Текст книги "Такая разная Блу (ЛП)"
Автор книги: Эми Хармон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
«Однажды давным-давно… жил-был маленький дрозд, невольно выпавший из гнезда… выброшенный. Маленького птенца нашел ястреб. Пожалев дрозда, он взял его в свое гнездо, где учил кроху летать. Но однажды ястреб не вернулся домой, и птенец вновь оказался один. Невольно. И все, что ему оставалось, это улететь. Но когда птенец взобрался на край гнезда, то понял, что его крылышки слишком малы и слабы. А небо, напротив, такое большое и необъятное. И такое недостижимое. Дрозд почувствовал себя запертым в ловушке. Он мог улететь, но куда ему держать путь?
Он был напуган, потому что он знал, что не является ястребом. Он не был прекрасным лебедем. И не был величественным орлом. Он был просто дроздом.
Он спрятался в гнезде, закрыв крыльями черную головку и молясь о спасении. Но никто не пришел. Дрозд знал, что он мал и слаб, но у него не было иного выбора. Он должен был попытаться. Должен был улететь и никогда не оглядываться назад. Тяжело дыша, маленький дрозд расправил крылья и взмыл в широкое голубое небо. С минуту он летел свободно, набирая высоту, но затем дрозд посмотрел вниз. Дрозд запаниковал, упал на землю и прокатился по ней колесом».
Внизу я нарисовала крохотную птичку, что, расправляя крылья, вылетает из гнезда, а затем оглушительно падает. Однажды я видела, как из гнезда возле нашего общежития выпало яйцо. В скорлупе лежал почти сформировавшийся птенец.
Я отбросила ручку в сторону и, тяжело дыша, встала из-за стола, чувствуя, что вот-вот упаду и разлечусь на тысячи маленьких Блу. Схватив сумку, я выбежала прочь. Я слышала, как Уилсон зовет меня и просит подождать. Но я бежала к выходу, не оглядываясь. Я не могла улететь. Я потерпела неудачу. История про дрозда уже не была обо мне. Она была о ком-то внутри меня.
***
Я была в центре планирования беременности и раньше. Там я получала таблетки, хотя последняя партия была явно провальной. Я изучила все возможные причины, по которым противозачаточные могли не подействовать. Может быть, это случилось из-за антибиотиков, которые я принимала в Рождество, или я просто-напросто пропустила один день приема. В общем, в чем бы ни была причина, но тест все еще был положительным, а месячных все еще не было.
Я позвонила в центр за день до этого и назначила встречу после школы. Скорость, с которой я вылетела из класса, помогла мне сэкономить время. Леди на ресепшне была весьма равнодушна. Я заполнила анкету, ответила на несколько вопросов, села на металлический стул и стала просматривать журнал, где были собраны красивейшие женщины мира. Я подумала, приходилось ли хоть одной из них обращаться в центры планирования беременности? Их лица взирали на меня с глянцевых страниц, расцветая всей своей красотой. Я же чувствовала себя маленькой, продрогшей и уродливой, словно мокрая птица. Довольно о птицах! Я откинулась на спинку и перевернула страницу.
Я задумалась над тем, обращалась ли моя мама в подобный центр, когда была беременна мной. Но мысль оборвалась. Я родилась в начале девяностых. Ведь не так много изменилось за последние двадцать лет? Для нее было бы так же просто сделать аборт, как и для меня. Так почему же она не сделала этого? Я знала, что беременность только мешала ей. Она определенно не хотела меня. Может быть, она просто не знала обо мне, а потом было уже поздно? Или с помощью меня она хотела вернуть своего парня, чтобы он любил ее и заботился о ней? Как знать? Но я была почти уверена, что это не так.
– Блу? – Мое имя прозвучало с вопросительной интонацией, как всегда бывало, когда кто-то читал его впервые. Я взяла сумку и направилась к медсестре, которая ждала меня у дверей. Даже не дождавшись, когда дверь закроется, она сообщила мне, что им необходим образец моей мочи и всучила мне стаканчик.
– Когда закончите, напишите свое имя на ярлычке, приклейте его на образец и отдайте мне. Мы проверим ее на предмет беременности и наличия половых инфекций. Результаты теста на беременность будут сегодня, а анализы придется подождать. – Она отвела меня в туалет и дождалась, пока я закрою дверь. Я взглянула на ярлык, который полагалось приклеить к моему образцу. В нем имелась графа для имени, времени, температуры и даты, которые я должна была заполнить перед тем, как отдать ее на экспертизу. В голове всплыли слова Уилсона о лейблах:
«И если вам не нравится ваше будущее, то от какого из ярлыков вам стоит отказаться?»
Я поставлю свое имя на стакане с мочой. Они сообщат мне, что я беременна. Затем они выдадут мне направление на аборт, потому что, собственно, за этим я и пришла. Метафорически я могла бы разорвать ярлык «беременна», скомкать его и выбросить. И это будет правдой недолго. Я могу изменить направление движения. Отказаться от ярлыка. Так же, как моя мать отказалась от меня.
Я закатила глаза, ругая себя за излишнюю эмоциональность, и тут же приступила к действию. Это не одно и то же. Отказаться от ребенка или отказаться от беременности. Я убеждала себя в том, что эти вещи даже сравнивать нельзя. Я поспешила получить образец, накарябала свое имя на ярлыке и прилепила его к теплому стаканчику, подумав, что мне, вероятно, стоило бы выпить больше воды, и смущаясь от мысли, что медсестра может подумать о том же.
***
– Поздравляю!
Тест на беременность не занял много времени. Я бы не удивилась, узнав, что они использовали тот же тест, что и я десять раз дома.
– Поздравляете?
– Да, поздравляю. Вы беременны. Поздравляю, – сказала медсестра невозмутимо.
Я не знала, что ответить. «Поздравляю» было не совсем подходящим словом ввиду того, что, записываясь на встречу, я просила проконсультировать меня насчет аборта. Однако я не услышала в ее словах насмешки. Очевидно, это была стандартная фраза.
– У меня отмечено, что вы говорили с… – она взглянула в свои записи, – Шейлой о возможных вариантах.
Шейла была той, с кем я говорила по телефону, когда записывалась. Она показалась мне милой. И я была рада с кем-то об этом поговорить. Я надеялась, что меня определят к ней. Потому что эта медсестра была слишком суха со мной. Мне необходимо было подумать.
– А Шейла здесь?
– Э-э-э… нет, – ответила медсестра, немного озадаченная моим вопросом. Затем она вздохнула. – Вам необходимо выбрать день для вашей процедуры, если вы действительно решились на это.
– Можно мне забрать свою мочу? – перебила я, отчаянно желая уйти.
– Ч-что?
– Мне просто нужно, то есть… я не хочу, чтобы на моих анализах стояло это имя.
Медсестра уставилась на меня, как на сумасшедшую. Затем она постаралась успокоить меня.
– Все абсолютно конфиденциально. Вы же понимаете?
– Пожалуйста, дайте мне мой образец.
Сестра открыла передо мной дверь и заскользила глазами по полкам, словно ища то, что могло бы меня оглушить.
– И это не абсолютная конфиденциальность. – Я вошла в маленькую комнатку, вознамерившись найти свой образец. Я внезапно почувствовала, как моя жизнь сужается до размеров ярлыка и до моего имени на стаканчике с мочой. Я перешла через Рубикон. Это был он. И ярлык был единственной вещью, о которой я могла думать.
Медсестра, казалось, была шокирована, но не стала мне препятствовать. Когда она отдавала мне мой образец, ее руки дрожали. Я схватила его и бросилась бежать, словно вор из супермаркета, надеясь, что никто не опознает меня, хотя и зная, что мое бегство не останется незамеченным и что моя проблема в десять раз хуже. Я чувствовала, как внутри меня вырабатывается адреналин от мысли о том решении, которое я приняла. Меня подгоняла сила, которая наполняла меня жизнью или спасала ее, в зависимости от того, как посмотреть на ситуацию. Я все еще прижимала к груди свой стаканчик с мочой. Сев в пикап, я уставилась на имя, выведенное на ярлыке.
Имя: Блу Ичхоук. Дата: 12 Марта 2012. Время: 17:30. За окнами моей машины уже стемнело. Зимой солнце в Вегасе садится около пяти, поэтому сейчас вокруг царила беспроглядная тьма. Я вновь взглянула на свое имя и вспомнила слова Шерил, сказанные в тот ужасный день, когда утонуть для меня было лучше, чем жить без Джимми.
«Он даже не знал твоего имени. Ты просто все время повторяла Блу, Блу, Блу. Так он и назвал тебя. И думаю, недалеко ушел от истины».
Блу Ичхоук – не мое имя. Не мое настоящее имя. Может быть, меня звали Бриттани или Джессика, или Хизер. А может быть, Эшли или Кейт, или Крисси, прости Господи. Я – никто, а ты кто? Поэма точно насмехалась надо мной. Неожиданно я поняла, что у меня будет ребенок, который может даже не узнать имя своей матери. Цепь продолжилась. Я отклеила ярлык от стаканчика и прикрепила его себе на футболку, лишь для того, чтобы прояснить для самой себя, кто я. Затем, я выбросила стаканчик в окно и попросила Карму простить меня, хоть и знала, что это бесполезно, так как скоро вселенная попросит возмездия естественным путем через дерьмо и рвоту.
Глава 13
Свет
Я обнаружила себя стоящей у дома Уилсона. В стороне лежала груда строительного мусора, а крыша выглядела так, словно ее недавно отремонтировали. Во всех окнах горел свет, а широкие ступени лестницы освещались мягкими лучами латунного фонаря у двери. Я вышла из машины, не понимая, какого черта я вообще здесь делаю, но при этом испытывая жуткое желание поговорить с кем-то. Для успокоения души. И, честно говоря, я не знала, куда мне еще податься. Конечно, Мейсон мог бы поговорить со мной, но эта идея не нравилась мне самой.
На двери около таблички с надписью «Памберли» висел домофон. Абсолютно новый домофон. Я нажала на кнопку, прислушиваясь, раздастся ли какой-нибудь звонок по ту сторону двери. Затем я нажала на кнопку снова, и сквозь динамики прорвался голос Уилсона, напоминающий забавный голос какого-нибудь английского дворецкого. Это настолько подходило дому, что будь я в другом настроении, то непременно рассмеялась бы.
– Это Блу Ичхоук… могу я поговорить с вами… всего минуту… пожалуйста? Я не буду входить. Просто постою тут… на крыльце.
– Блу? Ты в порядке? Что произошло в школе? – волнение в его голосе не мог скрыть даже домофон, и я закусила губу, сдерживая рыдания. Я заставила себя встряхнуться. Я не буду плакать.
– Я в норме. Мне просто нужно… поговорить с кем-нибудь.
– Я сейчас спущусь.
Я опустилась на ступеньку, размышляя над тем, что сказать. Я не стану говорить ему о своей беременности, это факт. Но тогда зачем я здесь? Рыдания снова подступили к горлу, и я застонала, желая избавиться от боли, не впадая в исступление, как в тот вечер два месяца назад, когда я слушала, как Уилсон играет на виолончели, а потом мы брели с ним по ночному шоссе.
Дверь за моей спиной открылась, и Уилсон плюхнулся возле меня. На нем снова были те же джинсы и футболка, хоть я и горячо желала, чтобы он был одет во что-то другое. На ногах не было ничего, и я внезапно отвернулась, поддавшись отчаянию. Мне нужен был кто-то взрослый – какой-то авторитет, – который бы защитил меня и сказал, что все будет хорошо. Уилсон же в своих джинсах и с босыми ногами выглядел как еще один ребенок, так же не знающий ответов на вопросы. Словно Мейсон или Колби, или любой другой парень, который бы не знал, что делать, окажись он в моей ситуации. Я подумала, что его ноги, должно быть, мерзнут и что мне стоит перейти к делу.
– Помните, вы рассказывали о том, как Юлий Цезарь переходил через Рубикон?
Уилсон поднял руку и взял меня за подбородок, разворачивая к себе лицом. Мои руки остались лежать на коленях.
– Блу?
– Нет, я не измочалена и не «опанталонена», что бы это ни значило.
– Быть измочаленным значит сильно устать, а второе слово вообще не из этой области, но спасибо, что попыталась изъясниться по-английски, – сухо сказал Уилсон. Я подумала, что мне стоит уточнить значение второго слова.
– Итак, Юлий Цезарь, значит? То есть тебе нужно поговорить с кем-то о нем?
– Вы говорили, что когда он решил перейти Рубикон, он знал, что обратной дороги у него нет, так? – продолжала я.
– Так.
– А что, если вы перешли через Рубикон, но не поняли, что это он? Что тогда?
– Полагаю, мы говорим гипотетически?
– Да! Я запуталась! Я не могу ничего исправить, не могу вернуться, у меня нет ни малейшего понятия, что делать, черт меня подери! – Истерика снова подала признаки жизни, и я спрятала лицо в ладонях, приводя чувства в порядок.
– Ох, Блу? Все ведь не так плохо, верно?
Я ничего не ответила, потому что тогда мне пришлось бы рассказать ему, насколько плохо обстояли дела на самом деле.
– Никто не умер. – «Пока». Я отогнала от себя чувство вины. – Закон не нарушен. У меня не выросли усы, я не умираю от рака мозга, не собираюсь оглохнуть или ослепнуть, так что, да, пожалуй, все не так уж плохо.
Уилсон мягко отбросил прядь волос с моих глаз.
– Ты расскажешь мне, что случилось?
Я сглотнула, борясь с сомнениями.
– Я пыталась измениться, Уилсон. Помните ночь, когда мы говорили об искуплении? Ту самую ночь, когда не завелась моя машина, и мы были спасены Ларри и Карли? (прим. переводчика – Персонажи игры «Ходячие мертвецы»).
Уилсон усмехнулся и кивнул, заправляя волосы мне за ухо. Я постаралась унять дрожь в момент, когда его пальцы коснулись моей кожи. Он пытался успокоить меня, и я охотно позволяла ему делать это, мечтая положить голову на его плечо и почувствовать себя безмятежно. Он отвел руку, ожидая, когда я продолжу.
– В ту ночь… что-то произошло со мной. Что-то, чего я никогда не чувствовала раньше. Я была убита горем и болью, пожирающими меня изнутри. И я молилась. Я умоляла о любви, хотя совершенно не представляла, что это такое. Я жаждала быть любимой и любовь… как будто проходила сквозь меня. Не требовалось никаких признаний, никаких ультиматумов и никаких доказательств. Она была безусловной. Мне стоило только попросить. И я просила любви, меняясь под ее воздействием. И в этот момент я исцелилась. – Я взглянула на преподавателя, надеясь, что он поймет меня. Казалось, мои слова полностью поглотили его, и я почувствовала, что могу продолжать.
– Не поймите меня неправильно. Я не стала идеальной. И мои испытания не обратились в прах. Слабость не превратилась в силу, и напряжение не сошло не нет. И боль ничуть не утихла, но я… все равно чувствовала, что исцеляюсь. – Слова так и лились из меня, озвучивая мысли, которые за этот вечер я успела прокрутить в голове сотни раз. – Казалось, будто раны на моем сердце затягиваются, а камни падают с души, я ощущала себя цельной, понимаете?
Уилсон смотрел на меня, чуть приоткрыв рот. Он встряхнул головой и потер спину так, словно не знал, что ответить. Мне было интересно, придал ли он какой-то смысл моим словам или снова начнет настаивать на том, что я измотана.
– Это, должно быть, самая прекрасная вещь, которую я когда-либо слышал.
Настал мой черед впериться в него взглядом. Он смотрел мне прямо в глаза, пока я не отвернулась, смущенная удовольствием, отраженным в его взгляде. Через минуту Уилсон заговорил снова.
– Итак, ты испытала все эти чудесные эмоции. Ты назвала их искуплением. Очевидно, ты поняла, насколько они приятны, и теперь ты уверена, что совершила нечто настолько гнусное, что не сможешь быть прощена вновь?
Я не думала об этом с этой стороны.
– Это не так… точнее, не совсем так. Полагаю, я думала, что мне удалось отойти от себя прежней. А теперь я вижу, что не могу сбежать от прошлых ошибок.
– И даже искупление не смогло уберечь тебя от последствий?
– Нет. Не смогло, – прошептала я. Все верно. Искупление не уберегло меня от последствий. Я чувствовала себя так, словно меня предали. Мне казалось, будто поток любви, в который я попала в ту ночь, исчез, так и не дав мне шанса понять, достойна ли я этого.
– И что теперь?
– Это как раз то, почему я здесь, Уилсон. Я не знаю, что теперь.
– А я не смогу помочь тебе советом, пока не узнаю, о какой проблеме идет речь, – вежливо заметил тот.
Когда я отрицательно покачала головой, он вздохнул и устремил взгляд на ночную улицу. Наши мысли вертелись вокруг нужных слов, да только сказать было нечего.
– Иногда нет никакого спасения, – заключила я, смотря прямо перед собой. Я все еще не знала, как поступить. Но надеялась, что решение придет. Само.
Уилсон подпер рукой подбородок и задумчиво посмотрел на меня.
– Когда погиб мой отец, я был потерян. Больше всего на свете я жалел о наших отношениях, но не имел возможности ничего исправить. Я присоединился к корпусу мира только потому, что папа сказал мне, что я не должен терять времени, и в течение двух лет надрывал задницу, живя почти в примитивных условиях. Долгое время мне хотелось сбежать из Африки. Мне хотелось вернуться домой и жить под опекой матери. Но затем Африка спасла меня. Я узнал о себе очень многое. Я вырос и понял, чем хочу заниматься в жизни. Так что порой вещи, от которых мы хотим убежать, спасают нас.
– Может быть.
– С тобой все будет в порядке, Блу?
Я взглянула на него и постаралась улыбнуться. Он был так серьезен. Мне стало любопытно, был ли он таким, пока его отец был жив. Он был одним из тех, кого Беверли называла благопристойными людьми. Постаревшим в душе раньше времени.
– Спасибо, что поговорили со мной. С Шерил душевных бесед не получается.
– А ты обращалась к Мейсону и Колби? Кажется, у них здорово получается решать мировые проблемы.
Я прыснула со смеху, чувствуя облегчение в груди.
– Я заставил ее рассмеяться. Да я просто красавчик!
– Да, Уилсон, вы красавчик. Чуть больший, чем Блу Ичхоук, и мы оба знаем об этом.
Историк согласился, приняв мои слова за шутку. Затем он встал и помог мне подняться. Потом Уилсон проводил меня до грузовика, усадил внутрь и ущипнул за щеку, словно мне было пять, а ему двадцать пять.
– Шесть недель, Ичхоук, и мир ваш.
Я лишь пожала плечами, ощущая на них вес этого мира отчетливее, чем когда-либо прежде.
***
Выпускной был назначен на конец мая и должен был пройти на футбольном поле. А это значило, что на улице будет относительно сносная температура, а на трибунах – куча друзей и родственников. Я сказала «относительно», хотя на самом деле в 10 утра температура достигала отметки в 33 градуса по Цельсию. Я ужасно нервничала, и жара не прибавляла мне уверенности. Мне хотелось надеть свою шапочку и мантию, получить диплом и показать средний палец всем тем, кто не верил, что я продержусь в школе дольше двух лет. И я бы сделала это. С трудом, но сделала бы. Но к сожалению, я влетела в туалет за минуту до того, как мы должны были выстраиваться в ряд на футбольном поле. Меня стошнило тем немногим, что было в желудке, после чего я старалась восстановить дыхание в перерывах между спазмами, скручивающих его то так, то сяк.
Взяв себя в руки и прополоскав рот, я залезла в сумку в поисках крекеров, которые с недавних пор начала повсюду носить с собой. Я была уже почти на четвертом месяце. Разве утренняя тошнота не должна прекратиться к этому времени? Я съела крекер, запила его водой из-под крана (стараясь не думать, сколько в ней содержится хлора) и поправила макияж, так как из-за моих «излияний» подводка потекла, оставив под глазами жирные черные следы. Затем я освежила блеск на губах, нацепила свою обычную усмешку и вернулась в кафетерий, где должны были быть мои одноклассники, но их там уже не было, поскольку все вышли на поле. Я села за один из столиков, размышляя над тем, отчего у меня такая отстойная жизнь. В горле стоял ком, отдающийся болью в сердце. Я не могла выйти туда теперь. И это сбивало меня с толку.
– Блу?
Я вздрогнула от неожиданности и подняла голову.
Мистер Уилсон стоял в 10 футах от меня, держа руку на выключателе возле двери, рядом с которой я сидела. Он был одет как прежде: в рубашку в тонкую полоску и брюки. Лишь только галстук на этот раз он оставил дома. Все преподаватели принимали активное участие в церемонии, будь то раздача шапочек и мантий, встреча родителей и учеников или проверка опоздавших. И похоже, что Уилсону доверили последнее. Я выпрямилась и уставилась на него, раздосадованная тем, что он вновь застал меня в расстроенных чувствах.
– Ты… в порядке? Ты пропустила выход. Все уже на поле.
– Не поверите, я вроде как догадалась. – Ком в горле увеличился вдвое, и я пренебрежительно отвернулась от Уилсона. Вскочив с места, я сорвала с себя шапочку и швырнула ее на стол. Затем я начала стягивать с себя мантию, открывая взору преподавателя розовые шорты и белую футболку, в которые была одета. Вообще-то предполагалось, что девушки должны быть в платьях, но кто бы стал обращать на это внимание?
– Постой, – окликнул меня Уилсон. – Еще не поздно. Ты все еще можешь выйти туда.
Я остановилась слишком резко, и комната закружилась перед глазами. О, нет, только не это! К горлу подступила рвота, и я поняла, что на этот раз не успею добежать до туалета. Схватив одежду, я бросилась к мусорному ведру, готовая выпустить наружу воду с крекерами, которые оказались во мне всего несколько минут назад. Я почувствовала, как Уилсон убирает волосы с моего лица и ощутила непреодолимое желание оттолкнуть его от себя, но в этот момент у меня были дела поважнее. Содержимое моего желудка вновь оказалось снаружи, и я пожалела, что не могу удалить рот со своего лица. Буквально через секунду передо мной появился аккуратно сложенный кусок чисткой ткани. Я с благодарностью приняла его от Уилсона. Это был второй раз, когда он предлагает мне свой платок. Первый я, кстати, так и не вернула. Я выстирала и погладила его как смогла, но от ткани все равно пахло сигаретным дымом, и мне было бы крайне неловко возвращать платок в таком виде. Я выпрямилась, и Уилсон отпустил мои волосы.
Он отошел, но тут же вернулся, держа в руке бумажный стаканчик с холодной водой.
– Комплимент от учителя.
Я сделала глоток, но, как и до этого, желудок отказывался что-либо принимать.
– Если ты в состоянии, можешь снова надеть мантию и шапочку и выйти на поле. Ты пока не пропустила ничего важного.
– Ха! Вот еще! Ни одна сила теперь меня туда не затащит!
– Я пойду вместе с тобой. Вот так-то! Уверяю, что, как только ты окажешься там, смущение пройдет, и ты не пожалеешь, что вышла.
Я с тоской посмотрела на мантию с шапочкой. Уилсон заметил это и решил надавить на гордость:
– Ну, брось. Ты же любишь эффектные выходы, помнишь?
Я слабо улыбнулась, но улыбка тут же исчезла с моего лица, когда я поняла, что, вероятнее всего, не смогу удержаться от того, чтобы не сорваться и не броситься в уборную прямо посреди церемонии.
– Я не могу.
– Нет, можешь, – Уилсон взял мантию с шапочкой и протянул их мне с обнадеживающим взглядом на лице. В эту минуту он выглядел как пес в ожидании прогулки: глаза распахнуты, рот приоткрыт.
– Я не могу, – повторила я с нажимом.
– Но ты должна это сделать, – в тон мне ответил он. – Я понимаю, ты чувствуешь себя неустойчиво.
– Я не чувствую себя «неустойчиво», что бы это ни значило! Я беременна, – прошептала я, предупреждая его следующую реплику.
Лицо Уилсона вытянулось так, словно я только что оскорбила при нем принца Уильяма. К горлу снова подступил ком, а глаза заслезились, поэтому мне пришлось сощуриться и стиснуть зубы.
– Ясно. – Его руки, в которых он все еще держал мантию с шапочкой безвольно повисли вдоль туловища. На лице застыло странное выражение, как будто он складывал в уме части одной мозаики, челюсти стиснуты, а взгляд устремлен прямо на меня. Мне захотелось уйти, но гордость заставляла меня быть твердой и воинственной.
Я взяла вещи из его рук и отвернулась, внезапно почувствовав стыд за свои шорты и тонкую футболку, словно они подчеркивали унизительность моего положения еще больше. Никогда еще я не чувствовала такого отчаянья, как теперь, и не было во мне желания сильнее, чем уйти прочь от Дарси Уилсона – единственного учителя и единственного человека, знающего о том, в какое дерьмо я вляпалась. Он стал мне другом, и в эту минуту я чувствовала, что разочаровала его. Я стала уходить, но его голос остановил меня:
– Я не пошел на похороны отца.
Я резко развернулась, не веря своим ушам.
– Ч-что?
– Я не пошел на похороны своего отца, – повторил он, подходя ближе и останавливаясь напротив меня.
– Почему?
Уилсон пожал плечами и покачал головой.
– Я думал, что повинен в его смерти. В ночь, когда его не стало, мы крупно поругались, и я убежал из дома. Я не хотел поступать в медицинский колледж, и моему отцу это не понравилось. Это был единственный раз, когда я пошел против его воли. Позже той же ночью у отца случился сердечный приступ на автомобильной стоянке возле больницы. Его не успели спасти. И естественно я чувствовал себя виновным в его смерти. Мне было так плохо, что я не пошел на похороны, – Уилсон закончил говорить и взглянул на свои руки, словно хотел найти там ответы на все вопросы. – Моя мать умоляла меня пойти. Она говорила, что если я не сделаю этого, то буду жалеть об этом до конца своей жизни. И она была права.
Я тоже взглянула на свои руки, полностью понимая то, о чем он хотел сказать.
– Иногда мы не можем повернуть время вспять, Блу. Не думаю, что тебе хотелось бы всю жизнь жалеть о вещах, которые ты должна была сделать, но не сделала, испугавшись.
– Но это просто глупая церемония, – возразила я.
– Нет. Это намного больше, чем просто глупая церемония, потому что она важна для тебя. Ты заслужила ее, и никто не вправе отобрать у тебя эту возможность. Конечно, путь был нелегким не только для тебя, но именно ты заслуживаешь этой церемонии, больше остальных. – Уилсон жестом указал в направлении футбольного поля за стенами кафетерия.
– Никто не будет скучать по мне. Никто даже не пришел посмотреть, как я буду выходить на сцену.
– У тебя есть я. Я буду аплодировать и выкрикивать твое имя.
– Если вы это сделаете, я надеру вам задницу, – хохотнула я.
Уилсон покатился со смеху.
– Узнаю мою Блу, – затем он указал на мою мантию с шапочкой. – Вперед!
Что ж, в конце концов это и впрямь была моя церемония вручения. Впрочем, по школе я скучать не буду. Я вышла на поле вместе с Уилсоном. Сдержано и неторопливо я прошествовала к своему месту, не обращая ни на кого внимания, хоть одноклассники и провожали меня взглядами. Уилсон занял место на преподавательском ряду и во время моего выхода на сцену, как и обещал, аплодировал и выкрикивал мое имя. Вынуждена признать, мне было приятно, а преподаватели и учителя засмеялись, думая, что радость историка связана с тем, что я наконец уберусь из школы. Я честно старалась не улыбаться, но в последнюю минуту широкая улыбка озарила мое лицо.
Глава 14
Индиго
Я проводила в общежитии так мало времени, как только могла. Вся квартира пропахла сигаретным дымом, и, хотя я старалась держать дверь по возможности закрытой, а окно распахнутым, лето в Лас-Вегасе было жарким. Находиться в спальне долго было просто невозможно. В мастерской за общежитием не было прохладнее, однако свежий воздух и работа отвлекали меня от жары. Я была поглощена работой над своим последним творением, когда на подъездную дорожку заехала чья-то машина. Я повернулась и увидела Уилсона, выходящего из своей серебристой субару. Я вышла из мастерской на солнечный свет, ожидая, когда историк подойдет ближе.
– Твоя тетя сказала, что я могу найти тебя здесь, – сообщил он вместо приветствия.
– Она открыла дверь? Вот так чудеса!
Когда я уходила, Шерил спала на диване после ночной смены. Перед тем как выйти, я натянула на себя топ и шорты. Мой живот уже начал потихоньку округляться, но на одежде это пока не отражалось. Я взглянула на свои шлёпанцы и пошевелила накрашенными пальцами на ногах. Они были чистыми и побритыми, но волосы после душа все еще были влажными, и мне пришлось собрать их в высокий конский хвост. Я даже не взглянула на себя в зеркало перед выходом и теперь не знала, что цепляло меня больше: то, что Уилсон видит меня в таком виде, или то, что меня беспокоило, что Уилсон видит меня в таком виде. Сам Уилсон тем временем остановился и оглядел меня. Я тут же съежилась и приняла оборонительную позицию.
– Что это вы на меня так смотрите?
Уилсон стоял, запустив руки в карманы и недоуменно искривив брови.
– Ты выглядишь по-другому.
– Ага, – подтвердила я. – Я выгляжу как чучело. Ни макияжа, ни прически и в измазанной одежде.
– Измазанной? – брови Уилсона взметнулись вверх.
– Да-да. Одно из ваших английских словечек.
– Я понял, но знаешь, тебе идет…
– Мне идет измазанная одежда? – Я постаралась сдержать обиду. – Вот уж благодарю покорно, мистер Дарси, – хлопая ресницами, добавила я с акцентом, с каким говорят южные красавицы. – Вы такой же романтичный, как ваше имя.
– Я имел в виду естественность. Ты наносишь слишком много макияжа. – Уилсон передернул плечами и отвернулся.
– Девчонки не должны наносить слишком много теней, – пошутила я, стараясь притвориться, что мне нет дела до его замечания. Я протянула руку к волосам, снимая резинку.
– Расскажи мне, над чем ты работаешь? – Уилсон развернулся и встал возле меня, коснувшись длинным пальцем впадины на деревянной поверхности.
– В том-то и фишка, что я никогда не работаю над чем-то конкретным, – честно призналась я.
– И когда же ты понимаешь, что работа завершена? – Уилсон улыбнулся.
– Это всегда большой вопрос. Когда надо остановиться. Я стараюсь чувствовать скульптуру, над которой работаю. Вдохновение обычно приходит ко мне в процессе творчества. – Я задумчиво прикусила губу. – Как думаете, на что похожа эта работа?
Уилсон пригляделся.
– Если присмотреться, она похожа на виолончель, которую расплавили, точно ириску…
Я не смогла признаться ему, что тоже вижу виолончель. Это было слишком личным, как чувства, которые я испытала в ту ночь, когда впервые услышала, как он играет, и когда поклялась себе измениться.
– Что это? – поинтересовался историк, коснувшись впадины на отшлифованной деревянной поверхности.
– Червоточина.
– Ты уберешь ее?
Я отрицательно покачала головой.
– Скорее всего, нет. Я просто замажу ее шпатлевкой. Иногда одна проблема помогает предотвратить другую.
– Что ты имеешь в виду.
– Эта небольшая дырка, так?
Он кивнул.
– Если я начну резать ее, то может пойти трещина, которая либо расширит дырку еще больше, либо создаст новую. В любом материале есть свои несовершенства, но, честно говоря, если бы дерево было идеальным, оно не было бы таким красивым. И помнится, кто-то как-то сказал мне, что быть идеальным скучно.
– Значит, ты меня все-таки слышала! – заулыбался Уилсон.
– Обычно да, – ляпнула я, не подумав, и тут же пожалела об этом.
– Как ты себя сегодня чувствуешь? – взгляд историка тут же стал серьезным.
Я замерла, расслабляя и напрягая мышцы.
– Как огурчик! – сухо ответила я, не желая говорить на эту тему. На самом деле, утром меня выворачивало наизнанку битый час. Однако десять крекеров и свежий воздух сделали свое дело: теперь я чувствовала себя нормально. Я вновь подумала о том, как много времени мне еще предстоит провести в прокуренной квартире. Это не шло на пользу ни мне, ни тем более малышу. В ту же секунду желудок скрутило, и я подумала, что от части моя непрекращающаяся тошнота связана со страхом.
