Текст книги "Такая разная Блу (ЛП)"

Автор книги: Эми Хармон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

– Шесть, – поправила я.

Беверли наняла меня, и с тех пор я работаю у нее. Она никогда ничего не говорила о моей внешности или моем вкусе на мужчин. И даже если она думала о том, что мой макияж чересчур ярок, а униформа чересчур облегающая, она никогда не озвучивала свои мысли вслух. Я много работала и в итоге заслужила ее доверие. Она даже отдала мне деньги, вырученные с продаж работ Джимми шесть лет назад.

– Здесь сумма за вычетом 20% плюс проценты, набежавшие за шесть лет, – сказала Беф как ни в чем не бывало. – И если у тебя еще сохранились его работы, я возьму их.

Там было пятьсот долларов. Я потратила их на инструменты и аренду мастерской за общежитием. И всерьез занялась резьбой по дереву. Так как Джимми умер, некому было наставлять меня. Я ушла в это дело с головой, наполненная такой страстью, на которую, казалось, не была способна. Некоторые из моих поделок выходили плохо. Некоторые нет. И день за днем я совершенствовала свой навык. Я продала оставшиеся изделия Джимми и довела до ума те, что он не успел закончить. Затем я продала их под его фамилией – Ичхоук, а когда дело было сделано, у меня на руках оказалось еще 500$. Благодаря им и другим накоплениям, я в конце концов купила себе свой маленький грузовичок-пикап. Он был довольно покарябанным с пробегом в 100000 миль. Но он ездил и позволял мне перевозить материал для дальнейшего совершенствования в деревообработке.

Я хваталась за любое бревно, ветку или дерево, которое могла унести, но вокруг меня было не так уж много лесов. Ведь я жила в пустыне. К счастью, Боулдер находится у подножия горы, засаженной мескитовыми деревьями, среди которых я могла выбрать почти все, что душе угодно. Я научилась довольно ловко управляться с бензопилой. А за мескиты, похоже, никто не волновался. И я получила возможность подпиливать их, причем очень качественно. За год работы в кафе я продала десять своих изделий, а еще столько же было выставлено на продажу в магазинчике Беверли. Через три года у меня накопилось несколько тысяч долларов.

День, когда мистер Уилсон появился на пороге кафе в обществе симпатичной женщины в большом меховом пальто, как раз пришелся на мою вечернюю смену. У спутницы учителя были пышные светлые волосы, в ушах красовались небольшие бриллианты, а на ногах – сапоги на высоком каблуке и ажурные чулки. Она была либо родом из мира фантазий, либо одной из тех женщин, которым никогда не надоедает наряжаться. Ее меховое пальто настолько не вписывалось в интерьер кафе, что я едва удержалась от смеха, направляясь к их столику, чтобы принять заказ. Тем временем она сбросила свое пальто и лучезарно улыбнулась мне, когда я поинтересовалась, не принести ли им напитки.

– Умираю от жажды! Для начала я возьму большой кувшин с водой, дорогая, и начос, если они у вас есть, – прощебетала она с акцентом. Значит, она тоже англичанка. Я перевела взгляд с Уилсона на его спутницу.

– Привет, Блу, – вежливо улыбнулся мне Уилсон. – Блу одна из моих студенток, Тиффа, – представил он меня.

Брови Тиффы на мгновение поползли вверх, но она быстро справилась с собой. Мне показалось, будто она считает, что я не похожа на студентку. Затем, она протянула мне руку, которую я в нерешительности пожала.

– Значит, это ты выхватила пистолет у того бедного мальчика. Уилсон рассказал мне все о тебе! Какое прекрасное у тебя имя! А я Тиффа Снук, сестра Дарси… то есть, мистера Уилсона. Ты должна посоветовать мне что-нибудь из меню! Я готова съесть единорога и почистить зубы его рогом! Я ужасно голодна! – Тиффа выпалила все это буквально за несколько секунд, и я поймала себя на мысли, что она мне нравится, несмотря даже на ее меховое пальто. Если бы она не упомянула о родственных связях, я бы подумала, что Уилсону нравятся женщины в возрасте.

– Тиффа всегда голодна, – сухо добавил Уилсон, а Тиффа фыркнула и запустила в него салфетку. Но при этом она рассмеялась и пожала плечами.

– Это правда. И я должна буду провести на беговой дорожке не меньше часа, чтобы сбросить эти начос, но мне все равно. Так что посоветуй, Блу, что заказать?

Я порекомендовала им несколько вещей, не переставая думать о том, во что одета Тиффа Снук на тренировке, если в кафе она ходит в сетчатых чулках и меховом пальто. Лично мне она представлялась бегущей по дорожке на каблуках и детском потном костюмчике с меховой оборкой. Она была тощей, как рельса, и при этом довольно высокой, а энергия била из нее фонтаном. Возможно, ей нужна была лошадиная – или единорожья – порция еды для того, чтобы как-то ее утихомирить.

Я поймала себя на мысли, что слежу за Уилсоном и его сестрой на протяжении всей их трапезы и вовсе не потому, что я была их официанткой. Они, казалось бы, наслаждались обществом друг друга, и из угла, в котором они сидели, постоянно доносился смех. Похоже, Тиффа, принадлежала к тому типу людей, которые говорят без умолку. Когда же я наконец принесла им счет, она удержала меня за руку так, словно мы с ней были старинными друзьями. И единственное, что я могла сделать, это не вырывать ее.

– Блу, ты должна разрешить наш спор. Дарси сказал, что ты разбираешься в резьбе по дереву, не так ли? Так вот, в местном магазинчике я видела прелестные изделия из дерева, ты знаешь что-нибудь о них?

На мгновение я замерла в смущении, не зная, что ответить.

– О, а что конкретно вы хотите узнать? – осторожно спросила я.

– Дарси сказал, что на них вырезана твоя фамилия. Но я сказала, что они просто не могут принадлежать тебе. Без обид, дорогая, просто они изготовлены очень профессионально.

– Они мои, – выпалила я. – Если это все, вот ваш счет. Можете расплатиться на стойке. Спасибо, что зашли, – с этими словами я поспешила прочь, вбежав на кухню так, словно за мной гнались. Я поймала себя на мысли, что ищу место, где спрятаться, как будто Уилсон и его сестрица вели на меня охоту. Притаившись на несколько минут, я достаточно осмелела для того, чтобы выглянуть из-за створчатых дверей, отделяющих кухню от общего зала.

Они рассматривали сувениры в магазине, несколько раз остановившись возле моих работ. Тиффа ткнула в одну из них пальцем и что-то произнесла, обращаясь к Уилсону, однако я не могла ее слышать. Чувства застенчивости, ужаса и восторга боролись в моей груди. Я отвернулась, не в силах больше смотреть на это. Время близилось к закрытию, кафе почти опустело, поэтому я осталась на кухне и занялась своими обязанностями, одновременно дожидаясь их ухода.

Через полчаса, на кухне появилась сияющая Джослин – ночная управляющая.

– О боже! О боже, Блу! Ты видела эту леди в меховом пальто? Она только что скупила все твои работы! Каждую! Она воспользовалась кредиткой и сказала, что утром пришлет кого-нибудь, чтобы их забрали. Ты только что заработала 1000 баксов! За все десять штук! Она заставила меня ходить за ней с калькулятором, а еще она оставила тебе 200 долларов на чай, сказав, что цена на твои изделия преступно занижена, – цитируя, Джослин изобразила пальцами кавычки.

– Она купила их все? – пискнула я.

– Все, кроме одной. Но только потому, что парень, который был с ней, сказал, что сам ее купит.

– Какую?

– Все же, говорю тебе!

– Нет, я имею в виду, что купил тот парень?

– Ту, которая ближе всех к выходу. Иди сюда. Я покажу тебе, где она была. Он забрал ее с собой.

Щебеча, как маленькая девочка, она вышла из кухни, а я пошла за ней следом. Я была искренне удивлена ее восхищением.

– Вот. Вот тут она была! – Джослин указала на пустующую полку. – У нее еще было странное название, кажется, арка? Да, точно! Он забрал ее.

Уилсон забрал арку. Я почувствовала волнение, подумав, что он догадался, что она значила. Я нашла выгнутую дугой ветку мескита. Медленно, сосредоточенно, я обрабатывала его, придавая материалу очертания женщины, стоящей на коленях, со спиной, выгнутой дугой, на манер кошки, замершей в глубоком поклоне, готовой служить. Ее тело было похоже на арку, руки лежали у головы, и она почти готова была целовать землю, которую сжимала в кулаках. Как и другие мои работы, эта была довольно абстрактной, лишь слегка напоминающей женщину. Кто-то, возможно, видел в ней просто глянцевое дерево, испещренное линиями и впадинами. Но когда я вырезала ее, я представляла себе Жанну. И во мне без конца звучали ее слова: «Нет ничего хуже, чем жизнь без веры». Моя Жанна д’Арк… которую забрал Уилсон.

Неделю спустя я вошла в класс Уилсона и тут же остановилась как вкопанная, создав позади себя небольшую пробку из учеников. Одноклассники толкались и бурчали, огибая мою застывшую фигуру. Моя скульптура стояла на столе в самом центре класса. Сам преподаватель находился у стола, разговаривая со студентом. Я уставилась на него, надеясь, что он взглянет на меня и объяснит, что означает этот цирк. Но он так и не поднял глаз.

Медленно я двинулась к своей парте, передней в центре, которая находилась аккурат напротив скульптуры, вырубленной моими руками. Мне не требовалось приглядываться к ряду линий на глянцевой поверхности. Достаточно было просто закрыть глаза и вспомнить, как я придавала ей очертания женщины с изогнутой спиной, чем-то похожей на Францию.

– Блу? – позвал меня Уилсон, все еще стоя у стола. Я медленно повернулась и посмотрела на него. Подозреваю, что в эту минуту выражение моего лица никак нельзя было назвать дружеским. Но он проигнорировал мой испепеляющий взгляд и спокойно попросил меня:

– Подойти сюда, пожалуйста.

Я выполнила его просьбу, остановившись напротив стола со скрещенными на груди руками.

– Я хочу, чтобы ты рассказала классу о своей скульптуре.

– Зачем?

– Потому что она прекрасна.

– И? – Я усмирила удовольствие, которое разлилось по телу и едва не проявилось в голосе.

– Ты назвала работу «Арка», почему?

– Я была голодна, думала о Макдональдсе, ну, вот…

– Хм-м, понимаю. О золотых дугах. – Губы Уилсона дрогнули в мимолетной улыбке. – В твоей истории меньше параграфа. Так, может быть, есть другие пути узнать, кто ты такая? Лично мне показалось, что это скульптура Жанны д’Арк, что и делает ее особенно ценной. Можешь считать это еще одной возможностью заработать хорошую оценку, которая, откровенно говоря, очень тебе нужна.

Я собралась ответить ему что-то вроде: «Откровенно говоря, дорогой, мне плевать!». Но это было не так. Мне не было плевать. Где-то в глубине души возможность поговорить о моей работе приводила меня в восторг. Но другая часть меня была в ужасе.

– Что вы хотите, чтобы я рассказала? – прошептала я, чувствуя, как паника вынуждает меня выйти из оборонительной позиции.

Взгляд Уилсона смягчился, и он наклонился ко мне через стол.

– Что, если я задам тебе несколько вопросов, а ты ответишь на них? Как интервью? Тогда ты не будешь думать над тем, что сказать.

– Вы не станете расспрашивать меня о личном, о моем имени или об отце, или чем-то в этом роде?

– Нет, Блу. Не стану. Вопросы будут сугубо о скульптуре. И о твоем невероятном таланте. Потому что работа прекрасна! Мы с Тиффой были в восторге. Она никак не могла перестать говорить о тебе. И кстати, – Уилсон залез в карман и вытащил оттуда визитку, – она просила передать тебе это.

Это была глянцевая карточка черного цвета с золотыми буквами на ней. Тиффани У. Снук – Шеффилд – было написано на ней. В правом верхнем углу были указаны телефон и электронная почта. Я провела пальцами по гравированным буквам, затем с подозрением посмотрела на преподавателя.

– Шеффилд – это большой отель на юге, который выглядит как английская резиденция, не так ли? Тот, где работает ваша девушка?

– Тиффа является куратором музея и галереи. Она купила девять из десяти твоих работ в пятницу вечером, ты знаешь об этом? Она хотела взять все десять, но я умолял ее оставить мне хотя бы одну.

– Я знаю, правда, не понимаю зачем.

– Она хочет выставить пару твоих работ в галерее и посмотреть, как их воспримут. Если они продадутся, то Шеффилд заберет часть выручки. Тиффа отдаст тебе то, что останется, плюс то, что она уже заплатила.

– Но она ведь купила их, и может делать с ними, что хочет.

Уилсон покачал головой.

– Позвони ей, Блу. Если ты этого не сделаешь, она тебя из-под земли достанет. Она ужасно настойчива. Но разговоры в сторону, класс ждет.

Однако ученики ничуть не переживали. Даже наоборот. Их радовало, что урок не начинается, но я не стала спорить с историком. Я вернулась на место, гадая, когда наступит мой выход. Ждать пришлось недолго.

– Многие из вас, должно быть, были восхищены этой удивительной скульптурой. – Я бы предпочла, чтобы он пропустил свое помпезное вступление. Тем временем Уилсон обратился к парню по имени Оуэн Морган, сидящему по правую руку от меня.

– Оуэн, ты можешь прочесть нам надпись у основания скульптуры?

Оуэн встал и чуть согнулся, чтобы увидеть, на что указывает Уилсон.

– Ичхоук, – прочел он. – Ичхоук? – повторил он в изумлении. Оуэн развернулся ко мне, его брови недоверчиво приподнялись. Я очень-очень сильно не любила Уилсона в эту минуту.

– Верно, Ичхоук. Эта работа носит название «Арка» и изготовлена Блу Ичхоук. Блу согласилась ответить на некоторые вопросы, касательно своей работы. Думаю, нам всем будет интересно послушать.

Я встала и подошла к Уилсону, не отрывая глаз от скульптуры, так как не находила в себе сил встретиться взглядом с кем-то еще. В классе воцарилась гробовая тишина. Уилсон стал задавать мне общие вопросы об инструментах и видах деревьев. Я отвечала легко, и вскоре обнаружила, что расслабилась.

– Почему ты занялась резьбой по дереву?

– Мой… отец… научил меня. Я росла, наблюдя за тем, как он работает. У него получались красивые вещи. И резьба по дереву – это то, что помогает мне чувствовать себя ближе к нему. – Я замолчала, собираясь с мыслями. – Отец говорил, что резьба помогает заглянуть вглубь очевидных вещей и увидеть возможности.

Уилсон понимающе кивнул, но тут с первого ряда раздался голос Крисси.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она, наклоняя голову то так, то сяк, словно пыталась понять, на что смотрит.

– Ну… например, эта скульптура, – объяснила я. – Изначально это был огромный кусок мескита. И когда я начала работу, он совсем не был красивым. Напротив, он был уродливым, тяжелым, и я страшно задолбалась, пока дотащила его до грузовика.

Все засмеялись, а я смутилась и попросила простить меня за грубое сравнение.

– Расскажи нам об этой скульптуре, – продолжал Уилсон, игнорируя смех. – Ты назвала ее «Арка», что, на мой взгляд, просто восхитительно.

– Я обнаружила, что, если что-то есть в моей голове, я всегда воплощаю это в своих работах. По какой-то причине, я не могла выбросить из головы историю Жанны д’Арк. Она затронула меня, – призналась я, скользнув взглядом по Уилсону и надеясь, что он не думает, будто я хочу умаслить его. – Она вдохновила меня. Может быть, своей молодостью. Может быть, храбростью. А может быть, тем, что она не побоялась быть сильной во времена, когда в женщинах сила не ценилась. Но она была не просто сильной, она была… доброй, – застенчиво закончила я. Я боялась, что все снова засмеются, зная, что слово «добрая» в некоторой степени относилось и ко мне.

Но класс молчал. Парни, которые обычно били меня по заднице и отпускали в мой адрес похабные комментарии, теперь смущенно смотрели в мою сторону. Дэнни Апо – полинезиец, с которым я встретилась один или два раза, даже подался вперед, сведя свои темные брови над такими же темными глазами. Он переводил взгляд с меня на скульптуру и обратно. Тишина нервировала меня, и я повернулась к Уилсону в надежде, что он разрядит обстановку следующим вопросом.

– Ты сказала, что резьба по дереву помогает увидеть возможности. Как же ты определила, с чего начать? – Он провел рукой по изогнутой древесине, коснувшись склоненной головы Жанны.

– В стволе был участок с небольшим изгибом. Дерево прогнило, и когда я срубила его, то увидела этот изгиб. Я решила придать ему выразительности и сделать арку. По мне, она выглядит как женщина, склоненная в молитве. – Я стрельнула глазами в сторону Уилсона, думая, не родились ли во мне эти слова в ночь, когда мы вместе брели по шоссе. Он легко встретил мой взгляд, после чего вновь сфокусировался на скульптуре.

– Есть одна вещь, которую я заметил, увидев все твои работы вместе: каждая отдельная деталь уникальна, словно для создания каждой из них было свое собственное вдохновение.

Я кивнула.

– Они рассказывают разные истории.

– Ага! Слышите, класс? – дико усмехнулся Уилсон. – И это сказала сама Блу. У каждого есть своя история. И у каждой вещи она тоже есть. Говорил я вам!

Ученики захихикали и возвели глаза к потолку, но они явно были готовы к обсуждению и их внимание по-прежнему было приковано ко мне. При взгляде на лица, которые я видела много лет, внутри меня разлилось странное чувство. На людей, с которыми я была знакома, но которых никогда не знала по-настоящему. На людей, которых я так часто игнорировала, которые игнорировали меня. И в это мгновение я осознала, что все они тоже впервые рассмотрели меня.

– Все зависит от восприятия, – добавила я в нерешительности, озвучивая свое внезапное откровение. – Я не знаю, что каждый из вас видит в этой скульптуре, когда смотрит на нее. – Я указала кивком на работу. – Я не могу контролировать ваши мысли и то, как вы интерпретируете для себя ее значение, так же, как я не могу контролировать ваши мысли обо мне.

– В этом и заключается прелесть искусства, – подхватил Уилсон спокойно. – У каждого свое восприятие.

Я кивнула, вглядываясь в море лиц.

– По мне, эта скульптура рассказывает историю Жанны д’Арк. А рассказывая ее историю, она, полагаю, в какой-то степени рассказывает и мою.

– Спасибо, Блу, – поблагодарил Уилсон, и я вернулась на место, радуясь, что все, наконец, закончилось, и ощущая тяжесть всеобщего внимания на коже.

На мгновение в классе стало тихо, а затем помещение наполнилось аплодисментами. Аплодисменты не были громкими или оглушительными, но я знала, что этот момент не забуду никогда в жизни.

***

Я узнала, что Памберли – это название особняка мистера Дарси из романа Джейн Остин «Гордость и предубеждение». Так что это и впрямь была завуалированная шутка. Тиффа, подарившая Уилсону табличку с названием «Памберли», таким образом подколола его, напомнив об имени. За это я прониклась к ней еще большей симпатией. Но моя благодарность была ничем, по сравнению с ее истинным восхищением моими работами.

Я позвонила по номеру, указанному на визитке, и целых десять минут выслушивала похвалу на чистом английском языке. Тиффа была уверенна, что сможет продать все, что купила в кафе, по цене, значительно превышающей номинальную. Она взяла с меня обещание, что я продолжу вырезать, и сказала, что вышлет мне на подпись контракт. Шеффилду доставалась львиная доля выручки, включающей процент Тиффы, но она обещала отдать мне остальное. И если ей удастся продать работы по той цене, которую она назначит, то остаток будет намного больше того, что я получала за них до сих пор. И экспозиция будет бесценной. Во время разговора я не переставала щипать себя, но, повесив трубку, поймала себя на мысли, что борьба за право стать другой Блу делает другим и мое будущее.

В эту пятницу вместо работы по дереву я пересмотрела все серии «Гордости и предубеждения». Когда Шерил пришла домой восьмью часами позже, я все еще сидела на диване пялясь в телевизор. Английский акцент помогал видеть Уилсона за каждой репликой мистера Дарси. У актера, игравшего в паре с Кирой Найтли, был такой же печальный взгляд. Поэтому я видела Уилсона в каждой сцене, злясь на него, крича на него и почти любя его, когда все было сказано и сделано.

– Что смотришь? – спросила Шерил, глядя на то, как Колин Ферт застыл на экране в ожидании, когда я нажму на плей.

– «Гордость и предубеждение», – бросила я, злясь на Шерил за то, что она вторглась в наш с Дарси мирок.

– Для школы?

– Нет, просто так.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – косо посмотрела на меня Шерил. Я поняла, что не могу обижаться на нее за это. Ведь до этого мои интересы сводились к «Перевозчику» и «Крепкому орешку».

– Мне захотелось чего-то новенького, – небрежно ответила я.

– Да, я вижу. – Шерил с подозрением посмотрела на экран. – А мне не по душе все эти помпезные штучки. Может быть, из-за того, что в те дни я бы оттирала кастрюли на кухне. Черт подери! Да мы бы с тобой были бы девочками на побегушках, – усмехнулась Шерил. – И уж точно не герцогинями. – Она посмотрела на меня. – Мы индейцы, и мы не должны быть в Англии. Хотя англичане не подпустили бы нас даже к своим кастрюлям.

Я щелкнула пультом, и мистер Дарси исчез. Уткнувшись лицом в подушку, я ждала, пока Шерил уйдет в спальню. За десять секунд она разрушала восемь великолепных часов. И что еще хуже, напомнила мне, что я не могу быть герцогиней.

Я поплелась к себе в комнату, мысленно оправдываясь. Вполне приемлемо мечтать о вымышленном персонаже. Ведь так делает множество женщин! Даже Шерил, которая пытается вернуть меня в реальный мир, мечтает о вампирах, черт подери!

Но это не было проблемой, и в глубине души я была достаточно честна с собой, чтобы отрицать это. Да, я могла мечтать о вымышленном мистере Дарси, но совершенно неприемлемо было мечтать о настоящем. Но я мечтала. В этом не было сомнений.

Глава 12

Хизер

Тест оказался положительным. В течение нескольких дней я сделала еще пару тестов, не веря в правильность результатов. Я была беременна. Уже восемь недель, если верить моим подсчетам. Я спала с Мейсоном последний раз в ночь, когда мы с Уилсоном встретились в школе, с тех пор я старательно избегала его. Но дальше звонков, SMS и парочки гневных сообщений на моей голосовой почте, касающихся «Адама», Мейсон не шел. Наверное, он чувствовал свою вину за фото, но я очень надеялась, что он отстанет от меня и будет жить дальше так же, как я.

Да, я жила дальше, но жизнь пребольно ударила меня, отбросив назад. Я чувствовала себя опустошенной. Я пропустила неделю в школе, взяла больничный на работе и просто спала целыми днями, не в силах взглянуть правде в лицо. Тошнота, которая и навела меня на мысль, что я угодила в переплет, одолевала меня с удвоенной силой, и казалось, было бы проще погрязнуть в ней с головой. Шерил в основном не обращала на меня внимания, однако после недели дома я знала, что мне придется раскрыться и объяснить ей, что со мной не так. Я не была готова к этому разговору, поэтому собрала себя в кучку, возобновила занятия в школе и вернулась к прежнему графику на работе. Но знание причины моего недуга было подобно боли, от которой невозможно убежать и которую невозможно игнорировать.

***

В течение недели мы говорили об испанской инквизиции, поэтому этот день начался с монолога Уилсона об отличии последних от охотников на ведьм.

– Мы привыкли считать охоту на ведьм пережитком средневековья, однако между 15 и 18 веком в колдовстве было обвинено более 100 000 человек. Из них примерно 60 тысяч подверглись экзекуции. Чаще всего обвиняемых сжигали на костре. 75% являлись женщины. Откуда взялось это непропорционально большое число? Считалось, будто женщины больше подвержены дьявольскому влиянию, – изогнул брови Уилсон, и девушки в классе тут же возмутились.

– Что? – вскинул он вверх руки. – Все началось с Адама и Евы. Во всяком случае это было основным аргументом церкви в средние века и после. Среди обвиняемых были бедные и пожилые женщины. Кроме того, женщины часто работали акушерками и целительницами. Они много готовили и заботились о других, поэтому обвинить женщин в том, что они готовят зелье или яд или произносят заклинания, было проще, чем мужчин. Мужчины привыкли решать споры на кулаках, женщины же слабее физически и предпочитают прибегать к помощи слов и, возможно, более склонны к словесным взбучкам, что тогда расценивалось как ведьмино проклятье. Раньше для того, чтобы дискредитировать женщину, достаточно было обвинить ее в колдовстве. А как мы дискредитируем сильных женщин сегодня?

Класс уставился на Уилсона в недоумении. А потом во мне что-то щелкнуло.

– Мы навешиваем на них ярлык суки, – смело выпалила я.

Ученики ахнули, как это обычно бывало, когда кто-то произносил плохое слово. Уилсон не смутился. Просто задумчиво посмотрел на меня.

– Да. Это почти то же самое. Давайте сравним. Раньше, о женщине судили по красоте. Ее оценивали по лицу. А что происходило с ней потом, когда красота увядала?

Класс оживился.

– Ее ценность падала, а что происходило с ее свободой? Женщина, которая уже не так красива, не может соревноваться за руку богатого и привилегированного мужчины, а значит ничего не теряет. Пятидесятилетняя старуха в 16 веке была более независима, чем пятнадцатилетняя девочка, которая вынуждена была думать о выгодном замужестве. Поэтому-то менее привлекательные женщины имели больше свободы, чем красавицы.

– Сегодня женщин также оценивают по внешним данным, намного больше, чем мужчин. Но времена изменились, и женщинам уже не нужен мужчина, чтобы прокормить себя. Сегодня женщины почти ничего не теряют, высказывая свое мнение, поэтому нет смысла называть их ведьмами. Однако мы все еще придерживаемся тактики, приемлемой многие годы назад, только используем другое слово.

Класс засмеялся, и Уилсон улыбнулся, прежде, чем продолжить.

– Это подводит нас к выпускному проекту. Какие ярлыки навешаны на вас? Почему вы их носите? Многие из вас выпускники и скоро выйдут в мир. Хотите ли вы взять этот ярлык с собой в новую жизнь? Или вы хотите оставить его в прошлом и придумать себе новое имя? – Уилсон обвел взглядом сосредоточенные лица.

– К сожалению, в школе, а часто и в жизни, нас оценивают по плохим поступкам. Вспомним Мэнни. – В классе воцарилась тишина, и сам преподаватель замолчал на несколько минут, словно воспоминание давалось ему очень тяжело.

– Но для многих из нас жизнь складывается из маленьких выборов, маленьких действий, маленьких моментов день за днем. И если взглянуть на нее с этой точки зрения, ярлыки могут быть довольно неточными. Все мы носим множество ярлыков с самыми разными характеристиками. – Уилсон подошел к столу. – Вот. Возьмите и раздайте каждому по экземпляру. – Историк отдал стопку чистых белых листов ученику, сидящему в переднем ряду. На каждом листе располагалось порядка двадцати разных ярлыков. Я взяла один лист и передала стопку назад.

– Если бы я попросил вас вырезать эти лейблы и прикрепить к себе, а затем пройтись по классу и позволить разным людям написать что-нибудь о вас – всего лишь слово, например, ведьма, как думаете, что бы они написали? Проверим?

Я почувствовала, как внутри живота зародился страх. В классе также поднялось беспокойство.

– Что, не нравится затея? К счастью для вас, она мне тоже не по душе. Во-первых, люди могут быть слишком вежливыми или слишком жестокими, поэтому честного отношения вы не увидите. А во-вторых, для нас очень важно, кто и что о нас думает… да-да, именно так, как я сказал. Это очень важно. – Уилсон помолчал, убеждаясь, что мы все слушаем его. – Вы, конечно, готовы отрицать это, но так или иначе это важно. – Он сделал ударение на последнем слове и посмотрел на нас.

– Но несмотря на то, что это важно, намного важнее, что мы сами думаем о себе, так как, как мы уже обсуждали в начале года, наша вера определяет нашу жизнь. И нашу историю. Поэтому я хочу, чтобы ВЫ дали себе оценку. Двадцать ярлыков. Будьте предельно честными с собой. Один лейбл – одно слово, максимум два. Будьте лаконичны. Ведь ярлыки всегда короткие и меткие, не так ли?

Уилсон открыл большую упаковку черных маркеров и попросил раздать их всем. Несмываемые маркеры. Мило. Я посмотрела на сосредоточенных учеников вокруг себя. Крисси обводила черный маркер своими гелевыми ручками, торопливо выводя на карточках слова типа «красивая» и «милая». Я боролась с желанием написать «ПНИ МЕНЯ» на одном из своих листочков и прикрепить его не ее задницу. А на остальных я хотела написать «ДА ПОШЕЛ ТЫ» и один за другим наклеить их Уилсону на лоб. Он был таким занудой! И как только тот, кто так мне нравится, может быть таким раздражающим?

Образ Уилсона с наклеенными на лбу ярлыками на секунду заставил меня улыбнуться. Я уставилась на стопку белых карточек перед собой в надежде на озарение. Что я могла написать? Беременная? Обрюхаченная? Это бы меня классифицировало. Ведь нужно два слова, так? Или, может быть, мерзкая? Или… НЕУДАЧНИЦА. А как насчет поддатая? Уделанная? Конченная? Слово, возникшее вслед за этим заставило меня вздрогнуть. Мама… ох, нет!

– Я не могу этого сделать, – нетерпеливо воскликнула я.

Все повернулись в мою сторону, перестав писать и раскрыв рты. Я не хотела обсуждать причины. Я просто не могла сделать этого и все. И не собиралась.

– Блу? – мягко обратился ко мне Уилсон.

– Я не буду этого делать.

– Почему нет? – Его голос все еще был мягким и вежливым. Лучше бы он кричал…

– Потому что это неправильно и… тупо!

– Почему?

– Потому что это очень личное! Вот почему! – Я взмахнула руками и ярлыки разлетелись по полу. – Я бы могла солгать и написать кучу слов, которые ничего не значат и в которые я не верю, но в чем тогда смысл? Поэтому я не стану этого делать.

Уилсон внимательно смотрел на меня.

– Значит ты отказываешься выполнять задание? Так?

Я смотрела на него с каменным выражением лица.

– Ты отказываешься? – спросил он снова. – Потому что в этом случае, ты прошла этот маленький тест блестяще.

Внутри меня начал подниматься протест, а ученики вокруг, казалось, были сбиты с толку и не знали, что делать. Но Уилсон проигнорировал их вопросы и продолжал.

– Я хочу, чтобы вы выбросили ваши ярлыки. Разорвите их, скомкайте, выкиньте в мусорное ведро.

Я почувствовала, как краска отливает от моего лица и сердце возвращается к привычному ритму. Уилсон смотрел по сторонам, но я знала, что, говоря, он обращается именно ко мне:

– В течение года вы писали свои истории. Но теперь я хочу, чтобы вы задумались о своем будущем. Если вы будете ориентироваться на прошлое, то каким, в таком случае, будет ваше будущее? И если оно вам не нравится, то от какого из ярлыков вам стоит отказаться? От какого из записанных вами слов нужно избавиться? Или, может быть, от всех сразу? А какой оставить? Как вы можете оценивать себя, если ваши ярлыки основываются не на том, что вы думаете о себе, а на том, каким вы хотите быть?

Достав стопку папок, Уилсон, одну за другой, раздал их ученикам.

– Я объединил истории каждого из вас и разложил их по папкам. Здесь все, что вы написали за год. Теперь настала очередь последней страницы. Давайте. Напишите о своем будущем. О том, чего вы хотите. Избавьтесь от ярлыков.