Текст книги "Чащоба"

Автор книги: Эмэ Бээкман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

В Швеции, на похоронах, уставившись на урну с прахом отца, Лео вспомнил давний момент, когда он стоял перед мандатной комиссией института, которая решала: быть ему студентом или нет. Перед другими подобными ему деревенскими ребятами у него, возможно, было даже преимущество. Не один сокурсник, прошедший по волоску в институт, говорил, что у Лео завидная анкета. И действительно, не за что было ухватиться; почти бедняцкое происхождение. Отец – по профессии столяр, впоследствии – арендатор хутора. За два года до войны оставил хутор и переселился с сестрой Лео в город. Но что стало с ними в войну, об этом у Лео сведений не было. Ах да, пропали без вести, эта формулировка пришлась комиссии по душе. Мать – долгие годы батрачка, затем хозяйка арендного хутора, крестьянским трудом занималась и после войны. Сам он – известное дело, учился. По мобилизации в сорок первом году в армию не попал, потому что находился в уездной больнице – была повреждена нога. Удивительным образом у Лео по этому поводу сохранилась даже врачебная справка, а дни удалось немножко подогнать. После войны – слесарь, потом шофер автобазы, где работал и во время вступительных экзаменов. Оккупационная мобилизация? Естественно, от службы в фашистской армии уклонился, в родных местах хватало болот и лесов, где можно было укрыться.

Возле урны с прахом Лео подумал об удивительных зигзагах жизни: словно заботясь о будущих интересах сына, отец незадолго до войны оставил семью.

При поступлении в институт Лео мог и не знать, что отец убежал с сестрой в Швецию. Все равно что скрыл его существование.

В благодарность отец оставил ему наследство.

На эти деньги Лео приобрел себе машину. На ней же он подъехал к укрывшемуся в лесу старому господскому дому. Без машины он бы сюда и не попал, чтобы спать на полуразвалившейся плюшевой софе с прохудившейся обшивкой, то и дело просыпаясь и вспоминая про отца, от которого отрекся, и других покойников.

Жизнь знай себе посмеивается над человеком.

7

Лео изучал нижний этаж старого дома – сестры хорошо ориентировались в здешних хламовках и кладовках и нашли ему рулетку, молоток и стамеску. Совершенно очевидно, что прежде чем капитально к чему-то приступать, следовало составить основательный план дома. Чертить схемы старых домов труда для Лео не составляло – когда его освободили от работы в министерстве, он на несколько лет устроился в ремонтную организацию. Лишь профану кажется невозможным ориентироваться в расположении балок и различать несущие стены и переборки, видеть за позднейшей перестройкой первоначальное расположение помещений. Лео нравилось проникать в строительные тайны, снимать наслоения. Бесчисленные ремонты – в большинстве избирается путь наименьшего сопротивления – с течением времени наращивают на все свою коросту. Как правило, в старых домах потолки, стены и полы покрыты слоями картона, бумаги, обоев и фанеры. Ничего удивительного, если какая-нибудь прорезанная в деревянной стене дверь впоследствии окажется замурованной кирпичом. Лео доставляло удовольствие нащупывать первоначальную поверхность, в очередной раз можно было убедиться, что зданию причиняют вред не только вода, ветер и жуки-точильщики; именно человек является самым большим врагом дома. При перестройке жилища, преследуя какие-то свои интересы, разрушают саму идею архитектора, теряются ясность и гармония сочленения – искажается чья-то творческая мысль.

Время от времени, задумавшись, Лео опускался на какую-нибудь скамейку, в старом доме имелись десятки причудливых мест для сидения, начиная от кресел в стиле югенд и до крепко сбитых крестьянских лавок. Лео проверял свои наброски, вновь перемерял какой-нибудь отрезок стены, тут же вскакивал, простукивал молотком перегородку, ставил стремянку, забирался под потолок и колупал угол стамеской – прежний облик дома постепенно вырисовывался в его воображении.

Весь нижний этаж, кроме кухни, кладовок и лестничной клетки, оказался единой просторной и когда-то, видимо, роскошной комнатой, вернее, залом. Еще накануне, при беглом осмотре дома в сопровождении сестер и Вильмута, Лео обратил внимание на очевидную странность: пятиугольная, с декоративной нишей печь выглядела в тесной комнатенке навязчиво громадной. Изразцовая площадь обогрева не сочеталась с кубатурой помещения. За этой явно перетапливаемой комнатой находилась чудная, вытянутая комнатенка, с единственным окном в конце. Рядом еще одна подобная кишка, на этот раз с тремя высокими окнами в продольной стене – странный светлый коридор, который кончался тупиковой стеной и никуда не вел.

Все эти несуразные комнаты были результатом более поздних реконструкций. Перестройки явно предпринимались постепенно, по мере уменьшения потребностей былых хозяев в просторном жилье. Люди старели, менялись времена, перестали устраиваться приемы, здесь давно уже не танцевали – зал утратил для них смысл. Жизнь сама собой поутихла, меньшее помещение казалось приветливее огромного зала, и первая поставленная перегородка отрезала от зала три расположенных один возле другого и смотревших на запад окна, но западные ветры в этих краях преобладают, и через щели рассохшихся рам начал задувать холод. Стареющие люди радовались: легче стало переживать зиму, печь съедала меньше дров. Мелочи быта становились существенными, тем более что во время войны положение с березовыми дровами резко ухудшилось, крестьяне больше не подвозили к сараю звонких поленьев.

Старость с грустной радостью оглядывается назад – вот были времена! – и с горестью смотрит вперед. Жизненный круг все сужался. Тем временем общественные хозяйства завладели хуторскими лесными покосами. До сих пор они требовали постоянного прорежения и давали топливо. Государственный лес подчинялся производственным планам, оттуда сюда, в захолустье, ничего не перепадало. А кровеносные сосуды старичков в господском доме все сужались, сердце перегоняло кровь со все большим трудом, а осени, зимы и весны, по сравнению с прежними, казались все холоднее. Даже летом, в дождь, было приятно развести в печи огонь, это тоже слегка оживляло.

Потом размеры бывшего зала уменьшили еще и другой перегородкой, так что огромная печь обогревала теперь совсем маленькую комнату. Лео представил себе этот господский дом погруженным в зимний сон посреди нетронутого снега. Единственный признак жизни – узенькая тропка от двери до колодца. И уже никто не нуждался в отгороженных от зала помещениях, не говоря уже о верхнем этаже. Лишь в центре дома теплилась замедленная жизнь, тут же возле печи стояли кровать, обеденный стол, два стула с высокими спинками, на которых можно было и вздремнуть.

В молодости кажется, что потребности развиваются лишь в одном направлении, они беспрестанно растут, лишь бы успеть скорее сгрести в охапку мир. Позднее незаметно подступает момент отступления, человек начинает от всего отстраняться, отвоеванный у мира для себя простор уже страшит, много ли нужно, хватит и закоулка.

Мать Лео в последние годы тоже пользовалась только кухней, комнаты стояли пустые. Она словно бы и не чувствовала себя дома, будто ютилась во временном жилье. Лео упрекал ее в неприхотливости, ну почему она должна спать на кухне, на убогой койке, если в комнате стоит большая кровать с шелковым одеялом и горой подушек. На недовольство сына мать смущенно и виновато улыбалась, она не могла объяснить, почему она избегает чистых и застеленных кружевными простынями и скатертями комнат и только изредка заглядывает туда, словно в безжизненные музейные покои.

Похвально, что три сестры еще ценят ощущение простора.

И Лео захотелось стать союзником старого дома. Хотя бы из почтения к творчеству неведомого ему коллеги. Подумать только, в зале был кассетный потолок, который потом забили фанерой. Лео не считается со временем, чертит планы этажей, на которых отмечает подлежащие слому ненужные перегородки, указывает, где под картоном и обоями упрятаны двери, обращает внимание на потолок зала, чтобы освободить его от позднего покрытия. Он внушает сестрам, что их владение может стать архитектурным памятником, подогревает их тщеславие, может, у них хватит упорства на реставрацию.

Если бы Нелла оказалась в компании сестер, она бы нашла подтверждение своему убеждению, что основная масса людей хорошая, деятельная и старательная, не похожая на недостойного друга Лео Вильмута. Рассуждения сестер за утренним кофе прозвучали бы для ушей Неллы музыкой. Дом, его окружение поднимают у сестер тонус. Они говорили о распределении труда между собой, принципы ведения планового хозяйства были ими хорошо усвоены. Постепенно они собирались открыть в хлеву скромную животноводческую ферму: корова – ее назовут Белладонной, – плюс свинья и с десяток овец – неприхотливость этой скотины общеизвестна, – куры уже поклевывают во дворе. Лео осторожно поинтересовался, каким они располагают транспортом – и услышал гимн велосипеду и лыжам. В социальном смысле сестры считали себя во всех отношениях положительной группой. Чем больше окажется тех, кто сам производит для себя пищу, тем меньше будет забот у государства. Они не были равнодушными к собственным интересам, это особенно подчеркивалось, когда речь шла о корнеплодах. Они увеличат количество грядок и в будущем станут потреблять лишь выращенные ими самими, не отравленные химикатами овощи. Продаваемая на городском рынке морковка обычно пахнет керосином. Уж у них-то хватит терпения, чтобы прополоть грядки, а не обливать их каким-нибудь вонючим составом.

У сестер был разработан план почти на десять лет вперед. В него входили и теплица и пасека. Возделать полоску земли и посеять ячмень было бы тоже неплохо. Можно будет иногда сварить пиво.

Наконец они дружно расхохотались.

Лео освободился от скованности. Слушая сестер, он печально думал, что столь оптимистичных людей ему трудно вынести. Или это был просто спектакль современных бабушек? Наконец-то явился зритель, которому можно было выдать за звонкую монету все что угодно. О сестрах Лео ничего не знал. Одни предположения и то, что видно с первого взгляда. Старшая Хельга несомненно выступала в роли ведущей. Такие женщины привыкли командовать. Еще неизвестно, на самом ли деле она бросила свою большую семью на произвол судьбы или же просто надоела молодым и ее выставили за дверь? По виду она была старомодной добродушной хуторянкой, хоть печатай портрет на обложке крестьянского календаря. Умеренная полнота деловитого и здорового человека, рыжеватые редкие и ухоженные волосы, чрезвычайно подвижные руки. Время от времени в желтоватых глазах Хельги зажигалась своеобразная готовность к действию, подобный взгляд бывает у людей, которые рьяно устремляются в бой, если кто-то ненароком затронет их права. Лео был уверен, что товарищи по работе вздохнули свободнее, отправив ее на пенсию. Такого рода люди, как Хельга, считают само собой разумеющимся, что их рабочий стол находится в наилучшем по освещенности месте; в то же время неудобно сидеть спиной к двери: не видишь, кто входит и зачем. Главное – прочное главенствующее положение в своей среде. Такие, как она, и не стремятся взлетать выше, чем крылья поднимают.

Если бы сестры, знакомясь, не выстроились по возрасту, Лео посчитал бы Урве самой молодой. Этой даме, видимо, раньше никогда не приходилось хлопотать возле закопченной плиты и носить из колодца воду. Несмотря на утреннее время, она была слегка накрашена. Хотя она и поддакивала сестрам, хохоча с ними наперебой, с ее лица не сходило высокомерие. Бросалось в глаза, что она озабочена своими руками: при малейшем действии пользовалась перчатками, они у нее были разные, и кожаные и простые. Резиновые перчатки она хранила от солнечного света в бумажном мешочке. Припудривала их после употребления тальком и ловким движением выворачивала наизнанку. Зато Сильви, младшая наверное, до того как поселиться в деревне, вообще не вела упорядоченной жизни, ее манера держаться выдавала несобранность и лень. Все время забывала, что за столом следует сидеть прямо, с удовольствием переставляла локти по обе стороны тарелки и не обращала внимания, если под локоть попадалась ложка или вилка. Старшие сестры явно занимались перевоспитанием младшей. Лео казалось, что Сильви любит по ночам бодрствовать и, подперев рукой подбородок, читать в постели романы. Видимо, иногда ранним утром она ни с того ни с сего вставала, натягивала теплый халат, варила себе крепкий кофе, всматривалась в темноту за окном, думала о бренности жизни и снова забиралась в постель, чтобы сладко и беззаботно проспать до позднего утра.

Почему все же сестры велели Вильмуту доставить его сюда?

Могли бы сразу сказать, что нужно составить поэтажный план дома. Лео отлично знал, как трудно в нынешнее время получить квалифицированную услугу; чтобы найти соответствующего специалиста, приходилось изворачиваться и хитрить. Но к чему здесь напускать дурацкую таинственность? Какое-то странное знакомство пятидесятилетней давности. Хорошенькая компания: шестилетний Лео, сестры, соответственно, трех, четырех и пяти лет. О чем они только могли философствовать, чтобы так запомниться друг другу!

Чем старше становится мужчина, тем меньше он выносит женские хитрости. Если есть что сказать, пусть выкладывают напрямую. Подразнивание выглядит просто нелепо. Лео не собирался ни с кем из них заводить шашни, он уже не в том возрасте, чтобы ворковать голубком, сестры – тем более.

Мысли Лео снова перекинулись на Неллу. Будь она тут, взаимоотношения сразу бы определились. Все бы уложилось в привычный масштаб: есть отдыхающие, которые, к примеру, снимают на верхнем этаже две комнаты, договариваются с хозяевами о столовании, обязанности и границы установлены, никаких путаных отношений.

Человек и без того постоянно заходит в тупик со своими мыслями и чувствами, и чем старше он, тем чаще. Ориентироваться в своем внутреннем мире становится все сложнее. Повседневная жизнь должна быть проще. В противном случае смешивается внутреннее и внешнее напряжение, и человек превращается в несносного недотрогу. И себе беда, и другим забота.

Лео дошел со своим планом до второго этажа. Он начал с комнаты на северной стороне, расположенной над кухней. Одну стену разделял громоздкий дымоход. Возле него стояли комоды, справа светлый, слева темный. У части ящиков отсутствовали ручки. На комодах в изобилии громоздился всякий хлам: выщербленные по краям вазы, старомодные фаянсовые кувшины для умывания, украшенные синими мельницами и крестьянскими девушками, угольные утюги. Один из них, тот, на который капала с потолка вода, был покрыт ржавчиной. Повсюду лежал толстый слой пыли, годами тут никто не прибирался. Лео поискал место посвободнее, куда положить свои бумаги. На хромой плетеный столик – неужто у него одна ножка усохла? – также была навалена всякая всячина. Бутылки и банки, журналы послевоенных лет, на развалившихся стопках журналов валялись пожелтевшие от времени бумажные самолетики. Со светлого комода свисал краешек какой-то красной ткани, после небольшого колебания Лео решил использовать ее как тряпку, чтобы стереть пыль. Он взялся за этот краешек, осторожно потянул – если мыши устроили там гнездо, то пусть уберутся на лучшие угодья. Тряпка тянулась и тянулась, пока не соскользнула на пол. Лео понял, что держит за рукав хламиду рождественского Деда Мороза. Белый ватный воротник был в целости, мыши не растащили его по своим норам. Расставив ноги, Лео застыл посреди кладбища старой мебели, среди бутылок и банок, старой одежды и прочего тряпья, чувствовал себя паршиво. В воображении своем он уже освободился от оцепенелости, натянул на себя красный халат, нацепил обнаруженную в комоде бороду из пакли и направился через солнечную лужайку, прошел под шелестевшими березами, вошел в кусты, перепрыгнул через заросшую канаву и достиг густого темного леса. Впереди должна быть поляна, где падал разлапистый снег вперемешку с мягкими варежками и носками, шарфами и перчатками. Мать была очень молода и хохотала посреди поляны. Смешило, что все, что падало с неба, ей предстояло еще связать и раздарить.

Когда-то в школьные годы, перед рождеством, они впятером – Вильмут, Ильмар, Эрнст, Вальтер и конечно же он сам – скатали из талого снега на болоте множество снежных баб. Тайком притащили из дома армяки и жилеты, картузы и обвислые шляпы и вырядили во все это снежные фигуры. Они так разукрасили болото, что в сумерках от зрелища захватывало дух.

Но мало того. Разрезали на половинки целую корзину брюквы, выдолбили, залили овечьим жиром, вставили фитили – позвали рождественским вечером на болото девушек. Люди всем миром благоговейно молились в церкви, а по болоту разносились озорные вскрики и визги. Зажженные плошки из брюквы горели, свет их манил и отпугивал: разряженные снеговики казались одушевленными привидениями, выбравшимися на простор из болотных дебрей.

Кто-то привел с собой маленькую Эрику, Лео в тот рождественский вечер не обратил даже внимания на укутанную малышку.

Спустя много лет Эрика припомнила эти снежные фигуры и огоньки. Было жутко и красиво, так она сказала.

Лео давным-давно уже не вспоминал свое детство. Он считал признаком старческого маразма откапывать свой далекий душевный трепет. Тем более что юность его не была столь светлой, чтобы умиляться ею.

Всегда и во все времена именно дети больнее всего ударяются о безжалостное требование жизни: ты должен подтвердить свое право на место под солнцем. Должен заботиться о том, чтобы оставаться среди людей. Детство Лео прошло на воле, для мальчишки были открыты поля, рощи, поляны; он жил в просторном доме. И все же Лео еще мальчишкой почувствовал, что он словно бы и не принадлежит той среде, в которой жил; не то чтобы он существовал по чужой милости, однако ему никак не удавалось целиком втиснуть себя в свод привычных обычаев, укоренившихся в сознании людей. Господствовавшие в то время понятия как бы уязвляли его, делали его ощущение простора зачастую обманчивым и мнимым. Со временем все упростилось, уклад жизни демократизировался, старые предрассудки в большинстве своем рассеялись, новые условности не были столь непоколебимыми, как прежние. Вообще с течением времени растворилось столько старых и непреложных норм, что понемногу стало даже недоставать некоторых из них; расплывшиеся очертания канонов усугубили трудности приспособления, что вызывало какие-то странные, неопределенные страдания.

За несколько недель до отпуска Нелла однажды вечером чуть ли не силком потащила Лео в гости.

Уговаривая мужа, Нелла охарактеризовала свою племянницу как примерного человека. Родственница Неллы, отмечавшая свое двадцатипятилетие, работала, училась заочно, растила двоих детей. Чего еще можно было требовать от современной молодой женщины?

Почему-то Нелле до сих пор казалось, что и Лео оценивает людей в зависимости от их деловитости и старательности.

Никогда раньше Лео не бывал в доме племянницы. Свадьбу молодой родственницы справляли давно, ее праздновали в ресторане. Там сидело в ряд несчетное количество тетушек; Лео оказался поблизости от них и попал в фокус их изучающих взглядов. Тетушки то и дело наклонялись друг к дружке и шептались. Они не простили Нелле, своей любимице, того, что она сменила первого мужа на Лео. Поступок Неллы остался для них непонятным. Предпочесть молодому и видному мужчине человека гораздо старше себя! О чем она только думала?

Неприязнь к Лео так и осталась навсегда.

Поездка Лео в Швецию вроде бы чуточку приподняла его в их глазах. Ах, вот как, у него, оказывается, за границей родственники, почтительно удивлялись тетушки. На погоны национальной принадлежности ему нацепили звездочку.

Естественно, Лео хотелось увильнуть от присутствия на дне рождения племянницы Неллы. У него не было желания видеть за столом усевшихся в ряд достопочтенных тетушек, у всех седые волосы уложены в прическу по последней моде, на груди дорогие броши, а в глазах пристальный интерес – и как только такой, как ты, пролез в нашу родню!

Лео подавил в себе враждебность, ему не хотелось огорчать Неллу. Послушно повязал самый лучший галстук, засунул в нагрудный кармашек платочек – ладно, он готов вытерпеть ее тетушек.

Они свернули на разбитую улицу, на кромке выщербленного тротуара между каменным крошевом прорастали сорняки. В коридоре повидавшего на своем веку деревянного дома Лео по примеру Неллы старательно вытер о коврик ноги; позвонив, они очутились в крошечной передней, Лео едва не ударился о колесо подвешенной к потолку детской коляски. Это его развеселило. Неужто крик европейской моды дошел и сюда?

Увы, здесь все говорило о крайней тесноте.

Элегантные тетушки сидели, сгрудившись на кушетке, с недовольными от неудобства лицами. Новорожденная стояла спиной к единственному окну, словно собиралась перевеситься через подоконник. Ее поникший вид ясно говорил: зачем вы все пришли и вырядились! Племянница вытянула вперед руки, приняла цветы, протиснулась между круглым диванным столиком и коленками тетушек, прошла к дверям и втянула голову в плечи, не глядя на гостей. Где-то за стенкой из крана зажурчала в вазу вода.

Гости держались как можно теснее, никто никого не хотел стеснять и задевать, и все же передача кофейных чашечек напоминала потасовку. Нелла проявила заботу о муже, освободила возле себя у теплой стенки место. Лео держал чашечку, отпивал кофе и разглядывал сооружение у противоположной стены. Двойные детские нары в тесной комнатке выглядели невероятно громоздкими, будто в ней поставили каркас карликового домика. Сами дети оставались настолько безмолвными, что Лео просто вздрогнул, заметив, что друг над другом сидят две маленькие девочки. Девочка с нижней полки ерзала, обстановка еще не успела сковать ее живую натуру, но наверху сидела уже маленькая измученная старушка. Свесив ножки с нар, она крепко прижимала к груди детскую сумочку, украшенную отвратительно размалеванным цветком. Видно, в этой клеенчатой сумочке она хранила какое-нибудь платьице для куклы или какую другую девчоночью мелочь – все свое богатство.

Ребенок медленно раскачивался из стороны в сторону и не проявлял ни малейшего нетерпения. Изучая девочку, Лео почувствовал, как его мускулы заныли. Теснота приучила ребенка к неприхотливости, он усвоил, что его пространство кончается краем нар. Лео представил себе, как девочка, испугавшись чего-нибудь, взбирается по лесенке с тремя перекладинами наверх и прячется в постельке. Только там она не попадала никому под ноги, там она никому не мешала. Полка с ватным матрацем была ее истинным домом.

Лео не терпелось пробраться между гостями и снять с верхних нар себе на плечи маленькую раскачивающуюся фигурку. Убежали бы они из этой затхлой комнатушки, поехали бы за город, остановились бы на краю поляны и побежали бы наперегонки. Его подогревало нетерпение узнать, способен ли этот ребенок вообще ликовать и кувыркаться или радость жизни в нем уже угасла. Лео поискал свободное место. Он представил себе прощающихся тетушек: с блюдечками в зубах, ложечка и чашечка позвякивают на блюдце, левой рукой они нащупывают на вешалке плащ, правую протягивают имениннице. Лишь за дверью освобождаются от посуды, ставят ее в коридоре на табурет.

Мгновением позже его втянули в разговор. Он должен был поддерживать беседу. Нелле не нравилось, когда муж показывал свою замкнутость. Лео говорил как-то механически, по-прежнему поглядывая на девочку на верхних нарах. Маленький измученный ребенок никогда не узнает, что кто-то хотел порезвиться с ним на просторе и услышать его смех.

Лео скомкал пыльный халат рождественского Деда Мороза и со злостью швырнул его в угол, шумно сдвинул нагроможденные на комоде предметы и разложил на покоробившемся уголке свои бумаги. Результаты обмеров он успел забыть, пришлось еще раз растягивать рулетку. Забравшись на табурет и измерив высоту комнаты, Лео с некоторым удовлетворением подумал, что ему, собственно, ни метр, ни рулетка больше не понадобятся, при определении на глазок ширины и высоты он ошибался всего на полдюйма. Он свой глазомер давно выверил. Тем более что и эти два сантиметра всегда оставались спорными, обои на стенах старых домов всегда отвисали, а прибитый к обшивке картон округлял углы.

Решимость сестер взяться за капитальный ремонт старого дома позволяла строить разные предположения. Оторванность от жизни? Непреодолимая страсть к простору? Комплекс тесноты, проистекавший от многолетней скученности и нуждавшийся теперь в компенсации? Наверное, лишь птицы смиряются с клеткой и не в состоянии представить себе большего. Видимо, человеческие устремления невозможно подавить окончательно. А может, сестры просто хотели утвердиться в глазах ближних.

Каждое лето к ним будут съезжаться кучи родственников, которые, млея, примутся благодарить за великолепную возможность отдохнуть. Спокойствие, тишина – наконец-то они смогут провести отпуск на лоне природы. Ребятишки начнут бегать по лестницам вверх и вниз, заберутся на чердак, станут прыгать по старой мебели, а молодые мамы и папы примутся истязать транзисторы и портативные магнитофоны. Остальные соберутся в кружок, будут чесать языками или загорать под яблонями – и все будут довольны жизнью. Сестры же станут ходить и пыжиться от гордости: смотрите, что мы смогли для вас устроить.

Пусть делают, что хотят, Лео стало как-то жаль Неллу, она словно бы терзалась на узеньких нарах, подобно той маленькой девочке. В будущем году они поедут отдыхать вдвоем к теплому морю. Кажется, со здешним краем все кончено. Вот и Вильмут спихнул друга, как постороннюю вещь, в лесную глушь – чтобы не стеснял его. Видно, Вильмуту надоело, что Лео по укоренившейся привычке все еще за ним приглядывает. Вполне могло осточертеть. Пришло время жить, заглядывая вперед. Они незаметно состарились. Сыновья у Вильмута взрослые, у дочки, по слухам, уже у самой дети.

И Лео обессилел от цепей, которые он носил все эти десятилетия. Нелла не знает, что его, казалось бы, нерушимая дружба с Вильмутом навязана обстоятельствами. Быть может, соединяющие звенья проржавели? Видимо, мера страха переполнилась.

Завтра Лео сядет в машину, нажмет на газ и устремится в зеленый туннель лесной дороги.

8

Но еще в тот же день Лео сел за руль, завел мотор и свернул со двора в сумеречную теснину. Ветки орешника скользили по ветровому стеклу и крыше. Хельга, восседавшая рядом с Лео на переднем сиденье, вскользь заметила, что они собираются обрезать эти ветки секаторами. Особенно трудно ехать по этой дорожке на велосипеде, ветки бьют в лицо, и приходится склоняться над рулем, подобно гонщику.

Лео усмехнулся. Ну и ну, дамы собираются подстригать лес садовыми ножницами.

Однако же он не уехал отсюда в одиночестве, как собирался, – человек полагает, бог располагает, – все три сестры сидели в машине. Они держали в руках букеты цветов, в сумках термосы и еда.

Всего лишь час тому назад Хельга заявила, что им нужно немного поездить по округе. Она и мысли не допускала, что Лео может заартачиться. Ладно, раз человеку нравится командовать, пусть потешится. Со своей поклажей сестры пешком далеко бы не ушли.

Выехав на шоссе – машина как раз набрала скорость, – Хельга сказала, что скоро надо будет свернуть налево. Приказ есть приказ, и они поползли по дрянной, выщербленной гравийной дороге, позади их столбом стояла пыль. Случись кто навстречу, Лео придется прижиматься к колючей проволоке, ограждающей выгон, иначе не разминешься. Современные женщины привыкли считать себя в любом деле смекалистее мужчин, они то и дело стараются быть вожаками и хватаются за вожжи, но зачастую им не хватает ума понять, что в объезд скорее прибудешь на место. Можно ли не знать эти магистрали и проселки, эти родные края детства! Наверное, каждый в своем воображении время от времени, как бы с высоты птичьего полета, с грустным сожалением оглядывает родной пейзаж: удивительно, что все аллеи и тропинки сбегаются в одну точку – к родному двору.

Правда, после смерти матери Лео несколько лет не был в этих краях и, возможно, забыл про какую-нибудь кучу камней в поле или какой ольшаник, но только не дороги.

Уважаемые дамы могли бы назвать место назначения. Лео и без указок довез бы их туда. А то приказывают, как таксисту, первый день сидящему за рулем в чужом городе, – налево, направо.

Нет, женская самонадеянность не стоила того, чтобы портить себе настроение. Тем более что Урве и Сильви не в чем было упрекнуть, они не спешили поучать, смирно отсиживались.

В поселке машина снова пошла по асфальту, можно было опустить стекло, пыль не забивалась в салон. Сельскохозяйственные машины местами нанесли на дорогу землю, по обочинам валялись упавшие с возов клоки зеленого корма, в последний раз Лео что-то не приметил здесь фермы. Перед магазином тарахтели два трактора, видимо, трактористы запасались пивом. Тут же, возле покосившейся коновязи, обрызганной давным-давно ушедшими на лучшие выгоны лошадьми, были прислонены несколько велосипедов, на рамах сумки, набитые до отказа буханками хлеба. Старухи не торопились домой, они стояли кучкой и судили-рядили. Лео ехал медленно, изборожденные морщинами загорелые лица поворачивались, разглядывая машину. Лео никого из них не знал. Когда расстаешься с родными местами в молодости, остается обманчивое впечатление, будто время там останавливается. В действительности даже те, кто поселился в тихом деревенском захолустье в дни войны, успели уже состариться. Почему-то верилось, что спустя и десятилетия найдешь бывших старушек, точно время их не берет и они вечны.

Дверь народного дома по-прежнему была забита досками, крыша скособочена, видимо, потолочные балки истлели от дождя. Здание возводилось всем миром перед первой мировой войной, и теперь уже никому не было дела, чтобы сломать эту развалюху. Лео знал, что за последнее десятилетие жителей в поселке стало намного меньше, да и в окрестных деревнях проживали только отдельные старые люди. Многие прежние добротные хуторские постройки стояли пустые и умирали медленной смертью забвения. Все это наводило грусть, Лео бывал в этих краях лишь по крайней необходимости. Обстоятельства, отводившие его от родных мест, на сегодня ушли окончательно в прошлое, посыпаны пылью времени и в расчет не брались. Шведская госпожа, фру Улла, интересовалась, как там поживают в нашей старой родной деревне, и, наверное, зареклась спрашивать. Лео утомил ее длинной лекцией о перемещении экономических центров в другие места. Прежние разбросанные деревни не увязывались с сегодняшним крупным хозяйством, новые поселения вырастали, как грибы, люди хотели жить в современных домах, так, чтобы и врачебная помощь, всякого рода услуги, культурные мероприятия и транспортные средства были под рукой. В нынешние времена и деревенский житель непременно стремится утолить жажду общения, подчеркнул Лео. Юлла молча, с сумрачной грустью во взоре, слушала объяснения брата. Улучшение жизни деревенских людей привело ее в какую-то безутешность. Естественно, она держала в уме не здешних людей, а только лишь собственные воспоминания. Значит, всего, что она в себе хранила, уже не существовало. Происшедшие перемены Юлла не в состоянии была себе представить, оставалась пустота. И тоска по отчему дому обратилась в ничто, грустно было расставаться с горькими чувствами. Дом, этот извечный для каждого столп, сохранялся только в навязчивых снах.