Текст книги "Медовый месяц"
Автор книги: Эми Дженкинс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
Глава одиннадцатая
В субботу я осталась не у дел. Считалось, что Мак в городе, потому-то Дел и организовала мой девичник за две недели до свадьбы. Но теперь Мак не приезжал – поскольку уже приехал, – Эд отправился в Кумберленд взглянуть на какой-то сад, который был открыт всего лишь раз в год, а я сходила одна на дневной сеанс в кино и потом в сгущающейся темноте вернулась домой.
Я шла мимо особняков и в одном ряду освещенных окон увидела, как девочки, готовясь к выходу, толкутся у зеркала—волосы зачесать наверх, нет, вниз, твой топик, мой топик, эти туфли, те туфли, можно взять твои румяна? О боже, ностальгия – так наряжаться, чтобы надраться сидра на верхнем этаже автобуса! Кем я прикидываюсь сегодня?
Я сделала небольшой крюк, чтобы пройти мимо дома Дел: меня изумило, что у нее в окнах горел свет, а шторы были опущены. Изумило, потому что, в конце концов, это был субботний вечер.
Даже когда я тусовалась по ночам, это всегда оказывался четверг, или воскресенье, или еще какой-нибудь неподходящий день. По-моему, субботний вечер – это один из городских мифов: да, конечно, по улицам шляется немало иногородних, но лично я считаю, что подавляющее большинство лондонцев тихо-мирно сидит за опущенными шторами, фантазируя, что все остальные отправились куда-то веселиться, поскольку сегодня субботний вечер.
Но Дел к вышеперечисленным не относится. Когда дело доходит до того, чтобы оттянуться, субботний вечер для нее ничуть не хуже любого другого. Я позвонила в дверь. Никто не откликнулся. Но свет определенно горел. Я снова позвонила. Никакого ответа. Меня заело. Я достала мобильник и набрала номер. Примерно через сотню звонков она взяла наконец трубку.
– Что? – услышала я.
– Я стою у твоей двери.
– А я на крыше, – сказала она.
– Черт возьми, что ты там делаешь?
У Дел квартира с выходом на крышу, и она пытается выдать кусок крыши за сад, для чего посадила между труб несколько базиликов, которые продаются в супермаркете. Но она не вылезает туда даже в солнечную погоду, а нынче вечер выдался холодноватый.
– Раздумываю, не прыгнуть ли вниз.
– Не делай этого, – сказала я. – Брось мне ключ, я поднимусь и успокою тебя.
Через какое-то время ее голова появилась прямо над ограждением, а еще мгновение спустя к моим ногам упала большая связка ключей, прикрепленных к одной из тех роскошных упаковок из-под презервативов, что были в моде в восьмидесятые годы.
Когда я поднялась, ее лицо показалось мне несколько красным.
– Морковная косметическая маска сдирает кожу, – прокомментировала я.
– Ха-ха, – ответила она, но без обычной своей едкости и запрыгнула на невысокую стенку, отделявшую ее крышу от следующей. Она смотрелась там несколько рискованно, но перед ней, по крайней мере, открывался великолепный вид – заходящее солнце.
– В чем дело? – спросила я.
– Я провожу вечер дома, – ответила она, как могла бы сказать Линда Маккартни: я ем бифштекс с жареной картошкой.[34]34
Линда Маккартни была известна своей приверженностью к здоровой вегетарианской пище.
[Закрыть]
Я фыркнула.
– Почему ты не проводишь его, как все остальные, на диване?
Я присела на ненадежную черепицу и огляделась. Вокруг было множество труб, очень в духе старого Лондона, действительно иной мир. Я ожидала, что вот-вот откуда-нибудь выскочит Дик Ван-Дайк[35]35
Американский комик (р. 1925).
[Закрыть] и пройдется колесом в воздухе, не касаясь земли руками, как они это делают в мюзиклах.
– Флора все-таки приедет на свадьбу, – проговорила я, чтобы что-то сказать. Я знала, что не стоит Дел ни о чем спрашивать, – она все равно не скажет. Не любит признавать чью-либо человечность.
Я сказала Дел, что Флора позвонила и сообщила, что ее встреча с невестой – любительницей фэншуй прошла не лучшим образом и ей кажется, что ее вряд ли наймут, так что в среду, как и предполагалось раньше, она будет в Лондоне.
– Да? – проговорила Дел. Эта новость ничуть ее не тронула.
– Флора просила у меня твой номер телефона, – продолжала я, – не знаю зачем – возможно, хочет вдвоем с тобой устроить для меня сюрприз или еще что.
Дел пожала плечами.
– Не позволяй ей лезть из кожи, – сказала я. Она снова пожала плечами, а потом проговорила:
– Значит, вот так ты меня успокаиваешь?
– А с другой стороны, Мака не будет, так что ты в полной безопасности. Он уезжает на Ямайку на какую-то конференцию.
Дел не пожала плечами и вообще никак не отреагировала, даже не моргнула. И тогда я поняла.
– О нет! – воскликнула я. – Только не это! – Наверное, я выкрикнула это еще раз и схватилась за голову.
– Он сказал, что позвонит, – прошептала Дел.
– И не собирается, – сказала я.
– Почему?
Я сделала неопределенный жест и беззвучно, как карп, открыла и закрыла рот, не зная, с чего начать. Наконец начала так:
– Маку некогда звонить. Маку не до отношений – он слишком занят отношениями с… с собственным «я». У него нет времени. Нет места. Нет пространства. Не верится, что я веду такой разговор с тобой. Яйца учат курицу.
– Никогда не понимала этого выражения, – ответила Дел.
– Он – не – тот – мужчина – от – которого – ждут – звонка, – проговорила я голосом робота из детской передачи.
– Это напоминает мне один фильм, где крутой полицейский приходит поговорить с парнем, который балансирует на краю небоскреба, и в конце концов полицейский говорит: «Валяй убей себя, жалкое дерьмо!» – и почему-то это заставляет парня передумать.
– Да, – сказала я, – именно так. Ты не думала лечиться?
Пару лет назад я сама посещала довольно приятную женщину-психиатра.
– Я дам тебе номер моего психиатра, – проговорила я, думая, что мои шансы достучаться до Дел минимальны, но внушение могло подействовать, как луч надежды на темном пейзаже ее сознания. – Она объяснит важнейшие факты из жизни твоего бесценного мужчины.
– Значит, тебя она вылечила, – сказала Дел, и я испугалась, уловив в ее голосе сарказм.
Я заметила, что играю с ключами, снова и снова открывая и закрывая коробочку. Она была пуста.
– И некоторые факты о навязчивых состояниях, – добавила я.
– Мак смешит меня, – проговорила Дел.
– Мак шутил?
– Нет, просто смешит меня всем, что делает.
– Значит, ты в некотором роде смеешься над ним?
– Он не такой, как все. Когда становишься старше, разве ты не замечала, люди все больше и больше становятся одинаковым? – Унылая улыбка.
– Я запишу тебя на прием, – сказала я.
И записала. Не знаю, чем там все кончилось. Не знаю даже, ходила ли Дел к психиатру. Знаю только, что с крыши она не прыгнула. Она несколько раз повторила, что прыгнет, пока я не напомнила ей, что по телеку показывают «Звезды в твоих глазах»[36]36
Телепередача, где участники имитируют известных эстрадных исполнителей, а телезрители голосуют за тех, кто им больше всех понравился.
[Закрыть] – и она довольно быстро спустилась на землю.
Когда я пришла домой, позвонила Флора и сказала, что собирается прилететь в Лондон в субботу утром, в день моей свадьбы. Она рассчитала, что при попутном ветре самолет прибудет около десяти, так что к половине двенадцатого она как раз успеет в зал регистраций.
Я долго, до хрипоты, жаловалась на несправедливость. Коснулась непредсказуемости попутных ветров, но в основном напирала на то, что она – единственный член моей семьи и главный для меня человек во всем мире. Все без толку.
– Я твоя сестра, а не мать, – сказала она. – Ты не собираешься снова полечиться? – Флора прошла курс в шестнадцатилетнем возрасте и с тех пор вздохнуть не может без психиатрии и психоанализа.
– Нет, – сказала я. – Я не собираюсь снова лечиться. Я собираюсь благополучно выйти замуж.
– Молись о попутном ветре, – ответила она.
Флора не сомневалась, что работа по устройству фэншуй-свадеб станет ее пропуском на лос-анджелесскую сцену.
Когда Флора повесила трубку, я и сама задумалась, не прыгнуть ли с крыши, но вместо этого легла спать, а когда утром проснулась, надо мной склонился Эд с подносом, на котором стоял завтрак и букетик цветов.
– А теперь поедем на могилы, – сказал он.
Родители Эда были похоронены рядом на кладбище в Стритхэме, и Эд любит два-три раза в год навещать их. Первый раз он взял меня с собой вскоре после того, как сделал предложение. Грядущее испытание страшно меня переволновало – мне еще никогда не назначали свидание, которое включало бы посещение моих будущих свекра и свекрови, покоящихся на глубине шести футов под ногами. Поначалу я сомневалась, стоит ли мне одеваться в черное или нет. Я примерила нарядов пятьдесят и в конце концов, роясь в ящике комода в поисках туфель, потянула себе спину. Выезд пришлось отменить: я не могла даже стоять прямо, пришлось на следующей неделе показаться остеопату.
– Все это очень интересно, – задумчиво проговорил Эд, пока я в муках валялась на полу.
– Я искала туфли, – сказала я, – в этом нет ничего интересного.
– А где похоронены твои родители? – спросил он.
– Их разметало над Мексикой, – ответила я. – Они погибли в авиакатастрофе… – Он, конечно, знал об этом.
– И у них нет могилы?
– Нет, – сказала я. – Все случилось потому, что на этой неделе я не плавала. Я всегда растягиваю спину, если какое-то время не поплаваю.
– А-а, – проговорил он, – вот как?
Когда мы через две недели все-таки добрались до могил, мы совсем неплохо провели время. Кладбище с двумя симметричными часовнями у ворот выглядело очень мило.
Эд занялся цветами на могилах – он ухаживал за розовым кустом, который там вырастил, – а я почтительно стояла рядом и старалась думать о гниющих в земле свекре со свекровью. Потом мы прошлись вокруг, рассматривая надгробья и оживленно читая имена: «Ой, смотри – две сестры, Энид и Этель, умерли на девятом десятке», – но некоторые потрясали: «Боже мой! Этот мальчик умер в одиннадцатилетнем возрасте» – и прочее в таком же роде.
Потом Эд сказал:
– По-моему, медовый месяц надо провести в Мексике. – Я тут же поняла, к чему он клонит. – Почтим таким образом память твоих родителей.
– Эд, – сказала я, – мне эта мысль не кажется удачной – на медовый месяц открыть банку с червями.
Я никогда не была по этому поводу в Мексике или хотя бы рядом с ней.
– Не обязательно с червями, – ответил он. – Возможно, это банка… с бобами.
– Печеными?
– Жареными.
– Но, конечно же, не с восхитительным бобовым пюре.
– Можно вырастить бобовый стебель, – предложил он.
– А не лучше ли прекратить эту ерунду? – спросила я. – Мексика не кажется мне хорошей идеей.
– Выбор – это дело жениха, верно? – сказал Эд. – Я должен увезти тебя неизвестно куда.
– Эд, – сказала я, – брось эти шуточки.
– Положись на меня, – ответил он. Начиналась осень, и листва была рыхлой, а кладбище было огромное. Казалось, оно простирается все дальше и дальше, становится все более и более диким. Эд сказал, что ему невтерпеж, и поволок меня в кусты – я сопротивлялась, но потом позволила себя поцеловать у какой-то статуи ангела, и он чуть не вдавил меня в мраморное крыло и целовал так неистово и нежно, что я сказала:
– Ладно, я полагаюсь на тебя.
– Взгляни, – сказал он, и я увидела прекрасные холодные белые глаза ангела, взирающие на меня с бесконечной безмятежностью. – Это твой ангел-хранитель.
Мы снова стали целоваться, но когда я открыла глаза, то увидела, что к нам приближается какой-то тип, не иначе как могильщик, с киркой на плече. Я вырвалась из Эдовых объятий и побежала. Эд бросился за мной. Я безумно петляла между могил, но он все-таки поймал меня. Как всегда.
Надеюсь, могильщик не счел наше поведение непристойным. Потом мы нашли чайную и поели сдобных булочек с изюмом.
Так что теперь, когда Эд говорит: «Поедем на могилы», я вспоминаю о сдобных булочках и говорю: «Поедем».
Мы, как обычно, хорошо погуляли, я рассказала ему про Флору, и он не пытался углубляться в мою досаду.
Эд рассказал, как ходил покупать билеты в Мексику и про все купленное им снаряжение. Особенно его вдохновил какой-то шприц для извлечения жал насекомых. Когда он предложил мне взять с собой рюкзак, я возразила:
– Ведь это медовый месяц! Я надену туфли на высоком каблуке и возьму подобающий случаю багаж, – но спорить мы не стали.
После чайной мы решили взять напрокат видеокассету, пойти домой и посмотреть ее в постели. Возвращаясь домой, Эд заблудился, поехал, чтобы избежать пробок, каким-то новым путем, но я жаловаться не стала – и даже не посоветовала ему спросить дорогу (я читала где-то, что, спрашивая дорогу, мужчина-охотник рискует утратить часть своей мужской силы). Дома мы приготовили себе поесть, слушая музыку в приветливой тишине, а когда легли в постель, я сказала:
– Я рада, что выхожу за тебя.
В среду позвонила Делла, и голос ее звучал поистине радостно – совсем другая женщина. Она сказала, что хочет взять меня на предсвадебный жюж.
– Ты явно сходила к психиатру, – сказала я.
– Да, – ответила она. – Пообщалась.
Как оказалось, жюж включает в себя множество ужасно красивых процедур, и истязатели в белых одеждах вопрошали: «Собираешься провести отпуск в каком-нибудь милом местечке?»
Когда мы на конечном этапе, самом спокойном, попали в парилку, из тумана постоянно возникали женщины с гладкими бедрами и говорили что-то вроде: «Ты не представляешь, что мне пришлось испытать, – не представляешь».
– Замужняя жизнь, – шепнула мне Делла. – Флора звонила?
– Да, – с подозрением ответила я, – звонила. Она прилетит только в день свадьбы.
– И больше она ничего не сказала?
– Ничего, а что? – ответила я. – Ты с ней говорила? Хотите устроить какой-то сюрприз, да? Бомбу с конфетти?
– М-м-м… ну да, – сказала Дел.
Наш разговор прервался, и мы перешли в сауну.
– Ты не хочешь рассказать Эду про Любовь-Всей-Твоей-Жизни? – вдруг спросила Дел.
– А зачем?
– Затем, что во время церемонии, когда тебя спросят, не знает ли кто-нибудь каких-либо препятствий данному браку и все такое…
– Угу, – сказала я. – А что я должна рассказать Эду? Что был такой парень, с которым я провела ночь, которого на самом деле совсем не знаю и с которым мы никогда больше не виделись, и я так и не избавилась от него, и он все еще живет в моей душе, и все это, вероятно, сложный защитный механизм, чтобы удержать меня от отношений с людьми, которые рядом?
– Почему бы и нет?
– Или рассказать ему, что есть какой-то парень, которого я втайне считаю своим суженым? Что я ни к кому, включая Эда, не испытываю тех чувств, какие питала к нему? Что, когда впервые встретила его взгляд, это было как удар под дых? Что, если бы я задумалась о том, что потеряла, – действительно задумалась, – я бы плакала и плакала и не могла остановиться?
– Успокойся, – сказала Дел.
– Или рассказать, что когда думаю о том, как он выглядит, а особенно о его синих глазах и о том, как он закатывал до локтей рукава рубашки, и как произносил слова, и… Рассказать, что до сих пор чувствую боль в груди, думая об этом уже семь лет? Я должна рассказать ему все это, да? Ты так считаешь?
– А ты действительно все это чувствуешь? – спросила Дел, вдруг забыв про свои обычные подковырки.
Я вздохнула, как паровоз.
– Серьезный вздох, – сказала она.
– Или рассказать, – проговорила я чуть-чуть спокойнее, – что всего два года назад я проснулась среди ночи и целый час плакала, ясно поняв, что уже никогда не увижу этого человека?
Небольшая пауза. Трепетная тишина. Мы с Дел нередко шутили насчет Алекса, но никогда раньше я не говорила о нем вот так.
– Как будто просыпаешься ночью и наверняка знаешь, что сейчас умрешь, – сказала Дел.
– Ты ощущала это? – спросила я, слегка потрясенная. Дел не из тех, кто понимает в подобных чувствах.
– Да, – сказала она. – Скажи Эду правду.
– Я сама не знаю правду, – ответила я.
Разговор на время прервался, когда мы перешли в джакузи.
Потом Дел сказала:
– Если ты чувствуешь все это к Алексу, по-моему, ты должна разыскать его.
– Как? – спросила я. – Я даже не знаю его фамилии.
– Допустим, такой способ есть, – проговорила Дел, просто чтобы продолжить разговор.
– Я бы не смогла.
– Почему?
– Возможно, он облысел, растолстел, женился и у него восемь детей. Или еще хуже – выглядит великолепно, и у него серьезный роман с какой-нибудь супермоделью.
– А если нет?
Я задумалась, а потом сказала:
– Главное здесь следующее: он сам бы меня разыскал, если бы хотел.
– И все-таки ты должна что-то сказать Эду – не унималась Дел.
– Зачем? – снова спросила я, не поддаваясь ее настойчивости. – Ведь это же не по-настоящему, правда? Все это не по-настоящему. Просто какая-то глупость у меня в голове. С каких пор это стало настоящим?
Она не ответила.
– Во всяком случае это не препятствие браку, – проговорила я. – Если тебе нужно законное препятствие, загляни в мою коробку из-под сигар.
– А что там? – спросила Делла.
– Моя клятва, – многозначительно проговорила я.
Она ничего о ней не спросила. Мы посидели немного молча, а потом я сказала:
– Думаю, в зале регистраций они не спросят об этом – ну, насчет препятствий?
– Надейся, что нет, – ответила Дел.
По пути домой она сказала, что теперь нам нужно зайти в текила-бар – вывести оставшиеся токсины. Через полчаса там появился делового вида классический красавец в костюме – совсем не Деллин тип – и по-хозяйски обвил ее рукой. Делла засияла, рот до ушей. Он показался мне довольно милым типом и якобы работал с компьютерными технологиями.
Когда он отошел к стойке за выпивкой, я заметила Делле, что это не ее тип, а она сказала, что он беглый осужденный, его приговорили к пожизненному заключению, но он уже два года в бегах, у него фальшивые документы, работа и все прочее.
– И за что же он сел?
– За убийство, – ответила она. – Но это из тех случаев, когда на самом деле виноват был не он, а его товарищ. Он-то милый. Не беспокойся. Совершенно безопасен.
– Угу, – сказала я. – Где ты его подцепила?
– В очереди к психиатру, куда ты меня послала, – ответила она и, чуть помедлив, добавила: – Насчет психиатра ты оказалась права. Она действительно знает свое дело.
Глава двенадцатая
Представьте себе такое. Представьте, как выглядит кучка людей на ступенях городского зала регистраций из окна такси. Некоторые из них в шляпах («Боже, зачем они напялили шляпы? Скажи, чтобы сняли». – «Прекрати», – говорит Эд. «Я не выйду, если они не снимут шляпы».) Представьте свое удивление, когда эти люди оказываются твоими ближайшими друзьями.
Представьте, что вы решили выйти замуж в костюме русалки («Разве русалки не плачут на скалах о своих давно ушедших возлюбленных-моряках?» – говорит Делла. «Да, действительно»). Представьте себе толкотню у священного алтаря – смутно улавливая затхлый запах, замечая ряды нахальных пузатых стульев, красные шторы и высокого мужчину с торчащими дыбом волосами – с этим мужчиной вы, судя по всему, решили провести весь остаток своей жизни. Представьте, как вы озираетесь в поисках своей сестры и видите, что ее нет.
Представьте профессиональное радушие присутствующих при этом государственных служащих. Представьте, что это бабки-повитухи, представьте их спокойные улыбки, не позволяющие тебе волноваться: они уже вдоволь навидались всего этого. Почему-то любезность незнакомых людей трогает больше всего. Тебе хочется прильнуть к толстушке в костюме цвета спелой сливы и попросить ее спасти тебя.
Представьте, что начинаются формальности, а потом врывается какая-то суматошная особа – это оказывается Флора, и ее вместе с Деллой заталкивают в задний ряд. Из-за их громкого шепота трудно сосредоточиться. И все же вам хочется обернуться, чтобы обняться с сестрой.
Потом представьте, что вы слышите, как регистратор спрашивает, не знает ли кто-либо каких-нибудь препятствий к заключению брака, потому что – да – это неотъемлемая часть гражданского ритуала, и представьте себе, как ваша лучшая подруга громко и отчетливо – но с восхитительным спокойствием – произносит:
– Такие препятствия есть!
Мы все оборачиваемся и изумленно смотрим на Деллу, которая простодушно встречает мой взгляд с другого конца зала и совершенно спокойно говорит:
– Можно тебя на пару слов?
Когда мы выходим, за спиной Дел появляется Флора, ее брови работают с повышенной нагрузкой, и они вдвоем утаскивают меня в сортир. Я походя удивляюсь тому, что все судьбоносные моменты в моей жизни происходят в сортире, а потом замечаю и у Деллы, и у Флоры пугающе серьезное выражение лица.
– Он нашелся, – говорит Делла. – Живой и невредимый.
Флора вытаскивает из сумки белую открытку с приглашением на свадьбу и протягивает мне.
– У тебя восемь часов, – говорит она категорическим тоном, как будто все сомнения ее вдруг оставили и наступило облегчение.
Я беру у нее приглашение и смотрю. У меня примерно восемь часов, чтобы воспользоваться им. Два незнакомых имени, калифорнийский адрес. Я снова читаю имена: «…свою дочь Черил за Александра Лайэла».
– Что это? – говорю я, чувствуя себя не в своей тарелке. Я просто-напросто напугана.
– Свадьба, для которой я устраивала фэншуй, – говорит Флора.
Я снова смотрю на карточку.
– Алекс, – говорю я.
– Это он, – говорит Флора. – Я встретила его в Лос-Анджелесе.
– Он сегодня женится?
Обе усиленно кивают.
– Но еще не женился?
Еще более энергичные кивки.
– И я тоже.
Неистовые движения головой.
– Так ты… его видела? – спрашиваю я у Флоры.
– Ну… да, – говорит она.
– Говорила с ним?
– Ну… да, – говорит она.
– О боже, – лепечу я, пытаясь осознать это. Наверное, я вся побелела, потому что Флора вдруг поворачивается к Делле и яростно лает:
– Не надо было говорить ей!
Делла лает в ответ:
– Этот человек – Любовь-Всей-Ее-Жизни! – вложив всю силу в последние четыре слова, а потом добавляет: – Я ведь рассказывала тебе про Уордурский мирный договор.
Уордурский мирный договор ознаменовал конец холодной войны между мной и Деллой. Холодная война началась в ту самую ночь, когда я застукала Деллу на танцплощадке «Ранчо любви» с Дэвидом. Дэвид уже был занесен в книгу моих любовных записей и числился в рубрике 6(c) – пропавшие, подраздел СЕ – сердцеед. Более того, в ту ночь на «Ранчо любви» чернила на этой записи только-только успели просохнуть.
Я просто перестала разговаривать с Дел – хотя мы жили тогда в одной двухкомнатной квартире. Ее предательство так поразило меня, что я буквально не могла вымолвить ни слова. Я говорила: «Это тебя», когда звонил телефон, и это, пожалуй, все.
Дел тоже ничего не говорила. Через несколько недель мы обе замкнулись в очень крепких раковинах. Я приготовилась к переезду, но и тогда мы ничего друг другу не сказали. После чего мы не виделись почти год. Легче было бы лишиться руки.
Потом однажды мы прошли мимо друг дружки на Уордур-стрит. И в ту мимолетную секунду, когда наши глаза встретились, мы обе не смогли скрыть радости. И пошли вместе пить кофе.
Я объяснила Дел, что, хотя мне было больно видеть ее с Дэвидом, больше всего меня ранило в этом предательстве то, что она не предупредила меня. А она сказала, что хотела оградить меня от боли. А я сказала, что эффект получился обратный.
В конце концов она пообещала, что отныне не будет ни от чего меня ограждать, а будет обо всем говорить. А я пообещала, что не буду дуться и молчать, а буду все объяснять. Мы скрепили договор рукопожатием и назвали его Уордурским мирным договором (за ним последовало Шеперд-Бушское соглашение, когда мы снова сняли квартиру на двоих).
– Уордурский мирный договор! – воскликнула Флора, толкнула Дел и приперла ее к раковине.
– Я тебя предупреждала, – сопротивлялась Дел. – Говорила, что нужно соблюдать осторожность, когда говоришь со мной. Ты меня вынудила.
– Мне пришлось рассказать Дел, – объяснила мне Флора, – что сказал вчера Алекс. Мне было нужно кому-то рассказать. Иначе я бы взорвалась!
Я видела, как нелегко ей пришлось. И ощутила в груди прилив любви.
– Что же он сказал? – спросила я, разнимая их.
– Он… Ну, в общем… Он говорил о… В общем… Я начну с самого начала…
– Стой, – вдруг сказала я, подняв вверх приглашение. – Вот что пришло мне в голову. Давай пресечем это в зародыше, а? – И разорвала открытку пополам.
Обе вытаращились на меня.
– Ну хорошо, – сказала я. – Ну хорошо, глупенькие мои неудачницы, что, по-вашему, мне следует сделать? Обмануть Эда?
– Обратный адрес на приглашении – это адрес Алекса, – торопливо выкрикнула Дел. Она очень внимательная.
– Правда? – сказала я и разорвала карточку на мелкие кусочки, после чего шагнула в кабинку и бросила их в унитаз. И спустила воду.
Обе смотрели на меня с выражением, которое я могу описать лишь как священный ужас.
– Серьезно, – сказала я, обернувшись к ним. – Больше никаких разговоров про Любовь-Всей-Моей-Жизни. Договорились?
Я сочла это самым подходящим моментом, чтобы удалиться со сцены.
– Ложная тревога, – сказала я регистратору, приплыв обратно на свое место рядом с Эдом, тютелька в тютельку. Ну, мне хотелось думать, что это так. Вероятно, я была немного взволнована, и, даже если приплыла, кому-то, наверное, показалось, что приковыляла. Чертов наряд русалки!
Платье было серебристо-голубовато-зеленое, вроде чешуи, и при ходьбе переливалось. Корсаж был, пожалуй, тесен, а юбка сначала слегка расширялась, как песочные часы, а потом сужалась у лодыжек и имела небольшой шлейф в виде рыбьего хвоста.
Звучит отвратительно? Но отвратительным платье не было. Для меня оно было прекраснейшим в мире. Но из-за него я едва ковыляла.
Подняв голову, я обратила внимание на то, что Эд уже не кажется мне чужим. Он был мне близок, рядом с ним было спокойно, потому что это был Эд. И более того – он не сердился, он улыбался.
– Извини, – сказала я.
– Сколько угодно, – ответил он и взял меня за руку.
Я подумала, что буду вечно любить его за это. Мой милый надежный утес во время шторма.
Когда дело дошло до клятв, я поняла, что нелепая интерлюдия в женском туалете очень даже пригодилась.
Там, где было смятение, теперь царила абсолютное спокойствие.
Там, где я только что пыталась сохранить подспудное знание, теперь царило стремление изгнать иронию и покончить со всем сразу и напрямик. Там, где раньше я думала, что заплачу слезами, какие бывают у меня, когда я смотрю «Дети дороги», где Дженни Эгаттер кричит «папа!» и в замедленной съемке бежит по дымной платформе с протянутыми руками… то есть заплачу сентиментальными слезами, – теперь мне глаза щипали самые настоящие слезы.
Я решила, что если уж сделаю это, то сделаю как следует. Ради Эда. Ради себя.
Так я и сделала.
Потом на лестнице нас фотографировали и прочая ерунда. Тереза сунула мне крохотный белый сверток, перевязанный огромным розовым бантом. Внутри оказался медальон с камеей – вряд ли я такой когда-нибудь надену, но его явная чужеземная старомодность меня очаровала.
– Это медальон твоей матери, – сказала Тереза. – Открой его.
Внутри медальона лежал маленький локон. На мгновение я опешила. Возможно, это звучит ужасно, но мысль, что это волосы моей матери, почему-то показалась мне невыносимой.
– Это?.. – проговорила я, не в силах скрыть свои чувства. Я держала медальон на приличном от себя расстоянии, не в силах прикоснуться к волосам.
– Все в порядке. Это твои волосы, – успокоила меня Тереза. – Твой детский локон. Его положила туда твоя мама.
– А-а, – проговорила я. Это совсем другое дело. Я вынула локон и рассмотрела его, провела им по щеке.
– Я специально хранила его для этого случая, – сказала Тереза.
Я крепко обняла ее. Тереза – мастер на такого рода жесты.
Только зайдя в туалет в «Плюще» и внимательно оглядев себя в зеркале, я поняла, что все-таки свершилось. Отныне я замужем.
Я спросила себя, чувствую ли я себя по-новому.
Все говорят, что, когда выйдешь замуж, чувствуешь себя совсем по-другому, – так оно и оказалось. Я попробовала рукой воду. Подумала об Эде. Вроде бы без разницы, но я решила, что какие-то побочные эффекты, вероятно, еще не сказались. Впрочем, я чувствовала себя словно бы привязанной к Эду хотя бы потому, что мы сообща прошли все эти треволнения.
Взглянув на медальон у себя на шее, я подумала: «Теперь я настоящая женщина».
Не беспокойтесь, я вовсе не воспринимала себя всерьез.
И все-таки чем же он делал меня раньше? Якобы женщиной? Женщиной понарошку? Вполне возможно.
Я задумалась, не подвести ли губы, и мне пришла мысль, что не стоит беспокоиться, так как все равно я съем всю помаду со свадебным тортом, а потом испугалась, не признак ли это того, что я начинаю «распускаться». Меня предупреждали об опасностях, когда замужние женщины «распускаются», и я в панике извлекла губную помаду.
Один раз я подумала об Алексе. Один раз. И честно говорю, больше о нем не думала. Я пошла туда, где на солнце сверкала белая скатерть и за одним столом собрались мои самые любимые люди.
Там были Тереза и Роланд и мои подруги Дженни и Рейчел, которые специально приехали из Японии, и безумный брат моего отца Ричард, и Карим, и Филипп, с которыми я когда-то работала вместе, и миссис Рамси, моя бывшая соседка, и сестра Эда Марта, и его взрослый племянник, и его тетя, которая вовсе не жила в Австралии,[37]37
Намек на множество английских песенок про тетю из Австралии.
[Закрыть] – и Моррис. Моррис не вполне подходил под категорию «мои самые любимые люди», поскольку был Деллиным новым дружком, недавно сбежавшим из тюрьмы, но и к нему я испытывала нежные чувства – его присутствие ничуть ничего не портило.
Возможно, к тому же, что он и не виновен, – британское правосудие всегда оставляет такой шанс. Я имею в виду и Гилфордскую четверку,[38]38
Джерард Конлон, Патрик Армстронг, Пол Хилл и Кэрол Ричардсон были приговорены к пожизненному заключению за якобы совершенный ими в 1975 году в Гилфорде взрыв, унесший жизни пяти человек. Через пятнадцать лет они были признаны невиновными и выпущены на свободу.
[Закрыть] и Бирмингемскую шестерку,[39]39
Пэдди Джо Хилл, Хью Каллагэн, Ричард Мак-Илкенни, Джерри Хантер, Билли Пауэр и Джонни Уокер были осуждены в 1974 году за преступление, которого они не совершали. Выпущены через шестнадцать лет.
[Закрыть] и того парня, что крикнул «Дай ему!»[40]40
Имеется в виду случай, когда двое подростков, Кристофер Крэг и Дерек Бентли, после неудачной попытки ограбления были загнаны полицией на крышу. Когда к Крэгу приблизился полицейский, тот вытащил пистолет, и Бентли крикнул: «Дай ему, Крис!» – после чего Крэг выстрелил и убил полицейского. Бентли был казнен за эти слова, хотя он утверждал, что советовал Крэгу отдать пистолет.
[Закрыть] – и это всего лишь несколько примеров.
Потом началась суета, и, когда дело дошло до пудинга, раздался шепот, из которого я заключила, что готовится какой-то сюрприз. Мы с Эдом держались за руки и чувствовали себя как дети на дне рожденья. Я заказала лимонные пироги и праздно размышляла, не нужно ли воткнуть в них свечки, и потому очень удивилась, когда появился Мак собственной персоной – в смокинге и с огромным канареечно-желтым свадебным тортом, перевязанным ленточкой.
Оказывается, по пути из аэропорта он заехал в универмаг «Хэрродс»,[41]41
Универмаг в Лондоне, принадлежащий Мохаммеду Аль-Файеду.
[Закрыть] чтобы купить там торт, но выяснилось, что такой нужно заказывать за три месяца вперед, и Мак с трудом уговорил продавщицу продать один из образцов, что она и сделала (хотела бы я взглянуть на того, кто устоит против чар Мака более тридцати секунд).
Торт оказался не совсем свежий – но дорого внимание. Его хватило бы, чтобы накормить несколько армий, так что мы разослали по кусочку всем присутствовавшим в ресторане, и уверена, что еще и бездомные кормились им несколько недель.
Мак похлопал меня по спине и спросил, неужели я думала, что он пропустит мою свадьбу, а я призналась, что да, так оно и было. Я никак не ожидала, что настолько ему близка, – но этого я ему не сказала.
А потом расплывшиеся в улыбках при виде его официанты принесли стул и посадили Мака между Деллой и Моррисом, что меня несколько встревожило. Но Мак тут же принялся болтать с Моррисом, и я не стала особенно волноваться.
Сжав руку Эда, я огляделась вокруг. Это явно был один из моментов «разве жизнь не прекрасна», и я подумала, что замужество все-таки не такая плохая штука.
