Текст книги "Такая разная Блу (ЛП)"

Автор книги: Эми Хармон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

– Я позволила? Я приоделась, а ты… ты оскорбил меня и намекнул, что я выгляжу как… как шлюха. – Я навалилась на него, яростно отталкивая прочь, испытывая потребность в глотке воздуха и не желая демонстрировать перед ним свою слабость. Но он не отступил, вместо этого он заключил мое лицо в свои ладони и заставил меня посмотреть на него. Конечно же, я тут же отвела взгляд.

– Я испугался. – Я смотрела на его рот, стараясь сфокусироваться на том, что он говорил мне раньше. Я напомнила себе о его отвращении, его презрении. Но его губы были так близко. И он был так близко. Его дыхание было сладким, и я ощутила дрожь внизу живота.

– Я испугался, Блу, – упрямо повторил он. – Ты через столько прошла. И отчасти я был зол на тебя. Я не думал, что ты готова к моим чувствам.

Сердце замерло, дыхание перехватило. А затем… его губы притронулись к моим губам. Медленно, нежно. Едва ощутимо. Он заговорил снова, и его слова щекотали мне рот. Я схватилась сзади за его рубашку, с силой сминая ткань и стараясь не потерять рассудок.

– Я хотел подождать. Хотел дать тебе время. А затем я увидел тебя сегодня вечером. Ты была при параде, готовая провести ночь вне дома, невероятно красивая, уверенная, сильная. И я подумал, что потерял тебя раз и навсегда.

Я слышала, как бьется в груди его сердце, и мое поспешило подстроится под его ритм. А затем он снова накрыл мой рот своим. Без сомнений, без шепота. И я сдалась. Полностью. Этот поцелуй слишком долго отрицали. Вопрошающий, открывающий, претендующий. Комната вокруг меня завертелась, когда я прижалась к нему.

Мои руки скользили по его спине, притягивая ближе, требуя больше.

Он обнял меня, приподнял повыше и приоткрыл рот, требуя входа. Он был вкуса черной лакрицы и снежинок. Одновременно запретный, но знакомый. Обжигающий и холодный. Грешный и верный.

Его губы обрушили дождь из поцелуев на мои веки, щеки и шею, руки отчаянно вцепились в бедра, сминая ткань с такой яростью, словно он ненавидел этот барьер. Я чувствовала себя так, словно находилась на самом гребне волны, не имея возможности приблизиться к нему. Он поднял меня, я обхватила ногами его талию, он снова нашел мой рот и прошептал мое имя прямо в раскрытые губы.

– Блу, ты так нужна мне. Я так хочу тебя.

Перед моим внутренним взором появилось его лицо… то, как он смотрел на меня, то, как говорил о том, что не пойдет со мной по «этому пути». Тяжело дыша, я отстранилась от него, мои ноги все еще обвивали его талию, а его руки – мое тело.

– Ты хочешь меня, Уилсон? Ты меня хочешь? Или ты меня любишь? – вырвалось из меня, глаза Уилсона были полны желания, с губ сорвался стон, он снова захотел поцеловать меня, не обратив внимания на вопрос. Я отстранилась еще больше, от себя и от него. Он нахмурил брови и прикусил мою губу, привлекая меня к себе, требуя большего. Но я воспротивилась, хотя мое тело сгорало от желания. Я убрала ноги с его талии, опустившись на пол. Радуясь тому, что могу стоять на ногах, я одернула юбку. Если не остановиться сейчас, то потом я уже не смогу сказать ему «нет». А этой ночью я обязана была сказать «нет».

Уилсон выглядел ошеломленным и лишенным рассудка.

– Блу?

– Я поняла это, когда ты посмотрел на меня сегодня вечером. Ты испытал отвращение. Ты смотрел на меня так, словно я… дешевка. – Я сделала глубокий вдох. – Но я больше не такая. А теперь тебе лучше уйти. Пожалуйста. – Мой голос не был твердым, но звучал убедительно. Похоже, Уилсон был обескуражен. Он обхватил руками заднюю поверхность шеи, и в его глазах отразились замешательство и раскаяние.

Я отвернулась от него и открыла дверь. С бешено бьющимся сердцем, я замерла рядом с ней в ожидании.

– Пожалуйста, Уилсон, – взмолилась я. Он развернулся, точно не зная, что еще сделать, и медленно двинулся в сторону фойе, прочь от моей двери, как человек, который только что испытал сильный шок. Я закрыла за ним дверь и прижалась к ней ухом, простояв так до тех пор, пока его шаги не стихли. Они тяжело отозвались на ступеньках. Я заперла дверь на замок и опустилась на колени, чтобы поднять упавшую на пол фотографию. С нее на меня смотрел Джимми, но меня привлекло мое собственное изображение. Маленькая девочка с длинными косами – длиннее, чем у Джимми, – но заплетенными так же, как у него. У меня не было двух передних зубов, и я забавно улыбалась, демонстрируя на камеру всю свою беззубую красоту. Джимми не улыбался, зато обнимал меня одной рукой, а я прижималась к ней, так естественно… Если бы я была прежней. Если бы была любима.

На стекле появилась трещина. Но я все равно повесила фото обратно, тщательно выровняв. Трещина отделяла верхние части наших тел от нижних. К счастью, сама фотография не пострадала. Под рваным шрамом мы по-прежнему были целы. Я остановилась, рассматривая ее. Я была напугана, но не сломлена. Под своими ранами я все еще была цела. Под своей неуверенностью, под своей болью, под своей борьбой, под всем этим я по-прежнему была цела.

Я приглушила свет и вылезла из платья, спокойно размышляя. А затем у меня над головой заиграла музыка. Я прошла в гостиную и обратила лицо к вентиляции, слушая. Уилсон настраивал и теребил струны, пощипывая и играя. И чем больше я слушала, тем чудеснее себя чувствовала. Вилли Нельсон. Уилсон играл Вилли Нельсона. «Ты навсегда в моих мыслях» еще никогда не звучала так сладко. «Такое ощущение, будто эта песня была написана специально для виолончели», – подумала я, сомневаясь, впрочем, что кто-нибудь узнал бы Вилли Нельсона в исполнении Уилсона. Он сыграл ее несколько раз, прежде, чем закончить, словно хотел убедиться, что я услышала. Затем все стихло.

Глава 26

Лёгкость

На следующее утро меня разбудил громкий стук в дверь. Я металась и ворочалась всю ночь, изводимая страстью и любовью, утомленная сомнениями и непрестанно задающаяся вопросом, стоило ли мне согласиться на предложение Уилсона.

– Блу! Блу! Открой! Нам надо поговорить!

– Вот же черт! – простонала я, выскальзывая из постели и надевая на себя бюстгальтер, джинсы и футболку, пока Уилсон продолжал барабанить в дверь.

Я открыла, впустив его, и тут же скрылась в ванной. Он последовал за мной, но я быстро захлопнула дверь у него перед носом. Я воспользовалась туалетом, почистила зубы, вымыла голову и смыла остатки макияжа, с которым отправилась в постель. Уилсон все еще стоял у двери ванной, когда я открыла ее. Он обхватил мое, свежеотскрабированное лицо, его взгляд ненадолго задержался на моих губах. Не говоря ни слова, он обнял меня рукой и уткнулся лицом в мои волосы. Я вздохнула, застигнутая врасплох. Он прижал меня еще крепче.

– Я думаю, что настало время покончить с этим, – прошептал он в мои волосы.

Я попыталась отгородиться от него, отвергнуть раньше, чем он отвергнет меня. Так было бы проще. Но он только сильнее стиснул руки и успокоил меня тихим «тш-ш».

– Тш-ш, Блу. Просто послушай.

Я напряглась, стараясь не поддаваться его запаху и тому, как он обнимал меня, как утыкался губами в мои волосы, хоть и мечтала, чтобы он остался в таком положении.

– Покончить с чем? – наконец ответила я.

– С этой неопределенностью.

– Что именно тебе непонятно, Уилсон?

– Я знаю больше, чем следует, Блу. Какой это номер? Я уже сбился со счета. И какие уже были? Я знаю, что ты потрясающая. Ты красивая. Ты невероятно смелая. У тебя замечательное чувство юмора. Ты вырезаешь из дерева великолепные произведения искусства… не тотемы. – Я расслабилась, пряча улыбку на его груди. – У тебя отвратительный вкус на парней… хотя с тех пор, как я стал относить и себя к их числу, я, возможно, улучшил его.

– Тиффа говорила, что у тебя отвратительный вкус на женщин, так что в этом мы на равных, – перебила я.

– У меня не отвратительный вкус на женщин. Я ведь схожу по тебе с ума, разве нет?

– А разве да?

– Да, Блу. Схожу. Я полностью повернут на тебе.

Поднявшиеся во мне чувства, были смесью смущения и сомнения.

– А как же Памела?

– Она целуется, как старая женщина, – мягко сказал он.

Я засмеялась, на сердце моментально стало легче.

– Прошлой ночью я сказал ей, что влюблен в тебя. Самое забавное, я думаю, что она уже знала об этом.

Я скрутила руками его рубашку и сделала глубокий вдох, ожидая, когда он выговорится, так как я чувствовала, что ему есть, что сказать. Он замолчал, думая, наверное, что я тоже захочу признаться в своих чувствах. Когда я ничего не сказала, он вздохнул и продолжил.

– Вот мы и подошли к части про неопределенность. Потому что я понятия не имею, что ты ко мне чувствуешь. В одну минуту мне кажется, что ты испытываешь то же. А в следующую ты говоришь, что все это просто глупая игра. В одну минуту я говорю тебе, что пропаду без тебя. А в следующую ты требуешь, чтобы я оставил тебя в покое.

– Так вот, значит, чего ты не знаешь? Ты не знаешь, что я к тебе чувствую? – я почти засмеялась, ведь это было так очевидно. – Я не из тех, кто будет встречаться с кем-то еще, Уилсон. И не из тех, кто уверен, что кто-то недостоин того, чтобы быть со мной. И уж тем более не из тех, кто борется на каждом шагу.

– Все равно это не ответ, Блу. Что ты ко мне чувствуешь? – Его голос звучал настойчиво, а руки легли на мои плечи, отодвигая, чтобы он мог видеть мое лицо. Я не могла ответить. Но не потому, что не знала, а как раз наоборот – знала прекрасно.

– Можно я покажу тебе кое-что? – вдруг спросила я. Уилсон в замешательстве развел руками и отвернулся, проведя ладонью по волосам.

– Прошу тебя, это поможет мне объяснить. Я не так красноречива, как ты, Уилсон.

Я потянулась и взяла его за руку, увлекая за собой в глубь квартиры. Он последовал за мной, но я видела, что делаю ему больно своим нежеланием ответить. Я провела его через дверь в кухне, ведущую в подвал, и сбежала по ступенькам вниз, не отпуская его руку до тех пор, пока мы не подошли к станку.

Я указала на свою последнюю работу, над которой трудилась.

– Это тот самый огромный кусок дерева, который ты недавно помог мне перетащить. Ты еще спросил не собираюсь ли я сделать из него тираннозавра Рекса в полную величину, помнишь?

– Это он? – Уилсон в неверии уставился на кусок дерева, который все еще был большим, несмотря на то, что работа уже велась. Когда мы пытались затащить его внутрь, он оказался настолько огромным, что даже не уместился на станке, нам пришлось даже воспользоваться тележкой, чтобы затащить его в дом. Он, должно быть, весил все 250 фунтов. К этому моменту я изрядно его подрезала, чтобы хотя бы самостоятельно затащить его на станок. Я указала на крупный вырез в древесине, который сделала, чтобы создать витую кольцевую структуру, похожую на винтовую лестницу в домике фей. Это была моя первая скульптура для мистера Чена.

– Резьба создается путем удаления древесины, видишь? А еще видишь, что я оставила меньше, чем срезала?

Уилсон кивнул, глядя на то как я провожу кончиками пальцев по созданным мной впадинам и углублениям.

– Речь не о том, что остается, а о том, что отсеивается. Понимаешь? – Я слегка путалась в словах, понимая, что хочу сказать, но не понимая, говорю ли это.

– Думаю, да. Пространство создает силуэт, размер и форму… так?

Я улыбнулась ему, радуясь, что он все понял. Он улыбнулся в ответ, так сладко и так нежно, что на мгновение у меня перехватило дыхание, и я собралась, чтобы не потерять ход мыслей.

– Абсолютно верно, – кивнула я. Мои глаза снова сфокусировались на скульптуре передо мной. – Джимми учил меня, что при вырезании, именно негативное пространство создает линию, перспективу и красоту. Негативное пространство – это те места, где древесина срезана, это углубления, которые в свою очередь создают форму. – Я замолчала, сделав глубокий вдох и понимая, что именно это я и хочу сказать. Если я любила Уилсона, (а я любила его), я должна помочь ему понять кое-что о себе, что понять не так-то просто. Это поможет мне любить еще сильнее. Я должна была предостеречь его. Я повернулась к нему и встретилась с ним взглядом без лукавства и извинения.

– Порой я чувствую, будто от моего подбородка до талии тянется огромная зияющая дыра, огромное открытое негативное пространство, которое вырезала жизнь. Но она отнюдь не красива, Уилсон. Иногда кажется, что она пуста и черна… и сколько не шлифуй, сколько не полируй ее, она никогда не станет чем-то, чем не является. Я боюсь, что если позволю тебе любить себя, то твою любовь затянет в эту дыру, а потом в нее затянет и ТЕБЯ.

Уилсон коснулся моей щеки, обдумывая то, что я только что сказала, его брови были сосредоточенно сдвинуты над сострадательными серыми глазами.

– Но это не тебе решать, Блу, – мягко сказал он. – Ты не можешь управлять теми, кто любит тебя. Ты не можешь позволить кому-то любить себя, как и не можешь заставить его полюбить. – Он заключил мое лицо в свои ладони. Я приблизилась, обхватив его за талию и разрываясь между желанием прильнуть к нему еще ближе и желанием оттолкнуть его прочь, лишь бы защитить себя от тех чувств, которые он во мне вызывал.

– Значит, ты боишься позволить мне любить тебя из опасений, что в твоей душе есть дыра, которую невозможно заполнить… никаким количеством любви. Однако мой вопрос остается прежним: ты любишь меня?

Я обняла себя и кивнула, закрыв глаза, прячась от его взора, не в силах произнести то, что должна, под взглядом этих полных надежды глаз, сосредоточенных на моем лице.

– Я ни к кому никогда не испытывала того, что испытываю к тебе, – торопливо призналась я. – Я не знаю, что это, если не любовь. Однако фраза «я люблю тебя» не в состоянии выразить то, что я чувствую. – Я начала тараторить. – Я отчаянно хочу, чтобы ты любил меня. Я нуждаюсь в твоей любви, но я не хочу в ней нуждаться, и одновременно боюсь того, насколько сильно нуждаюсь в ней.

Уилсон начал осыпать меня поцелуями, в перерывах между ними успокаивая и обнаруживая свою собственную потребность. Его руки гладили мои волосы, губы касались моих век и уголков рта, пока он шепотом перечислял все причины, по которым он любит меня. Когда он начал декламировать сонет «Как я люблю Вас?», я вздохнула, и он поцеловал меня. Когда по моим щекам потекли слезы, он отследил каждую из них, перехватив соленые капли губами. Когда я прошептала его имя, он попробовал его на вкус и упивался им до тех пор, пока от его внимания у меня не закружилась голова, и я не прильнула к нему, как напуганный ребенок.

Но я не была напугана. Я была возбуждена, невесома и свободна. Легка. И хотя мы весь день провели в моей квартире, самозабвенно целуясь, касаясь друг друга, тихо беседуя и дремля, сплетясь, словно сонные змеи, мы так и не занялись любовью. И все это было ново для меня, непривычно и здорово, ибо мы целовались ради поцелуев, а не ради того, чем они заканчиваются, это был просто опыт.

Я никогда не была с кем-то без секса, который, обычно, являлся закономерным итогом. Я никогда не пробегала пальцами по спине мужчины и не переплетала наши пальцы, пока он целует меня, не думая о том, что будет дальше. С Уилсоном я не думала о том, что последует за этим, а была сосредоточена на том, что происходит сейчас. Прикосновения не служили прелюдией. Это уже было событием. Это было одновременно эротично и целомудренно, нежно и впечатляюще.

Это был марафон поцелуев, проходящий в домах подростков по всей Америке. Во время них каждое прикосновение было украдено, каждый поцелуй завоеван и каждое мгновение приближало комендантский час. Это были запретные поцелуи, происходящие в те моменты, пока родители наверху и могут поймать вас в любую минуту, моменты, когда одежда остается на месте, бушуют страсти, а поцелуи уже сами по себе являются яркими, просто потому, что пойти дальше нельзя. К вечеру, когда лучи заходящего солнца заполнили мою комнату, мои губы были истерзаны, но прекрасны, а лицо слегка огрубело от прижимания и тыканья в шею Уилсона и его собственного лица, которое он утыкал в мою шею в ответ. Я была вымотана без компромиссов, удовлетворена без жертв и сходила с ума от любви. И это было сказочно.

***

Тени великолепного воскресного вечера заполнили мои апартаменты до того, как кто-нибудь из нас заговорил о будущем. Мы совершили набег на шкафчики с едой и поняли то, о чем я и так знала: в кухне почти не было еды. В итоге мы заказали китайскую еду на дом и с нетерпением ждали ее прибытия, утоляя голод коричными мишками и признаниями.

– Это я сняла все колпачки с твоих стираемых маркеров.

– Серьезно? А не ты ли вернула их обратно на следующий день?

– Я. Это не давало мне покоя. Не знаю, что на меня нашло. Я пыталась привлечь твое внимание самыми отвратительными способами, совсем как мальчишки на детской площадке, которые кидаются камнями в понравившихся девчонок.

– В таком случае, полагаю, это ты вставила неприличную картинку в мой проектор, и, когда я отобразил слайд, студенты повеселились на славу?

– Есть такое дело.

– А замок, неожиданно появившийся на моем футляре для виолончели?

– Да. И это тоже была я. Но он был маленьким. И я положила ключи в карман твоего пальто.

– Да… и это было немного странно. Жаль только, что я потратил два дня, чтобы спилить эту штуковину, прежде чем обнаружил их.

– Полагаю, мне просто хотелось твоего внимания.

Уилсон фыркнул и покачал головой.

– Шутишь? Ты заявилась в мой класс в самых обтягивающих штанах, какие я только видел, в байкерских сапогах на высоченном каблуке и с буйными, snogging волосами. Ты привлекала мое внимание с самого первого дня.

Я покраснела, наполовину от радости, наполовину от стыда.

– Snogging?

Уилсон ухмыльнулся, словно мужчина, который понял, что угодил своей даме.

– Snogging – это то, чем мы занимаемся весь день, милая. Это слово переводится «целоваться»… очень много целоваться. После первой недели в школе я убедился, что выбрал не ту профессию. Я был полностью подавлен, и все из-за тебя. Я был уверен, что попрошу перевести тебя в другой класс, так как знал, что быть беде. До твоей исповеди… тогда я пошел к социальному педагогу и попросил его достать для меня твое дело. Это было после нашего разговора после уроков и после короткого рассказа на тему «Я не знаю, кто я есть».

– Он не был коротким, – едко ответила я.

– Я знаю, любимая, – нежно сказал он, даря мне долгий поцелуй. А затем наши тела переплелись между собой, и мы полностью забыли о разговоре до тех пор, пока в дверь не постучали, и мы не отскочили друг от друга, слегка смеясь.

– Еду принесли! – Мы оба бросились к двери.

Лишь после того, как мы расправились с курицей с кешью и свининой в кисло-сладком соусе, я вернулась к нашей исповеди.

– Значит, ты попросил мое дело… и что ты там нашел?

Уилсон проглотил и сделал большой глоток молока.

– Тогда я не знал, с чем имею дело. Вы были трудным случаем, Ичхоук. Ты знала о том, что к твоему делу был прикреплен полицейский рапорт?

Я замерла, моя ложка застыла между ртом и миской.

– Что?

– Когда было обнаружено тело твоего отца, они снова открыли твое дело. То немногое, что было известно. Было предпринято несколько попыток узнать, кем была твоя мать. По очевидным причинам. Твой отец был официально мертв, и кто-то подумал, что стоит снова попытаться отыскать твою мать. В файле было не так уж много. Я не понял, зачем школе понадобилась эта копия, кроме той, в которой написано, что ты находишься под опекой государства, по крайней мере, пока тебе не исполнится восемнадцать. А еще в файле стояло имя офицера. Я записал его, не знаю зачем. Может, потому что оно забавно звучало – Иззард. Оно тебе знакомо?

Я кивнула, продолжив есть.

– Он был одним из офицеров, которые нашли меня, чтобы поговорить после исчезновения моего отца.

Мы ели в тишине.

– Они звонили мне. Из лаборатории в Рено. Они звонили мне. Результаты готовы.

Уилсон уставился на меня, его вилка застыла на полпути ко рту, он ждал, когда я продолжу.

– Они хотят, чтобы я приехала. У них есть совпадение. Они все мне покажут. Я знаю уже две недели. Одна часть меня хочет сесть в машину прямо сейчас и поехать в Рено. Она не может ждать. Но другая часть, та часть меня, которая принадлежит Джимми. Она не хочет ничего знать. Он был всем для меня, и я не хочу отпускать его. Я не хочу знать ничего, что могло бы изменить мои чувства к нему и нашу с ним историю.

Я подумала о том, как маленькое проявление доброты по отношению к маленькой голодной девочке изменило судьбу Джимми Ичхоука, и о том, какую цену ему пришлось заплатить за проявленное сострадание. Одно маленькое действие, и он стал мишенью для маминого отчаяния и оказался в ситуации, в которой ему пришлось взять ответственность за ребенка, возможно, еще более одинокого, чем он сам.

– Я боюсь, что то, что я могу узнать, окажется мерзким и… ужасным. А я очень устала от мерзости, как ты знаешь. Это будет больно. Это ранит меня. И от этого я тоже устала. Что за женщина способна на такое? Что за мать? Крохотная часть меня не хочет ничего о ней знать.

Мы сидели молча, мои слова окружили нас, как граффити на стенах – неизбежные, кричащие, разрушающие гармонию между нами. Уилсон отложил вилку и подпер кулаками подбородок.

– Тебе не кажется, что пора покончить с этим?

Те же слова, что и раньше, но в совершенно другом контексте.

– Покончить с чем? – спросила я в свою очередь.

– С этой неопределенностью, – тихо ответил он, поймав мой взгляд.

Я знала, что он имел в виду, и не нуждалась в его ответе.

– Мы возьмем отгул на пару дней. Я возьму день за свой счет, а Беверли поймет.

– И что же мы будем делать?

– Мы найдем твою маму, и мы найдем Блу.

Глава 27

Лёд

На этот раз мы полетели. Ехать восемь часов в ту и другую сторону больше не было необходимости. Я больше не была беременна, и мне не было запрещено летать. Уилсон сказал, что ехать на машине слишком долго и нет смысла мучать нас обоих. Я подумала, что он взволнован этой поездкой даже больше, чем я. Я же колебалась между тревогой и тошнотой.

Мы связались с лабораторией и детективом Муди и сообщили, что приедем. Детектив Муди отдал распоряжение встретить нас в аэропорту, чем очень меня удивил. Я сомневалась, что это было стандартной процедурой, и решила уточнить. С минуту он молчал, а когда ответил, его голос был полон эмоций.

– В моей работе не так много счастливых концов. Так много людей страдает, так много теряется… и мы никогда не находим их. На мой взгляд, это очень важное дело. Был задействован почти весь отдел. Шеф говорит, что эта история может быть очень интересна людям, у нас есть связь с «Обозревателем Рено», которое жаждет интервью. Ты сама решишь, стоит его давать или нет. Из соображений профессиональной этики я также связался с детективом Бауэлсом и сообщил ему, что у нас есть совпадение. Он тоже был очень возбужден этой новостью.

Я ничего не ответила, не желая уменьшать его энтузиазм, однако знала, что не стану разговаривать с репортерами. Как ребенок с долгожданным подарком, я не была готова развернуть свою историю и тут же придать ее огласке, словно она была недостаточно ценной. Было время, чтобы делиться, и время, чтобы наслаждаться. Я хотела придержать свою историю, исследовать ее, понять. А потом, возможно, когда она уже не будет такой свежей и новой, когда ее блеск и новизна потускнеют, когда я наконец пойму не «что», а «почему»… может быть, тогда я готова буду поделиться ей. Но не сейчас.

В Лас-Вегас уже пришла весна, но в Рено все еще было холодно. Оказавшись не готовыми к обжигающему зимнему ветру, мы с Уилсоном кутались в свои пальто, пока шли по направлению к арендованной машине. Мы отказались от полицейского сопровождения, решив, что поведем машину самостоятельно, хотя не планировали пробыть в Рено долго. Там нас ждали ответы. Поисков не было. Моя жизнь, моя история разворачивалась передо мной, как сценарий фильма… дополненный местом преступления и характеристикой. И как сценарий, она казалась совершенно нереальной. По крайней мере до тех пор, пока мы не прибыли в полицейский участок. Внезапно настало время действия. Заработали камеры, а я не знала своих слов. Я боролась с боязнью сцены, незнакомой аудитории, роли, которой не знала и к которой не готовилась. А кроме того, я не хотела, чтобы Уилсон снова увидел меня в невыгодном свете: участницей трагической, жалкой и угнетающей истории.

– Ты готова, Блу?

Нет! Нет!

– Да, – прошептала я, соврав, но не видя другого выбора. Я не могла заставить себя пошевелиться. Уилсон вышел из машины и обошел ее. Открыв дверцу с моей стороны, он протянул мне руку. Когда я не взяла ее, он наклонился и внимательно посмотрел на меня.

– Блу?

– Я не хочу, чтобы ты шел туда. Ты знаешь слишком много, Уилсон!

Он поцеловал меня в лоб.

– Да, я знаю сотни вещей. Я думал, мы уже обсудили это недавно.

– А что, если они скажут что-то такое, что изменит твои чувства?

– Что такого они должны сказать, что изменить мои чувства к тебе? Тебе было два года, когда мать тебя бросила. Ты думаешь, они скажут, что ты была маленьким наркодиллером? Самым молодым в мире? Или, может быть, убийцей? Или нет… мальчиком. Может быть, ты мальчик? Вот это бы усложнило дело.

Из моей груди, точно желтый воздушный шарик, вырвался смешок, и я ухватилась за ту яркость, которую Уилсон всегда пробуждал во мне. Я уткнулась лицом в ложбинку между его шеей и плечом, вдыхая его запах. В этом аромате смешивался уют, вызов и надежда.

– Блу, что бы мы ни услышали, это лишь побудит меня любить тебя еще сильнее. Ты права. Я знаю слишком много. Но именно поэтому нет ничего такого, что заставило бы меня сомневаться или поменять мое отношение к тебе.

– Хорошо, – прошептала я, поцеловав его чуть выше воротника пальто. Он вздрогнул и обнял меня руками.

– Хорошо, – ответил он с улыбкой на лице. – Идем.

***

Я встретилась с сержантом Мартинезом, который вел это дело восемнадцать лет назад и другими, которые, впрочем, практически сразу ретировались. Хайди Морган из криминалистической лаборатории штата также присутствовала там. Она, сержант Мартинез и детектив Муди проводили нас в помещение, в центре которого на столе лежала толстая папка. Мы расселись вокруг этой папки, и Хайди Морган добавила к ней еще какую-то папку. Так, без церемоний, началась наша встреча.

Хайди объяснила, что такое ДНК и ДНК-маркер. Она показала мне таблицу, в которой сравнивался мой ДНК и ДНК женщины, которая приходилась мне матерью. Кое-что из краткого обзора совпадало с информацией, которую мне предоставили, когда брали образец ДНК месяц назад, только теперь у них были результаты, о которых они хотели со мной поговорить.

Хайди взглянула на меня и улыбнулась.

– Мы установили, что ты являешься биологической дочерью женщины по имени Вайнона Хидальго.

– Как-как ее звали? – переспросила я только лишь для того, чтобы понять, как повлияет на меня это имя. – Вайнона Хидальго? – Возможно, во мне отозвались воспоминания, потому что, услышав его, я что-то почувствовала. Однако оно казалось мне чужим и таким же непримечательным, как имена Хайди Морган или Энди Мартинез. Оно звучало так, как если бы я никогда не слышала его прежде.

Настала очередь сержанта Мартинеза выходить на сцену. Он открыл увесистую папку, и Уилсон сжал мою руку под столом. Я вцепилась в него, затаив дыхание.

– Вайнона Хидальго была найдена убитой в мотеле «Stowaway» 5 Августа 1993 года. На момент убийства ей было девятнадцать лет. Фактически девятнадцать исполнилось ей за три дня до смерти, 2 Августа.

– Она была убита? – воскликнула я. Не знаю, чего я ждала, но точно не убийства.

– На месте преступления был найден пакет с героином, позже анализ крови показал, что наркотики были и в ее организме, у нее украли кошелек, угнали машину и нанесли удар по затылочной части головы. Судя по всему, за пару дней до смерти мисс Хидальго выиграла пять тысяч долларов в автомате на местной стоянке для грузовиков, так что на момент убийства при ней была небольшая пачка денег. Они-то ее и погубили в конечном итоге. Токсанализ показал, что она была «под кайфом» и, видимо, собиралась пойти на второй круг. Диллер посчитал ее легкой добычей, украл сумочку и приложил головой о прикроватный столик. Особых следов борьбы не обнаружилось, равно как и свидетелей. Однако нам удалось заполучить изображение с камер наблюдения, на котором было видно, как преступник скрывается с места преступления на ее машине. Дело казалось довольно тривиальным. До тех пор, пока мы не узнали от родственников о пропаже ребенка. Тут-то мы и зашли в тупик. Ты в буквальном смысле слова растворилась в воздухе.

– Это ее фотография с водительского удостоверения, сделанная, когда ей было шестнадцать. – Детектив Мартинез бросил через стол снимок 8х10 с изображением улыбающейся девушки, взглянув на которую я тут же узнала себя. Уилсон рядом со мной затаил дыхание, сильнее стиснув мою ладонь.

– Она совсем, как ты, Блу, – прошептал он. – Отличаются лишь цвет глаз и кожи, а в остальном… та же улыбка, те же волосы… это ты.

– Да. Мы тоже сразу заметили это, поэтому были почти уверены, что нашли дочь Вайноны, когда встретились с тобой в октябре. Конечно, тогда мы не имели права ничего говорить. – Детектив Муди широко улыбнулся, и я постаралась улыбнуться в ответ.

Водительские права Вайноны Хидальго свидетельствовали о том, что у нее были черные волосы и карие глаза. В графе национальность значилось: коренная американка. Она была ростом в пять футов четыре дюйма и весила сто восемнадцать фунтов. Я была выше нее, но такой же худой. Я никак не могла отвести от нее взгляда. Она не выглядела злой. Просто юной.

– Сначала мы получили уведомление о смерти от местных законодательных органов, однако, когда поиски ребенка… точнее твои поиски зашли в тупик, мы с детективом Муди лично навестили твою семью.

– У меня есть семья? – бурление в животе возобновилось с удвоенной силой, когда я почувствовала, как вырывают из моих рук те крохи собственного я, которые у меня имелись.

– У тебя есть бабушка, Стелла Хидальго, приходящаяся Вайноне матерью. Вы с мамой жили с ней, пока Вайнона не сбежала с тобой, когда тебе было два года. Она проживает в штате Юта, в резервации Пайута. Мы связались с ней, и она с нетерпением ждет встречи с тобой.

– А моя бабушка знает, кем был мой отец?

– Да. Твой биологический отец мужчина по имени Итан Джекобсон. – Из папки была извлечена и передана мне еще одна фотография. С нее на меня смотрел юноша с торчащими светлыми волосами и яркими голубыми глазами. Без улыбки. Под красной толстовкой с цифрой 13, гордо расположившейся на груди, скрывались широкие квадратные плечи. Фото напоминало снимок из ежегодника, на котором каждый футболист хотел казаться больше и сильнее, чем на самом деле.