Текст книги "Собрание сочинений. Т. 9. "

Автор книги: Эмиль Золя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 52 страниц)

И Шанто снова принялся за игру.

– Теперь начинаю я, аббат… Знаете, мы наверняка построим эти долгожданные заграждения, ведь не может департамент отказать нам в субсидии на такое дело.

Это было новое увлечение Лазара. Во время последних мартовских приливов опять снесло два дома в Бонвиле. Деревушке угрожало, что ее окончательно прижмет к утесам, если не будут сделаны надежные защитные укрепления, так как море постепенно захватывало узкую береговую полосу. Но этот поселок, состоящий из тридцати жалких лачуг, был так ничтожен, что Шанто, будучи мэром, на протяжении десяти лет тщетно обращал внимание супрефекта на бедственное положение жителей. Наконец Лазар, поощряемый Полиной, которая хотела, чтобы он чем-нибудь занялся, надумал соорудить целую систему волнорезов и дамбу, которые должны обуздать море. Но на это нужны были средства, по меньшей мере двенадцать тысяч франков.

– Вот это я у вас возьму, мой друг, – сказал кюре, беря пешку.

Затем он стал рассказывать подробности о старом Бонвиле.

– Старожилы говорят, что когда-то под самой церковью, в километре от теперешнего берега, стоял хутор. Вот уже более пятисот лет море мало-помалу их пожирает… Это просто непостижимо. Они из поколения в поколение должны искупать свои грехи.

Тем временем Полина подошла к скамье, где ее поджидали четверо ребятишек, грязных, оборванных, с разинутыми ртами.

– Кто это такие? – спросила Луиза, не решаясь подойти близко.

– Это мои маленькие друзья, – ответила Полина.

Теперь ее благотворительность распространилась на всю округу. Она инстинктивно любила всех несчастных, их грязь и уродство не внушали ей отвращения; доходило до того, что она привязывала палочки к сломанной лапке курицы, а на ночь выставляла на улицу миски с супом для бездомных кошек. Ее постоянно одолевала потребность заботиться о несчастных, она с, радостью помогала всем. Поэтому бедняки тянулись к ее щедрым рукам, как голодные воробьи слетаются к окнам амбара. Весь Бонвиль, эта кучка рыбаков, измученных невзгодами, живущих под вечной угрозой приливов, шла к «барышне», как они называли ее. Но особенно она любила детей, мальчишек в дырявых штанишках, сквозь которые просвечивало голое тело, бледных, вечно голодных девчонок, пожиравших глазами приготовленные для них тартинки. И пройдохи родители, злоупотребляя добротой Полины, посылали к ней самых оборванных, самых тщедушных ребят, чтобы еще больше ее разжалобить.

– Видишь, – сказала она, смеясь, – у меня, как у светской дамы, есть приемный день – суббота. Мне делают визиты… Ну-ка, Гонен, перестань щипать этого дылду Утлара! Я рассержусь, если вы не будете слушаться… Каждый получит в свою очередь.

И вот началось распределение. Она выстроила их в ряд, по-матерински давая им шлепки. Первым она вызвала Утлара, мальчика лет десяти, с хмурым землисто-желтым лицом. Он показал ей свою ногу: на колене у него была широкая ссадина, и отец послал его к барышне, чтобы она смазала ее чем-нибудь. Полина снабжала всю местность арникой и болеутоляющими лекарствами. Одержимая страстью лечить, она мало-помалу завела у себя целую аптечку, которой очень гордилась. Перевязав мальчика, Полина стала вполголоса рассказывать Луизе о детях:

– Да, дорогая, эти Утлары богатые люди, единственные богатые рыбаки во всем Бонвиле. Ведь ты знаешь, большая лодка принадлежит им… Но скупость ужасающая, живут, как скоты, в невообразимой грязи. А хуже всего, что отец, после того как побоями свел в могилу жену, женился на своей работнице, очень дурной женщине, еще более жестокой, чем он сам. Теперь они вдвоем избивают этого несчастного.

И, не замечая нетерпения и отвращения своей приятельницы, она, повысив голос, сказала:

– Твоя очередь, малышка… Ты приняла всю хинную настойку?

Это была дочь Пруана, церковного сторожа. Она походила на святую Терезу в детстве, худенькая, истеричная, вся в золотушных пятнах, с большими горящими глазами на выкате. Ей было одиннадцать лет, а с виду не больше семи.

– Да, барышня, – запинаясь, ответила она.

– Вот лгунья! – крикнул священник, продолжая смотреть на шахматную доску. – Еще вчера вечером от твоего отца разило вином.

Тут Полина рассердилась. У Пруанов не было лодки, они собирали крабов и съедобные ракушки, ловили креветок. Но благодаря доходам церковного сторожа им могло бы хватить на жизнь, не будь они пьяницами. Отец и мать зачастую валялись на пороге дома мертвецки пьяные от крепчайшей нормандской водки кальвадоса, а девчонка, перепрыгнув через них, вылизывала стаканы. Когда не было кальвадоса, Пруан пил хинную настойку дочери.

– А я еще тружусь, приготовляю ее! – сказала Полина. – Теперь бутылка останется у меня, ты будешь сама приходить сюда каждый день к пяти часам… Будешь получать также немного сырого рубленого мяса, так велел доктор.

Затем пришла очередь долговязого двенадцатилетнего парня, сына Кюша, худющего мальчугана, истощенного ранними пороками. Ему Полина дала хлеб, горшок с бульоном и пятифранковую монету. Это была тоже мерзкая история. После того как дом Кюшей снесло приливом, отец бросил жену и поселился у кузины, а мать нашла приют в полуразрушенном посту таможенников. Она жила теперь с кем попало, хотя была уродлива до отвращения. С ней расплачивались натурой, иной раз давали по три су. Мальчик, в присутствии которого все это происходило, умирал от голода. Но как только предлагали вызволить его из этой клоаки, он мигом вскакивал и обращался в бегство.

Луиза в смущении отвернулась, когда подруга совершенно непринужденно рассказывала ей эту историю. Полина, выросшая на воле, проявляла спокойное мужество и милосердно относилась к человеческим порокам, все знала и обо всем говорила с откровенной прямотой. Тогда как Луиза, посвященная во все тайны во время десятилетнего пребывания в пансионе, смущалась и краснела; в ее развращенном дортуарными мечтами воображении возникали грязные картины. О таких вещах можно думать, но не следует говорить.

– Смотри, а вон та девчушка, что осталась, – продолжала Полина, указывая на хорошенькую розовощекую блондиночку лет девяти, – это и есть дочь Гоненов, где поселился негодяй Кюш… Гонены люди зажиточные, у них была своя лодка; но у отца начались боли в ногах, потом его разбил паралич, в нашей деревушке это часто случается. Вскоре Кюш, служивший простым матросом, стал хозяином и его лодки, и его жены. Теперь дом принадлежит ему, он избивает калеку, несчастного старика, который дни и ночи лежит в старом ящике из-под угля, а матрос с кузиной захватили кровать, стоящую в той же комнате… Вот я и забочусь о ребенке. К несчастью, и ей перепадает немало подзатыльников, уже не говоря о том, что она не по годам смышленая и видит слишком многое…

Спохватившись, она спросила девочку:

– Ну, как там у вас?

Пока Полина говорила вполголоса, девчонка следила за ней глазами. На ее смазливой порочной мордочке появлялась затаенная усмешка, когда она угадывала некоторые подробности.

– Они снова избили его, – ответила она, не переставая улыбаться. – Сегодня ночью мама встала, схватила полено… Ах! вы были бы очень добры, если бы дали ему немного вина, они поставили ему возле ящика кружку воды и крикнули, чтобы он скорее подыхал.

Луиза возмущенно взмахнула рукой. Что за ужасный народ! Как только Полина может интересоваться этими гадостями? Неужели почти рядом с таким большим городом, как Кан, существуют берлоги, где люди живут как настоящие дикари? Ведь только дикари могут так надругаться над законами божескими и человеческими.

– Нет, дорогая, – шепнула она, садясь подле Шанто. – Я сыта по горло твоими маленьким друзьями… Пусть море их затопит, уж я-то нисколько не пожалею об этом!

Аббат только что прошел в дамки. Он воскликнул:

– Содом и Гоморра!.. Я твержу им об этом целых двадцать лет. Тем хуже для них!

– Я просил открыть школу, – сказал Шанто с огорчением, видя, что проигрывает. – Но их здесь слишком мало, и детям приходится ходить в Вершмон. Они либо вовсе не ходят туда, либо шалят всю дорогу и опаздывают на занятия.

Полина изумленно смотрела на них. Будь эти несчастные чистыми, их незачем было бы очищать. Зло всегда сопутствует нищете; страдание не вызывало в ней отвращения, даже если оно было следствием порочной жизни. Полина сказала, что надо проявлять терпимость и милосердие и пообещала маленькой Гонен навестить ее отца, но в эту минуту появилась Вероника, подталкивая какую-то малютку.

– Вот, барышня, еще одна!

Это была совсем крошка, от силы лет пяти, вся в лохмотьях, с грязной мордочкой и спутанными волосами. Она сразу начала скулить с развязностью опытной попрошайки с больших дорог:

– Сжальтесь… Мой бедный отец сломал ногу…

– Это дочь Турмаля, не правда ли? – обратилась Полина к служанке.

Тут священник вышел из себя:

– Ах, негодяйка! Не слушайте ее. Отец сломал ногу двадцать пять лет назад… Воровская семейка, которая только и живет грабежами! Отец помогает контрабандистам, мать ворует овощи на огородах Вершмона, дед по ночам вылавливает устриц в садке Рокбуаза… И видите, что они сделали из девчонки: попрошайку, воровку, – посылают ее по домам, чтобы она тащила все, что плохо лежит… Смотрите, она уже нацелилась на мою табакерку.

И правда, девочка сразу окинула быстрым взглядом все уголки террасы, и в глазах ее вспыхнул огонек при виде старинной табакерки священника. Ничуть не смутившись, словно кюре ничего не рассказал о ней, она продолжала клянчить:

– Сломал ногу… Подайте что-нибудь, добрая барышня…

На сей раз Луиза расхохоталась, ее забавлял этот пятилетний выродок, такая же продувная бестия, как отец и мать. Полина, сохраняя полную невозмутимость, вынула портмоне и достала новую пятифранковую монету.

– Послушай, – сказала она, – ты будешь получать столько же каждую субботу, если я узнаю, что в течение всей недели ты не попрошайничала на дорогах.

– Уберите серебро, – снова закричал аббат Ортер. – Не то она обворует вас.

Полина, не ответив ни слова, проводила детей, которые уходили, волоча свои опорки и говоря: «Спасибо!», «Господь вам воздаст за это!» В это время г-жа Шанто, вернувшись после осмотра комнаты Луизы, тихо выговаривала Веронике. Это невыносимо, теперь еще служанка стала приводить нищих! Словно мало ей тех, кого тащит в дом барышня! Мерзкие паразиты, они сожрут ее, да еще будут смеяться над ней! Конечно, деньги принадлежат Полине, и она может швырять их, как ей угодно, но, право, это просто безнравственно так потворствовать пороку. Г-жа Шанто слышала, что Полина обещала каждую субботу давать по сто су маленькой Турмаль. Вот вам и двадцать франков в месяц. Тут никаких сокровищ не хватит.

– Я не желаю здесь больше видеть эту воровку, – сказала она Полине, – хотя теперь ты хозяйка своих денег, все-таки я не могу позволить тебе так глупо разоряться. Я несу моральную ответственность… Да, да, дорогая, ты разоришься, и скорее, чем думаешь!

Вероника, которая ушла на кухню разозленная выговором хозяйки, снова появилась на пороге, крича во все горло:

– Пришел мясник… он требует, чтобы ему уплатили сорок шесть франков десять сантимов.

Госпожа Шанто, осекшись на полуслове, пришла в большое смущение. Она обшарила карманы и, сделав изумленное лицо, шепотом спросила:

– Полина, у тебя есть при себе деньги?.. У меня нет мелочи, придется подниматься наверх. Потом сочтемся.

Полина последовала за служанкой, чтобы расплатиться с мясником. С той поры как деньги лежали в ее комоде, всякий раз повторялась одна и та же комедия. То было систематическое вымогательство, у нее занимали небольшие суммы, и это казалось всем совершенно естественным. Тетке даже не приходилось самой брать: она просто требовала денег, предоставляя девушке грабить себя собственными руками. Вначале еще ей возвращали то десять, то пятнадцать франков, но потом счета окончательно запутались, и Шанто стали говорить, что рассчитаются с ней после свадьбы. Это отнюдь не избавляло Полину от необходимости аккуратно, каждое первое число выплачивать причитающуюся за ее содержание сумму, которую повысили теперь до девяноста франков.

– Опять плакали ваши денежки! – ворчала Вероника в коридоре. – Пусть бы сама сбегала!.. Господи, да они с вас последнюю рубашку сдерут!

Когда Полина вернулась с оплаченным счетом и передала его тетке, кюре громко торжествовал победу. Шанто потерпел полное поражение, он не выиграл ни одной партии. Заходящее солнце бросало кровавые отсветы на лениво перекатывающиеся волны. И Луиза с улыбкой глядела вдаль, наслаждаясь необъятным горизонтом.

– Наша Луизетта унеслась в облака, – сказала г-жа Шанто. – Послушай-ка, Луизетта, я приказала снести наверх твой чемодан… Мы снова с тобой соседи!

Лазар вернулся только на другой день. После визита к супрефекту, он решил отправиться в Кан, чтобы повидать самого префекта. И хотя Лазар еще не привез денег в кармане, он был уверен, что генеральный совет утвердит субсидию по меньшей мере в двенадцать тысяч франков. Префект проводил его до самой двери, дал ему твердые обещания: нельзя бросить Бонвиль на произвол судьбы, власти поддержат начинание жителей общины. Тем не менее Лазар впал в отчаяние, ибо он предвидел всевозможные проволочки, а когда он хотел осуществить какое-нибудь желание, малейшая задержка превращалась для него в истинную пытку.

– Честное слово, – воскликнул он, – будь у меня двенадцать тысяч франков, я предпочел бы дать их сразу… Для первого опыта даже нет необходимости в такой сумме… Вы увидите, какая начнется канитель, когда они поставят на голосование свою субсидию! К нам нагрянут инженеры со всего департамента. А если мы начнем без них, то они вынуждены будут посчитаться с тем, что сделано. Я уверен в своем проекте. Префект, которому я вкратце все разъяснил, был восхищен его дешевизной и простотой.

Надежда, что ему удастся покорить стихию, воодушевила Лазара. Он затаил злобу против моря, втайне он винил его за катастрофу с водорослями. Проклиная море в душе, Лазар лелеял надежду, что когда-нибудь отомстит. А можно ли представить себе лучшую месть, чем побороть слепую стихию, остановить нелепое разрушение, приказать морю: «Стоп! Ни шагу дальше!» Помимо того что он мечтал о победе в великом сражении, сюда примешивалось отчасти и человеколюбие. Это еще больше воодушевляло Лазара. Мать, видя, как он тратит целые дни на остругивание деревянных брусков или сидит, углубившись в пособия по механике, с трепетом вспоминала деда, предприимчивого и бестолкового плотника, ненужный шедевр которого до сих пор покоился под стеклянным колпаком. Неужто в Лазаре возродится этот старик, чтобы окончательно разорить семью? Но любимый сын сумел убедить ее. Если этот план ему удастся, а он, разумеется, удастся, – будет наконец сделан первый шаг; бескорыстный поступок, доброе дело обратит на него внимание. Перед Лазаром откроются все пути, и он пойдет далеко, добьется всего, чего захочет. С той поры весь дом только и мечтал о том, чтобы усмирить море, посадить его на цепь под террасой, сделать его покорным, как побитого пса.

Впрочем, проект Лазара, по его словам, был чрезвычайно прост. Дело заключалось в том, чтобы забить в песок толстые сваи и обшить их досками. Позади них галька, нанесенная приливом, образует нечто вроде несокрушимой стены, о которую потом будут разбиваться волны. Таким образом, само море должно было соорудить укрепление, которое преградит ему путь. Перед этой каменной стеной должны быть сооружены волнорезы из длинных балок, опирающихся на раскосы. Наконец, если хватит средств, можно будет поставить две или три дамбы, широкие дощатые настилы, укрепленные на столбах, и тогда этот мощный барьер выдержит напор самых сильных приливов. Лазар вычитал эту идею в небольшой книжонке с наивными чертежами: «Как стать искусным плотником», видимо, приобретенной когда-то его дедом. Он усовершенствовал эту идею, проделал серьезные исследования, изучил основы механики, сопротивления материалов, но особенно он гордился новым методом креплений и наклона свай, что, по его мнению, гарантировало успех.

Полина и на этот раз заинтересовалась его занятиями. Она, как и Лазар, была любознательна, ей нравилось производить опыты, узнавать новое. Но у нее был более трезвый ум, она уже не обольщалась, понимая, что возможны неудачи. Когда она видела, как море наступает, как оно захлестывает землю волнами, она с сомнением переводила взгляд на игрушки, сооруженные Лазаром, на ряды свай, на миниатюрную дамбу и волнорезы. Теперь большая комната была вся завалена моделями.

Однажды девушка до ночи засиделась у окна. Вот уже два дня ее кузен твердил, что все сожжет, все разрушит; как-то вечером, за столом, он воскликнул, что сбежит в Австралию, ибо во Франции для него нет места. Она размышляла обо всем этом, когда прилив с силой обрушился на погруженный во мрак Бонвиль. Каждый удар волн заставлял ее вздрагивать, время от времени ей как будто слышались непрерывные, протяжные вопли несчастных, поглощаемых морем. Тогда борьба, в которую вступила ее скупость с добротой, стала нестерпимой. Она закрыла окно, не желая больше слушать, но ощущала отдаленные толчки и вздрагивала в своей постели. Почему не попытаться сделать невозможное? Какое значение имеют эти деньги, стоит ли жалеть их, если есть хоть малейшая надежда спасти деревню? Она уснула только под утро, думая о том, как обрадуется кузен: кончится его черная меланхолия, он найдет, быть может, свое истинное призвание, будет счастлив благодаря ей, будет обязан ей всем…

На другое утро, прежде чем спуститься вниз, она позвала Лазара и, улыбаясь, сказала:

– Знаешь, мне приснилось, что я одолжила тебе двенадцать тысяч франков.

Он рассердился и отказался наотрез.

– Значит, ты хочешь, чтобы я уехал и больше никогда не возвращался! Нет, довольно с меня и завода. Я сгораю от стыда, хотя и не говорю об этом тебе.

Однако через два часа он согласился, горячо и взволнованно пожимал ей руки. Это всего лишь ссуда, и ее деньги не подвергаются никакому риску; ведь департаментский совет будет наверняка голосовать за субсидию, когда им станет известно, что работы уже начаты. Вечером вызвали плотника из Арроманша. Начались обсуждения, прогулки вдоль берега, ожесточенные споры о смете. Все в доме просто ошалели.

Однако г-жа Шанто возмутилась, узнав, что Полина одолжила Лазару двенадцать тысяч франков. Изумленный Лазар ничего не понимал. Мать засыпала его странными доводами: разумеется, Полина время от времени ссужала нм небольшие суммы, но она еще, пожалуй, вообразит, что им без нее не обойтись; лучше было попросить отца Луизы, он открыл бы им кредит. Даже Луиза, за которой дают двести тысяч франков приданого, не так хвастает своим состоянием. Эта сумма, двести тысяч франков, буквально не сходила с уст г-жи Шанто. Казалось, остатки былого богатства Полины, которое растаяло в бюро и продолжает таять в комоде, вызывало в ней раздражение и презрение.

Шанто, подстрекаемый женой, тоже делал вид, что недоволен. Полина была очень огорчена этим; хотя она и давала деньги, но чувствовала, что ее любят меньше, чем прежде, ее окружала какая-то враждебность, растущая с каждым днем, причины которой девушка не могла понять. Доктор Казенов тоже ворчал, когда Полина для виду советовалась с ним, но он вынужден был говорить «да» по поводу всех сумм, одолженных ею, и крупных и мелких. Его роль попечителя оказалась иллюзорной – он чувствовал себя безоружным в этом доме, где его принимали как старого друга. В день, когда он узнал о двенадцати тысячах франков, доктор сложил с себя всякую ответственность.

– Дитя мое, – сказал он, отойдя с Полиной в сторону, – я не желаю больше быть вашим сообщником. Перестаньте советоваться со мной, разоряйтесь, если вам угодно… Вы прекрасно знаете, что я никогда не смогу противиться вашим просьбам, но, право же, потом я страдаю и совесть моя не чиста… Я предпочитаю лучше не знать то, чего не одобряю.

Глубоко растроганная, Полина поглядела на него. Затем, помедлив, сказала:

– Благодарю вас, мой добрый доктор. Но, не правда ли, самое важное, что я счастлива? Все остальное не имеет значения.

Он схватил ее руки и по-отцовски сжал их, одолеваемый грустными мыслями.

– Да, если только вы счастливы… Знаете, несчастье тоже подчас покупается дорогой ценой.

Разумеется, в пылу сражения с морем Лазар совсем забросил музыку. Рояль покрылся слоем пыли, партитура великой симфонии покоилась в глубине ящика, и то лишь благодаря Полине, которая заботливо собрала страницы, валявшиеся повсюду, даже под креслами. К тому же отдельные части симфонии уже не удовлетворяли Лазара, так, например, он считал, что сладостная, дивная мелодия небытия в финале, написанная в банальном ритме вальса, звучала бы лучше в темпе замедленного марша. Однажды вечером он заявил, что все переделает заново, когда у него будет время. И вспыхнувшая в нем страсть, волнение от постоянной близости молодой девушки – все это прошло вместе с творческой лихорадкой. Ему казалось, что и великий шедевр, и пылкую страсть он может отложить до лучших времен, отдалить или приблизить в зависимости от желания. Снова Лазар обращался с кузиной, как со старым приятелем, как с законной женой, которая отдастся ему, лишь только он раскроет объятия. С апреля они уже перестали жить в такой интимной близости, ветер остудил жар их ланит. Большая комната опустела, оба носились по скалистому берегу Бонвиля, изучая места, где должны быть установлены свайные заграждения и волнорезы. Зачастую они бродили босиком в холодной воде, возвращались усталые, умиротворенные и чистые, как в дни далекого детства. Когда Полина, чтобы подразнить его, играла знаменитый «Марш Смерти», Лазар восклицал:

– Перестань!.. Вот чепуха!

В тот вечер, когда пришел плотник, у Шанто начался приступ подагры. Теперь припадки повторялись почти каждый месяц. Казалось, салицилка, вначале помогавшая больному, только ухудшила его состояние. Поэтому Полина в течение двух недель была прикована к постели дяди. Лазар, продолжавший обследовать морской берег, стал брать с собой Луизу, чтобы увести ее подальше от больного, чьи крики пугали ее. Она занимала комнату для гостей, как раз над спальней Шанто, и, чтобы уснуть, ей приходилось затыкать уши и зарываться головой в подушку. Выйдя из дому, она снова улыбалась, приходила в восторг от прогулки, забывая о несчастном, который вопил от боли.

То были прелестные две недели. Вначале молодой человек с удивлением рассматривал свою новую спутницу. Она была так непохожа на ту, другую, – она вскрикивала, когда краб касался ее туфельки, до ужаса боялась воды и уверяла, что утонет, когда приходилось перепрыгнуть через лужу. Галька причиняла боль ее маленьким ножкам, она не выпускала из рук зонтика и носила перчатки до локтей, боясь открыть солнцу свою нежную кожу. Когда прошло изумление, Лазар стал поддаваться чарам этой пугливой, грациозной, беспомощной девушки, которая каждую минуту готова была просить у него защиты. От нее пахло не только свежим воздухом, она опьяняла его нежным ароматом гелиотропа; словом, это уже не мальчишка шел, подпрыгивая, рядом с ним, а настоящая женщина, и когда порыв ветра поднимал ее юбку и он мельком видел ее ножку в ажурном чулке, кровь бурлила в его жилах. Однако она была не так красива, как Полина, старше и уже чуть поблекла, но в ней было очарование кошечки, ее хрупкое, гибкое тело влекло его, все ее кокетливое существо сулило блаженство. Лазар как будто открыл ее внезапно, он не узнавал прежнюю худенькую девочку-подростка. Неужели годы, проведенные в пансионе, превратили ее в эту пленительную девушку, которая только и мечтает о мужчине, затаив в глубине своих прозрачных глаз ложь, привитую воспитанием? Мало-помалу он начал ощущать к ней влечение, болезненную страсть, прежняя детская привязанность перешла в утонченную чувственность.

Когда Полина получила наконец возможность покинуть комнату дяди и снова стала сопровождать Лазара, она сразу же почувствовала, что между Лазаром и Луизой установились новые отношения: они переглядывались, смеялись, а она оставалась в стороне. Она пыталась понять, что их так развеселило, и ей было не до смеха. Первые дни Полина смотрела на них по-матерински, как на молодых сумасбродов, которые хохочут по пустякам. Но вскоре она стала печальной, казалось, каждая прогулка тяготит ее. Впрочем, у нее не вырвалось ни единой жалобы, она только говорила, что ее мучают мигрени, но, когда кузен советовал ей остаться дома, Полина сердилась и не отходила от него ни на шаг. Однажды ночью, часов около двух, – Лазар еще не ложился, так как заканчивал какой-то чертеж, – ему почудились чьи-то шаги, он распахнул дверь и к своему изумлению увидел Полину, которая стояла впотьмах, облокотившись на перила, в одной нижней юбке и прислушивалась к шуму во втором этаже. Девушка уверяла, что внизу кто-то стонет. Но от этой лжи она вся зарделась, Лазар, поняв, что она лжет, тоже покраснел и смутился.

С той поры, хотя они не вступали в объяснения, между ними возник холодок. Он отворачивался, считая ее чудачкой, которая дуется из-за пустяков; она же становилась все мрачнее и мрачнее и ни на минуту не оставляла Лазара наедине с Луизой, следя за каждым их движением, а по вечерам изнемогала от отчаяния в своей комнате, вспоминая, как те двое шептались, возвращаясь с моря.

Между тем работы подвигались. Артель плотников, обшив толстыми досками ряды свай, заканчивала установку первого волнореза. Впрочем, это был только опыт, и плотники торопились, предвидя большой прилив; если деревянные балки устоят, то систему заграждения можно будет усовершенствовать. На беду, погода была ужасная. Дождь лил не переставая, и все обитатели Бонвиля промокли насквозь, наблюдая за тем, как вбивают сваи при помощи трамбовки. Наконец, в то утро, когда ожидали большого прилива, море потемнело от черного, как чернила, неба, с восьми часов дождь еще усилился, горизонт потонул в густом ледяном тумане. Это было досадно, так как Шанто собирались всей семьей отправиться на берег, чтобы видеть, как доски и сваи победоносно выдержат натиск волн.

Госпожа Шанто решила остаться с мужем, который был еще очень болен. Полину тоже убеждали остаться, так как уже с неделю у нее побаливало горло; она немного охрипла, а по вечерам ее лихорадило. Но она не вняла разумным советам, ей непременно хотелось пойти к морю, раз Лазар и Луиза собрались туда. Луиза, с виду такая хрупкая, в любую минуту готовая упасть в обморок, в сущности, обладала удивительной выносливостью, когда предстояло какое-нибудь развлечение.

Итак, после завтрака все трое решили отправиться на берег. Сильный ветер разогнал тучи, и молодые люди торжествующим смехом приветствовали эту нечаянную радость. На небе появились огромные голубые просветы, лишь кое-где мелькали черные лохмотья туч. Девушки заупрямились и взяли только зонтики от солнца. Один Лазар захватил дождевой зонт. Ведь он отвечает за их здоровье, он найдет для них какое-нибудь убежище, если снова начнется ливень.

Полина и Луиза шли впереди. Но когда они стали спускаться по мокрому крутому склону, ведущему в Бонвиль, Луиза вдруг оступилась; Лазар тотчас же подбежал и предложил ей руку. Полине пришлось идти сзади. Веселость ее сразу угасла; подозрительно глядя на них, она заметила, что локоть кузена нежно касается талии Луизы. Полина видела только это, все остальное исчезло, и берег, где рыбаки, ухмыляясь, ждали их прихода, и вздувшееся море, и волнорез, уже покрытый белой пеной. А на горизонте все разрасталась темная полоса налетающего шквала.

– Черт возьми! – тихо сказал молодой человек, оборачиваясь. – Пожалуй, вымокнем… Но пока дождя нет, мы успеем посмотреть, а потом укроемся напротив, в доме Утларов.

Прилив двигался против ветра, с раздражающей медлительностью. Разумеется, из-за этого он будет не таким сильным, как думали, но никто не уходил с берега. Волнорез, уже наполовину покрытый водой, действовал отлично, рассекая волны; срезанные гребни с шипением разбивались у самых ног зрителей. Но истинным триумфом было стойкое сопротивление свай. После каждого налетающего вала, несущего гальку из открытого моря, слышно было, как она падает и собирается в кучу по ту сторону заграждения, словно вдруг опрокинули целый воз камней. Эта растущая стена свидетельствовала об успехе, то было осуществление задуманного барьера.

– Я вам говорил! – кричал Лазар. – Теперь можете не бояться. Плевать вам на него!

Стоявший рядом Пруан, который уже три дня напролет пил, только качал головой, бормоча:

– Поглядим, что будет, когда ветер подует с моря.

Остальные рыбаки молчали. Но по кривым усмешкам Кюша и Утлара было видно, что они не очень-то доверяют всем этим ухищрениям. И потом им не хотелось, чтобы какой-то щуплый барчук одержал победу над морем, хотя оно и разоряло их. Ничего, они еще посмеются над этим сопляком, когда море снесет его бревна, как соломинки. Правда, и деревня может пострадать, но все-таки это будет здорово.

Вдруг разразился ливень. Крупные капли падали из свинцовой тучи, которая заволокла почти все небо.

– Не беда, постоим еще минутку, – восторженно, повторял Лазар. – Глядите, глядите, ни одна свая не шелохнется!

Он раскрыл зонт над головой Луизы. А она с видом озябшей голубки все ближе прижималась к нему. Забытая Полина не отрываясь смотрела на них, и в ней нарастала волна бешенства, словно она чувствовала их трепетные прикосновения. Лило как из ведра. Вдруг Лазар обернулся.

– Ты с ума сошла! Раскрой хотя бы свой зонтик, – крикнул он.

Полина стояла как вкопанная, застывая под этим ливнем, казалось даже не замечая его. Она ответила хриплым голосом:

– Оставь меня в покое, мне хорошо.

– О, Лазар, прошу вас, – с беспокойством лепетала Луиза, – заставьте ее подойти… Мы уместимся втроем…

Но Полиной овладело дикое упрямство, и она даже не снизошла до ответа. Ей хорошо, зачем они пристают. Лазар, видя, что уговаривать ее бесполезно, снова прикрикнул:

– Это наконец глупо, бежим к Утларам!

Она резко заявила:

– Бегите куда вам угодно… Раз мы пришли, я хочу смотреть.

Рыбаки разбежались. Полина неподвижно стояла под ливнем и глядела на сваи, уже скрывшиеся под волнами. Казалось, она целиком поглощена этим зрелищем, хотя в водяной пыли, в сером, пронизанном дождем тумане, поднявшемся с моря, ничего нельзя было разобрать. С платья Полины текли ручьи, на плечах и на руках прилипшая материя выделялась большими черными пятнами. Только когда западный ветер разогнал тучи, девушка согласилась уйти.

Все трое возвращались домой молча. От дяди и тети скрыли случившееся. Полина тут же пошла переодеться, а Лазар тем временем рассказывал о том, что опыт прошел блестяще. Вечером, за столом, Полину начало лихорадить, но, хотя было видно, как ей трудно глотать, она заявила, что у нее ничего не болит. Она даже грубо ответила Луизе, которая то и дело с нежностью и беспокойством справлялась о ее самочувствии.