Текст книги "Медовый месяц"

Автор книги: Эми Дженкинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Глава пятнадцатая

Когда Эд в конце концов проснулся, то обнаружил на краю ванны три пары болтающихся женских ног. Точнее, четыре – если считать и Онорию. Впрочем, все мы были вполне одеты.

– Держим пари, ты рад нас видеть, – завопили Дел и Флора. Обе были возбуждены, обе только что прилетели вместе с Маком на «Конкорде».

Эд встал в дверях и, взъерошив свои и без того растрепанные волосы, сказал:

– Привет.

Он любил Дел и Флору и никогда не сердился на них и поэтому просто повернулся и ушел. На языке Эда это было все равно что вытащить автомат Калашникова и перестрелять всех на месте. В ванной воцарилась испуганная тишина.

– Пошли, – сказал Пол, вытягивая себя из ванны и твердо припарковав собачонку под мышкой, как сумочку, – она лишь тихонько тявкнула. Он вытолкал меня в комнату, а потом вся троица выскользнула из номера, оставив меня с Эдом слушать музыку.

Эд паковал вещи.

– Мы летим в Мексику? – спросила я.

– Все впятером?

– Они просто заглянули.

– Я пытаюсь, – сказал Эд, – пытаюсь провести здесь медовый месяц.

– Разве я виновата, что они появились?

– Ты ни в чем не виновата, – сказал он. – Ergo, я его лишился.

– ОНИ ПРОСТО ЗАГЛЯНУЛИ! – закричала я. – ПОТОМУ ЧТО ЛЮБЯТ МЕНЯ! А ТЕПЕРЬ ОНИ УШЛИ!

– Не говори со мной таким образом, – сказал он ровным голосом, подавляя бешенство.

– Знаешь что – мне обрыдло ходить на цыпочках по твоей вонючей скорлупке в страхе, как бы ее не повредить, – завопила я.

– На цыпочках? НА ЦЫПОЧКАХ? Когда это ты ходила на цыпочках? Когда прервала свадебную церемонию? Когда опоздала на самолет?

– Ты ничего не понимаешь.

– ПО СКОРЛУПКЕ? Да ты просто слон в посудной лавке!

Я:

– Ты ничего не понимаешь!

Он: захлопывает чемодан, застегивает его, пыхтит.

– Куда ты собрался?

– Подальше от тебя.

В дверях он остановился. Он всегда останавливается.

– Скажи мне… только одно… – говорит Эд.

– Что сказать?

– Чего я не понимаю?..

Молчание. Наконец я выговариваю:

– На свадьбе ты сказал: сколько угодно. Сколько угодно. А теперь лишь из-за того, что Пол, Дел и…

– Ты слышала когда-нибудь про каплю, которая переполняет чашу?

– Я не приглашала их. Я не виновата в том, что Пол и Дел…

– Я не желаю слышать никаких оправданий. Не желаю слышать частностей. Всегда возникают какие-то особые обстоятельства. А я вижу за ними общую картину. Вижу широкие мазки. Вижу основную идею.

– Умоляю тебя, можно нам просто уехать в Мексику?

– Что такое ты говоришь? Важна сама поездка. А не пункт назначения. – Он снимает кольцо и бросает его на кровать. – Вот так! – Поворачивается. Уходит.

Я нашла Деллу наверху, под крышей, в апартаментах Мака. Или, точнее говоря, сначала не нашла ее. Поначалу квартира показалась мне пустой – такая белая, с окнами на обе стороны. Но с яркими картинами на стенах и одним из тех встроенных диванов, что обволакивают углы электрической голубизной.

Я побродила там, гадая, куда же делась Делла, пока она не высунула голову из-под кровати и не сказала, что она здесь.

Кровать стояла на небольшом возвышении в глубине комнаты. Дел лежала под ней, и ей только-только хватало места, чтобы глотать из горлышка шампанское.

– Мак пригласил на чашку чая Царину Спунер. – проговорила она, будто бы все этим объясняя, и захихикала, словно пожарный гидрант.

– Что? – переспросила я. Я всегда так делаю, когда слышу какую-нибудь короткую шутку.

– Ты присоединяешься или нет?

– Не сходи с ума, – сказала я.

– Он вернется с минуты на минуту. Или забирайся сюда, или уходи.

Я задумалась над ее предложением. Уйти было некуда. Кроме того, мой мозг напоминал одну из тех компьютерных заставок, где картинка рассыпается и мелкими точками оседает вниз. И я залезла под кровать.

– Эд ушел от меня, – сообщила я.

– У Царины Спунер – тело века.

– Я знаю, кто такая Царина Спунер, – сказала я.

Какое-то время мы помолчали. Потом Дел проговорила:

– Мак признался мне в любви.

– Вот как?

– По телефону.

– Поздравляю, – сказала я, хотя не уверена, что в этом случае нужны поздравления, как не принято поздравлять со свадьбой невесту, а только жениха. Когда поздравляют невесту, то, по-моему, возникает мысль, что она отчаянно стремилась замуж.

– Мак считает, что всякие признания в любви – это ложь, – сказала Делла.

– Думаешь, он способен тебе изменить? – спросила я, изображая сарказм, но Дел сарказма не заметила.

– И еще как. Просто чтобы доказать это.

– Кому?

– Себе.

Мака по-прежнему не было, и я повторила:

– Эд от меня ушел.

Молчание. Вероятно, Делла размышляла, что бы ей такое сказать. Потом я проговорила:

– Медовый месяц – такая противная штука!

– Он вернется, – сказала Делла.

– Он швырнул мне кольцо, – сказала я. – Так что, наверное, брак расторгнут.

– Не в первый уже раз, – сказала она.

– Нет, в первый, – возразила я. – Раньше мы еще не были женаты.

– Свадьба не состоялась – вот что я хочу сказать.

Делла как будто отвлеклась.

– Помнишь, как мы частенько впадали в панику и говорили: «Нет на свете мужчин»? – сказала я. – До того, как появился Эд.

– Да, – ответила Дел.

– И думали: может быть, оттого, что нам уже под тридцать, хотя говорили так с тех пор, как нам стукнуло двадцать один.

– Да.

– Но на самом деле мы имели в виду: «Нет достойных мужчин». Потому что… да, есть он, он и он, но все они не идут в счет.

– Да, – сказала Дел, – но мы расстраивались. Думали, что можно заполучить парня как в рекламе – этакого симпатягу в шикарном костюме. Ха!

– Ну, не уверена, что нас следует за это упрекать, – сказала я. – Когда идешь покупать диван в мебельном салоне, все-таки ожидаешь, что он выглядит как в журнале.

– Что? – воскликнула Дел, как мне показалось, несколько грубовато.

– Ну, над тобой ведь не смеются, когда ты заходишь купить диван, верно? Не предлагают изменить всю свою жизнь. Не ухмыляются в лицо со словами: «Не будь наивной, детка! Таких диванов в действительности не бывает!» Я хочу сказать – представь, что они покажут тебе кучу ломаных неуклюжих диванов с порванной обивкой; ведь ты даже не сочтешь их диванами, верно? Ты скажешь: «И вы называете это диванами?» – Я помолчала. – Ты понимаешь, к чему я?

– Я ухватила суть, – ответила она. – Сказка о мягкой мебели.

– И вот, зайдя сегодня сюда, я вспомнила то, что всегда забывала: что в свое время Адам просил меня выйти за него.

С Адамом мы учились вместе в колледже. Задним числом его вполне можно было назвать симпатягой, и, хотя в шикарном костюме он в то время не ходил, его можно было назвать вполне подходящим.[48]48
  Игра слов: suit – костюм, suitable – подходящий.


[Закрыть]

– Если бы я вышла тогда за него, – сказала я, – у меня бы уже наверняка было две целых четыре десятых ребенка[49]49
  Имеется в виду среднестатистическое количество детей в семье.


[Закрыть] и я бы ни за что не говорила, что мужчин на свете нет.

– Что ж, есть ты, и есть диван, – проговорила Делла.

– Именно. Но он не в счет.

– Почему?

– Потому что он хотел меня.

– Понятно.

– Но если бы я вышла за него, я бы никогда не сказала: «Мужчин на свете нет» – ни разу. Потому что здесь подразумевается один.

– Так какого же черта ты за него не вышла? – спросила Дел, очевидно подумав, что ее это спасло бы от многих печалей.

– Потому что я бы скорее умерла. Вот что я думала об этом – я бы скорее умерла.

Дел внимательно посмотрела мне в лицо.

– Скажу тебе: по-моему, это бессмыслица, – проговорила она.

– Видишь ли, я сама только что начала это понимать, – ответила я, снова растянувшись на полу. – Дело вовсе не в них – не в мужчинах, дело во мне самой.

Мы снова погрузились в молчание. Через какое-то время я довольно отчужденно проговорила:

– Я видела Его.

– Кого «его»? – спросила Делла.

– Его, Его, – ответила я. – Его с большой буквы.

– Кого? – раздраженно спросила она.

– Любовь-Всей-Моей-Жизни, – проговорила я все в той же отчужденной манере, хотя на этот раз испытывала удовлетворение от того, что заставила Дел довольно громко стукнуться головой о кровать.

– Что-о-о-о-о-о? – протянула она, беря с меня пример в реакции на короткие блестящие фразы.

– Это был он, – сказала я и, несмотря на уныние – глубокое уныние, – широко улыбнулась. Нет ничего лучше, чем сообщить кому-то сногсшибательную новость. – Можно повторить еще раз, – спросила я, – чтобы ты еще раз стукнулась головой?

– Где-что-когда-как? – спросила она, стараясь повернуться на бок, чтобы лучше видеть мое лицо.

Но в этот момент мы услышали, как открылась дверь и вошел Мак со своей красоткой.

Мак что-то громко вещал про блестящее будущее Царины Спунер. Сама же Царина, не проявляя особого интереса к своему блестящему будущему, прямиком направилась к холодильнику, отыскала там «Хааген Даз» и, набрав в рот мороженого, принялась бродить по квартире в туфельках от Маноло Бланика (насколько я могла рассмотреть). Худенькую женщину нетрудно распознать по тому, как она поглощает «Хааген Даз».

– Вот почему ее зовут Спунер,[50]50
  Спунер (Spooner) созвучно со spoon – «ложка».


[Закрыть] – шепнула я Дел, которая шикнула на меня в смысле: отнесись к этому серьезно! И когда Царина подошла и села на кровать, по-прежнему работая ложкой, мы с Дел смогли поближе полюбоваться – сквозь кружевную бахрому – ее прелестной крохотной татуировкой в виде сердечка над прелестной левой лодыжкой.

– Иди сюда, сладкий, – позвала она Мака. Дел смотрит на меня так, словно говорит: как можно, мы ведь здесь! Мак подходит и садится рядом с Цариной. Несколько мгновений проходит в молчании, и мы думаем, что они целуются, но потом слышится звяканье ложки о зубы, и понимаем, что она набила ему рот мороженым. После чего раздается ее голос – как будто с ложкой во рту:

– Хочешь, я угощу тебя, сладкий?

Следует еще более долгая тишина, и я думаю: черт возьми, она снимает с него брюки.

Но тут Мак говорит:

– Нет, спасибо. – И мы с Дел переглядываемся, выпучив глаза, как блюдца, и чуть не умирая в ожидании. Потому что это «нет, спасибо», по-видимому, относилось к еще одной ложке мороженого.

И тут Мак медленно, запинаясь, говорит – как иной сказал бы: «Отведите меня к вашему вождю», приземлив свой звездолет в прекрасном новом мире:

– У меня есть женщина.

Царина хохочет:

– У меня тоже. Тебе придется придумать что-нибудь поинтереснее, сладкий. Ты расскажешь мне о ней? Тебе нравится ее трахать? Хочешь, я расскажу тебе о своей?

Мы с Дел смотрим друг на друга так, словно спрашиваем: под каким кайфом эта баба? Да она просто проститутка!

Снова возникает пауза, и снова мы думаем, что сейчас упадут брюки, но тут Мак неожиданно вытаскивает из шляпы кролика.

– Ты не поняла, – говорит он. – Я влюблен.

Он говорит это так, словно ему всего четырнадцать лет, словно он легко раним, испытывает сомнения, в чем-то нуждается и все такое прочее, и до меня вдруг доходит, что он тоже человек. Это открытие меня потрясает.

Но прежде чем переварить все это, я замечаю, что Дел как будто схватила судорога, и мне, вероятно, нужно оттащить ее в «скорую помощь» с сотрясением мозга от верности Мака. А Царина топает своей маленькой ножкой в маноло прямо у головы Дел. Царине не нравится это признание в любви. Совсем не нравится.

– С тобой скучно, – говорит она раздраженно. – Ты скучный!

Это оказывается для Дел уже чересчур: она высовывает руку из-под кровати, хватает маленькую татуированную лодыжку и, пока Царина плюется, лягается, визжит и дергается, просто держит эту лодыжку, а потом вылезает из-под кровати вся, как мальчишка на дельфине, и, поднявшись, заявляет Царине:

– Это с ним тебе скучно? Это мне с тобой скучно! Ты самая скучная зануда, какую я только знала!

Мак извинился за Дел, но, по-моему, он одурел от всего этого. Он, как только увидел Дел, повалил ее на кровать и обнял – об этом я могла судить по исчезновению их ног.

– Ха! – говорит Царина.

– Ха! – говорит Дел.

– Счастлива? – говорит Царина.

– Как свинья в навозе, – говорит Дел.

– Это уж точно, – говорит Царина и вдруг переключается совершенно на другой канал. – Ты куришь травку? – спрашивает она и плюхается на кровать вместе с ними. – Мне нравится твое платье. От кого это? Симпатичное. – Просто ночь и день.

А я тем временем лежу под кроватью, пытаясь сочинить сценку своего выхода. Ничего не получается. Но мне не стоит беспокоиться, потому что наверху слышится шепот и в проеме между кружевной бахромой и полом появляется лицо Мака.

Он несколько мгновений смотрит на меня, и я говорю:

– Медовый месяц – чертовски трудная штука. Столько ожиданий, но нередко он приводит к определенному… напряжению.

Мак спрашивает:

– Где твой возлюбленный?

И я вдруг подумала, что он имеет в виду Алекса. Я подумала, что он имеет в виду Алекса!

Пол и Флора выследили меня у Мака и заявились вместе, чтобы посадить в такси и вернуть в отель. В такси я поведала Флоре о дезертирстве Эда. Я ожидала, что она начнет свое «О! Боже! Мой!», но она лишь нахмурилась.

– Что? – спросила я.

– Это он из-за Алекса сбежал?

– Нет, – сказала я. – Он не знает.

– Подсознательно наверняка знает. На это мне нечего было ответить. Пол с некоторой тревогой проговорил:

– Послушайте, послушайте, девочки. – Пол терпеть не может ничего реального.

Я сказала:

– С Эда хватило и так, поскольку я опоздала на самолет, а тут еще вы все нагрянули и… Эта история с Маком и все прочее. Я просто останусь в отеле, и он, вероятно, когда-нибудь вернется. Он не мог далеко уйти. Он не мог запрыгнуть в самолет и вернуться в Лондон. В нем нет такой свободы духа. Он дождется даты обратного вылета.

– Он здраво относится к деньгам, – заметила Флора.

– Упаси меня бог от всякого, кто здраво относится к чему-либо, – сказала я.

– Ты ужасна, – сказала Флора.

– Тебе не приходится жить с ним.

Пол перевел взгляд с одной на другую и проговорил:

– Близкие отношения – это кошмар.

– Значит, все эти клятвы, что мы выслушали, – они ничего не значат, так получается? – спросила Флора.

– Я не из тех, кто все бросает на полпути, – сказала я. – Я собиралась в Мексику. И клятвы кое-что для меня значат, но, когда доходит до дела, оказывается, что реальный мир – это одно, а бумажка – совсем другое. Этого-то все и не хотят признать, так? Вот почему столько браков распадается от первого дуновения ветра. Я хочу сказать, что люди полны благих намерений, но благие намерения – это одно, а… Знаете, благими намерениями вымощена дорога в рай – или как там говорят.

– В ад, – проговорил Пол. Мы обе взглянули на него.

– Дорога в ад, – сказал Пол. – Думаю, вы сами убедитесь, что в ад.

– Ну, хватит об этом, – сказала я, откидываясь на сиденье.

– А что за история с Алексом? – довольно враждебно спросила Флора.

– С Алексом никакой истории. Ничего не случилось. Он уехал.

– Он посеял в ней смятение, – сказал Пол.

– Эй! – воскликнула я. – Клише.

– Королевам позволяется использовать клише сколько заблагорассудится,[51]51
  «Королева» (queen) в данном случае звучит двусмысленно, поскольку на сленге queen означает также «гомосексуалист-трансвестит».


[Закрыть] – возразил он. Флора посмотрела на меня.

– Смятение – довольно точное описание, – проворчала я. – Слушайте: бегство Эда не имеет к Алексу никакого отношения. Но это правда – снова увидеть Алекса представляется невероятным. – Мне вдруг захотелось, чтобы она поняла. – Я не чувствовала такого… Не знаю как долго. Не могу толком описать. Я чувствовала… Что-то вроде «Слава богу, теперь со мной это случилось». Теперь я понимаю, на что это похоже. И для чего все это было.

– Ах да, когда все эти маленькие экзистенциальные замысловатости разглаживаются – наступает счастье, – сказал Пол.

– Ни с чем несравнимое, – согласилась я.

– Как же, как же, – возразил он, – а наркота?

Вы когда-нибудь ощущали, как ваш внутренний регулятор яркости скользит от плюса к минусу? Как он выключает все прекрасное многообразие цветов, сводя его к безжалостному и страшному черно-белому? Когда я и впрямь очнулась в той реальной куче дерьма, в какой оказалась, то обнаружила, что стою в спальне для новобрачных и гляжу на нью-йоркский пейзаж. Одна.

Лихорадка кризиса прошла, и я осталась с тихим жужжанием боли и неспособная возбудить в себе хотя бы малейший интерес к происходящему – фактически неспособная даже говорить. Мне вполне нравилась моя жизнь – до прошлой ночи. Все шло неплохо – до прошлой ночи. Я была благодарна судьбе, ну, понимаете, за ее маленькие радости: здоровье, работу, друзей, ожидания звонка – за все такое.

А если говорить правду – действительно правду, то главным источником моей боли был не Эд, а Алекс.

Алекс был моим наркотиком, я непроизвольно подсела на иглу и теперь блуждала по плоской равнине отвыкания. У меня был отходняк отрезвления, который рано или поздно поражает влюбленных с первого взгляда, и я думала: ведь не случайно Алекс оказался на балконе в отеле, а это значит, что он – Тот Единственный. Типа того: мы оба любим арахисовое масло, и это значит, что он – Тот Единственный. Двоюродная сестра подруги его сестры ходила в ту же школу, что и я, и это значит, что он – Тот Единственный. Он согласился со мной, что Роджер Мур – лучший Джеймс Бонд, и это значит, что он – Тот Единственный.

А если бы его почему-то не оказалось на балконе – что ж, это значила бы, что все в жизни случайно, все лишено смысла, и – гм, на этом действительно можно поставить точку.

Но если он все-таки оказался там по какой-то причине – что ж, говорил мой внутренний голос, значит, я облажалась. Упустила великий случай. Опоздала на лодку. Потому что он ушел. Я переживала в своей душе такую же панику, как в тот момент, когда увидела Красного Теда, пожираемого мусоровозом, и всем своим существом поняла – вероятно, впервые, – что в жизни бывают вещи, которых уже не вернуть. Что время нельзя повернуть вспять и вся королевская конница, вся королевская рать не может Шалтая-Болтая собрать.

Я не знала, что делать с этой мыслью. Казалось, она никуда меня не приведет. Я думала, что мне, вероятно, нужна помощь. Возможно, если я буду ждать в отеле достаточно долго, Эд вернется. И я просто расскажу ему про Алекса, а потом отправлюсь в психлечебницу, и мне вправят там мозги, а потом мы с Эдом будем лет пятьдесят ходить на консультации для пар, а потом начнем все сначала.

Глава шестнадцатая

На следующее утро в страшную рань зазвонил телефон. Я схватила его.

– Извини, это не он, – послышался в трубке голос Дел.

Со сна и от раздражения я не могла вымолвить ни слова, ну, несколько секунд.

– Это самый возмутительный способ для начала разговора.

– С тобой все в порядке? – спросила она.

– Мне лучше было бы не вставать.

– Почему? Ночью что-то случилось? – спросила она.

– Нет, – ответила я. – Никаких изменений. Я провела ночь длинных ножей на балконе в отеле. Выходила туда часов до трех ночи, а учитывая разницу в часовых поясах, это о чем-то говорит. Длинные ножи.

Я услышала, как Дел что-то говорит Маку, а потом мне:

– Мак хочет поговорить с тобой, – и передала ему трубку.

Мак сказал, что собирается в Гемптон на встречу с… он назвал имя легендарного кинорежиссера – на его легендарном пляже в Лонг-Айленде, и считает, что мне лучше бы поехать с ним.

Я глубоко вздохнула. Я не знала, с чего начать: в голове пробегали слова и фразы вроде «возмутительно», «как ты смеешь» и «ты уже расстроил мой брак».

– Мак, – сказала я, – шел бы ты на хрен! – Я чувствовала, что лучше подвести черту.

Снова на линии послышалась Дел.

– Хладнокровнее, – сказала она.

– А с тобой я еще поговорю, – ответила я и повесила трубку.

Только после того как я проделала свою утреннюю медитацию, до меня дошло, что Мак и Делла, вероятно, хотели мне помочь. Моя медитация заключается в следующем: я ложусь, вытянувшись на кровати, и смотрю в потолок, а треволнения текущей недели крутятся и крутятся в моей голове. Не совсем дзен.

«Одежды твоих мыслей в стиральной машине твоего ума», – задумчиво проговорила Флора. Идея Мака взбодрить меня заключалась, вероятно, в том, чтобы на несколько дней загрузить напряженной работой. Он наверняка обсудил эту идею с Деллой, и они сочли ее неплохой. Они заботятся обо мне. Они любят меня! Эта мысль свернулась во мне комком, как зародыш, и громко заскулила. А потом я взяла трубку и сказала Маку, что встречусь с ним через полчаса.

Хорошее решение. Пляж оказался моей любимой разновидностью пляжей. Никакого туристского уюта. Если ваш любимый среднеевропейский пляж – щенок Лабрадора медового цвета, то этот пляж был диким белым волком. Уложенная ветром длинная трава и старый, выбеленный, как кости, штакетник. Песок, прибой, море и небо, именно в таком порядке, – параллельные линии, насколько хватает глаз. А там, на краю света, – горизонт, вызывающий в тебе смирение. Стоит только шагнуть на этот пляж – и ощущаешь, как твой разум расширяется.

Пока остальные обедали, я бродила по берегу, размышляя обо всем случившемся – что если мне «суждено» быть с Эдом, пусть будет Эд. И что наши беды – лишь крохотный прыщик на обширном пейзаже мучительных человеческих отношений. И что только таким вот образом Божий промысел заставляет нас производить себе подобных. И все такое прочее.

Я немного подумала об Алексе – но не по-настоящему. Как будто у меня был ограниченный обзор – как если бы что-то оказалось так близко ко мне, что невозможно было на этом сфокусироваться или охватить целиком, а отойти, чтобы получить перспективу, никак не удается.

Я прошла несколько миль, разулась и зашлепала по воде, а потом вернулась по своим следам обратно. Я послала несколько факсов, сделала несколько записей и дозвонилась до нескольких человек. Легендарный кинорежиссер впечатлял ничуть не меньше, чем пляж. Он напоминал восторженного шестилетнего мальчугана с очень светлой головой. Если ему когда-нибудь надоест кино, подумала я, почему бы ему не стать гуру? Он вызывает у людей желание служить ему.

Мак вспомнил старые времена и стал очень экспансивным. Он не смел закурить в легендарном пляжном домике и потому вообще не курил – так у него бывает, когда запах кассового сбора шибает ему в голову. Вместо курева он подсел на кока-колу и, поясняя свою точку зрения, возбужденно размахивал банкой.

Позднее выяснилось, что вечером оба приглашены на большую тусовку в городе. Легендарный кинореж сказал, что не в состоянии ехать на автомобиле, и Мак велел мне заказать вертолет. В таком он был расположении духа.

Таким образом, уже через пару часов я оказалась на довольно случайной тусовке в офисе одного из крупнейших американских журналов. Офис располагался в пентхаузе, и вид оттуда открывался живописный: солнце только что село за Гудзон, и его оранжевое кроваво-грязное послесвечение бросало отблески то на один небоскреб, то на другой. На тусовке не протолкнуться было от маленьких черных платьиц и миниатюрных сумочек с блестками. Да еще тележки с напитками автоматически кружили по помещению и спрашивали механическим голосом: «Не желаете ли выпить? Все, что не убивает, делает нас сильнее!» – или: «Прочь с дороги!» – если вы оказывались у них на пути.

Оказаться на тусовке, куда тебя, собственно, никто не приглашал, – это в лучшем случае странное ощущение. Оказаться на тусовке, куда тебя никто не приглашал, да еще в чужом городе, когда твоя жизнь лежит в руинах, – это поистине тяжелая работа. Только я задумалась, не пойти ли посмотреть фильм, как нагрянула лихая троица. Меня приветствовали, как вернувшегося блудного сына.

– Кажется, скоро придет Леонардо, – сказал Пол.

– Божемой, – откликнулась Флора.

– Я с ним спала… Барахло, – сказала Делла. Было мило видеть их всех. Но мой внутренний регулятор яркости, высветивший на пляже кое-какие привлекательные линялые цвета, вскоре вернулся к черно-белому изображению. Я сказала, что хочу сходить в отель посмотреть, нет ли там каких-нибудь признаков Эда. Флора уже проверяла. Нет. Я сказала, что мне все-таки лучше уйти. Никто не стал спорить. Все же у них было ко мне кое-какое сочувствие.

Я протолкалась сквозь лес бедер, локтей и сумок, двигаясь так, чтобы никто не стоял на моем пути. Когда я наконец спустилась по лестнице в холл, то увидела обширный мраморный зал с фонтанами, деревьями, вышибалами и улыбающимися швейцарами, а за ними – вереницу стеклянных дверей на улицу. Наверное, прошел дождь, поскольку огни с дороги красными пятнами расплывались в стеклянных дверях.

Я увидела стоящего на тротуаре человека; огни из дома выхватывали его покрытые изморосью волосы, а когда он обернулся и открыл дверь, я ничуть не удивилась, узнав Алекса.

Он шел ко мне. На нем был смокинг – меня убивает, как в Нью-Йорке одеваются.

Я сказала: «Добрый вечер» – что, мне показалось, вполне соответствовало формальности случая.

За спиной у Алекса возникла Черил.

– Привет! – воскликнула она, словно была вне себя от радости видеть меня. Серьезно. – Вы следите за нами? Подстерегаете? Эй, – сказала она, хватая меня за локоть и уводя в глубь здания, – я только что видела на улице вот такого толстяка. Невероятно ТОЛСТЫЙ! Заполнил собой весь тротуар.

– Я думала, вы уехали в свадебное путешествие, – проговорила я не очень убедительно.

– Свадебные путешествия существуют для удовольствия, верно? – ответила она.

– Верно, – согласилась я.

– А мы получаем удовольствие прямо здесь, в городе.

К этому времени мы уже дошли до лифта.

– Вообще-то, я собиралась уйти, – сказала я.

– О нет, останьтесь, – ответила она. – С вами так забавно.

И вот я снова на тусовке. Но не пробыла я тут и полминуты, как ко мне возвращается здравый смысл. Меня не должно здесь быть. Я выпиваю пару коктейлей. Мне не следует этого делать, доходит до меня. Здравый смысл отступает. Я танцую. Мне не следует этого делать, доходит до меня.

«И вот любовь наконец пришла, и я благодарю Бога, что живу». Ладно, послушайте, я не говорю, что во всем случившемся виноваты слова из песни. Я этого не говорю. И однако же убеждена, что, если мы приведем суду все свидетельства, если расследуем и беспристрастно разберем все обстоятельства, мы вынуждены будем допустить, что слова песни оказали свое воздействие. Именно так.

В свою защиту: не понимаю, как это, кормясь чувствами попсовых песен более двадцати лет, я совершенно избегала их влияния.

«Мой первый, мой последний, мое все, я не могу жить без тебя, я буду всегда тебя любить и буду рядом где бы ты ни был, – ты слишком хорош, чтобы быть правдой, я не могу оторвать от тебя глаз». Я хочу сказать, что подобное звучит постоянно, но в ту ночь я услышала эти слова как будто впервые. До меня вдруг дошло, о чем это все. Я с некоторым удивлением поняла, что слишком долго была очень замкнута. Я ощутила в песне всепоглощающее томление и тоску, и они эхом отозвались в моем сердце.

Я танцевала сама по себе. Три глотка моего третьего коктейля – и я обнаружила, что меня кружит в вальсе большой коренастый пьяный парень; меня ошеломила странная смесь алкоголя и лосьона после бритья в его дыхании и густые волосы на шее. У меня было чувство, что он много занимался спортом, был членом мафии или что-то в этом роде. А потом он споткнулся, и мой коктейль упал на пол. А потом я почувствовала, что где-то рядом Алекс, и, вырвавшись из захвата коренастого парня, повернулась к Алексу. Парень, кажется, перехватил мой взгляд, потому что пробормотал что-то презрительное, я не расслышала что, а Алекс что-то сказал в ответ. Потом я поняла, что коренастый парень слегка ударил Алекса, отчего Алекс попятился.

Я увидела направлявшуюся к нам Черил. Поняла, что и Алекс увидел ее. Он повернулся и скользнул прочь сквозь толпу.

Рядом со мной материализовалась Флора.

– Тебе лучше держаться от него подальше, – проговорила она, глядя вслед Алексу.

– Я никогда С НИМ и не была, – ответила я.

– Не очень повезло парню.

– Ты так думаешь? – сказала я, трезвея.

– В любом случае не ходи туда, – проговорила Флора очень сурово.

Я направилась было за Черил, которая пошла за Алексом, но она потеряла его из вида. Я обогнала ее, пробралась через сборище и пошла по коридору. Остановилась, как мне показалось, возле мужского туалета, но, когда взглянула на дверь, обнаружила, что на ней стоят рядом две фигурки – мужчины и женщины. Я подумала, что это, возможно, знак. То есть я поняла, что это знак на двери, – но подумала, что это еще и знак свыше. Мимо меня прошла какая-то женщина, и я сообразила, что это унисекс. Я раньше слышала о таком. А теперь вошла.

Увидев, какой там шик, я решила, что это помещение для VIP и в кабинки здесь заходят только для того, чтобы ширнуться. У умывальника стоит Алекс и смотрит на меня в зеркало. Он в другом мире. Я останавливаюсь. Я не хочу разбивать стекло.

Потом мужской голос у меня за спиной говорит: «Угу!» У этого парня такая медлительная манера говорить, что не оставляет сомнений: какие бы часы он ни носил сейчас, вырос он не в высшем обществе. Парень хлопает Алекса по плечу и говорит: «Думаешь, мы с тобой кончили?» Ясное дело, что это мой коренастый кавалер.

Все затихают, как будто поднялся занавес. Все мгновенно понимают, что это СЦЕНА. Возникает замешательство – как будто вы попали в театр еще до того, как все привыкли к мысли, что придется наблюдать за тем, как взрослые люди притворяются.

Во-первых, Алекс не обернулся, и это меня удивляет. Во-вторых, мне становится по-настоящему страшно – до меня вдруг доходит, что Алекс находится в особом положении и для него это уже не забавно. Впрочем, и раньше в этом не было ничего забавного – но вы понимаете, что я хочу сказать.

Тем временем коренастый почувствовал, что им пренебрегают. Раз Алекс не собирается плясать под его дудку, придется завести новую музыку. Коренастый смотрит на его обручальное кольцо. И говорит:

– У тебя половые проблемы в браке, если ты суешься, куда тебя не просят?

Очевидно, в его неандертальском мире это замечание настолько ниже пояса, что не может остаться без ответа. Но Алекс просто заканчивает мыть руки, высушивает их и бормочет:

– Ты же знаешь, что… – и не заканчивает фразу.

Неандерталец прямо-таки взрывается в своем мощном теле.

– Что?

Мы – зрители – ерзаем на краешке наших метафорических кресел.

– Кажется, мне не следовало сюда приходить. – С этими словами Алекс разворачивается и бьет неандертальца прямо по морде. Зал замирает. Неандерталец падает на задницу и отползает по полу.

Вы, наверное, думаете, что мы, зрители, напуганы, но мы, похоже, просто испытываем нарастающую неловкость. Во всяком случае, какую-то разновидность неловкости. Что-то вроде секса на виду у всех. Насилие в кино проходит гладко и уверенно – оно хорошо поставлено и отрепетировано. А тут все идет неуклюже и как-то сомнительно. Вызывает неловкость.

Неандерталец вынимает из пиджака пистолет. Ладно – теперь мы напутаны. Все замерли, словно не в состоянии шевельнуться. То есть мы и прежде не двигались, но теперь нами овладело чувство самосохранения – замереть и не двигаться.

Неандерталец как будто и сам ошарашен своим пистолетом не меньше нас. Он скорее показывает его Алексу, чем целится в него. Но он все еще лежит на полу, и Алекс просто шагает вперед и ногой выбивает пистолет у него из руки. Никто не убегает, никто не двигается.