Текст книги "Собрание сочинений. Т. 9. "

Автор книги: Эмиль Золя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 52 страниц)

Полина, попав в этот хаос, пришла в восторг. Она потратила месяц на обследование комнаты и ежедневно делала новые открытия: то среди книг она вдруг обнаружила «Робинзона» с иллюстрациями, то из-под шкафа выудила полишинеля. Вскочив с постели, она сразу же бежала в комнату кузена и располагалась там, а после обеда опять туда возвращалась. Словом, жила там. Лазар с первого же дня стал относиться к ней, как к мальчику, как к братишке, который моложе его на девять лет, но так весел, так забавен со своими большими смышлеными глазками, что отнюдь его не стесняет. Лазар курил трубку, читал, развалившись в кресле и задрав ноги, писал длинные письма и клал в них цветы. Иногда маленький товарищ становился чересчур шумливым: вдруг девочка взбиралась на стол или выскакивала из дыры в ширме. Как-то утром, удивленный подозрительной тишиной, Лазар обернулся и увидел, что Полина надела маску для фехтования, в руку взяла рапиру и стоит, отвешивая поклоны. И хотя вначале Лазар призывал ее к порядку, угрожал выставить вон, в большинстве случаев это кончалось диким весельем: оба прыгали и резвились среди опрокинутой мебели. Полина бросалась ему на шею, он вертел ее, как волчок, юбки ее взлетали, а он сам превращался в мальчишку, и оба хохотали хорошим детским смехом.

Затем их стал занимать рояль. То был старый эраровский инструмент тысяча восемьсот десятого года, на котором Эжени де ла Виньер целых пятнадцать лет обучала детей музыке. В потускневшей коробке красного дерева струны вздыхали, звуки доносились глухо, словно издалека. Лазар, который не мог добиться от матери нового рояля, изо всех сил ударял по клавишам, пытаясь извлечь романтические аккорды, звучавшие у него в голове, и слегка подпевал себе, чтобы добиться желаемого результата. Вскоре эта страсть заставила Лазара злоупотреблять добротой Полины; он имел аудиторию, он демонстрировал перед ней свой репертуар на протяжении долгих послеобеденных часов; то были самые сложные пьесы, глазным образом еще непризнанные в ту пору произведения Берлиоза и Вагнера. При этом он напевал сквозь зубы все громче и громче, и под конец играл в такой же мере горлом, как и пальцами. В эти дни девочке было очень скучно, но она смирно сидела и слушала, боясь огорчить кузена.

Иногда их застигали сумерки, тогда Лазар, опьяненный звуками, делился с Полиной своими заветными мечтами. Он тоже станет гениальным музыкантом наперекор матери, наперекор всему миру. Еще в Кане, в лицее, скрипач, учитель Лазара, был поражен его музыкальными способностями и предсказал ему блестящее будущее. Лазар тайком брал уроки композиции, а теперь работал самостоятельно. Он уже задумал в общих чертах симфонию под названием «Земной рай»; одна часть даже написана: ангелы изгоняют Адама и Еву. Этот отрывок, торжественный и скорбный марш, Лазар как-то вечером согласился сыграть Полине. Девочка его одобрила, нашла, что это очень хорошо. Затем она стала спорить с кузеном. Конечно, очень приятно сочинять красивую музыку, но, может, разумнее с его стороны подчиниться воле родителей и стать префектом или судьей. Всех в доме удручал раздор между матерью и сыном; Лазар говорил о поездке в Париж и вступлении в консерваторию, а мать давала ему срок до октября месяца, когда наконец он должен будет избрать себе профессию, достойную порядочного человека. Девочка поддерживала этот план тетки, заявив ей своим спокойным и уверенным тоном, что берется переубедить кузена. Над этим посмеивались, а Лазар в ярости захлопнул крышку рояля, крича, что Полина – «паршивая мещанка».

Размолвка длилась три дня, потом они помирились. Чтобы приобщить Полину к искусству, Лазар вбил себе в голову, что нужно научить ее играть на рояле. Он ставил ее пальцы на клавиши и целыми часами заставлял играть гаммы, сверху вниз и снизу вверх. Но она решительно возмущала его своим равнодушием к музыке. Ей только бы пошалить; забавляясь, она водила лапками Минуш по клавишам, исполняя дикие симфонии, и уверяла, что кошка играет знаменитое «Изгнание из земного рая», – это смешило самого автора. А потом снова начинались прежние игры, девочка прыгала Лазару на шею, он вертел ее, Минуш тоже включалась в танец, скача со стола на шкаф. Что до Матье, то его не допускали: он слишком бурно веселился.

– Убирайся, паршивая мещанка! – воскликнул как-то Лазар, выйдя из себя. – Пусть мама учит тебя музыке, если ей угодно.

– Твоя музыка никому не нужна, – смело заявила Полина. – На твоем месте я стала бы доктором.

Оскорбленный до глубины души, он сердито смотрел на нее. Доктором! Кто это ее настроил? Он разозлился, он защищал свою страсть с такой горячностью, которая должна была все преодолеть.

– Так знай же, – кричал он, – если мне помешают стать музыкантом, я покончу с собой!

Настало лето, Шанто совсем поправился, и Полина могла убегать с Лазаром из дома. Большая комната опустела, начались веселые прогулки на воле. В первые дни молодые люди довольствовались террасой, где стояли кусты тамариска, засохшие от морского ветра; затем они спустились во двор, оборвали цепь колодца, всполошили дюжину тощих кур, питавшихся кузнечиками, потом стали прятаться в конюшне и пустом сарае, в котором от их беготни осыпалась штукатурка, дошли до огорода, скудного участка земли, где Вероника по-крестьянски окучивала четыре грядки, покрытые рахитичными овощами и обсаженные грушевыми деревьями с искалеченными ветками, пригнувшимися к земле под напором северо-западных ветров. И наконец, толкнув калитку, друзья оказались на обрывистом берегу, – над ними раскинулось небо, у ног лежало море. Полина не могла наглядеться на эту необъятную водную гладь, такую прозрачную и спокойную под ясными лучами июльского солнца. Она постоянно смотрела на море из всех окон дома. Но ей никогда не приходилось видеть его так близко, а когда они с Лазаром спустились на пустынное, но полное жизни взморье, перед девочкой открылся новый мир.

Какие чудесные приключения! Хотя г-жа Шанто верила в благоразумие племянницы, она все же ворчала и пыталась удержать их дома. Поэтому они никогда не ходили через двор, где их могла увидеть Вероника, а удирали через огород и пропадали до вечера. Но вскоре прогулки вокруг церкви, уголок кладбища, защищенный тисовыми деревьями, грядки салата на огороде кюре наскучили им; за неделю они изучили все достопримечательности Бонвиля – тридцать домиков, прилепившихся к скале, и отмель, усыпанную галькой, куда рыбаки вытаскивали свои лодки. Интереснее всего было уходить во время отлива очень далеко вдоль скалистых берегов, ступать по мелкому песочку, обращая в бегство крабов, перескакивать с камня на камень среди водорослей, чтобы обойти ручейки прозрачной воды, кишащие юркими креветками. А рыбная ловля, а моллюски, которых они съедали сырьем, без хлеба, а диковинные пресмыкающиеся, которых они завертывали в край носового платка, а неожиданные находки, вроде заблудившейся камбалы или крохотного омара, растянувшегося в глубине ямки! Потом начинался прилив; иногда он настигал их врасплох, и они играли в потерпевших кораблекрушение, укрывшись на каком-нибудь рифе, ожидая, пока спадет волна. Это было восхитительно, они возвращались промокшие с ног до головы, с взлохмаченными от ветра волосами и, привыкнув к свежему соленому воздуху, по вечерам, сидя под лампой, жаловались, что задыхаются.

Но самым большим удовольствием было купанье. Чересчур каменистый пляж отнюдь не прельщал жителей Кана или Байе. И в то время, как побережье вдоль Арроманша ежегодно застраивалось новыми домиками, ни один купающийся не появлялся в Бонвиле. Лазар и Полина нашли в километре от деревни, в направлении Порт-ан-Бессен, очаровательное местечко, небольшую бухту с мелким золотым песочком, врезавшуюся между двумя отвесными скалами. Они назвали ее «Бухта сокровищ», потому что им казалось, будто в ее спокойной волне перекатываются золотые монеты. Здесь они были как дома и раздевались без всякого смущения. Он, не прерывая разговора, отворачивался, снимал брюки. Она, придерживая подбородком край рубашки, натягивала шерстяные штанишки, плотно облегавшие ее мальчишеские бедра. За неделю Лазар научил ее плавать. Тут девочка оказалась гораздо сообразительней, чем в музыке, и так смело ныряла, что часто захлебывалась морской водой. А когда более сильная волна швыряла их друг на друга, они смеялись от переполнявшего их ощущения свежести и юности. Полина и Лазар выходили из воды блестящие от соли, сушили на ветру свои обнаженные руки, резвясь и шаля, как мальчишки. Это, пожалуй, было даже интереснее, чем рыбная ловля.

Дни бежали, настал август, а Лазар не принял еще никакого решения. В октябре Полина должна была поступить в пансион, в Байе. Когда, разомлев от солнца и моря, счастливые и усталые, они растягивались на песке, между ними начинались серьезные, деловые разговоры. В конце концов девочка заинтересовала его медициной, заявив, что, будь она мужчиной, охотнее всего она лечила бы людей. Уже с неделю «Земной рай» двигался туго, и Лазар начал сомневаться в своем таланте. Конечно, и среди врачей были великие люди; он вспомнил Гиппократа, Амбруаза Паре и многих других. Но как-то в полдень Лазар испустил ликующий вопль: наконец-то он создаст шедевр. «Рай» – чепуха, он покончил с ним и начал писать симфонию «Скорбь»; на этих страницах он выразит в божественной гармонии рыдания и мольбу отчаявшегося человечества, взывающего к небесам; он использует марш Адама и Евы, попросту сделав из него «Марш Смерти». В течение недели его восторженность возрастала с каждым часом, в своей симфонии он задумал отобразить всю вселенную. Прошла еще неделя и, к крайнему изумлению подружки, Лазар заявил как-то вечером, что все-таки охотно поедет в Париж и будет изучать медицину. Он рассчитывал, что это приблизит его к консерватории, а там на месте будет видно. Его решение очень обрадовало г-жу Шанто. Она предпочла бы, чтобы ее сын стал видным чиновником или судьей, но врачи тоже люди уважаемые, и притом они зарабатывают большие деньги.

– Ты просто маленькая волшебница! – сказала она, обнимая Полину. – Ах, дорогая, ты щедро воздаешь нам за то, что мы взяли тебя к себе!

Все было решено. Лазар уедет первого октября. А теперь, в сентябре, друзья снова возобновили свои прогулки с еще большим увлечением, – им хотелось достойным образом завершить свободную жизнь. Они пропадали до вечера на пляже «Бухты сокровищ».

Однажды в сумерки, лежа рядышком, они смотрели на звезды, вправленные, как огненные жемчужины, в темнеющее небо. Полина восхищалась ими спокойно и серьезно, как положено нормальной девочке. Он же, лихорадочно возбужденный подготовкой к отъезду и резкими сменами настроений, которые заставляли его строить все новые и новые планы, нервничал и беспокойно моргал глазами.

– Звезды очень красивы, – степенно сказала Полина после длительного молчания.

Лазар не отвечал. От недавнего веселья не осталось и следа, безысходная тоска отражалась в его широко открытых глазах. С каждой минутой на небе появлялось все больше и больше светящихся точек, будто оттуда, из бесконечности, подбрасывали лопатками горящие угольки.

– Ты этого еще не знаешь, – прошептал он наконец. – Каждая звезда – светило, вокруг которого вертятся такие же планеты, как наша земля, а там, за ними, еще мириады и мириады других…

Он умолк, а потом продолжал сдавленным голосом:

– Ну, а я не люблю смотреть на них… Мне становится страшно.

Начинался прилив, издалека, с моря, доносилось стенание, словно горестный вопль отчаявшейся толпы. А на темном уже горизонте горели мигающие песчинки миров. И вдруг среди жалобных стонов земли, подавленной несметным количеством звезд, Полине почудились здесь, рядом, чьи-то рыдания,

– Что с тобой? Ты болен?

Лазар не отвечал, он рыдал, судорожно прижав ладони к лицу, словно не желая ничего видеть. Когда он пришел наконец в себя, он лишь пробормотал:

– О! Умереть, умереть!

У Полины от этой сцены осталось странное чувство недоумения. Лазар с трудом поднялся, и они возвращались в Бонвиль уже в темноте; ноги их захлестывали волны; ни он, ни она не находили слов. Она смотрела, как Лазар шел впереди, казалось, что он стал ниже ростом, словно ссутулился под порывами западного ветра.

В тот вечер их ждала гостья, она сидела в столовой и болтала с Шанто. Уже с неделю они ожидали Луизу, девочку лет двенадцати, которая ежегодно проводила несколько дней в Бонвиле. Дважды за ней напрасно ездили в Арроманш; и вот она вдруг явилась вечером, когда ее уже перестали ждать. Мать Луизы умерла на руках г-жи Шанто и поручила ей свою дочь. Отец, г-н Тибодье, канский банкир, через полгода женился вторично и теперь уже имел троих детей. Он был занят новой семьей, голова его раскалывалась от цифр; он отдал старшую дочь в пансион и охотно избавлялся от нее во время каникул, если представлялась возможность отправить Луизу к друзьям. В большинстве случаев он даже не сам отвозил ее. На сей раз он тоже прислал девочку со слугой, с опозданием на целую неделю. У хозяина столько забот! Слуга тут же уехал, сказав, что хозяин сделает все возможное, чтобы приехать за барышней самому.

– Иди сюда, Лазар, крикнул Шанто. – Она приехала!

Луиза, улыбаясь, по-родственному расцеловала молодого человека в обе щеки, хотя в общем они мало встречались: она постоянно жила, как в заточении, в своем пансионе, а он только год назад кончил лицей. Их дружба началась лишь с последних каникул. Он обращался с ней церемонно, чувствуя, что она уже кокетка и с пренебрежением относится к шумным детским играм.

– А ты, Полина, не поцелуешь ее? – спросила г-жа Шанто, входя в комнату. – Она старше тебя на год и восемь месяцев… Подружитесь, это доставит мне удовольствие.

Полина взглянула на Луизу, худенькую, хрупкую девушку, с неправильным, но очень приятным лицом и красивыми белокурыми волосами, собранными в узел и завитыми, как у взрослой дамы. Она побледнела, увидев, как гостья обнимается с Лазаром, а когда девочка с улыбкой потянулась к ней, Полина дрожащими губами ответила на этот поцелуй.

– Что с тобой? – спросила тетка. – Ты озябла?

– Да, немного, – ветер холодный, – ответила она, зардевшись от своей лжи.

За столом Полина ничего не ела. Она неотрывно следила за всеми, и взгляд ее становился мрачным, как только кузен, дядя или даже Вероника проявляли малейшее внимание к Луизе. Но когда подали десерт и Матье, делая обычный обход, положил свою большую голову на колени гостье, страдания Полины, видимо, достигли предела. Тщетно она звала его, пес не отходил от Луизы, которая набивала ему рот сахаром.

Кончили обедать. Полина куда-то исчезла. Вдруг Вероника, убиравшая посуду, пришла из кухни и заявила с торжествующим видом:

– Ну вот, сударыня, вы считаете вашу Полину ангелом!.. Пойдите-ка полюбуйтесь на нее.

Все отправились во двор. Спрятавшись за каретный сарай, девочка прижала Матье к стене и в исступлении, охваченная бешенством, била его по голове своими крепкими кулачками. Ошеломленный пес даже не защищался, а стоял понурив голову. Взрослые бросились к Полине, но она продолжала колотить Матье; пришлось унести ее, обессиленную, в беспамятстве, совсем больную, и тут же уложить в постель; тетка часть ночи просидела подле нее.

– Очень мила, очень мила, нечего сказать, – твердила Вероника, восхищенная тем, что наконец нашла изъян в этой жемчужине.

– Я припоминаю, мне рассказывали в Париже о ее вспыльчивости, – сказала г-жа Шанто. – Она ревнива, это очень дурно… За полгода ее пребывания здесь я кое-что замечала, но избить пса до полусмерти, право же, это переходит границы.

Когда на другой день Полина увидела Матье, она обняла его дрожащими руками и стала целовать в морду с такими рыданиями, что все испугались, как бы не повторился припадок. Однако характер ее не исправился, – порою под влиянием какого-то внутреннего толчка вся кровь приливала ей к голове. Вероятно, ребенок унаследовал эту неистовую ревность от кого-нибудь из далеких предков по материнской линии, и она уживалась с уравновешенностью матери и отца, на которых Полина была так похожа. Девочка, очень разумная для своих десяти лет, сама заявила, что всячески старается преодолеть эти вспышки гнева, но это выше ее сил. После таких припадков она бывала печальна, словно то был позор, гадкая болезнь.

– Я так люблю вас, зачем же вы любите чужих? – рыдала она, уткнувшись лицом в плечо тетки, которая отчитывала ее в своей комнате.

Итак, несмотря на все усилия, Полина очень страдала от присутствия Луизы. Узнав, что должна приехать гостья, Полина стала ждать ее с тревогой и любопытством, а теперь в нетерпении считала дни, страстно желая, чтобы та поскорее уехала. Впрочем, Луиза нравилась Полине: она хорошо одевалась, держала себя, как взрослая воспитанная девица, в ее мягкости было что-то вкрадчивое, как у ребенка, получившего мало ласки в семье; но когда Лазар находился в их обществе, именно это обаяние маленькой женщины, это пробуждение неведомого смущало и раздражало Полину. Однако молодой человек отдавая явное предпочтение Полине; он насмехался над Луизой, говоря, что ему надоел ее надменный вид, предлагал убежать от нее куда-нибудь подальше и поиграть в свое удовольствие, а она пусть в одиночестве корчит из себя светскую даму. С дикими вольными играми было покончено; все трое все больше сидели в комнате и рассматривали картинки или степенно гуляли по пляжу. Эти две недели были совсем испорчены.

Как-то утром Лазар заявил, что уедет на пять дней раньше. Он хочет устроиться в Париже, найти там одного из старых товарищей по Кану. И тут Полина, хотя ее уже месяц приводила в отчаяние одна мысль об отъезде кузена, вдруг горячо поддержала решение Лазара. Она энергично и весело помогала тетке укладывать в чемодан его вещи, но потом, когда папаша Маливуар увез его в своем старом рыдване, она заперлась у себя в комнате и долго плакала. Вечером она была очень мила с Луизой. Девочка прожила еще неделю в Бонвиле, и обе чудесно провели время. Когда слуга отца приехал за Луизой, объяснив, что хозяина задержали банковские дела, подружки бросились в объятия друг другу и поклялись в вечной любви.

Последние месяцы года тянулись медленно. Г-жа Шанто отказалась от своего намерения отдать Полину в пансион. Она решила оставить ее дома, главным образом уступая просьбам Шанто, который уже не мог обойтись без девочки. Не признаваясь даже самой себе, что ею руководят корыстные соображения, она выразила желание сама заняться образованием Полины и помолодела при мысли о том, что снова станет учительницей. В пансионе девочки узнают много дурного, а ведь она в ответе, она должна охранять невинность своей воспитанницы. Из недр библиотечного шкафа Лазара извлекли грамматику, арифметику, учебник истории и даже сокращенное пособие по мифологии. I’-жа Шанто снова вооружилась указкой и стала давать по уроку в день. Полина писала диктовки, решала задачи, зубрила наизусть стихи. Большая комната кузена превратилась в классную. Вдобавок Полине пришлось сесть за рояль и, разумеется, учиться хорошим манерам; строгая наставница демонстрировала ей образцы безупречного поведения, чтобы исправить мальчишеские повадки Полины. Впрочем, та была послушной и смышленой девочкой и охотно училась, даже если предмет не нравился ей. Одна только книга наводила на нее тоску – катехизис. Она никак не могла понять, почему тетка утруждает себя по воскресеньям и ходит с ней к обедне. Зачем? В Париже ее никогда не водили в церковь св. Евстахия, хотя она находилась почти рядом с их домом. Отвлеченные идеи Полина усваивала с трудом, и тетка сочла нужным объяснить ей, что благовоспитанная девушка в деревне обязана подавать хороший пример и проявлять почтительность к кюре. Она лично соблюдала обряды, поскольку это было принято и как бы являлось частью хорошего воспитания наравне с хорошими манерами.

Между тем море два раза в день обрушивало на Бонвиль свои не знающие покоя волны, и Полина росла, созерцая необъятный горизонт. Она не играла больше, так как у нее не было товарищей. Когда она мчалась наперегонки с Матье вокруг террасы или прогуливалась по огороду, держа Минуш на плече, ее единственным развлечением было вечно живое море: свинцовое в ненастные дни декабря, светло-зеленое с муаровым, меняющимся оттенком как только проглядывало майское солнце. Год выдался счастливый, казалось, присутствие Полины принесло в дом удачу; это еще раз подтвердилось, когда Давуан неожиданно прислал пять тысяч, чтобы избежать полного разрыва, которым Шанто ему пригрозили. Очень аккуратно, каждые три месяца, тетка ездила в Кан и получала там проценты, причитавшиеся Полине; отложив деньги, израсходованные на поездку и назначенные опекунским советом на содержание Полины, на остальную сумму она снова приобретала процентные бумаги. По возвращении тетка требовала, чтобы девочка шла с ней в ее комнату, и, отпирая знакомый ящик бюро, говорила:

– Видишь, я кладу их наверх… Ну что? Пачка растет. Не беспокойся, все будет цело, все до копеечки.

В одно прекрасное августовское утро внезапно приехал Лазар. Он сообщил, что блестяще сдал экзамены и перешел на следующий курс. Его ждали только через неделю, но он хотел сделать сюрприз матери. То была огромная радость. Из писем, которые он писал два раза в месяц, было видно, что он все больше и больше увлекается медициной. Лазар стал совсем другим, он не упоминал больше о музыке и под конец даже наскучил всем бесконечными рассказами о профессорах и учеными рассуждениями по любому поводу, будь то блюда, подаваемые на стол, или дующий ветер. Он был одержим новой страстью и пылко, всем существом отдавался мечте стать гениальным врачом, который должен поразить мир.

Полина, которая с детскою непосредственностью кинулась к нему на шею, была очень изумлена происшедшей в нем перемене. Ее даже огорчало, что он перестал говорить о музыке, хоть немного, для развлечения. В самом деле, разве можно разлюбить то, что ты так любил? Когда она спросила его о симфонии, он отшутился, заявив, что с этими глупостями покончено, а ей стало очень грустно. Вскоре она заметила, что стесняет его и он смеется каким-то гадким смешком, а в его глазах и движениях ощущалось что-то новое: десять месяцев жизни, о которой нельзя рассказать маленькой девочке. Он сам разобрал чемодан, чтобы спрятать в шкаф свои книги, романы и толстые научные фолианты с гравюрами и множеством иллюстраций. Он уже не вертел больше Полину как волчок, так, что юбки взлетали на голову, и нередко смущался, когда она пыталась войти и, как в былые времена, расположиться в его комнате. А ведь она только чуть-чуть подросла и доверчиво смотрела на него своими чистыми, детскими глазами. Однако через неделю между ними снова завязалась мальчишеская дружба. Крепкий морской бриз смыл запахи Латинского квартала, и Лазар опять стал ребенком с этой здоровой, веселой и шумливой девчонкой. Все возобновилось, все пошло по-старому: игры вокруг большого стола, беготня наперегонки с Матье и Минуш по огороду, прогулки в «Бухту сокровищ» и невинные купанья под яркими лучами солнца, когда их рубашки развевались как флаги и весело хлопали на ветру. В этом году Луиза, гостившая в Бонвиле в мае, уехала на каникулы к другим знакомым, неподалеку от Руана. Прошли два чудесных месяца, ни одна размолвка не омрачила их дружбы. В октябре, в день, когда Лазар начал укладывать чемодан, Полина увидела, что он набивает его книгами, которые так и пролежали в шкафу, – он не удосужился открыть хотя бы одну из них.

– Значит, ты их увозишь? – огорченно спросила она.

– Разумеется, – ответил он. – Это для моих занятий… Ах! черт побери, как я буду работать! Я должен все изучить досконально.

Мертвая тишина снова воцарилась в маленьком доме, возобновился привычный распорядок, потекли однообразные дни под неумолчный гул моря. Но в этом году в жизни Полины произошло важное событие. В июне она впервые причастилась, ей исполнилось двенадцать с половиной лет. Постепенно она начала верить в бога, верить серьезно и глубоко. Ее не удовлетворяли премудрости катехизиса, которые она всегда заучивала, не понимая.

В юной рассудительной головке Полины возник образ могущественного и мудрого властелина, руководящего вселенной и надзирающего за соблюдением справедливости на земле. Такого наивного представления было совершенно достаточно, чтобы подружиться с аббатом Ортером. Крестьянский сын, тугодум, усвоивший только азы священного писания, он довольствовался внешним исполнением обрядов, послушанием, показным благочестием. Он заботился лишь о собственном спасении; что до его прихожан, то тем хуже для них, если они загубили свои души! Уже пятнадцать лет священник тщетно пытался стращать их адскими муками, теперь он лишь требовал от своей паствы соблюдения внешних приличий и посещения церкви в дни больших праздников. Весь Бонвиль собирался там по привычке, хотя обитатели деревни и погрязли в грехах. Равнодушие к спасению своей паствы сделало священника терпимым. Каждую субботу он играл в шашки с Шанто, хотя мэр, ссылаясь на свою подагру, никогда не переступал порога церкви. Зато г-жа Шанто соблюдала все обряды, регулярно посещала мессы и водила туда Полину. Наивное простодушие кюре мало-помалу пленило девочку. В Париже в ее присутствии презрительно отзывались о священниках, об этих лицемерах, скрывающих под черными сутанами всяческие пороки. Но этот кюре из приморского поселка, с загорелым от солнца затылком, с повадками и речью бедного фермера, обутый в грубые башмаки, казался ей действительно славным малым. Одна черта особенно нравилась ей: аббат Ортер очень любил курить толстую пеньковую трубку, но стыдился этого и обычно укрывался в глубине сада, возле грядок салата. Эта трубка, которую он смущенно прятал, когда его застигали врасплох, умиляла Полину, хотя она и не сумела бы объяснить почему. С весьма серьезным видом она причастилась вместе с двумя девочками и мальчишкой из деревни. Вечером кюре, обедавший у Шанто, сказал, что в Бонвиле никогда не бывало причастницы, которая бы так хорошо держала себя перед алтарем.

Этот год оказался не столь удачным, повышения цен на еловый лес, которого уже давно ждал Давуан, не произошло. Из Кана приходили дурные вести: уверяли, что Давуан вынужден продавать с убытком и неминуемо приближается к катастрофе. Семья с трудом сводила концы с концами, трех тысяч франков ренты в обрез хватало на самое необходимое, приходилось экономить во всем. Г-жа Шанто очень беспокоилась о Лазаре, она получала от него письма, но никому не показывала их. Видимо, он вел рассеянный образ жизни и преследовал ее постоянными просьбами денег. В июле она поехала получать ренту Полины и кинулась к Давуану; две тысячи франков, которые он дал ей недавно, уже были высланы молодому человеку. С трудом она вырвала у него еще тысячу франков, которые тут же отправила в Париж. Лазар писал, что не сможет вернуться домой, пока не расплатится с долгами.

Уже целую неделю его ждали. Каждое утро приходили письма, в которых он со дня на день откладывал приезд. Наконец мать и Полина выехали ему навстречу в Вершмон. После объятий и поцелуев все возвращались пыльной дорогой пешком, а пустой экипаж с чемоданом следовал за ними. Но это возвращение в лоно родной семьи было не столь радостным, как его торжественное прибытие в прошлом году. Лазар провалился на июльских экзаменах, был озлоблен против профессоров и весь вечер разносил этих ослов, которые, как он выразился, осточертели ему. На другой день, в присутствии Полины, он швырнул свои книги в шкаф на полку, заявив, что не притронется к ним, – пусть гниют здесь. Это непостоянство, эти быстрые переходы от любви к ненависти озадачивали девочку. Полина слушала, как он зло вышучивает медицину, утверждая, что она не способна даже вылечить насморк. Однажды, когда девочка с юным воодушевлением и верой стала защищать науку, он вогнал ее в краску своими насмешками над ее наивной восторженностью. Впрочем, он готов безропотно покориться необходимости быть врачом. Не все ли равно – эта чепуха или другая; в сущности, все одинаково тошно. Полина была возмущена новыми воззрениями Лазара. Где только он нахватался их? Наверняка в этих мерзких книгах! Но она не смела больше спорить, стыдясь своего невежества, чувствуя себя неловко под градом насмешек кузена, который намекал, что не все может сказать ей. Таким образом каникулы прошли в постоянных поддразниваниях. Во время прогулок юноша хандрил, ворчал, что море скучное, всегда одинаковое, и тем не менее, чтобы убить время, стал писать стихи о море, тщательно отшлифованные сонеты с очень богатыми рифмами. Купаться Лазар отказался, заявив, что холодная вода ему вредна; несмотря на презрение к медицине, он выражал свои мнения весьма категорично и одним словом приговаривал людей к смерти или даровал жизнь. Примерно в середине сентября, когда должна была приехать Луиза, он вдруг заговорил об отъезде в Париж под предлогом подготовки к экзаменам. Эти две девчонки вконец угробят его. Лучше уж лишний месяц прожить у себя, в Латинском квартале. Чем больше Лазар огорчал Полину, тем нежнее становилась она. Когда он бывал резок, когда он развлекался, изводя ее, она смотрела на него тем же ласковым и веселым взглядом, которым успокаивала старика Шанто, когда тот вопил от боли во время приступов подагры. Ей казалось, что кузен болен, он смотрит на жизнь, как старик.

Накануне отъезда Лазар так радовался, ему так не терпелось покинуть Бонвиль, что Полина разрыдалась.

– Ты разлюбил меня!

– Не будь дурочкой! Разве ты не знаешь, что мне нужно пробивать себе дорогу?.. Такая большая девочка, а глаза на мокром месте!

Но она уже взяла себя в руки и, улыбнувшись, сказала сквозь слезы:

– Смотри же, поработай как следует в этом году, чтобы вернуться довольным.

– О! не стоит чересчур много работать. Все эти экзамены сущие пустяки! Если я не перешел, то лишь потому, что мне не очень хотелось… Одолею это, раз у меня нет состояния и я не могу жить, ничего не делая, а это единственное разумное занятие для мужчины.

С первых же чисел октября, тотчас после отъезда Луизы в Кан, Полина начала заниматься с теткой. В программу третьего года обучения входила сокращенная история Франции и мифология, приспособленная для молодых девиц, в которой она должна была почерпнуть необходимые сведения, чтобы разбираться в музейных картинах. Но девочка, столь прилежная в прошлом году, теперь словно отупела. Она засыпала во время приготовления уроков, иногда ее бросало в жар, щеки вдруг загорались ярким румянцем. После безумной вспышки гнева против Вероники, которая, по словам девочки, ненавидела ее, Полина два дня пролежала в кровати. В ней происходили какие-то перемены, беспокоившие ее. Она стала постепенно развиваться: на груди появились округлости, похожие на опухоль, к которым было больно прикоснуться, самые сокровенные и нежные места покрылись легким пушком. Когда она украдкой разглядывала себя по вечерам перед сном, ей становилось неловко, ее охватывало смущение, и девочка старалась поскорей задуть свечу. Голос Полины стал звонким, и ей казалось, что это некрасиво. Она была недовольна собой, жила в каком-то нервном ожидании, в предвидении чего-то, не решаясь ни с кем говорить об этом.