глупость. Такая глупость, что даже не обидно. Нет, лучше помолчать. «Ноль внимания, фунт презрения», – так советовал Тимка.

Так он и поступал. Но в салоне Ветросова было законом – доводить каждую подлость до предела. Яша почему-то не подумал об этом, когда на следующее утро хозяин велел ему идти к прачке за чистыми салфетками. Он даже обрадовался: куда угодно, лишь бы не видеть противные рожи своих мучителей. На беду свою Яша оставил в салоне книгу. Он вспомнил об этом на полпути к прачке и, почувствовав тревогу, бегом вернулся в парикмахерскую.

Книги уже не было. Он увидел это сразу, как только отворил дверь. Книги не было, но зато перед каждым мастером на туалетном столике лежала стопка бумаги: маленькие такие листочки, чтобы вытирать бритву. Обычно Яша нарезал их из старых газет. Он и сегодня собирался это сделать, А они сами сделали. Яша схватил один листочек и увидел знакомые имена. Это был его «Овод».

– В глазах у меня потемнело, – говорил мне потом Яша.

Кто-то из мастеров хихикнул. А Яша закричал:

– Убью! Спалю вас, гадов!

Они не поверили. Ну что им может сделать такой шпингалет? И чего он так кричит? Ведь его, дурака, уму-разуму учат. Ему добра хотят. Они от души потешались над горем мальчика. Такой забавный пацан! Умора! Настоящий артист! Они еще корчились от смеха, когда Яша вбежал в боковушку и, опрокинув ногой жестяную банку, яростно бросил в лужицу керосина горящий примус. И тотчас вспыхнуло пламя.

– Чтобы вы все сгорели, проклятые, все!

Но пожар не состоялся. Его сразу потушили. А мальчику скрутили руки. Парикмахеры поволокли его в милицию. Он отчаянно сопротивлялся, кричал, не закрывая рта, о том, как ненавидит их, о том, как желает им смерти. А в милиции так расшумелся, что дежурный, почесав затылок, сказал:

– А ну давай в КПЗ. Посидишь в камере, успокоишься. Вечером приедет начальник, нехай он сам с тобой разбирается…

В пустой комнате с решетками на окнах, которую дежурный назвал КПЗ, Яша действительно успокоился. Все равно никто не услышит. Так зачем же глотку драть? И еще он понял: хуже, чем в салоне у Ветроса, ему уже не будет. Плохо будет, но хуже нет. Не может быть хуже.

Это его успокоило. И сразу навалилась усталость, захотелось спать. Не думая уже о возможных последствиях своего поступка, Яша лег на ничем не покрытую койку и безмятежно уснул.

Вечером его разбудили.

– Ходи к начальнику. Давай, давай, не задерживай.

В кабинете начальника уже сидел Ветросов. Увидев Яшу, он вскочил и, брызгая слюной, завопил:

– Вот, полюбуйся! Погляди, какой разбойник! А глазищи!.. Так и режет, подлец, так и режет.

– Спокойно, – сказал начальник и кивнул Яше: – Садись.

Яша сел.

– Ну, выкладывай, герой, что натворил?

Яша сам уже знал, что никакой он не герой.

– Натворил, – тихо ответил Яша. – Я натворил, а вы наказывайте.

– За этим дело не станет, – обещал начальник. – А сейчас расскажи все по порядку. И только правду. Слышишь, только правду.

А Яше и самому не хотелось врать. Зачем ему врать? И он рассказал всю правду. Да, он хотел сжечь парикмахерскую. Вместе с хозяйкой, вместе с Ветросом и его подручными.

Услышав это признание, Ветросов снова вскочил:

– Вот видишь!

– Да помолчи ты, – начальник стукнул ладонью по столу и спросил Яшу:

– Значит, живьем хотел сжечь?

– Живьем, – подтвердил Яша.

– Зачем тебе это потребовалось?

– Чтобы они не жили на свете, чтобы не воняли, не портили воздух.

Начальник усмехнулся и покачал головой.

– Да ты, я вижу, фрукт.

– Я не фрукт, а человек, – возразил Яша.

Начальник посмотрел на Яшу с любопытством.

– Человек, говоришь? Ну что ж, посидишь в тюрьме, посмотрим, кто ты таков. Если человек – тюрьма тебе на пользу пойдет, а если…

– Какая тюрьма! – возмутился Ветросов. – Какая тюрьма его исправит?!

– А что прикажешь с ним делать? – спросил начальник.

– Расстрелять! – твердо сказал Ветросов.

– Кого расстрелять? – удивился начальник. – Вот этого хлопчика?

– «Хлопчика»… – Ветросов деланно рассмеялся. – Может, еще скажешь младенца? Бандюга он, вот кто! Убийца, поджигатель! К стенке его, подлеца, без разговора. По закону. Ты же сам всюду кричишь: «Перед законом все равны».

В Джанкое наизусть знали это любимое изречение начальника милиции. Знали также, что он всегда неуклонно действовал согласно этому правилу, по справедливости воздавая каждому, кто грешил против закона. Честно и справедливо действовал. Но Ветросов забыл, что начальник милиции нередко добавлял к этому честному и справедливому правилу не менее честное и справедливое продолжение. И начальник напомнил о нем Ветросову.

– Это верно, перед законом все равны, – сказал он. – Только в таком деле классовый подход нужен.

– Классовый подход! – взорвался Ветросов. – А когда мы с тобой в окопах вшей кормили, когда на Перекоп в атаку шли, чего ты мне тогда о классовом подходе не говорил? Чего тогда не говорил, спрашиваю?

– И тогда говорил, – спокойно сказал начальник. – Только ты все начисто забыл. Что верно, то верно: и в окопах мы с тобой лежали, и Перекоп штурмовали. Но тогда другой человек рядом со мной в атаки ходил. Другой… То был боец за рабочее дело, сын рабочего и сам рабочий. А сейчас я смотрю на тебя, Ветрос, во все глаза смотрю, и того бойца не вижу. Нет его. Да ты и сам про него забыл. Даже в светлые праздники ты про того бойца не вспоминаешь. Только когда финотдел прижимает, ты начинаешь размахивать инвалидной книжкой и кричишь: «Потише, братцы, не жмите так, я не чужой, я свой».

– Когда кровь проливать, тогда свой, а теперь…

– Не шуми, Ветрос. Я тебе правду говорю. Чего ж ты шумишь? Верно, тот Ветрос, боец, жизни своей не щадил, когда дрался за наше общее, справедливое дело. А сейчас ты за что дерешься? За что, спрашиваю тебя, борешься? Молчишь? Так я скажу. Ты за свое шкурное дело борешься. За свою кубышку. И за нее ты никого не пощадишь, любому глотку перегрызешь, любого к стенке поставишь: и брата, и свата, и друга, и старушку дряхлую, и пацана малолетнего. Никого не пощадишь. Сиди, сиди, не ершись! Раз уж пришлось, я тебе все скажу, по справедливости. Верно, на войне ты крови своей не пожалел, пролил ее за наше дело. Подтверждаю. Но сейчас ты чужую кровь сосешь и никак не насытишься.

– У кого это я кровь сосу?

– Хотя бы у этого хлопчика.

Ветросов руками всплеснул:

– Посмотрите на него! Глазам своим не верю. Да чтоб Советская власть бандюков защищала…

И тут начальник сорвался. Все время говорил спокойно, а тут закричал:

– Замолчи, гад! Не трожь Советскую власть. Слышишь, не трожь…

А Ветрос тоже во всю глотку:

– Не смей на меня кричать. Я на тебя жаловаться буду. Я в Симферополь поеду, в Москву. Да знаешь ты…

Начальник как-то вдруг успокоился. И совсем тихо сказал:

– Знаем, Ветрос, все знаем. Думаешь, не знаем, о чем ты в своем салоне с куркулями толкуешь? Как вы в один голос Советскую власть ругаете? И будь уверен, Ветрос… в свое время мы с тебя за это спросим. Да, спросим…

Ветрос сразу скис. По словам Яши, у него лицо такое стало, будто он со страху в штаны наделал.

Начальник повернулся к Яше, спросил:

– Какую они у тебя книгу испортили?

– «Овод».

– Про что это?

– Про смелого революционера, – сказал Яша. – Овод знаете какой смелый был и справедливый?.. Он за бедняков боролся против богачей и попов…

– Так, понятно, – мрачно проговорил начальник и неожиданно добавил: – Ты иди, хлопчик.

– Куда? – не понял Яша.

– Домой иди, отдыхай. Уже поздно.

– А тюрьма?

Начальник усмехнулся:

– В тюрьму и без тебя есть кого сажать. Еще немало гадов ходит по нашей земле. И каких гадов! Иди, иди… Нечего тебе здесь делать. А я тут с гражданином кое о чем потолкую.

Уже у дверей Яша услышал, как начальник сказал Ветросову:

– Революционную книгу, значит, уничтожили? Так! А как это называется, гражданин Ветросов? Молчите? Так я вам скажу: контра это! Чистой воды контра. И не только на словах, а действием…

…Закончив свой рассказ, Яша устало вздохнул, помолчал немного и вдруг сказал с завистью и восхищением:

– Вот это человек!

– Ты о ком?

– О начальнике. Настоящий человек. Справедливый. Он, как Овод. Только глянул – и все понял.

– А ты, Яша, хоть что-нибудь понял?

Наверное, мне не следовало задавать ему этот вопрос. Он рассердился:

– Не беспокойся, понял. Сами с усами. Эх, черт меня попутал встретиться с тобой сегодня.

Теперь рассердился я:

– А я, наоборот, рад, что поспел на такой спектакль. Где еще такое увидишь? В цирке деньги надо платить, а тут бесплатно.

– Брось, – сказал Яша, – не ехидничай. Если хочешь, завтра доругаемся. А сейчас скажи: правда, что у начальника сабля золотая есть? За храбрость.

– Не совсем золотая. Клинок, конечно, стальной, а на рукоятке и ножнах золото.

– Ну, это неважно, – сказал Яша. – Главное, что она за храбрость. Еще говорят, что у начальника вот тут, под сердцем, пуля застряла. Мне дежурный милиционер сказал. Из белогвардейского браунинга пуля. Вот такая малюсенькая. Это правда?

– Правда, – сказал я. – Все у начальника есть. И сабля золотая, и пуля под сердцем. Потому что начальник – герой. А вот у тебя что? Что ты о себе думаешь?

– Ничего… Зачем мне о себе думать?

– А как жить собираешься?

– Как-нибудь проживу. Да что ты меня допрашиваешь? Меня уже сегодня допрашивали, хватит с меня.

– Кто тебя допрашивает? Я с тобой как друг говорю.

– Как друг? – посмотрел на меня Яша.

– Не веришь?

– Верю. И знаешь, мы с тобой одно дело сделаем. Мировое дело. Тебя на пароходы свободно пропускают?

– Свободно, я же в порту работаю.

– И на те, что за границу идут?

– На все пропускают.

– А меня провести на пароход сможешь?

– Что за вопрос, конечно, смогу.

– Молодец, – одобрил Яша. – Так вот, давай спрячемся на пароходе и махнем…

– Куда?

– В Париж.

– А что мы там делать будем?

– Не бойся, дело найдется. Построим баррикады. «Граждане, к оружию!» – и начнем шерстить контру.

– Начитался, – сказал я. – Кому книги на пользу, а тебе…

– При чем тут книги, это я сам придумал. Разве плохо придумал?

– Да нет, не так уж плохо, – сказал я. – Только зря ты воображаешь, что парижане без тебя не обойдутся. Они, брат, сами знают, когда строить баррикады. Они сами грамотные.

– Это верно, они грамотные, – согласился Яша.

– А ты не очень.

– Не очень, – снова согласился он. – Так что ж, по-твоему, мне дома сидеть, не рыпаться?

– Почему же, рыпайся, только с пользой и людям, и себе. Тебе учиться надо, а ты…

– Ладно. Спасибо за совет. А что, если в Африку махнуть? Я в журнале читал: там негры сплошь неграмотные, а я все-таки читать умею. Прочитаю им про революцию, и начнем…

– Что начнем?

– Эх, что с тобой говорить. Разве ты поймешь! – Он, видимо, решил, что каши со мной все равно не сваришь, протянул руку: – Ну, будь здоров, пойду. Наши, наверное, думают, что Ветрос меня на мыло сварил…

ФИНИНСПЕКТОР СМЕЕТСЯ

Несколько дней Яша не заходил ко мне. Не махнул ли он на самом деле в Париж или в Африку поднимать восстание? Я уже собрался пойти к Чапичевым узнать, куда пропал мой друг. Вышел из дому и у калитки чуть не столкнулся с Яшей.

– У тебя молоток и зубило есть? – спросил он.

– Есть, а зачем тебе?

– Одолжи на пару дней. На электростанцию железный бак привезли. Большой такой, больше вашего дома. Только старый и ржавый. Ребята знакомые подрядились снять ржавчину с бака и покрасить его. Меня в компанию берут. Но у них инструмент свой, а у меня ничего нет.

Я дал ему молоток, зубило и почти новую малярную кисть. Яша просиял.

– Живем теперь!

Он произнес эти слова с такой радостью, что я сразу понял, как важна для него сейчас эта случайно подвернувшаяся работа. Похоже, что он уже отказался от своего намерения махнуть в Париж или Африку. Ну что ж, жизнь есть жизнь. Мне самому хорошо было известно, что такое повседневная забота о хлебе насущном. Только, видимо, я мало еще тогда знал Яшу Чапичева. Он был не из тех, кто легко прощается со своей мечтой.

– Слушай, негры в Африке на каком языке говорят? – неожиданно спросил он.

– Откуда я знаю? Негры разные, и говорят они, наверное, на разных языках.

– Мне бы хоть один изучить, хоть какой-нибудь.

– Нашел о чем думать, – с укором сказал я. – Ты сначала по-русски писать научись. А то стыдно – усы уже у человека растут, а он даже расписаться не умеет. Ведь не умеешь?

– Не умею, – Яша опустил голову. – Но я учусь. Я с печатного буквы срисовываю.

– Так писать не научишься.

– Сам вижу, что не получается у меня. Слушай, а может, зайдешь как-нибудь к нам? Не в службу, а в дружбу. Раз-другой покажешь, потом я сам…

В тот же день я показал Яше, как пишутся буквы, и после пяти-шести уроков он уже умел писать не только отдельные слова, но и целые предложения. Меня поразило, как грамотно писал он под диктовку. Ни разу не написал «пашел» вместо «пошел», «интиресно» вместо «интересно» – такой у него был чуткий слух. Еще меня удивило, что он не соединял буквы в словах.

Я сразу обратил на это внимание:

– Так нельзя, Яша.

– Почему? В книгах можно, а мне нельзя? – и продолжал писать по-своему, каждую букву отдельно. Я не мог понять, почему он так делает. Может, потому, что писал он левой рукой, и так ему было удобнее? А может, потому, что сначала научился читать, а потом уже писать? Такую манеру письма он сохранил до конца жизни.

Мы занимались каждый день по нескольку часов. Я торопился, потому что отпуск подходил к концу, и без жалости гонял Яшу, хотя временами мне казалось, что он вот-вот свалится с ног от усталости. Но он держался здорово и, как говорится, «не пищал».

– Сколько часов в день ты работаешь? – спросил я.

– Не знаю, – ответил Яша. – У нас часов нет. Начинаем чуть свет, шабашим в сумерки.

– Черт знает что! И куда смотрит охрана труда?

– При чем тут охрана? Работенка у нас «левая», охраны она не касается.

– Хорошенькое дело – в наше время такая эксплуатация.

– А мы сами себя эксплуатируем, – сказал Яша и почему-то посмотрел на свои руки, побуревшие от въедливой ржавчины. Почти на всех пальцах правой руки у него были кровоточащие ссадины.

– Стрелок я хороший, а тут иногда мажу, – пояснил он, усмехаясь. – Целюсь в зубило, а бью по пальцам. Но это ерунда, до свадьбы заживет. Я никакой работы не боюсь. Другого боюсь. Вот покончим мы с этим проклятым баком, а потом что? Хоть ложись и помирай. Где я работу найду? Думал в батраки податься, да куркули городских не берут. По-их-нему, городские хлебоеды, а не хлеборобы.

– А отец твой разве не зарабатывает? – осторожно спросил я.

– Какой там заработок, смех и горе, – сказал Яша. И тут же спохватился: – Но ты не думай, отец у нас хороший. Добрый, работящий. И не пьет, как другие. Только невезучий он какой-то.

Не знаю, какой смысл Яша вложил в слово «невезучий», но я был тогда уверен, что Чапичеву-старшему действительно не повезло в жизни.

Отец Яши был неунывающий, веселый человек, шутник и балагур. Но шутками и балагурством семью не прокормишь. А работы почти не было. В маленьком Джанкое в ту пору «холодных» сапожников, пожалуй, было больше, чем сапог и ботинок, нуждавшихся в ремонте. Приезжавшие же в город крестьяне либо ходили в постолах, либо сами чинили свои чеботы. Но тем не менее жалкая «мастерская» Чапичева под фанерным навесиком считалась «делом», частным предприятием. Кустарь-одиночка Чапичев должен был иметь на него патент. А раз взял патент – плати налоги. Каждое полугодие частники обязаны были представлять в финотдел так называемую декларацию о своих доходах.

«Холодный» сапожник Чапичев был неграмотен. Декларацию – длиннющую анкету – он не мог ни прочесть, ни заполнить и обратился за помощью к какому-то базарному грамотею. А тот зло подшутил над бедняком – показал доход, который почти в пять раз превышал действительный. К сожалению, в финотделе приняли эту шутку всерьез и обложили «предприятие» Чапичева налогом, который он, конечно, уплатить не мог. Человека довольно беспечного, Чапичева-старшего не очень обеспокоило извещение о налоге. Может, он решил, что в финотделе сидят шутники, и сам от души посмеялся над такой «хохмой». А может, подумал и так: «С меня взятки гладки». Словом, налога не уплатил, несмотря на строгое предупреждение. Только усмехнулся в седой ус и сказал беззлобно:

– Вот люди! Ну чего они хотят? Настоящая комедия.

Финал этой «комедии» был разыгран на моих глазах. Отпуск мой заканчивался, и мы с Яшей, который к тому времени снова оказался безработным, почти не разлучались: вместе ходили купаться на ставок, вместе читали затрепанные выпуски «Месс Менд» Джимма Доллара, а по вечерам смотрели в кино какую-то многосерийную американскую картину. Ну, конечно, не забывали и о Яшином образовании: крепко зажав в левой руке карандаш, он с увлечением писал под мою диктовку понравившиеся отрывки из «Месс Менд».

В тот день, разомлев от жары, мы сидели на завалинке у Яшиного дома и лениво листали какой-то иллюстрированный журнал. Вдруг увидели, что к нам направляется незнакомый человек. Мы сразу заинтересовались им. Незнакомец был одет в щеголеватый военный костюм. Еще неразношенные, до блеска начищенные сапоги его приятно поскрипывали, гимнастерка с бронзовыми пуговками была перетянута широким командирским ремнем с пятиконечной звездой на пряжке. Под мышкой у него была зажата картонная папка.

– Здравствуйте, ребята!

Мы поднялись и поздоровались.

– Скажите, где тут Чапичев живет?

– Здесь, – ответил Яша.

Незнакомец недоверчиво оглядел клуню.

– Мне бы хозяина или хозяйку.

– Отец на базаре работает, а мама ему обед понесла.

– Жаль, – сказал незнакомец.

– А вы кто? – спросил Яша. – Командир?

На строгих губах незнакомца мелькнула улыбка.

– На прошлой неделе еще был командиром, а сейчас – фининспектор, – ответил он.

– Фининспектор? – с тревогой переспросил Яша. Видимо, он все знал о сложных отношениях отца с финотделом.

– Да, фининспектор, – словно извиняясь, произнес незнакомец. – Если можно, я посмотрю вашу квартиру.

Яша молча распахнул дверь. Вся чапичевская «артель» была в сборе, и девчонки с любопытством уставились на незнакомого человека. Некоторое время ошеломленный фининспектор стоял у двери: наверное, он не думал увидеть что-нибудь подобное. Потом почему-то обошел клуню вдоль стен и, положив на краешек стола папку, спросил:

– Вот здесь вы и живете?

– Здесь, – ответил Яша.

– И вот… это все ваше имущество?

– Какое имущество.

– Недвижимое и движимое, – пояснил инспектор и вдруг расхохотался. Странный это был смех, непонятный. И вероятно, потому Яша еще больше нахмурился, а его смешливые сестренки – обычно им только палец покажи – даже не улыбнулись.

– Вот чудаки! – все еще смеясь, сказал фининспектор. – Послали описывать богатого буржуя, а здесь…

– Мы не бедные, – угрюмо возразил Яша.

– А я что говорю? Когда у человека столько детей, да еще таких, так это же самое большое богатство – ни за какой миллион не купишь. А вот описывать у вас нечего, совсем нечего…

– А вы нас опишите, раз мы такие дорогие, – предложила рыжеволосая Яшина сестра.

Фининспектор сделал вид, что его страшно обрадовало это предложение. Он даже руки потер от удовольствия.

– Молодец, девочка, умную мысль подкинула. Сейчас я вас всех опишу, а завтра торги объявим. Только не знаю, как вас распродавать – оптом или в розницу?

– Копейка пучок, как редиску, – подсказала рыжеволосая. Только она еще продолжала шутить с фининспектором. А девочки поменьше испуганно переглянулись и словно по команде заревели. Фининспектор поморщился.

– Ну, хватит, – сказал он. – Перестаньте реветь. Посмеялись, пошутили, и довольно. Теперь давайте подумаем, что нам с вами делать.

– Зачем вам думать? – сказала рыжеволосая. – У нас папа и мама есть. Они подумают. А вы лучше уходите. Сами видите, дети вас боятся.

– Ну нет, так я не уйду, – решительно отказался фининспектор. Он придвинул ногой к себе табурет, уселся за стол и раскрыл папку. – Давайте сначала разберемся, что тут у вас к чему. Вот ты, например, – обратился он к Яше. – Тебя как зовут? Яков? Хорошее имя. Чем ты хочешь заняться, Яша? Ты не стесняйся, выкладывай свои планы. Я постараюсь тебе помочь.

– Вы это серьезно?

– Вполне. Я вообще человек серьезный. Как-никак батальоном командовал. Доверяли. А батальон – это, знаешь, не один человек. Чуть побольше вашей семьи.

– А сколько это?

– Чего?

– Сколько человек?

– Ну это, брат, военная тайна.

– «Военная тайна», – почтительно повторил Яша. Угрюмость исчезла с его лица. Он дружелюбно улыбнулся фининспектору и попросил: – Вы тут подождите. Мне с корешем нужно посоветоваться. Минуту подождете? Ладно?

– Хорошо, подожду. Раз нужно советоваться, советуйся.

Яша потянул меня за рукав. Мы вышли во двор.

– Послушай, а что, если я попрошу его определить меня в Красную Армию? – шепотом спросил Яша.

– Не выйдет.

– Почему?

– Годами не подходишь.

– А ты не врешь?

Я промолчал. Мне вспомнился Яшин тезка, мой двоюродный брат Яша Кругляк. Четырнадцати лет он ушел в Красную Армию, в шестнадцать командовал эскадроном, а в семнадцать лет погиб в борьбе за Советскую власть. Так было написано под его фотографией в симферопольском музее. Да и сам я хорошо помнил Яшу Кругляка, шестнадцатилетнего комэска в черной кожаной куртке, с большим револьвером на поясе. Это он научил меня распевать замечательную песню со словами: «Братишка наш Буденный». Это он катал меня на сердитом гнедом жеребце с грозным именем «Дракон». И разве сам я не мечтал стать таким, как Яша Кругляк? Так почему же Яше Чапичеву нельзя об этом мечтать?

– Ты с ним поговори, – сказал я. – Но прежде сам хорошо подумай. Быть красноармейцем – это не шутка. Прикажет тебе завтра командир: «Чапичев, марш в огонь», а ты вдруг сдрейфишь.

– Я сдрейфлю? – Яша сжал кулаки. – А ну, повтори.

– Будет тебе, чего ты взбеленился?

– Плохо ты меня знаешь. Да я в огонь и в воду пойду! Куда командир прикажет. Пусть меня только возьмут в Красную Армию! Сам увидишь, каким красноармейцем будет Чапичев.

– Стой! – сказал я. – Перестань хвастаться.

– А я не хвастаюсь. Я лишь говорю, что на меня армия в обиде не будет. Стрелять я умею не хуже любого красноармейца, ты сам видел. Из нагана, конечно, не могу, не пробовал, но научусь.

– А ты потренируйся, у тебя же своя «пушка».

– Какая «пушка»?

– Ну этот, как его, кольт.

Яша махнул рукой:

– Вспомнил! Я его давно в сортир выбросил. Зачем мне детская игрушка? В Красной Армии мне настоящий наган дадут. Бахнешь в буржуя – и готово, с копыт долой.

– Все ясно, – сказал я. – Человек ждет, а ты…

– А я ничего. Я с тобой советуюсь. Значит, решено – прошусь в Красную Армию.

Он снова потянул меня за рукав – ему хотелось скорее объявить фининспектору о своем решении, – но вдруг остановился.

– Знаешь что, ты только не обижайся. Я лучше поговорю с ним один на один, Дело ведь серьезное. Не обижаешься?

В ту ночь я неожиданно уехал в Феодосию – мастер вызвал меня телеграммой. Так и не довелось мне тогда узнать, чем кончился «серьезный» разговор Яши с фининспектором. Когда зимой я приехал на несколько дней в Джанкой, Якова уже не застал. Но зато увидел, как изменилась жизнь семьи Чапичевых. Они получили новую квартиру – настоящую квартиру с деревянным полом и потолком над головой. Чапичев-старший уже не сидел на базаре, а работал в артели «Бытремонт», куда благодаря хлопотам фининспектора его приняли даже без обязательного вступительного взноса.

Оказывается, фининспектор умел не только хорошо смеяться. Двух старших сестер Яши он при помощи женделегаток определил ученицами в мастерскую «Швейпрома», а младшие были устроены в школу. Что же касается самого Якова, то в Красную Армию он тогда не попал. Не знаю, что сказал ему фининспектор. Зато он устроил его на хорошую работу. Где-то под Харьковом у фининспектора был друг – инженер-строитель железнодорожных мостов. Вот к нему и направил он Якова.

Когда я навестил Яшиных родных, девочки с гордостью показали мне его письма. Это были нежные и добрые письма, полные горячей любви к отцу, матери, сестрам. О себе Яша писал скупо. Жив, здоров, сыт, одет и обут. Зато много писал о новых товарищах, о том, какие это славные люди, и больше всего о своем начальнике – инженере, который в свободное время занимался с ним изучением грамматики, естествознания, арифметики.

Письма Якова были уже сравнительно грамотными. В них появились знаки препинания, с которыми он не считался прежде.

Я от души порадовался счастливым переменам в жизни моего товарища.