Текст книги "Медовый месяц"

Автор книги: Эми Дженкинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Алекс подходит и подбирает пистолет. Выпрямившись, он делает жест рукой – мол, не волнуйтесь. Он делает жест рукой с пистолетом, и это вызывает среди нас, зрителей, нечто вроде мексиканской волны. Алекс в замешательстве удаляется в кабинку.

И тут люди начинают суетиться. Раздаются крики: «Вызовите охрану!», кто-то кричит: «Позвоните в полицию!», а еще кто-то: «НЕ НАДО звонить в полицию!»

Неандертальца на полу утешает Царина. Он как будто бы утратил весь свой апломб и сидит сгорбившись, с виноватым видом.

– Ну что поделаешь с таким маньяком? – говорит он.

Я подхожу к кабинке Алекса. И вежливо стучу.

– Пошли вон, – доносится ответ.

– Это я, – говорю я. Никакого ответа.

Я возвращаюсь туда, где танцуют. «Ты для меня все, я сделаю для тебя что угодно, чтобы ты полюбил меня, я горю желанием, зажги мой огонь, любимый, твоя любовь – мое единственное…»

Алекс выходит из ниоткуда. Хватает меня за руку и тянет из танцевального зала. Он полон энергии.

– Нам нужно поговорить, – говорит он.

– Конечно, – говорю я. Краем глаза я замечаю, что Флора и Делла нервно наблюдают за мной с винтовой лестницы в правом углу зала. Черил нигде не видно.

– Не беспокойся, – говорю я, впопыхах начав не с того конца, – я уезжаю отсюда! Еду в Мексику. Одна. Мне все равно. У меня забронировано. Прекрасный отель. Я могу просто исчезнуть. То есть просто, чтобы чувствовать, что все в порядке. Чувства и факты – не одно и то же. Мы причиняем друг другу что-то непонятное, верно? Все эти чувства… – Я развела руками, чтобы показать. Я не сомневалась, что он понимает. Я возвысила голос и не старалась приглушить его. Никто вокруг как будто ничего не замечал. – Ты меня не любишь! – очертя голову, продолжила я. – Я не люблю тебя! Я хочу сказать: если бы ты меня любил, то позвонил бы. Верно? Это ведь ясно. Ты не звонил семь лет. Семь лет! Мы даже не знакомы. Мы провели вместе всего-навсего одну ночь! Мы обманывали себя. Жизнь совсем не такая. Ты выследил меня здесь? Может быть, подкарауливаешь?! Потому что – честно – это не шутка. Я хочу знать, что ты затеваешь? Это игра?

– Игра? – проговорил он. И посмотрел на меня. Синими глазами. Я говорила про его глаза?

Краем глаза я заметила а) двух охранников, вбегающих через заднюю дверь, как водится, С руками на кобуре и б) Черил.

– Прямо у тебя за спиной охранники, – сказала я, – а впереди, чуть справа, – Черил.

– Бежим, – сказал он.

Что мы и сделали. Быстро, но не настолько быстро, чтобы я не успела уловить мелькнувшую мимо Черил с двумя бокалами газированной воды в руках и с отвисшей челюстью.

Не доходя до лифта, Алекс схватил меня за руку и втащил в одну из ниш, где находился пожарный гидрант. Там было довольно тесно.

– Ты хочешь сказать: «Нам пора прекратить встречаться таким образом»? – сказала я.

– Нет, – ответил он и поцеловал меня. Не буду останавливаться на этом, чтобы не задерживать повествование. Достаточно сказать одно – семилетнюю коросту наконец почесали.

В двери было стеклянное окошко, и, пока мы целовались, мимо галопом, словно гончие по свежим следам, пронеслись Делла, Флора, Пол и Черил.

Когда они пробежали, Алекс вытащил меня из ниши.

– Они вниз, – сказал он, – а мы наверх.

Мы были так высоко, что лифт дальше не поднимался, и мы воспользовались пожарной лестницей.

– Ты в порядке? – спросил Алекс, когда мы одолели два пролета.

– Когда ты держишь меня за руку, я могу двигать горы, – ответила я, затаив дыхание.

– Что? – переспросил он.

– Это песня, – сказала я.

Наверху мы снова поцеловались. Это казалось уместным.

– Что случилось? – спросила я.

– Ты слышала про вторую космическую скорость – скорость отрыва? – сказал он.

Мы снова стали целоваться – это, наверное, заняло очень много времени, потому что я услышала, как хлопнула дверь и внизу по ступеням загремели четыре пары ног. Они вычислили, где мы.

– Побежали, – сказал Алекс и снова взял меня за руку.

Мы выбежали на крышу. В первый момент я заметила, что облака разошлись и небо сияло великолепной глубокой полуночной синевой. А во второй момент заметила вертолет.

– Превосходно, – сказал Алекс.

А потом, и лишь потом – клянусь, – я действительно осознала все возможности вертолета, застывшего там в своем стрекозином великолепии.

– Мы не можем, – сказала я. Пилот помахал мне и завел мотор.

– Твой знакомый? – спросил Алекс.

– В некотором роде, – ответила я. Алекс чем-то заклинил дверь позади нас.

– Что лучше? – спросил он. – Покинуть их через пять лет? Через двадцать? Или прямо сейчас? – Потом взял меня за руку, и мы побежали под лопасти – как в кино и как мне всегда хотелось сделать в реальности.

Когда мы забрались в вертолет, я крикнула Джейкобу, чтобы он вернулся потом за Маком. Он сказал, что не может никуда взлететь без его разрешения, нужно позвонить. Если честно, жизнь иногда так прозаична!

– Вот дерьмо! – сказала я.

Мы с Алексом переглянулись и посмотрели на дверь на лестницу, которая, мы понимали, долго не выдержит и вот-вот распахнется. Потом Алекс бросил взгляд вниз и показал мне торчащую из кармана рукоятку пистолета. У меня было чувство, что он лишь наполовину шутит.

– Джейкоб! – закричала я. – Умоляю тебя. Что-то в моем голосе заставило его обернуться.

– Джейкоб, – сказала я и положила руку на руку Алекса, которую он положил на пистолет, – у нас же медовый месяц!

Он не мог меня слышать из-за шума лопастей. Я была вынуждена закричать снова – гадая, буду ли я наказана вечным огнем в аду или просто чем-нибудь вроде мягкой формы цистита на всю жизнь, что было бы еще хуже.

– У нас медовый месяц! – завопила я. – Мак говорил тебе – помнишь?

Лицо Джейкоба сломалось в широкую ухмылку.

– Куда? – спросил он.

Алекс крикнул:

– Она летит в Мексику!

Джейкоб рассмеялся и сказал, что в Мексику с нами не полетит, но может доставить в аэропорт Кеннеди. Когда мы взлетели, я вытащила у Алекса из кармана пистолет и бросила его в лужу на крыше.

Охранники, Пол, Делла и прочие выбежали из двери через несколько секунд после нашего взлета. Мы не беспокоились – ярко освещенные небоскребы вокруг нас уносились вниз в ясном ночном воздухе, как рукотворный лес торчащих сталагмитами алмазов – величайший каньон в мире.

– Пятая авеню, – проговорил Алекс. – Боишься?

– Чего мне бояться? – спросила я. – Умереть?

Алекс не ответил. Он смотрел на Гудзонов залив – туда, где статуя Свободы вздымала ввысь свой факел.

– Вот так же стояла и я, – сказала я, – целых семь лет.

Он помолчал, а потом сказал:

– Извини.

– Знаешь что, – чуть погодя проговорила я. – Если бы пришлось сейчас умереть, я бы, пожалуй, не возражала.

Глава семнадцатая

Представьте себе такое. Представьте спальню в начале медового месяца. Кровать с кружевным пологом. Измятые белые простыни, легко колышущиеся в струях ветерка от вентилятора на потолке. Темные деревянные лопасти вентилятора, которые при вращении чуть потрескивают, вызывая чувство покоя. Белокаменный карибский солнечный свет за дверями веранды, теплый, нежный карибский воздух. Мягкую ватную тишину, нарушаемую лишь отдаленным бренчанием маримб и почти неуловимым ленивым касанием волн о песок.

А теперь представьте себе лежащую на кровати молодую женщину. Согнутая в локте рука подпирает голову. Она спокойна, очень спокойна, от зноя на ее коже выступил легкий пот. Она смотрит на вращающийся на потолке вентилятор и думает о молодом мужчине, который лежит на кровати в другой комнате – зеркальном отражении этой.

Молодой мужчина одет нелепо, по-городскому: белая рубашка от вечернего костюма, черные брюки и ботинки. Он беспокоен, перекладывает ноги так и этак, руки заложены за голову. У него вид человека, поставившего на карту слишком многое. Что-то очень для него важное. Возможно, он встает и начинает расхаживать туда-сюда по комнате, как делают люди, спрятав в чемодан совершенно секретные документы. Впрочем, у этого молодого мужчины никакого чемодана нет. У него вообще ничего нет, кроме одежды, которая на нем.

Налюбовавшись этой воображаемой картиной, молодая женщина перекатывается – то есть я перекатываюсь – по двуспальной кровати посмотреть на муравьев. Их количество удвоилось. Наверняка прибыло подкрепление, еще один батальон – на полу моей спальни армия насекомых проводит военные маневры. Их вызвали для выполнения какой-то очень важной задачи, и я гадаю, откуда каждый из них узнал эту задачу – по их виду не скажешь, что в голове у них много места для мозгов. Я размышляю, не родились ли они с этим знанием, с информацией, уже заложенной в их ДНК, но в таком случае почему бы и я не могла родиться с заложенной в ДНК информацией, что мне делать. Как Пол родился с заложенной в ДНК информацией, что ему надевать.

Потом до меня доходит, что так оно, вероятно, и есть – я родилась с врожденной информацией. Я, вероятно, маршировала, как муравей, к какой-то генетически предопределенной цели, сама ее не зная. До меня доходит, что вещи любят самоопределение, а шанс и выбор, возможно, – более или менее убедительная маскировка составленного высшим Творцом плана.

Я вовсе не хочу оправдаться таким образом в том, как поступила с Эдом, – просто мне нужно как-то объяснить все самой себе. Мне нужно научиться уживаться с собой, и муравей в лабиринте моего мозга проползает таким путем. Первое:

Эд уходит от меня, и уходит не в первый раз. Правда, я знаю, что он это не по-настоящему, но, поступая так, он рискует, что я приму его действия за чистую монету. Второе: я вовсе не хотела снова столкнуться с Алексом. Третье: когда я познакомилась с Эдом, первой моей мыслью было: это не мой тип. Прошу прощения, что столько об этом говорю. Я хочу сказать, что это было первое секундное впечатление, перешедшее в многолетнюю близость. Но было именно так, и теперь в этом видится глубокий смысл.

Потому что теперь я далеко и могу ясно видеть то, что всегда знала, но как-то постоянно забывала – я никогда не питала к Эду страсти. Не ощущала его сбывшейся мечтой, не испытывала к нему тех радужных чувств, которые внушают в сказках. И мне казалось, что так и должно быть. Я решила, что достаточно уже выросла, чтобы отбросить принцев в сияющих латах, – я смеялась над подругами, которые катались на американских горках радости и отчаяния со своими восхитительно невыносимыми дружками. Но теперь я вновь обрела вкус к волшебству и убеждена, что мой отказ от страсти был ошибкой. Страсть зажигает огонь близости, что бы с ним потом ни случилось. И я снова и снова возвращаюсь к той самой первой мысли, что Эд – не мой тип.

Так что теперь я просто двигаюсь на автопилоте – как муравьи.

Пока все хорошо. Поездка с Алексом была Великим Бегством. Одна ли я такая, кому аэропорты кажутся самым сексуальным местом в мире? Возможно. Когда мне было двадцать один, я хотела стать стюардессой, даже подала заявление. Я прошла собеседование, но не успела выйти из здания, как на колготках у меня спустилась петля, и Делла убедила меня в том, что я и без нее подозревала, – что мой личный уровень ухоженности не сулит большого успеха. Так что мы вдвоем сели выпить кофе с бесконечным набором тостов и фантазий о великолепных рабочих местах, которые мы получим, если и впрямь соберемся делать карьеру.

Наверное, в аэропортах возникает чувство открытых возможностей и перспектив – чего стоят такие, например, объявления: «Пассажиров на рейс 212 в Бомбей просим пройти…» Здесь мир кажется приготовленной для меня устрицей.

Мы с Алексом скользили по сверкающему полу к стойкам регистрации, отчаянно ухватившись друг за друга, чтобы не потеряться в толпе. Вся эта суматоха, все эти совершенно обычные люди, занимающиеся самыми обычными делами, вся эта скучная бюрократия, казалось, лишь усиливали нашу прекрасную и волнующую тайну – что мы избранные. И конечно, мы с Алексом успели проделать кое-что обязательное для аэропорта, как в свое время в Лондоне, – счастливо поели в «Счастливых едоках»; это был наш родимый дом.

Все идет идеально и кажется совершенно естественным. Через два часа рейс в Канкун. Когда дело дошло до денег, я попыталась внести свою лепту, но Алекс не допустил этого и даже не улыбнулся. Я мельком заметила пачку кредитных карточек в его бумажнике. Это меня потрясло. Я ощутила прилив веселья, а потом толчок робости. То есть я знала, что Алекс хорошо зарабатывает, но не делала из этого никаких выводов. Раньше я никогда не гуляла с богатыми парнями.

Мы успели купить зубные щетки и пасту и мои мысли блуждали в догадках, что мне делать в Мексике с одеждой. Мои мысли блуждали в догадках о библиотеке в бумажнике Алекса. Когда я двигалась по коридору, меня словно ударило по мозгам: боже, подумала я, это уже начинается.

Впрочем, меня беспокоило, что в Канкуне продаются лишь флуоресцентные зеленые бикини – хотя я была совершенно уверена, что Алекс будет любить меня и в них. Что он будет любить меня, даже если я всю жизнь прохожу в одной паре нестиранных джинсов.

– Давай найдем местечко, – сказал Алекс.

Я не совсем поняла, что он имел в виду, но Алекс взял меня за руку и повел через зал отправления мимо терминала к более или менее укромному уголку. Как выяснилось, «давай найдем местечко» означало «давай найдем местечко, где можно поцеловаться».

И вот, стоя у окна, мы этим и занялись. Больше всего мне запомнилась теплота – исходящая от него теплота, холодное стекло за спиной, шум выруливающих по дорожкам самолетов, как морской прибой.

Мы прибыли в Канкун на рассвете, и тамошние женщины с детьми на косынках за спиной пытались сдать нам комнаты за пятьдесят долларов. Алекс, похоже, знал, что делает, и я положилась на него. Он спросил у меня название прекрасного отеля, о котором я говорила. Но этим и ограничился. Я заметила, что Алекс не любит раскрывать карты. Он взял такси, и мы направились от адского небоскреба «Хилтон» по побережью в гостиницу для новобрачных.

Когда мне надоело созерцать муравьев, я почувствовала себя маленькой девочкой, готовой после дневного сна вернуться на праздник. Мне пришла в голову озорная мысль – надеть туфли и наступить на кучу муравьев. Не знаю, почему эта мысль взбрела мне в голову, я вовсе не собиралась этого делать. Так долго наблюдать за муравьями, а потом раздавить их – все равно что самой потопить «Титаник». Это вызвало воспоминание о том, как я застала Мака в саду в Челси, когда он для собственного удовольствия давил муравьев. Он сказал, что представляет себе, будто бы муравьи—управляющие сетью кинопроката. Я перекатилась по кровати и, обмотавшись простыней, вышла на веранду.

Я говорю «вышла», но в действительности я на веранду прокралась. Мной овладела такая застенчивость, когда вдруг ощущаешь каждую клеточку своего тела. Наверное, я испугалась. Поворачивая голову, я ощущала, как я это делаю. Странное ощущение.

Я бросила взгляд на веранду Алекса – с совершенной беспечностью на случай, если он там. Но его там не было. Тогда я осторожно шагнула вперед к ненадежным деревянным перилам, отделявшим его веранду от моей. Двигаясь очень медленно, я легонько вытянула шею к открытой на его веранде двери и увидела на белой кровати каблук черного ботинка.

И тут на меня обрушился громкий хриплый хохот. Сказать, что я выпрыгнула из собственной кожи, – было бы слишком слабым выражением. Я просто выскребла себя из покрытой кокосовыми циновками крыши. У меня всегда был хороший рефлекс. Проклинаю свое житье с Деллой и все те годы, когда невинно ходила среди ночи в туалет и заставала там согнутое пополам чудовище, бросавшееся прочь за стиральную машину (не спрашивайте). А однажды оно оказалось на кухне, на микроволновке!

Как бы там ни было, оказалось, что так хрипло хохочет хозяин гостиницы, маленький приземистый человечек с длинными, подкрученными кверху усами. Когда мы приехали, он представился Хесусом, а теперь, словно косматый гном, подпрыгивал на лужайке. В руке он держал шланг.

Хесус, видите ли, решил, что наше с Алексом пребывание в разных комнатах – это самый забавный случай, о котором он только слышал. Он сообщил, что рассказал об этом по всей гасиенде и все согласились, что это самый забавный случай, о каком они только слышали. И добавил, что эта история дошла до местного городка, откуда, без сомнения, волны веселья скоро будут слышны на мили вокруг.

Когда слегка помятый Алекс нетвердой походкой появился на своей части веранды, Хесус обрушил на него все свои шутки, сопровождая их жестами, а потом, истощив свой английский, добавил длинный постскриптум по-испански, где, насколько я поняла, главной темой были Адам и Ева и продолжение рода. Когда он остановился, чтобы набрать в грудь воздуха, Алекс с некоторой, я бы сказала, властностью проговорил:

– У нас ухаживанье.

Не уверена, что Хесус в точности понял это слово, но тон Алекса, очевидно, сыграл свою роль, потому что хозяин посмотрел на Алекса чуть более уважительно.

– Ухаживанье? – переспросил он.

– Да, – подтвердил Алекс, посмотрев на часы, – и для начала я хотел бы пригласить молодую леди на чашку чая. Так поступают в Британии – в той стране, откуда она приехала. Они пьют чай.

Хесусу эта мысль как будто понравилась, а Алекс, опустившись на одно колено, пригласил меня на чашку чая. Я приняла приглашение. Хесус, теперь уже воспринимавший все очень серьезно, сказал, что пойдет на кухню и велит принести нам все необходимое.

Я спустилась со своей веранды и поднялась на веранду Алекса, а он взял меня за руку и грациозно провел по ней. Я все еще была в простыне.

– Ну что ж, – сказал он, – попробуем. Как это у нас делается? Первый этап – представиться, основные сведения, какие фильмы любишь и все такое. Второй этап – теннис…

– Теннис? – переспросила я.

– Да, так говорили на лекции. Ты разве не играешь в теннис?

– Нет, – ответила я.

– Ну и ну, – сказал он, – это уже катастрофа. Придется научиться. Что может задержать нас на несколько месяцев.

– Боже мой!

– Должно быть что-то другое, – предположил он. – Какие у тебя хобби?

– Хобби? – переспросила я. – Собственно, у нас в Англии хобби не бывает. Разве что в анкетах – знаешь, когда поступаешь в колледж и тебя просят сообщить о твоем хобби, и ты пишешь – «киноведение». Это означает, что в пятницу ты берешь напрокат видеокассеты с Томом Крузом.

– Давай начнем с первого этапа, – сказал Алекс, – а об остальном позаботимся впоследствии.

Хесус лично принес нам поднос с чайными принадлежностями – большим белым чайником, несколькими бисквитами и нависающей над ними вазой с фруктами. Он был очень возбужден. Мы шумно поблагодарили его и насилу смогли прогнать.

Когда он все же удалился, Алекс налил мне чаю и сказал:

– Ладно, начинай ты: задай мне вопрос.

– Какого рода?

– Любого. Начни тему.

– Какого рода? – беспомощно спросила я.

– Гм… Интересы – страны, где побывал… Гм… Домашние животные… Политика… Что угодно.

– А нельзя ли пустить все на самотек? – спросила я.

– Тут важен фактор времени. Ладно, начну я. В какой стране ты больше всего любишь проводить отпуск?

– В Италии.

– Отлично, – сказал он. – Теперь ты.

Я отхлебнула чай и чуть поддернула простыню.

– М-м-м… У тебя было когда-нибудь домашнее животное?

– Да, – ответил Алекс, – когда мне было двенадцать, у меня была змея.

– Отлично, – кивнула я.

– Вот видишь, – сказал он, – очень мило получается. Моя очередь. Ты… У тебя… Ну, ладно… Кто твой любимый писатель?

– Фрэнсис Скотт Фицджеральд, – ответила я после почти получасового мычания и вздохов; Алексу даже пришлось поторапливать меня, чтобы на обдумывание не ушла вся ночь, а я отвечала, что надо точнее определить значение слова «любимый», и ожидает ли он от меня внесения в список Джейн Остин и Уильяма Шекспира в порядке их заслуг? Но потом мы вошли во вкус и безжалостно засыпали друг друга вопросами, пока не выпили весь чай, и вскоре я уже знала о нем кучу полезных вещей – например, что у него аллергия на клубнику, что он ездит на немецкой машине и никогда не был в Австралии.

– Второй этап, – объявил Алекс и посмотрел на часы. – Продолжим.

Он схватил меня за руку и увлек во двор гостиницы, где по какой-то безумной причине среди пальм была лужайка для крокета.

– Вместо тенниса. Ты случайно не знаешь, как играют в эту игру? – спросил он.

– Случайно знаю, – ответила я.

Я поплотнее обмоталась простыней и объяснила Алексу правила. Он начал игру и, замахнувшись молотком, как клюшкой для гольфа, послал шар с такой силой, что тот разбился о пень.

– И только? – проговорил он, с презрением крутя молотком. – Что дальше?

– Сейчас выясним, умеешь ли ты проигрывать, – сказала я и, конечно, выиграла. Мой безумный дядя был энтузиастом крокета, так что я училась у ног мастера.

Мы вернулись на веранду, и Алекс сказал, что из той лекции об ухаживании запомнил что-то про держание за руку.

Я сказала:

– Я знаю, что дальше. Ты говоришь, что позвонишь мне, а потом десять дней не звонишь, и я схожу с ума, сидя у телефона.

– Отлично, – проговорил он и вручил мне банан из вазы с фруктами, что принесли вместе с чаем.

Я села на своей веранде и положила бакан на стол перед собой.

– А что в это время делает мужчина? Мне всегда хотелось это знать, – сказала я.

– Я очень занят, – стал говорить Алекс, расхаживая на своей половине веранды, – у меня куча всяких дел, и я безмерно счастлив, что на заднем плане моего сознания ты. Я вроде летчика, который идет на смертельное задание и спасается благодаря мыслям о своей прекрасной жене, которая ждет его дома. И чем дальше я от тебя, тем ближе ты в моих чувствах.

Он отошел в самый дальний конец веранды и сел на перила. Повисла долгая пауза. Я поймала себя на том, что смотрю на банан на столе в надежде, что он зазвонит.

– И? – спросила я через какое-то время.

Он не обратил на меня внимания, даже не пошевелился. Прошло пять минут. Они показались мне вечностью. Наконец Алекс нагнулся, взял из вазы другой банан, поднес его к уху и сказал:

– Дзинь-дзинь!

Я схватила свой банан и произнесла, еле дыша:

– Алло?

– Привет, – сказал Алекс очень хладнокровно. – Вы, наверное, меня не помните…

– Помню! – сказала я, черт возьми, слишком эмоционально.

– Как вы поживаете?

– Прекрасно! Я – прекрасно. – Пауза. – А вы?

– Хорошо. Я – хорошо.

– Хорошо.

– Так… Ну, как дела?

– Гм…Я… Мне нравится, какая сейчас стоит погода.

– Да?

– Да.

Пауза.

– Ну, я просто позвонил, чтобы сказать, что неплохо было бы как-нибудь на днях сыграть в крокет.

– Вот как? Да! И в самом деле неплохо.

– Да… И еще я позвонил, чтобы поздороваться.

– Привет!

– Узнать, как вы поживаете…

– Очень мило с вашей стороны.

– Ну, хорошо, – нам нужно будет как-нибудь снова сыграть в крокет.

– Да.

– Ну, тогда – до скорой встречи, да?

– До скорой встречи.

– До свиданья.

– До свиданья.

– Негодяй! – сказала я, кладя банан.

– Что? – откликнулся Алекс.

– Ничего хорошего! – ответила я.

– Я пригласил тебя на крокет, – сказал он, – а ты меня отшила.

– Ты не пригласил меня на крокет, – ответила я. – Ты позвонил спросить «как я поживаю». Позвонил, чтобы «поздороваться» – ехидно.

– Но я ПОЗВОНИЛ! – сказал он. – Это говорит тебе все, что тебе необходимо знать! Незачем кастрировать парня бананом.

– А разве я это сделала? – спросила я, удивленно взмахнув бананом.

– Никакой теплоты! Никакой уступчивости!

– Извини, – сказала я, – но «поздороваться» еще не… еще не… не то, что надо.

– Для чего надо?

– Для чудовища Надо.

– Ладно, – сказал он, подумав над моим ответом и явно решив не углублять, – вторая попытка. – Он поднял свой банан. – Дзинь-динь!

Я взяла свой.

– Привет! – сказал Алекс. – Это Алекс.

– Привет, Алекс, – сказала я. – Как ты поживаешь?

– Хорошо, – ответил он. – Что ты делаешь?

– Что я делаю! – ответила я. – Мои мозги совершенно перепутались. С одной стороны, мне не очень понравилось, что ты мне не позвонил. А с другой стороны, я думаю, что я, наверное, тебя люблю.

Иногда мне кажется, что я придумала тебя, а на самом деле тебя нет. Но гораздо чаще я думаю, что нет меня самой. А в конце концов, я просто думаю о том, что хочу лежать в твоих объятиях. Долгое молчание.

– Хочешь, как-нибудь поужинаем вместе?

– Это было бы здорово. Когда?

– Что, если сегодня?

– О, прошу прощения: правила гласят, что если я приму приглашение поужинать менее чем за четыре дня, то сведу на нет наши шансы на успешные отношения.

– Какие правила?

– Правила ловли мужчины.

– Плевать на правила.

– Ладно.

Когда мы повесили наши бананы, я вскочила и бросилась в свою комнату.

– Ты куда? – спросил Алекс.

– Я удаляюсь в свою комнату, – ответила я, – примеряю миллион нарядов и в отчаянии бросаю их на пол.

К счастью, у меня не было ни одного наряда, не говоря о миллионе, так что я спустилась в магазинчик в холле гостиницы. Те же тряпки, что, наверное, в любом туристском магазинчике по всему миру. Универсальная выходная одежда хиппи – саронг с бирюзово-зеленым морским коньком и все такое прочее. У этих тряпок такой вид, будто всех их придумала одна и та же местная женщина. Но поскольку их можно найти всюду от Испании до Африки и Латинской Америки, на самом деле это какой-то заполонивший мир торговый брэнд, вроде Макдональдса, только что не объявляющий о себе.

Я кончила тем, что купила саронг, жилетку красивого синего цвета, пару кожаных сандалий с прелестными ракушками, рассеянными по всей поверхности, добавила к покупкам кое-чего из парфюмерии и леопардовое бикини (то самое, флуоресцентно-зеленое), после чего вернулась к себе в комнату, где приняла душ и привела в порядок волосы – вплела в них несколько цветков. Потом надела новый наряд и решила немедленно насладиться отсутствием багажа и наличием «временной замены».

Тропинка в ресторан была украшена крохотными фонариками почти у самой земли. Ресторан располагался на деревянном помосте, что протянулся к морю под крышей из кокосовых плетенок. Хрупкие деревянные столики были разукрашены яркими розовыми бугенвиллеями. На решетках под открытым небом шипели гигантские креветки, а из бара на берегу бренчали маримбы.

Я нашла Алекса в баре, он сидел в новой белой футболке и глядел на залив. Забавно – за долю секунды до того, как я зафиксировала его в сознании, мое сердце уже прыгнуло к нему. Это было так, словно одно очертание его фигуры каким-то образом запечатлелось во мне, так что я узнавала в нем себя.

Он заказал пинаколаду, от которой я из принципа пыталась отказаться, но она оказалась восхитительной. Потом мы поднялись в ресторан и съели омара на гриле. Когда мы не смотрели друг на друга, мы смотрели на море, которое менялось, перебирая весь спектр цветов до полуночно-темно-синего. Наступала ночь, но воздух вокруг нас оставался мягким и теплым.

Мы как будто почти не разговаривали или, возможно, просто не разговаривали ни о чем серьезном. Пожалуй, и не хотели – после всех наших дневных треволнений вполне достаточно было просто быть. Быть рядом с ним. Просто смотреть на него. Казалось, разговор только помешает.

После ужина Алекс сказал: «Пошли» – и отвел меня на пляж. Я заметила, что он не любит говорить, куда мы идем и что будем делать. Эд, напротив, старался так делать, и я нередко отговаривала его от его планов и придумывала что-нибудь получше.

У наших ног сновали маленькие крабы, и Алекс взял меня за руку.

– Что в списке ухаживания идет после держания за руку? – спросила я.

– Поцелуи, – ответил он. И мы ненадолго занялись поцелуями.

– Кажется, я знаю, что мы забыли, – сказала я в перерыве. – Пошутить друг над другом насчет недавних романов.

– Хм-м-м-м, – ответил он. Мы посмотрели друг на друга.

– Возможно, и не стоит, – сказала я.

– Давай просто ляжем на песок и посмотрим на звезды? – предложил он.

– Давай.

Что мы и сделали. Через некоторое время Алекс сказал, что это наше третье свидание.

– В этом есть какой-то скрытый смысл? – спросила я.

– Ну, третье свидание… – сказал он. – Сама знаешь.

– Нет, – ответила я, – не знаю. Что случается на третьем свидании?

– Третье свидание – это когда… Ты ведь и сама знаешь. – Он перекатился так, чтобы смотреть на меня сверху. Я гадала, что за слово он подберет. Он выбрал «провести ночь вместе» и взгляд в глаза.

– Ах да, – сказала я. – Но это вовсе не третье свидание.

– Третье, – ответил он. – Первое было чай. Второе – крокет. Третье – ужин.

Я рассмеялась.

– Ты не хочешь? – спросил он.

– Знаешь что, – сказала я, – я боюсь этого: когда отдаешься кому-то слишком быстро и на полпути вдруг сознаешь, что чего-то не можешь ему сказать, или что-то кажется странно, и все потому, что этот другой – чужой тебе человек. И вдруг чувствуешь, какая пропасть лежит между вами, и это очень одинокое чувство… – Я помолчала. – Самое одинокое чувство в мире.

Он долго молчал, обдумывая мои слова. Эта его особенность мне очень нравилась. Он очень серьезно воспринимал жизнь, и оттого в ней казалось больше смысла. Я ощущала, как в его голове текут мысли, о которых он мне не говорит.

– По-твоему, – проговорил он через несколько столетий, – мы должны иметь мужество отстаивать свои убеждения.

Он не добавил при этом: потому что мы родственные души и все будет хорошо. Но именно это я услышала, именно это он имел в виду.

Вернувшись в гостиницу, мы немного постояли возле веранды, а потом я обернулась и приглушенно сказала, уткнувшись ему в шею:

– Тебе не кажется немного экстравагантным – иметь две комнаты, а?

– А тебе не кажется, – ответил он мне в волосы около уха, – что мне все равно придется с тобой спать?

Можно я расскажу тебе, как я представляла, что ты лежишь рядом со мной, бок о бок? Я не имею в виду секс. Просто ты лежишь рядом – и это ощущается как огромная награда. И о том, как я представляла нас ночью, когда весь окружающий мир перестает существовать, потому что он оказывается там, в глазах другого.

И когда кровать взмывает в воздух и, как ковер-самолет, уносит нас из окна в пространство, – простыни полощут по краям, – мы этого даже не замечаем. Мы смотрим на звезды, и ночь слишком коротка для всего, что мы хотим сказать друг другу. Мы смотрим вниз на крохотную и ничтожную землю и представляем все миллионы людей, спящих в своих постелях, и удивляемся, как можно спать, когда в мире столько всего, ради чего стоит бодрствовать. Я больше никогда не хочу засыпать. Не хочу прерывать это очарование.

Но при этом я понимаю, что не должна слишком тебя хотеть, потому что, если я буду слишком тебя хотеть, ты исчезнешь. Я придумываю этот непреложный закон природы и чувствую ту твою часть, которую не могу увидеть и никогда не узнаю.

Скрытую ослепительным блеском, как темная сторона луны. Хватит ли ее, недостаточности всего этого? И, чтобы не упасть, я вцепляюсь в тебя, пожалуй, слишком крепко. Ведь путь вниз такой длинный.