Текст книги "Собрание сочинений. Т. 9. "

Автор книги: Эмиль Золя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 52 страниц)

Для Луизы это в течение долгого времени было лишь игрой, естественным кокетством. Она обожала ухаживания, комплименты, сказанные на ушко, общество приятных мужчин и тосковала, не находила себе места, как только ею переставали заниматься. Чувства Луизы еще дремали, она ограничивалась болтовней, вольностями, не выходящими за пределы светского флирта. Когда Лазар покидал ее на время, чтобы написать письмо, или погружался в обычную свою беспричинную меланхолию, она так скучала, что начинала дразнить, подзадоривать его, предпочитая опасную близость одиночеству. Но однажды она почувствовала на своей нежной шее горячее дыхание молодого человека и испугалась. Она была достаточно осведомлена, так как много лет провела в пансионе, и прекрасно понимала, что ей угрожает; с той поры Луиза жила в ожидании беды, пугающем и сладостном. Не то чтобы она этого желала или сознательно шла на такой шаг, – нет, она надеялась ускользнуть, однако не переставала рисковать, чисто по-женски черпая удовольствие в этой борьбе, в игре с огнем, – в искусстве манить и отталкивать.

Там наверху, в большой комнате, молодые люди особенно ясно чувствовали, что предоставлены самим себе. Семья, казалось, была в сговоре, все хотели их погубить; Лазара, слонявшегося без дела, томившегося одиночеством, и Луизу, взволнованную интимными подробностями, которые г-жа Шанто сообщала ей о сыне. Они уединялись наверху под предлогом, что там не так слышны крики Шанто, измученного подагрой; они сидели вдвоем, не прикасаясь к книге, не раскрывая рояля, целиком занятые друг другом, опьяненные бесконечной болтовней.

В тот день у Шанто был очень тяжелый приступ, и весь дом трепетал от криков несчастного старика. То были душераздирающие стенания, похожие на вопли животного, которое режут. Позавтракали наспех, нервная и раздраженная г-жа Шанто заявила, выбегая из столовой:

– Я не могу больше, в конце концов и я завою. Если кто-нибудь спросит меня, скажите, что я наверху, пишу… А ты, Лазар, поскорее уведи Луизу к себе в комнату. Запритесь получше, и постарайся развлечь ее. Бедняжка Луизетта, много удовольствий она у нас получает, нечего сказать!!

Слышно было, как г-жа Шанто громко хлопнула дверью, а ее сын и гостья поднялись выше.

Полина вернулась к дяде. Она одна оставалась спокойной, испытывая глубокое сострадание к его мукам. Хотя она и ничем не могла помочь, ей хотелось, чтобы несчастный чувствовал по крайней мере, что его не бросили в одиночестве. Казалось, он лучше переносит боль, когда она глядит на него, не говоря даже ни слова. Много часов Полина просиживала так у постели дяди. Она смотрела на него своими большими глазами, полными сочувствия, и ей обычно удавалось немного успокоить больного. Но в этот день Шанто даже не замечал ее присутствия; откинувшись на подушку и вытянув руку с нестерпимо болевшим локтем, он начинал кричать сильнее, когда Полина подходила к нему.

Около четырех часов Полина в отчаянье пришла на кухню к Веронике, оставив дверь открытой. Она собиралась сейчас же вернуться.

– Нужно все-таки что-нибудь сделать, – шепотом сказала она. – Хочу попробовать холодные компрессы. Доктор сказал, что это рискованно, но иногда помогает… Достань мне салфетки.

Вероника была в ужасном настроении.

– Салфетки?.. Давеча я поднималась за тряпками, меня так отбрили… Видно, уж и потревожить их нельзя. Экая мерзость!

– Попроси у Лазара! – настаивала Полина, еще ничего не понимая.

Но служанка, вне себя от ярости, уперлась руками в бока и брякнула, не подумав:

– Уж больно они заняты там наверху, сидят да лижутся!

– Что такое? – пробормотала девушка, смертельно бледнея.

Вероника сама опешила, хотела взять назад свои слова, тайну, которую она так долго таила в себе, пыталась вывернуться, придумать какую-нибудь ложь, но тщетно. В страхе она схватила Полину за руки, но та рывком освободилась и, словно безумная, бросилась вверх по лестнице, охваченная таким бешенством, что служанка не решилась следовать за ней; бледное, искаженное лицо Полины испугало ее. Казалось, весь дом был погружен в дремоту, в верхних этажах царила тишина, в застывшем воздухе слышались только вопли Шанто. Одним махом девушка взлетела на второй этаж и сразу наткнулась на тетку. Та стояла на площадке, преграждая ей путь, словно часовой на страже.

– Куда ты? – спросила она.

Полина задыхалась, возмущенная этим препятствием, и не могла ответить.

– Пусти! – пробормотала она, заикаясь.

Она угрожающе взмахнула рукой, и г-жа Шанто отступила. Затем девушка одним прыжком взбежала на третий этаж, а потрясенная тетка стояла молча, воздевая руки к небу. То был приступ ярости, которая порой, подобно буре, разражалась в душе Полины и когда-то приводила в исступление мягкую, спокойную девочку. Уже много лет Полина думала, что исцелилась от этих буйных припадков. Но теперь ее охватила такая неистовая ревность, что она уже не могла сдержаться, совладать с собой.

Наверху, оказавшись перед дверью Лазара, Полина рывком распахнула ее. Ключ согнулся, створка ударилась о стену. И она увидела такое, от чего окончательно обезумела. Лазар, прижав Луизу к шкафу, осыпал жадными поцелуями ее лицо и шею, а она, обессиленная, охваченная страхом перед мужчиной, не сопротивлялась. Вероятно, они играли, и игра зашла слишком далеко.

С минуту длилось замешательство. Все трое молча смотрели друг на друга. Наконец Полина воскликнула:

– Ах, мерзавка, мерзавка!

Особенно возмущало ее предательство Луизы. Презрительным движением она отстранила Лазара, точно ребенка, слабости которого ей известны. Но эта девушка была с ней на «ты», эта девушка пыталась отнять у нее мужа в то время, как она там, внизу, ухаживала за больным! Она схватила Луизу за плечи, она трясла ее, точно хотела избить до полусмерти.

– Скажи, почему ты это сделала?.. Это подлость, слышишь!

Луиза, растерянно мигая глазами, бормотала:

– Это он меня схватил, чуть кости мне не сломал.

– Он? Полно! Стоило тебе оттолкнуть его, и он бы сразу расплакался.

При виде этой комнаты, где они с Лазаром любили друг друга, где она чувствовала, как разливается пламень в крови под горячим дыханием молодого человека, гнев Полины еще пуще разгорался. Что сделать с этой женщиной, как ей отомстить? Растерявшийся от смущения Лазар решил было вмешаться, но Полина так резко оттолкнула Луизу, что та стукнулась о шкаф.

– Я не ручаюсь за себя… Убирайся вон!

С той минуты она произносила только одно это слово, она выгнала Луизу из комнаты, вытолкала в коридор, заставила спуститься по лестнице, словно подхлестывая ее этим окриком:

– Убирайся! Складывай вещи, убирайся!

Госпожа Шанто как будто остолбенела на площадке второго этажа. Быстрота, с которой разразилась эта сцена, не дала ей возможности вмешаться. Наконец она обрела способность говорить и жестом приказала сыну запереться у себя; потом, притворяясь изумленной, попыталась успокоить Полину. А Полина продолжала гнаться за Луизой до дверей ее комнаты и все время твердила:

– Убирайся! убирайся!

– То есть как это убирайся!.. Ты с ума сошла?

Тогда девушка, запинаясь, рассказала все. Ее душило отвращение. Для ее прямой натуры это был самый позорный поступок, его нельзя было ни оправдать, ни простить; и чем больше она думала, тем больше возмущалась этой низкой ложью, оскорбленная в своей верности, в своей любви. Когда дали друг другу слово, его не берут обратно.

– Убирайся! Сейчас же складывай чемодан… Убирайся!

Испуганная Луиза, не зная, что сказать, уже выдвинула ящик, чтобы достать оттуда белье, но г-жа Шанто разгневалась.

– Оставайся, Луизетта!.. Разве я не хозяйка в своем доме? Кто это здесь осмеливается командовать и выгонять людей?.. Это отвратительно, мы не на базаре.

– Значит, ты ничего не поняла? – воскликнула Полина. – Только что я застала ее там с Лазаром… Он целовал ее.

Госпожа Шанто пожала плечами. Вся злоба, скопившаяся в ней, вылилась в одной фразе, полной гнусных намеков:

– Они баловались, что ж в этом дурного?.. А когда ты лежала в постели и он ухаживал за тобой, разве мы совали нос в ваши дела, разве допытывались, чем вы там занимаетесь?

Возбуждение молодой девушки сразу улеглось. Она стояла неподвижно, вся побелев, потрясенная этим обвинением. Стало быть, она же еще и виновата! Видимо, тетка подозревает страшные вещи!

– Что ты хочешь сказать? – шепотом спросила Полина. – Если ты так думала, как же ты могла допустить это в своем доме?

– Ах, вы оба уже достаточно взрослые! Но я не желаю, чтобы мой сын окончательно опустился… Оставь ее в покое, она еще честная девушка, не то что некоторые…

Полина с минуту стояла онемев, ее огромные ясные глаза были устремлены на г-жу Шанто, которая отвела взгляд. Затем она поднялась в свою комнату, коротко бросив:

– Хорошо, тогда уеду я.

Снова наступило молчание, тягостное молчание, казалось, весь дом подавлен им. И вдруг в этой тишине раздался стон больного старика, вопль умирающего, покинутого животного. Он непрерывно усиливался, выделяясь из других звуков, и в конце концов заглушил все.

Теперь г-жа Шанто жалела, что у нее вырвались эти слова. Она чувствовала, что нанесла Полине тяжкое оскорбление, что девушка способна осуществить свою угрозу и немедленно уехать. От такой сумасбродки всего можно ожидать. Что скажут о ней и ее муже, если их воспитанница будет на всех перекрестках рассказывать причину разрыва. Вероятно, она найдет пристанище у доктора Казенова, это будет ужасный скандал на всю округу. В сущности, смятение г-жи Шанто объяснялось страхом из-за прошлого, из-за растраченных денег, в этом ее теперь легко будет уличить.

– Не плачь, Луизетта, – твердила г-жа Шанто, опять охваченная гневом. – Видишь, мы снова попали в неприятное положение из-за нее. Вечно она скандалит, нет возможности спокойно жить!.. Я попытаюсь все уладить.

– Умоляю вас, разрешите мне уехать, – прервала ее Луиза, – мне слишком тяжело оставаться здесь… Она права, я хочу уехать.

– Во всяком случае, не на ночь глядя. Я должна отвезти тебя к отцу… Погоди, я поднимусь, посмотрю, действительно ли она укладывается.

Госпожа Шанто тихонько поднялась и стала подслушивать у двери. Полина быстро ходила по комнате, открывая и захлопывая дверцы шкафов. На миг тетке пришла в голову мысль войти и вызвать объяснение, тогда все потонет в слезах. Но она побоялась, что не сможет говорить, что будет краснеть перед девчонкой, и эта мысль только усиливала ее ненависть. Вместо того чтобы постучать, она тихонько спустилась на кухню, ее осенила новая идея.

– Ты слышала скандал, который опять устроила барышня? – спросила она у Вероники, которая принялась ожесточенно начищать медную посуду.

Служанка, уткнув нос в банку с порошком, не отвечала.

– Она становится несносной. Я уже ничего не могу поделать. Представь, теперь она хочет уехать от нас. Уже укладывается. Не поднимешься ли ты к ней? Не попробуешь ли ее образумить?

И так как Вероника не отвечала, г-жа Шанто спросила:

– Ты оглохла?

– Коли не отвечаю, стало быть, не хочу! – крикнула вдруг Вероника, выйдя из себя, и с такой силой стала начищать подсвечник, что казалось, у нее лопнет кожа на пальцах. – Правильно делает, что уезжает, на ее месте я уж давно сбежала бы.

Госпожа Шанто слушала в изумлении, пораженная этим потоком слов.

– Что до меня, сударыня, то я не болтлива; только не нужно меня подначивать, не то я выложу все начистоту… В день, когда вы привезли ее, я бы охотно утопила эту девчонку, это верно, но я не терплю, когда зря обижают людей, а вы все так изводите ее, что когда-нибудь я надаю оплеух первому, кто ее тронет… Можете меня уволить. Мне наплевать!.. Она обо всем узнает! Обо всем, что вы натворили, а еще с виду порядочные люди!

– Ты с ума сошла! Замолчи! – пробормотала хозяйка, испуганная этой новой сценой.

– Нет, я не буду молчать… Это подло, слышите! У меня уж давно накипело в душе. Неужто вам мало того, что вы ее обобрали до нитки! Теперь вы еще хотите разбить ей сердце, искромсать его! О, я все знаю, я видела, как вы это обстряпали… Да, да, господин Лазар, может, и не такой жадный на деньги, но и он ничуть не лучше, уж больно себя любит, он тоже готов ее в гроб вогнать, ему бы только потешиться… Беда! Есть же люди, которые лишь для того и родились, чтобы над ними измывались.

Она размахивала подсвечником, потом схватила кастрюлю, которая загрохотала под ее руками, как барабан. Г-жа Шанто размышляла, уж не выгнать ли Веронику вон. Но ей удалось овладеть собой, и она холодно спросила:

– Значит, ты не хочешь подняться наверх, поговорить с ней?.. Ведь это ради нее, чтобы она не натворила глупостей.

Вероника молчала. Наконец она буркнула:

– Ладно уж, поднимусь… Что правда, то правда, когда решают сгоряча, добра не жди.

Она не спеша вымыла руки. Потом сняла грязный фартук. Когда она наконец открыла дверь в коридор и поднялась на лестницу, донесся жалобный вопль. Шанто кричал истошно и надрывно. Г-же Шанто, которая следовала за ней, видимо, пришла в голову новая идея, и она принялась настойчиво шептать:

– Скажи ей, что она не может оставить дядю в таком состоянии… Слышишь?

– О! что до этого, он и вправду здорово скулит, – согласилась Вероника.

Она поднялась наверх, а г-жа Шанто, просунув голову в комнату мужа, нарочно не заперла дверь. Стоны врывались на площадку, гулко разносясь по всем этажам. Наверху Вероника застала барышню уже совсем готовой к отъезду, она собрала в узелок немного белья, а за остальными вещами решила прислать на другой день папашу Маливуара. Она успокоилась, хотя была еще очень бледна и очень расстроена, но рассуждала хладнокровно, без всякого гнева.

– Либо я, либо она, – отвечала Полина на все увещания Вероники, избегая даже называть Луизу по имени.

Когда Вероника принесла этот ответ г-же Шанто, та сидела в комнате Луизы, которая уже была одета и тоже настаивала на немедленном отъезде, вздрагивая и пугаясь при малейшем шорохе за дверью. Г-же Шанто пришлось подчиниться; она послала в Вершмон за экипажем булочника и решила сама проводить девушку к ее тетке Леони, жившей в Арроманше. Они там придумают какую-нибудь историю, сошлются на тяжелые приступы подагры у Шанто, крики которого стали просто невыносимы.

После отъезда обеих женщин, которых Лазар усадил в экипаж, Вероника заорала из передней во все горло:

– Можете сойти, барышня, ее уж и след простыл.

Казалось, дом опустел, настала гнетущая тишина, и непрерывные стоны больного были еще слышнее. Спускаясь по лестнице, на последней ступеньке Полина лицом к лицу столкнулась с Лазаром, который входил со двора. По ее телу пробежала нервная дрожь. С минуту Лазар стоял в нерешительности, как будто хотел извиниться, попросить прощения, но слезы стали душить его, и он бросился к себе, не сказав ни слова. А Полина с сухими глазами и спокойным лицом вошла в комнату дяди.

Шанто по-прежнему лежал, вытянув руку и запрокинув голову на подушку. Он не смел шевельнуться и, видимо, даже не заметил присутствия Полины, так как закрыл глаза и открыл рот, чтобы легче было стонать. Ни шум в доме, ни голоса не доходили до его сознания, он только вопил во всю силу своих легких. Постепенно стоны его становились все протяжнее, все безнадежнее, так что даже Минуш, с блаженным видом мурлыкавшая в кресле уже позабыв, что утром у нее утопили четырех котят, была явно обеспокоена.

Когда Полина снова села на свое место, дядя закричал так громко, что кошка поднялась, насторожив уши. Она стала глядеть на него с негодованием мудрой особы, покой которой нарушили. Если уж нет возможности спокойно помурлыкать, это становится прямо несносным. И она гордо удалилась, задрав хвост.

VI

Когда вечером за несколько минут до обеда г-жа Шанто вернулась, о Луизе уже никто не упоминал. Хозяйка позвала Веронику, чтобы та сняла с нее ботинок. У нее болела левая нога.

– Еще бы! И не удивительно, – проворчала служанка, – ведь нога-то распухла.

Действительно, на белой и дряблой коже остался красный след от шва. Лазар, который сошел вниз, осмотрел ногу и сказал:

– Вероятно, ты много ходила.

Но она только прошлась по Арроманшу. Правда, в этот день г-жа Шанто очень страдала от одышки, которая усилилась за последние месяцы. Она стала жаловаться на ботинки.

– Уж эти мне сапожники – не умеют шить башмаки на высокий подъем. Как только я зашнурую их, начинается сущая пытка.

Когда она надела комнатные туфли, боль сразу прекратилась, и она перестала беспокоиться. На другой день опухоль достигла щиколотки, но за ночь совсем опала.

Прошла неделя. В первый же вечер после ужасной сцены, когда Полина снова оказалась за столом в обществе тетки и кузена, каждый старался вести себя как ни в чем не бывало. Никто не позволил себе ни единого намека, казалось, между ними ничего не произошло. Семья продолжала жить по-прежнему, возобновились привычные пожелания доброго утра и спокойной ночи, небрежные поцелуи при встрече, но когда кресло Шанто наконец подкатили к столу, все вздохнули с облегчением. Теперь колени его совсем одеревенели, и он не мог больше вставать. Однако это не мешало ему наслаждаться относительным покоем, боли прекратились, и он так эгоистично предавался своему блаженству, что его уже не трогали ни радости, ни горести близких. Когда г-жа Шанто решилась заговорить с ним о внезапном отъезде Луизы, он попросил не рассказывать ему никаких неприятностей. Полина, с той поры как она перестала быть прикованной к постели дяди, пыталась заняться делом, но ей не удавалось скрыть свои страдания. Особенно тягостно бывало по вечерам, среди кажущегося привычного покоя остро ощущалась неловкость. С виду все оставалось по-прежнему – те же хлопоты, те же мелкие повседневные дела, но в словах, в нервных жестах, даже в самом молчании чувствовался внутренний разлад, кровоточащая рана, о которой не говорили, но которая становилась все глубже и глубже.

Вначале Лазар презирал себя. Моральное превосходство Полины, такой прямой, такой справедливой, вызывало в нем стыд и гнев. Почему у него не хватило мужества откровенно признаться во всем, попросить у нее прощения? Он должен был сам рассказать ей об этой истории, о своем внезапном увлечении, о чарах кокетливой женщины, которая вскружила ему голову. Полина умела широко мыслить, она поняла бы все. Но непреодолимое смущение мешало ему, он боялся этого объяснения, боялся, что будет лепетать, как ребенок, и еще больше уронит себя в глазах кузины. В сущности, главную роль в его колебаниях играл страх снова солгать, так как образ Луизы по-прежнему преследовал его, особенно по ночам; он чувствовал горькое сожаление, что не овладел ею, когда держал обессилевшую девушку в объятьях и осыпал поцелуями. Лазар совершал длинные прогулки, и помимо воли ноги несли его в сторону Арроманша. Как-то вечером он подошел к дому тети Леони и стал бродить вокруг забора, но, услышав стук закрываемой ставни, обратился в бегство, пристыженный тем, что чуть было не совершил подлость. Это сознание своей низости еще усиливало его робость, он бичевал себя, но не в силах был преодолеть страстного желания. Ежечасно, непрерывно в нем шла борьба, никогда еще он так не страдал от своей нерешительности. У него лишь хватило порядочности избегать Полину и уберечь себя от новой гнусности, от лживых заверений. Вероятно, он еще любил ее, но дразнящий образ той, другой, постоянно стоял перед ним, затмевая прошлое, омрачая будущее.

Полина все ждала, что он придет просить прощения. Вначале сгоряча она поклялась, что никогда не простит Лазара. Но потом стала втайне страдать от того, что ей некого прощать. Почему он молчит? Чем так встревожен, почему убегает из дому, словно боится остаться с ней наедине? Она готова выслушать его, забыть все, если он проявит хоть немного раскаяния. Но он избегал объяснений. Полина ломала голову, строила одну догадку за другой и молчала из гордости. По мере того как тянулись мучительные дни, ей удалось совладать с собой, и она стала прежней энергичной, деятельной девушкой; но под этим мужественным спокойствием скрывались непрерывные страдания; по вечерам она рыдала в своей комнате, уткнувшись в подушку, чтобы заглушить всхлипывания. О свадьбе уже никто не говорил, хотя все, по-видимому, о ней думали. Приближалась осень, что же делать дальше? Никто не высказывал своего мнения, точно откладывая решение до той поры, когда все уладится и можно будет спокойно обсудить вопрос.

В эту пору г-жа Шанто совсем потеряла покой. Вечно она сама терзала себя. В ней исподволь шла работа, разъедавшая все ее добрые чувства, но теперь это разрушение достигло предела: никогда она не казалась такой опустошенной, такой нервной и взбудораженной. Необходимость сдерживаться усугубляла это болезненное состояние. Ее обуревала страсть к деньгам, как бы помешательство, которое постепенно усиливалось, лишая ее и разума и сердца. Гнев ее то и дело обрушивался на Полину, теперь она обвиняла ее в отъезде Луизы, точно девушка совершила воровство, точно ограбила ее сына. Это была кровоточащая, незаживающая рана; г-жа Шанто преувеличивала все мелочи, не забывала ни единого жеста, в ушах ее еще звучал крик «Убирайся!», и она вбила себе в голову, будто ее тоже выгнали, будто вышвырнули на улицу радость и богатство семьи. По ночам, когда она металась в мучительном забытьи, она горько сожалела, что во время недавней болезни смерть не избавила их от этой проклятой Полины. Она строила множество планов, делала сложные расчеты, но ей никак не удавалось найти способ отделаться от племянницы. В то же время она стала гораздо нежней относиться к сыну. Пожалуй, теперь она любила его больше, чем когда он лежал в колыбели, когда она носила его на руках и он целиком принадлежал ей. С утра до ночи она следила за ним беспокойным взором. А как только они оставались одни, целовала его и молила не огорчаться. Ведь, правда, он ничего не скрывает от матери, не плачет тайком по ночам? И она клялась, что все уладит, что она готова удушить любого, только бы он, ее Лазар, был счастлив. За две недели этих непрерывных волнений лицо ее приобрело восковой оттенок, хотя она и не похудела. Дважды на ногах появлялась опухоль, но вскоре исчезала.

Однажды утром г-жа Шанто позвонила Веронике и показала ей свои ноги; за ночь опухоль дошла до бедра.

– Смотри, как она растет! Вот досада! А я-то хотела выйти пройтись!.. Теперь придется лежать в постели! Только никому не рассказывай, чтобы не напугать Лазара.

Казалось, сама она нисколько не тревожилась. Она говорила, что просто немного устала, и все поверили. Лазар слонялся по побережью, а Полина избегала подниматься наверх, чувствуя, что ее присутствие неприятно; больная донимала Веронику жалобами, обвиняя при ней Полину в страшных злодеяниях. Она не могла больше сдерживаться. Неподвижность, на которую она была обречена, сердцебиения и постоянная одышка, казалось, усиливали ее раздражительность.

– Что она там делает, внизу? Опять натворит чего-нибудь… Вот увидишь, она даже не подаст мне стакана воды.

– Но, сударыня, ведь вы сами ее отталкиваете! – возразила Вероника.

– Будет тебе! Ты не знаешь ее. Нет в мире большей лицемерки. На людях она изображает ангела, а сама готова тебя съесть живьем… Да, милая моя, ты одна раскусила ее с первого взгляда, если бы она не переступала порога нашего дома, мы не докатились бы до такого положения… Она нас доконает. С той поры как она стала ухаживать за хозяином, он мучается, точно грешник в аду, меня она до того бесит, что все во мне переворачивается, а уж мой бедный сын скоро совсем с ума сойдет…

– Эх, сударыня, и не грешно вам! Ведь она так добра ко всем вам!

И до самого вечера г-жа Шанто изливала свою душу. Ничто не было забыто: и то, как Полина грубо выгнала Луизу и как промотала деньги, – это было главное. Когда после обеда Вероника спустилась наконец вниз и застала Полину за уборкой посуды на кухне, она тоже выложила все, что у нее накипело на душе. Уже давно она еле сдерживалась, не выражая своего возмущения, но на этот раз ее прорвало:

– Ах, барышня, вы слишком добры, зря возитесь с их тарелками. На вашем месте я бы все вдребезги перебила!

– Почему? – изумленно спросила девушка.

– Что бы вы для них ни делали, им всегда будет мало.

И пошло, и пошло, ничего не упуская, с самого начала.

– Право, это может самого господа бога прогневить! Она высосала у вас деньги, грош за грошом самым подлым образом. И впрямь можно было подумать, будто она вас кормит… Пока ваши денежки лежали у ней в бюро, она уж так кривлялась, будто охраняет девичью честь. Это не мешало ей таскать из ящика потихоньку, – руки-то у ней загребущие!.. Ах, черт побери! Какую она разыграла комедию, чтобы втравить вас в эту историю с заводом, а потом начала прикарманивать остатки. Сказать вам правду? Без вас они все с голоду бы подохли… Оттого она так и струсила, когда те, в Париже, взбеленились из-за счетов! Право! Вы могли бы ее прямехонько упечь в тюрьму. Но это ничему ее не научило, она и по сей день обирает вас, отнимает все до последнего медяка. Может, думаете, я вру? Нет! Готова присягнуть. Все видела своими глазами и слышала собственными ушами. Из уважения к вам, барышня, я еще не рассказываю самого подлого: когда вы были больны, она просто из себя выходила, что не может шарить у вас в комоде.

Полина слушала, не находя слов, не зная, как прервать ее. Мысль, что семья живет за ее счет, обирает ее, часто наполняла ее душу горечью, портила самые счастливые минуты. Но она не хотела думать об этом, предпочитала закрывать глаза, обвиняя себя самое в скупости. А на сей раз ей пришлось обо всем узнать, и грубая форма этих признаний, казалось, делала их еще страшнее. Каждое слово вызывало в памяти воспоминания, воскрешало забытое, то, чего Полина не понимала прежде. Теперь она могла проследить, день за днем, как г-жа Шанто расхищала ее наследство. Полина медленно, словно подкошенная страшной усталостью, опустилась на стул. Горькие складки обозначились вокруг ее рта.

– Ты преувеличиваешь, – едва слышно произнесла она.

– То есть как это преувеличиваю? – гневно воскликнула Вероника. – Да не в одних деньгах дело, не это так бесит меня. Я никогда не смогу простить ей, что она отняла у вас господина Лазара после того, как сама отдала его вам. Да так и есть! Вы уж недостаточно богаты, ей, видите ли, нужна богатая наследница. Каково? Что вы скажете? Сперва грабят, потом вас же презирают за то, что у вас ничего не осталось… Нет, барышня, я не стану молчать! Обчистить карманы, а потом еще всадить нож в сердце… Раз вы любите кузена и он вас должен за все отблагодарить, когда станет вашим мужем, то просто подлость и тут обокрасть… Это она все состряпала, я сама видела. Да, да, каждый вечер она раззадоривала девчонку, разжигала ее для своего сынка всякими паскудными подробностями. Это такая же правда, как то, что лампа горит. Она толкала их друг к дружке, даже готова была свечку держать, только бы довести дело до свадьбы. Не по ее вине они не дошли до конца… Что же вы не защищаете ее теперь, когда она растоптала вас, изничтожила и вы плачете из-за нее по ночам, как святая Магдалина. Мне-то все слышно из моей комнаты, я и сама захвораю со злости от всех этих подлостей.

– Замолчи, умоляю тебя, – пробормотала Полина, мужество которой иссякло, – ты делаешь мне слишком больно.

Крупные слезы катились по ее щекам. Полина понимала, что служанка не лжет, и сердце ее обливалось кровью. Да, над ее чувствами грубо надругались. Каждое воспоминание приобретало реальность, становилось осязаемым: вот Лазар обнимает слабеющую Луизу, а г-жа Шанто стоит на страже у двери. Господи, чем она так согрешила, почему все предают ее? Ведь она так любит их!

– Молю тебя, замолчи, я задыхаюсь.

Тогда Вероника, видя, как взволнована Полина, глухо добавила:

– Ладно, только ради вас, а не ради нее я не расскажу всего… Ведь с самого утра она обливала вас помоями! Под конец терпение мое лопнуло, просто кровь закипает, когда слышишь, как она поносит вас за всю вашу доброту. Клянусь богом, еще врет, будто вы их разорили, будто губите ее сына. Пойдите-ка сами, послушайте у двери, коли не верите мне.

Полина разрыдалась. Растерянная Вероника обняла ее и поцеловала в голову, приговаривая:

– Ладно, ладно, барышня, я ничего больше не скажу… Но ведь нужно, чтобы вы знали. Уж больно это глупо, нельзя отдавать себя на съедение… Больше ничего не скажу, будьте покойны.

Наступило молчание. Служанка погасила угли, еще тлевшие в плите, но не могла удержаться и тихо добавила:

– Знаю я, отчего она пухнет: злость ей в ноги ударила.

Полина, охваченная смятением и скорбью, с остановившимся взглядом смотрела себе под ноги, но, услышав эти слова, тут же подняла глаза. Что такое? Что сказала Вероника? Неужели снова появилась опухоль? Служанка пришла в замешательство и вынуждена была нарушить обет молчания. Хоть она и осуждала хозяйку, но повиновалась ей. Ну да, за ночь ноги снова распухли, об этом только не нужно говорить при господине Лазаре. Пока Вероника сообщала подробности, Полина слушала ее, меняясь в лице; уныние и подавленность перешли в тревогу. При всей ее обиде на тетку, Полина испугалась, понимая, что это симптомы очень серьезной болезни.

– Нужно что-то делать, – сказала Полина, вставая. – Она в опасности.

– Так уж сразу и в опасности! – грубо крикнула Вероника. – По лицу не скажешь, да и сама она наверняка об этом не думает, разлеглась на кровати, как турецкий паша, и поносит всех… К тому же теперь она спит, придется подождать. А завтра, кстати, доктор будет в Бонвиле.

На другой день уже невозможно было скрывать от Лазара болезнь матери. Всю ночь Полина поминутно просыпалась и прислушивалась, ей чудилось, будто снизу, через пол, непрерывно доносятся стоны. Но под утро она крепко уснула и встала только после девяти, когда где-то хлопнула дверь. Наспех одевшись, Полина стала спускаться по лестнице, чтобы узнать о здоровье тетки, и на площадке второго этажа встретила Лазара, который выходил от больной. Опухоль уже дошла до живота, и Вероника наконец решилась сообщить об этом молодому человеку.

– Ну как? – спросила Полина.

У Лазара было совершенно искаженное лицо, он ответил не сразу и по привычке стал дрожащими пальцами теребить бородку. Потом с трудом пробормотал:

– Она обречена.

В полной растерянности он поднялся к себе. Полина пошла за ним. Они оказались в большой комнате, порога которой она не переступала с того памятного дня, когда застала его с Луизой. Полина затворила дверь и попыталась успокоить его:

– Ну посуди сам, ты даже не знаешь, что у нее такое. Подожди по крайней мере доктора. Она очень крепкая, нельзя терять надежды.