Текст книги "Чернила (СИ)"
Автор книги: Эмма Хамм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
– Но ты убивал?
Он не хотел отвечать. Не хотел видеть осуждение в их глазах, ощущать от них ненависть. Они узнают все, а ему не нравилось такое. Он хотел быть Букером, человеком с татуировками, и все. Потому он и присоединился к цирку.
Цирк стер его историю и все, чем он был. Он стал другим, просто выйдя на сцену.
Но он устал врать, а они заслуживали знать.
Он сдался и кивнул Тому.
– Да, и многих.
Букер не мог смотреть никому в глаза после этого. Было неправильно даже стоять в той же комнате, когда он… мог забрать жизнь и не переживать. Пока годы спустя не осознал, что у тех душ тоже были семьи.
Ладонь коснулась его плеча, сильная и уверенная. Клара сжала его плечо.
– Может, ты и убивал, но ты – все еще наш Букер. Мы все делали то, чем не гордимся. Я рада, что ты смог рассказать нам.
Радость от ее слов хлынула на него, он выдохнул. Его мышцы не двигались, а лицо оставалось неподвижным, потому что он был не тем, кто давал людям понять, что они повлияли на него.
Но он ценил это. Больше, чем она могла знать.
Букер кивнул.
– Спасибо.
– Не за что.
Она отошла, и он посмотрел на Фрэнка.
– С твоего позволения, глава. Я знаю, что работаю тут, и мой визит к Пинкертонам добром не кончится. Какое-то время меня не будет.
– Сомневаюсь, – Фрэнк скрестил руки на груди и строго глядел на него. – Вряд ли они заставят тебя остаться, если ты не хочешь.
– Я не хочу.
– Хорошо. Тогда поздоровайся со своей старой семьей и забери нашу девочку, – Букер зашагал, и Фрэнк кашлянул. – О, и, Букер?
– Да?
Фрэнк сжал ладонью бицепс Букера. Он притянул Букера ближе и шепнул едва слышно:
– Проследи, чтобы старик немного истек кровью за меня. Ладно?
Тьма в душе Букера расправила крылья. Цепи гремели на ветру, который никто не ощущал, и мрачная улыбка расплылась на его лице.
– Я на это и нацелился.
Он вышел за дверь и направился к старому дому, где ждали Пинкертоны. Каждый шаг делал его ближе к существу, которым он раньше был. Дьяволу. Демону.
Он был мужчиной, который собирался вернуть свою женщину.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Ирен медленно открыла глаза. Ресницы склеились, и было больно. Почему глаза пересохли? Она не помнила ничего в тумане сна.
Сон был приятным. О мужчине, покрытом татуировками, и тьме, окружающей его, что не пугала, а была доброй. Он протянул руку к ней, повел ее по залитому луной полю с улыбкой на лице.
Любой боялся бы его. Она и сама немного боялась, когда видела ту улыбку, но он казался ей добрым.
– Букер? – спросила она, убежденная, что этот улыбающийся мужчина не мог быть тем, которого она любила.
Он открыл рот, но…
Сон потемнел.
Его губы рассекли его щеки, челюсть открылась так широко, что Ирен могла туда провалиться. Из глубины пасти раздались крики. Людей было несметное множество, и они просили о помощи.
Они хотели мести. Он убил их, и они хотели, чтобы она помогла им отомстить человеку, которому никто не разрешал вредить им. Они хотели, чтобы она сделала кое-что. Что угодно. Почему она стояла там, смотрела на него, когда могла покончить с их мучениями одним взмахом?
Сон и разбудил ее. Не звуки в комнате или постоянное капанье воды. Сон.
Ирен огляделась, пытаясь понять, где она была, и почему. Она была в бревенчатой избе. Деревянный пол, деревянные стены, деревянные потолки. Краски должны были успокаивать, но она прекрасно помнила это место из детства.
В углу была печь, где она обожгла руку, когда ей было пять. Пытаясь приготовить завтрак, не разбудив родителей, она опустила ладонь на поверхность и опалила кожу. От крика Ирен ее мать вылетела из кровати и погрузила руку Ирен в рукомойник у печи. Кожа слезла с ее ладони.
Комната была маленькой, в нее умещались стол, две кровати и маленькая кухня. Купальня была в отдельном строении.
У двери остался крюк, где отец вешал ремень, чтобы напомнить ей, что плохих девочек им били, если они вели себя плохо.
Она всегда была послушной.
Дыхание Ирен стало быстрее, и она поняла, что ремень оставался там. Ее отец был где-то здесь, и если она продолжит так дышать, он поймет, что она проснулась.
Почему она была в избе? Ирен не помнила, чтобы они уходили. Она не помнила родителей, ведь была в цирке.
Она была с Эвелин и Кларой, примеряла новую одежду, ощущая себя принцессой. Будто она заслуживала носить цвета, что ей нравились, хоть мама назвала бы их пошлыми.
Нет. Она пошла одна в магазин, потому что никто не потревожил бы ее. Она не представляла, что к ней стали бы лезть, когда она хотела просто взять еще ткани.
Воспоминания хлынули в голову, и она поняла с пугающей ясностью, почему была тут. Ирен пошла домой с родителями. Они усадили ее на кухне и пытались пристыдить.
Она спорила. Цирк был ее домом. Она нашла там столько любви и принятия, что не могла променять это на свою клетку.
Впервые она говорила нет родителям. И в ее груди расцвела роскошная свобода. Они не могли ее заставить делать то, чего она не хотела.
А потом мама дала ей чашку чая. Она сделала пару глотков, спорила с отцом…
И пустота.
Она ничего не помнила после этого. Что было в том чае? Они отключили так дочь, чтобы притащить ее в глушь?
Это была охотничья изба ее отца. Они бывали тут только летом и осенью, когда он хотел половить рыбы и побыть вдали от глаз церкви. Ее мать ненавидела это место. Оно было полным жуков и грызунов, и ее мама, уважаемая дама, не хотела тут находиться.
Из-за этого они уже давно тут не бывали. Ее отец раньше все время уходил сюда, если она правильно помнила. Летом ему удавалось поиграть, и он приносил пойманных сомов на ужин.
Но было странно, что они сейчас находились тут. Что они задумали?
Дверь хижины открылась, и вошел ее отец. Он был в коричневом пиджаке, белой застегнутой рубашке, что было необычно. Он любил показывать себя богатым, так что всегда наряжался как пастор. Черный пиджак. Белая чистая рубашка. Выглаженные лацканы.
Она глубоко вдохнула и посмотрела на него, забыв закрыть глаза, чтобы он посчитал ее спящей.
– Дочь, – прорычал он, кивая ей. – Вижу, ты проснулась.
– Почему мы тут?
– Нужно кое-что сделать и обсудить.
Ирен медленно кивнула.
– Согласна, но для этого не нужно было отправляться сюда.
Улыбка на лице ее отца вызывала дрожь. Улыбка была злобной, обещала то, что она не хотела представлять. А потом улыбка пропала, сменилась печалью, что была еще хуже.
– Моя милая, демоны опасны. Нам нужно многое исправить, и мы не могли сделать это в церкви.
– Разве церковь не лучшее место для этого?
– Уже нет, – он снял пиджак и придвинул стул к ее кровати. – Я говорил со священником, которого мы позвали в город. Ты его помнишь?
Она не могла его забыть. Его лицо было выжжено в ее памяти болезненным огнем его ненависти за то, что он не понимал, на что она была способна.
Ирен подняла голову выше, чтобы не показывать отцу, как боялась. Он должен был защищать ее. Она должна была доверять ему больше, чем кому-либо.
– Я его помню, – ответила она.
– Хорошо. Он сказал, что рядом с тобой другой демон. Мужчина, настроивший тебя против нас, твоей семьи и общества.
– Я была с хорошим человеком, который понял, каким страданиям ты хочешь меня подвергнуть. Он не думает, что я одержима, потому что видит, что я хорошая за моими способностями.
Ее отец покачал головой.
– Ты говоришь, что видишь духов, но я так не думаю. Как и священник. Он считает, что ты видишь другое царство, где лишь демоны. Души людей не гниют в загробной жизни.
Потому он думал, что она одержима? Потому что его взгляд на смерть отличался от того, что она видела?
Грудь Ирен наполнилась жалостью так, что она почти тонула. Он не понимал мир и хотел, чтобы смерть была милее. А кто не хотел? Она не винила его за то, что ему не нравилась идея, что душа оставалась привязанной к телу после смерти плоти.
Но она не была тут посланником. Ее направили не убедить его, что она видела то, что никто больше не мог. Он уже верил, что она умела больше обычного человека.
Он просто не хотел верить, что ошибался.
– Мне жаль, отец, – прошептала она. Туман гнева и ложной печали на миг пропал из его глаз, словно он снова смотрел на дочь. Жаль, это тоже придется разрушить. – Я не сломлена. Не одержима. Я все еще твоя девочка. Мне жаль, что ты не можешь принять меня той, кем я есть, но мне не нужно твое принятие, чтобы жить полной жизнью.
Надежда пропала из его глаз, губы дрогнули с отвращением. Он хмуро глядел на нее.
– Это говорит не моя дочь.
– Твоя дочь, – возразила она. – И будет еще больнее, когда ты поймешь, что во мне только душа девочки, которой так долго отказывали в счастье.
– Ты – не моя дочь.
И впервые в жизни она поняла, что и не хотела ею быть. Зачем, если он не мог смотреть на нее, какими бы ни были их различия, и все еще видеть девочку, которую любил? Он не нужен был в ее жизни.
Ирен могла попрощаться, и они оба станут счастливее.
– Отец, – сказала она, садясь на кровати. Она свесила ноги с края и уперлась в колени локтями. – Ты не должен делать это.
– Священник говорил, что ты будешь молить о прощении или пощаде.
– Я не прошу о пощаде. Я прошу не делать этот выбор, чтобы много лет спустя, когда ты не увидишь, как растет мой ребенок, когда не будешь знать, где твоя дочь и жива ли она, ты не вспоминал свое решение с сожалением.
– Если ты выбрала такой путь, то я не пожалею, что прогнал тебя, – ответил он.
Боже, это терзало ее душу. Она не могла поверить, что мужчина, давший ей жизнь, помогавший матери при родах, мог смотреть на нее так, словно она не была человеком.
Слезы собрались в уголках ее глаз, но она не давала им пролиться.
– Жаль. Ты – мой отец. Ты не должен прогонять детей только от того, что считаешь их другими.
– Ты не другая, Ирен, – он потянулся к ее ладоням, но опустил руки в последний миг. Пустыми. – С тобой что-то не так, и я хочу это исправить.
Слеза покатилась по ее щеке, но она улыбалась, качая головой и отказываясь верить его словам.
– Разве ты не видишь? Только ты думаешь, что со мной что-то не так.
– Многие считают тебя ненормальной.
– Я не хочу, чтобы ты их слушал, папа, – еще слеза покатилась по ее щеке. – Я просто хочу быть собой и не стыдиться этого.
Ее слова достучались до него, потому что его глаза расширились, и он отклонился от нее.
– Я не могу принять тебя такой, Ирен.
Настал тот миг? Она могла объяснить ему, что не была монстром? Она не была одержима. Ее душа была прежней, той девочкой, которую он растил и поднимал, когда она падала на коленки. То, что она была такой, видела мертвых, приняла татуировки и изменения в мире, не делало ее монстром.
И когда отец посмотрел на нее, она увидела его. Папу, который ловил с ней светлячков в ночи. Папу, который давал ей конфету, когда мама не смотрела, подмигивая за столом. Он еще был там, подавленный годами страха.
Страха из-за различий. Из-за того, каким станет мир, если что-то изменится. Страха, что его девочка будет не такой, как он думал.
– Пап, – прошептала она, протягивая руку.
Голос прогудел с порога – тот, что звучал в ее кошмарах – и она сжалась.
– Я же говорил вам не оставаться с ней наедине?
Пастор Харрис, который хотел изгнать из нее демона и пытался уже много раз. Он стоял на пороге, выглядя как мужчина, приглашенный на званый ужин.
Но он был не таким. Она знала, что под выглаженным костюмом прятался монстр. Он хотел видеть ее боль, потому что она уже много раз перехитрила его.
Ирен скрипнула зубами и хмуро посмотрела на него.
– Почему?
Он улыбнулся в ответ.
– Потому что демон в тебе попытается убедить его не делать то, что мы задумали. Он хочет оставаться в тебе, милая. Мы не можем слушать яд, что он испускает между клыков и раздвоенного языка.
– Я не одержима, – рявкнула она, словно ударила хлыстом, надеясь, что они попадут по его лицу.
Ему было все равно. Его улыбка стала хищной, и он посмотрел на ее отца.
– Пора. Чем дольше мы ждем, тем сильнее демон вонзает в нее когти.
Казалось, кто-то накрыл голову отца одеялом, и мужчина, которого она узнала, пропал. Он встал и протянул ей руку.
– Идем, Ирен.
– Папочка, нет, – прошептала она, качая головой.
– Так лучше для тебя.
Они смотрели на нее, и она знала, что не одолеет их. Она могла кричать и царапаться, сколько хотела. Она не победит.
Она хотя бы могла сохранить достоинство. Ирен проигнорировала руку отца и встала с кровати сама. Она расправила плечи, подняла голову выше и решила молчать.
До самого конца.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Букер смотрел на дом старого типа и готовил себя к змеям, живущим за стенами. Там он будто родился, хоть и не в прямом смысле. Его ирландская кровь была издалека.
Но тут был создан монстр. Тут его учили убивать, охотиться. Тут на его тело нанесли татуировки, уничтожили его разум на много лет, и он едва узнавал себя.
Поместье Пинкертонов было богатым и красивым. Белые мраморные колонны поднимались на два этажа, ивы опускали ветви в пруд. Сад был идеально ухоженным, в нем цвели синие гортензии.
Другие посчитали бы дом милым. А его обитателей – добрыми. Старые деньги, кто еще тут мог жить? И они были теми, кто помогал несчастным.
Жаль, Пинкерторны могли это делать. У них было больше денег, чем было им нужно.
Но они решили не помогать другим. Им было проще оставаться эгоистами.
Букер выдохнул и пошел по гравию к дому, где все началось. Камешки хрустели под его ногами. В доме залаяла собака.
Красная дверь медленно открылась, и стало видно морщинистое лицо и недовольный взгляд, служанка увидела его. Она была в традиционном черно-белом платье горничной, хоть оно уже висело на ее древней фигуре мешком.
Она не должна была работать. Матильда была с Пинкертонами, сколько он помнил, и она всегда была старой. Женщина вредила сама себе, работая до гроба.
Может, этого она и добивалась.
– Букер Пинкертон, – сказала она, недовольно кашлянув. – Не думала, что еще увижу твое лицо.
– И я, Матильда. Отец дома?
– Он занят, – она стала закрывать дверь, но замерла, когда он сунул ногу в проем. Матильда посмотрела на оскорбительную конечность, кашлянула снова. – Уйди.
– Нет. Ты приведешь ко мне отца, – не его отца, но главу семьи, который принимал все решения. Он настоял на этом титуле, ведь он имел значение в семье.
Многие Пинкертоны относились к этой семье не по крови. Они сходились отовсюду и клялись в верности отцу. Они работали, убивали, отдавали деньги. Но им хорошо компенсировали, и все жили в роскоши.
Жаль, для такой роскоши требовалась река крови.
Матильда смотрела на него, морща нос и щурясь.
– Ты оставил семью, так что не можешь мне приказывать, мальчишка.
– Хочешь проверить меня, Матильда?
Шаги зазвучали за горничной, еще одна рука появилась на краю двери рядом с ее ладонью. Мужчина за ней открыл дверь шире.
Он был широким и высоким, мог схватить человека за шею и легко сломать ее. Короткие волосы открывали кучу шрамов на голове, нанесенных им самим, если Букер правильно помнил. Его нос ломали много раз, и он морщил свой горбатый нос, глядя на Букера с отвращением.
– Что ты тут делаешь? – прорычал мужчина.
– Пришел к отцу.
– Не думаю, что это умный план, Букер.
Он склонил голову и выпускал весь гнев глазами.
– Не думаю, что ты можешь мне указывать, Томми.
– Отец не захотел тебя видеть в прошлый раз.
Но в прошлый раз он был пьян, не в себе и молил впустить его в семью. В прошлый раз он был еще без цирка, не воссоздал в себе хорошего человека. Букер не хотел снова быть тем монстром. Ему было плевать на слова отца, на цену, что он заплатит. В этот раз старая семья послушает.
– У меня нет выбора, Томми.
Пинкертон смотрел на него холодными и пустыми глазами. Букер глядел в ответ, пока что-то не мелькнуло в холодных глубинах. Они были раньше близки. Не братья, как хотел бы отец, но семья.
Многие люди были у него в долгу. И ему нужно было забрать сегодня все долги.
Томми кивнул.
– Хорошо, но без крови.
– И не планировал, – Букер пересек порог и отодвинул Матильду. – Можешь проверить на оружие, если хочешь.
– Мы все знаем, что тебе оружие не нужно, Букер, – губы Томми изогнулись в опасной улыбке. – Мы дали тебе все, чтобы не нужно было носить кусок железа.
Они хотя бы помнили.
Старый дом почти не изменился. Старые дубовые полы отполировали так, что солнце отражалось в его глаза. Белые стены, оловянный потолок с вырезанными цветами и большая люстра над лестницей в фойе.
Букер знал, если повернет налево, пройдет в строгую столовую с красными стенами, где фарфора было намного больше, чем нужно. И если он повернет направо, то попадет в кабинеты, где остальные делали почти всю «работу».
Там стены тоже были красными. Но по другой причине.
Томми указал на лестницу.
– Отец в своем кабинете.
– Я знаю, куда идти, Томми.
Томми сунул руки в карманы и кивнул на винтовую лестницу.
– Иди. Ты сказал, что хочешь с ним поговорить. Если помнишь путь, пройдешь сам.
Это означало, что все знали, что он был тут. И собирались усложнить путь.
Букер опустил ладонь на перила лестницы и стал медленно подниматься. Гладкое дерево скользило под рукой, его трогало ужасно много Пинкертонов до него.
Он не принадлежал этому месту. Он носил раньше выглаженные костюмы, как они. Знал, как ощущается хороший шелк, не мог носить галстук не из дорогой ткани. Теперь подтяжки придерживали великоватые штаны, и порой он забывал, что под ногтями была грязь.
Но теперь он был счастливее. Он нашел семью людей, которые поддерживали его. Эти люди переживали, был ли он счастлив, здоров, жил ли так, что мог собой гордиться.
Букер не мог так сказать о Пинкертонах.
На вершине лестницы портреты всех членов семьи Пинкертон вели к кабинету отца, единственному кабинету, что был наверху среди спален. Отец не давал остальным тут работать. Только он трудился с деньгами так, что нуждался в тишине.
Портреты смотрели на него с неодобрением. Остальные не любили его. Наверное, потому что только его выбрали превратить в монстра.
Сильного монстра. Того, что мог их всех убить, если сорвется. Потому они избивали его до подчинения всякий раз. Он все еще носил шрамы, доказывающие это, хоть скрывал их под чернилами.
От одного из портретов он замер. Портрет был зловеще знакомый и… нет.
Он застыл посреди коридора, грязные ботинки погрузились в мягкий ковер, а потом посмотрел на свой портрет. Мужчина без татуировок на лице на то время, темные глаза, которые слишком много видели.
Так он выглядел без заметных татуировок? Он давно не видел у себя чистую кожу, забыл, что был довольно красивым.
Был. Когда они еще работали над нанесением на его тело всяких опасных и ядовитых существ. На портрете он был истерзан годами боли и зависимости от тату-иглы.
Дверь открылась, закрылась, и мужчина остановился за ним.
– Странно видеть себя таким юным, да?
Отец. Букеру не нужно было оборачиваться, чтобы узнать мужчину, хватало голоса. Хоть он не был главой семьи, когда Букер был тут, он помнил амбициозного помощника отца.
– Лерой, – ответил он, еще глядя на портрет. – Думаю, и ты это ощущаешь, когда смотришь на свой портрет.
– О, я не знаю. Я все еще похож на себя, – Лерой кашлянул. – Я позволил назвать меня по имени раз, Букер. Дальше будут последствия.
– Я бы посмотрел.
– Пинкертоны сильнее, чем были при твоем отце, отравляющем разум нашего прошлого лидера своими жалкими мечтами.
От угрозы его звери зарычали. Множество его татуировок хотело улететь, рвать и кусать все, до чего дотянутся.
Пинкертоны всегда так на него влияли. Он был таким, пока жил с ними годы назад. Они превратили его в бойцовского пса, зверя, ждущего следующую жертву. Но и тогда Букер думал, что случится, если он перестанет биться. Он уже не будет человеком? Пропадет?
Теперь он знал ответ, и Пинкертоны не так сильно давили на него.
Он бросил взгляд на свой портрет. Но юношу, который был никем.
– О, ладно тебе, Лерой. Я думал, мы выше этого.
– Что-то изменилось, пока тебя не было? Не думаю. Семья не отворачивается от семьи, так что ты уже не нашей крови.
– Верно, – Букер развернулся.
Лерой постарел за эти несколько лет. Темные волосы теперь были с проседью, словно кто-то брызнул краской. Ледяные голубые глаза все еще пронзали. Он чуть горбился, от этого казался чуть ниже Букера.
Он все еще был сильным. Его плечи были широкими, а руки – тяжелыми от мышц. Костюм натянулся, подчеркивая это. Из кармана торчала сигара, и она выглядывала достаточно, чтобы Букер увидел, что она кубанская.
Тот черный костюм не давал ему покоя по сей день. Если костюм носили так много лет, чертова ткань словно оживала.
Букер скрестил руки на груди.
– Мне кое-что от тебя нужно.
– Не думаю, что я могу тебе что-нибудь предложить. Семья получает помощь, не чужаки.
– Я не чужак, и ты знаешь это.
Лерой склонил голову, окинул Букера взглядом, морща нос, словно от неприятного запаха.
– Забавно. Ты выглядишь как чужак.
Не важно, сколько лет прошло, он все равно ненавидел бы эти слова. Его отец сказал так ему, когда он отказался от татуировок. Они были угрозой для всех детей Пинкертонов.
Чужак.
Это было как страх отличаться, выделиться из толпы. И они все равно покрыли его татуировками так, что осталась лишь пара дюймов чистой кожи. Они заставили его быть чужаком, а теперь были в долгу перед ним.
Он повел плечом, как делал перед тем, как учился выпускать зверей. Лерой следил за движениями, и Букер понял, что он помнил. Будет даже слишком просто.
– Я не хочу никому вредить… – начал Букер.
– Ты не такой, каким я тебя помнил, если в этом дело.
– Но наврежу, – закончил Букер. – Я не боюсь ранить столько Пинкертонов, сколько нужно, если так ты меня послушаешь. Я уже убивал. Сделаю снова.
Лерой открыл рот, закрыл его и снова открыл.
– Что такого важного, что ты вернулся сюда?
– Нужно кое-кого найти.
– Отправь орла.
Букер покачал головой.
– Не сработает. Я не знаю, куда они забрали ее, даже направление. Это будет слишком долго, а я не могу тратить время.
– Почему ты думаешь, что мы сможем то, чего не может орел?
Букер почти ощущал ложь в воздухе. Лерой плохо врал, а с возрастом это стало только хуже. Он косил взгляд в сторону, дыхание сбивалось, когда он собирался сказать неправду.
Букер склонился ближе.
– Мы оба зачем, что это не так. Как насчет предложения той помощи, которую я хочу?
– Нет уж.
– Я сожгу этот дом дотла, если не согласишься, – Букер уже едва держался. Она была там, ждала его, и ей могло быть больнее, чем он мог представить.
От этого он едва дышал. Она была крохотной. Любой мужчина мог навредить ей так, что она не оправится. Он не знал ничего об экзорцизме, но понимал, что это было ужасно больно. Он знал, что она этого боялась, и этого хватало, чтобы стремиться не подпускать ее близко.
Лерой посмотрел в его глаза, искал там ответ на вопрос, который он собирался задать.
– Ради чего все это?
– Женщины.
– Женщины? – повторил Лерой, откинул голову и рассмеялся. – Разве это не новость? Я не думал, что ты найдешь себе кого-то, не после смерти жены вместе с твоими родителями.
Они знали об этом. Лерой не озвучил бы это, если бы они не знали, что случилось.
Букер оскалил зубы в фальшивой улыбке.
– Ты пытаешься что-то сказать?
– Просто мы все рады, что они мертвы.
– Лучше бы вам так и думать, – в нем проступал мужчина, который ему не нравился. Букер уже ощущал металл на языке.
Ему нужно было думать. Вести себя как человек, а не монстр, каким они его сделали, хоть было сложно, когда он стоял в этом месте, вызвавшем много кошмаров. Всего в паре дверей отсюда была комната, где ему нанесли первую татуировку.
Букер все еще слышал свои крики, звенящие в ушах. То, как он молил их не делать этого. Он не хотел лежать на столе перед пугающим его мужчиной. Черные глаза мужчины были с чем-то внутри… будто там зловеще кружился черный туман.
Лерой рассмеялся, показывая зубы слишком сильно для искреннего смеха.
– Что же ты сможешь, Букер? Серьезно. Тут нас больше двух десятков. Все ждут момента, когда я подам сигнал вбить тебя в пол.
– Ты хочешь узнать?
– Я не думаю, что ты так силен, как думаешь.
Букер услышал только слабое шипение змеи, и она обвила его горло, спустилась на плечи. Семьдесят пудов питона висели на нем. Змея бросилась, впилась клыками в горло Лероя.
Отец Пинкертонов издал сдавленный звук. Клыки впились глубже в его шею, удерживали на месте, пока Букер подходил ближе.
– Повтори.
Еще тихий звук сорвался с губ Лероя, пеня слюны виднелась там, и он не мог сглотнуть.
– Так я и думал.
Пистолет щелкнул за ним, холодный металл прижался к его затылку.
– Отпусти его, Букер.
– Нет, пока не получу то, чего хочу.
– Ты не одолеешь всех нас.
Разве? Он огляделся, шестеро Пинкертонов окружили его, больше поднималось по лестнице.
Змея притянула Лероя ближе, и Букер прошептал:
– Пообещай, что поможешь ее найти.
Лерой покачал головой, щурясь.
– Последний шанс, – отец снова покачал головой. Букер тихо рассмеялся. – Думаешь, эти люди могут меня остановить? Наивный мертвец.
Злость вспыхнула в нем с силой, годы ненависти стали чем-то сильнее, намного сильнее, чем то, что с ним сделал тот доктор вуду.
Цепи проступили на его запястьях, лодыжках и шее. Они ударили по лицам двух мужчин за ним, обвили руки третьего, что стоял справа. Тяжелый металл бил по коже, разрывая ее, треща костями.
Орел отделился от его спины, вырвался из-под рубашки и взлетел. Он направился к лестнице, когти тянулись к глазам женщины, приближающейся к площадке этажа. Она завизжала и попыталась поймать орла, но он уже пикировал к следующей жертве, щелкая опасным клювом.
Волки вырвались из его голеней, бросились к мужчине слева. Два волка, белый и черный. Они схватили его за руки и тянули, пока кровь не брызнула из тела.
Пауки упали с его рук, скорпионы – с плеч. Они направились по полу к ближайшей женщине, которая подняла пистолет, чтобы выстрелить в него. Она завизжала, пятьдесят ядовитых жал впились в нее одновременно.
Букер поднял голову и посмотрел на испуганного Лероя.
– Это не все, отец. Вы сделали со мной куда больше, это лишь часть.
Орел закричал, и другой человек завопил. Кровь забрызгала стены, капала на пол, и все это произошло за секунды. Красная жидкость вытекала из тел, которым повезло, если они стонали.
Многие были уже мертвы.
Лерой прохрипел, выдыхая, и Букер послал приказ своим существам остановиться. Они замерли в воздухе, на полу или на жертвах.
Он склонился, змеей подтащил Лероя так, что его губы коснулись уха Букера.
– Да?
– Чего ты от меня хочешь?
Губы Букера медленно растянулись в улыбке.
– Это уже лучше. Я хочу знать все о пасторе Харрисе. А потом ты поможешь мне найти его.
– Пастор – хороший друг Пинкертонов.
Букер отклонился, расширив глаза в фальшивом удивлении, а потом кивнул.
– Хорошо, тогда ты знаешь, где его искать. Не переживай, я не убью его. Но он будет жалеть, что не мертв.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Ирен опустила голову, сплюнула кровь на пол. Ее зубы покачивались во рту, хоть она не знала, как это произошло. Они перестали бить ее, когда глаза стали опухать, и отец увидел, как ей навредил.
Ее руки были вытянуты над ее головой, привязаны к стене в сарае, куда ее отвели. Суставы плеч болели. Их уже не заживить? Она не знала, сможет ли опустить руки после того, как много дней провисит так.
Она думала, что прошло три дня, но не была уверена. Солнце встало и село три раза, это она помнила. Но она не все время дня была в сознании.
Ведро воды стояло вне досягаемости. Они давали ей немного попить, а потом пытались утопить ее в ведре, пытаясь выгнать из нее демона.
Пастор Харрис сказал, что сделал воду святой, помолившись над ней. Бог мог освятить что-то по просьбе священника? Она была уверена, что это работало не так.
Ирен вдохнула и закашлялась. Легкие сдавило, когда она вдохнула слишком глубоко. Боль была от сломанных и ушибленных ребер и открытых ран на спине.
Они пытались выгнать демона, избивая ее. Священник сказал, что это был единственный способ. Прошло много времени, и демон стал ее частью, так что им нужно было сделать сосуд таким, чтобы демон не хотел оставаться.
Ложь. Все было ложью.
Она отклонила голову к лучу света, падающему в трещину в потолке. Сначала она была добра с ними. Она старалась быть хорошей дочерью, которую растил ее отец, и прощала их за боль, которой они ее подвергали.
Она шептала:
– Ничего. Делайте, что нужно, но я не одержима.
А потом, после двух дней боли в теле и сердце, она бросила эту затею. Прошлое избиение она встретила ругательствами и шипением, пыталась отползти от них, хоть тело ослабело.
Если бы она знала, что этим священник начнет доказывать, что она одержима, она бы постаралась терпеть дольше.
Взгляд ее отца не давал ей покоя.
– Видите? – рявкнул пастор, хватая ее за волосы и заставляя посмотреть на отца. – Это не та дочь, которую вы растили. Это демон в человеческой плоти. Мы освобождаем ее из клетки, которую он создал.
Она почти убедила отца. Ирен закрыла глаза, солнце играло на ее лице. Было приятно ощутить немного тепла, хоть днем в сарае было жарко. Ночью было ужасно холодно.
Она хоть на пару мгновений могла ощутить облегчение.
Сколько это продолжится? Пока она не сломается. До побега она сломалась бы на первый день. Цирк сделал ее сильнее.
Букер сделал ее сильнее.
Она вдохнула, заставила воздух пройти в легкие, хоть ребра пылали. Она могла. Букер злился бы на нее, если бы она перестала бороться за свободу.
Веревка на ее руках была первым, что нужно было миновать. Они ее не отвязывали. Веревка впивалась в запястья, и кровь стекала по коже.
Она дернула за путы, проверяя, что ее разум при ней, а веревки не ослабели. Они все еще крепко держали ее на месте.
– Проклятье, – прошептала она.
Ирен оглядела пустой сарай еще раз. Земля под ногами засохла между пальцев там, где вода протекала. Ведро в углу было единственным, что было тут с ней.
Она потянула за веревку, надеясь, что стены не выдержат. Они были прочными.
Что ей оставалось? Только ее тело, а она не ела три дня, так что была еще слабее, чем обычно. Но должно быть что-то…
Чернила на ее руках стали двигаться. Она смотрела, как татуировка искажалась, пока капля чернил не отделилась от ее тела. Не одна, а десятки черных шариков поднимались по ее левой руке.
Муравьи? Ирен моргнула пару раз. Муравьи могли двигаться так к ее ладони?
Она не помнила, чтобы он рисовал на ней муравьев. Может, несколько были на листьях. Она не смотрела на процесс. Было слишком страшно глядеть, как игла пронзает ее кожу.
Муравьи напали на веревку на ее левом запястье, стали кусать путы. На это ушло время, но она ощущала тихие хлопки, когда им удавалось перекусить нити.
Солнце подвинулось с ее затылка на нос и рот, пока они работали. Время пролетало слишком быстро. Пастор Харрис и ее отец скоро придут за ней, а муравьи смогли сгрызть только половину веревки на одной руке.
