Текст книги "Чащоба"

Автор книги: Эмэ Бээкман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Лео оглядел танцующую в адских отблесках публику и понял, что в этом обществе он чужой. На их факультете часть студентов были уже людьми взрослыми. Пришедшие из средней школы пацаны слегка стеснялись этих серьезных трудяг, которые упорно и кряхтя шли к своей цели. Зато здесь, на вечере, мальчишки чувствовали себя в своей тарелке.

Нет в жизни большей удачи, чем как можно позже появиться на свет.

Тем, что постарше, пришлось биться как рыбе об лед. Вдруг – невероятно – мирное время. Теперь нужно было браться за все разом, чтобы наверстать упущенное. Вдруг уже стали переростками? Удастся ли завести семью? Но когда же еще? Приводили в каморку жену, вскоре появлялась орава детей. Повседневные заботы приковывали к себе хозяина семьи. И все-таки – в один из дней или ночей в голову ударяла давно забытая мечта молодости, вынуждая ерошить поредевшие волосы, – как же так, неужто моя жизнь должна пойти насмарку! Мозги еще не притупились, может, смогу понестись наперегонки со временем. Отупевшие трудяги загорались огнем, жены пусть не брюзжат, талант надо развивать и возделывать. Вот так и вкалывали, зарабатывали случайным трудом семье на хлеб и протирали вместе с молокососами школьные скамейки.

Разумеется, эти работяги не пришли на танцы, может, они лопатили в порту уголь или разгружали товарные вагоны на станции. Пусть сопляки веселятся, им это в удовольствие.

Удастся ли Лео приноровиться к факультетским молокососам? У него не было ни жены, ни детей, этих всесильных повелителей и запретителей. Лео набрался смелости и поклонился довольно привлекательного вида девушке, ее дерзкая лисья мордочка вертелась туда-сюда, будто собиралась ужалить кого-то взглядом. С половины танца девушка уже повела Лео. Шаги становились все плавнее, время от времени, словно бы нечаянно, бедра их соприкасались. Лео был удивлен легкостью скольжения девушки. Он и сам начал чувствовать себя более гибким, деревенская неуклюжесть исчезла.

Настроение Лео поднялось. После того как оборвалась музыка, он принялся громко хлопать. Девушка без стеснения разглядывала его, глаза ее словно бы стреляли вопросами. Лео косился в сторону, поглядывал, может, и другие девушки так же таращатся на своих партнеров. К счастью, оркестр снова заиграл. Теперь Лео принялся разглядывать поверх пышных волос девушки красные прожекторы. На лбу выступила испарина, шаг сбивался. Он боялся, что девушка ошеломит его каким-нибудь откровением. В то время стеснялись говорить о больших бедах, но швырялись мелкими пошлостями.

К счастью, пронесло: оба смолчали.

Однако то, что случилось в антракте, отрезвило Лео и поставило его на место. Он как раз пробирался к выходу из аудитории, чтобы покурить у окна в прохладном коридоре. Протискивался за спиной девушки с лисьей мордочкой, она стояла в кругу своих подружек, и все с каким-то восхищением смотрели на нее, видимо, считались с ее мнением. На этот раз лисья мордочка была в роли вопрошающей, она громко допытывалась у своих подружек, знает ли кто-нибудь из них того старика, который только что проволок ее по паркету. В голосе лисьей мордочки слышалась нотка гордости: видите, даже взрослые мужчины льнут ко мне!

Лео спустился по лестнице вниз. Он зашел на факультетский вечер случайно, просто так, шутки ради танцевал с этой рано созревшей школьницей, но когда потом дал тягу и лишь на улице, в снегопад, закурил сигарету – в одиночестве на бульваре, под обнаженными деревьями, – это уже не было случайностью.

14

Понятно, что в городском шуме и суете мозг, естественно, начинает требовать возможности спокойного размышления. Все системы стремятся к упорядоченности.

Неужели так и не удастся по-настоящему выспаться за отпуск? Вроде бы пытаешься следовать основным правилам ухода за собой, но поди ж ты! Видимо, прошло еще слишком мало времени, чтобы городские привычки развеялись. Вообще ночные пробуждения Лео в последнее время носят странный характер: Лео просыпается вдруг, словно от электрического удара, и в голове тотчас же устанавливается полная ясность, никакого сонливого состояния. Будто мозг заведен еще до момента физического просыпания, чтобы в один миг, когда колесики его достигли полных оборотов, выполнить непререкаемый приказ: внимание, сознание пробудить!

В городе он мог найти достаточно объяснений подобному самоуправству. За день накапливалось множество впечатлений, произнесенные слова, рассуждения, незавершенные мысли; разум участвовал в двигательных процессах: пространство можно было преодолеть на колесах и пешком, по вертикали и горизонтали, все перемещения постоянно контролировали настоящие и мысленные светофоры. Будто некая ЭВМ выбирала вместо тебя модели поступков, без конца загорались красные и зеленые огоньки: молчи, разумнее держать язык за зубами и придать лицу глубокомысленное выражение. Или: смело говори дальше, твоя правда ясна как божий день, у всех на лицах отражается благосклонность, именно такого мнения и ожидали от тебя, аналогичное высказывание вертелось у многих на языке, обнародуй свое решение проблемы первым; ведь всегда считали умными тех, кто делает всеобщим достоянием также невысказанные мысли других.

Во время отпуска повседневные раздражители устранены. Будто призывая к порядку мозг, Лео уже в который раз внушал себе, что обитательницы старой усадьбы, три сестры, совсем ненавязчивы. Они сами затачивают или притупляют шипы в своих душах и не принуждают Лео принимать в этом участие.

Лео находился в сумерках летней ночи в полном одиночестве, на всем верхнем этаже не было никого, за окном покой, в комнату струился ласковый воздух. На расспросы товарищей по работе Лео мог бы ответить: у меня для сна были самые благоприятные условия.

В ночное время лучше, чтобы голова отдыхала, однако мозг пребывал в ожидании: подкинь-ка какое-нибудь сложное уравнение! Будто мало в последнее время было праздных моментов для наведения порядка в мыслях. Может, как раз наоборот: времени полно, знай себе просеивай песок прошлого. Уже не один бугор и холм просеян, а горизонт все еще дыбится горками.

На этот раз память соизволила вновь вернуть его в Стокгольм. Лео знал, в какую гору он теперь воткнет свою лопату. Дрыхнул бы себе, зачем мучиться! Он уперся пятками в подлокотник, деревянная рама под обивкой затрещала. Старые предметы действовали порой Лео на нервы. Пожалуй, целых два поколения прожили с этой софой, ни моль, ни мыши не смогли ее доконать; запас прочности у этой вещи завидный. Дело рук человеческих намного пережило своего создателя.

Они с фру Уллой вышли из кафе вместе, стеклянные двери за спиной с шелестом закрылись. Каждый пошел своей дорогой. Бросили друг другу: до встречи вечером. Еще не наступил день расставания, чтобы в какой-то миг удрученно отвести глаза и понять: наверное, навсегда.

Лео не спросил у сестры, куда она торопится. Сам он никуда не спешил, он мог со спокойной душой болтаться по чужому городу. Добрел до Сенного рынка, там, на площади, между высоких зданий находился целый скамеечный островок для отдыха. Лео пристроился на свободное место, осмотрелся, стал разглядывать семенивших по площади женщин, поудивлялся их стройным фигурам, будто вымуштрованная армия манекенов. Пронизывающие осенние ветры не достигали этой площади, окруженной высотными зданиями, находиться здесь было приятно. Взгляд в любую сторону упирался в стеклянные витрины, находившиеся отсюда на расстоянии сотни метров. Хотя был будничный день, у Лео возникло ощущение, что он разглядывает предпраздничную сутолоку. Прозрачные двери были нараспашку, люди входили и выходили с покупками в цветных пакетах из пластика. За стеклянными стенками верхних этажей эскалаторы переносили человеческий муравейник вниз и вверх, между домами, в полутьме торговых рядов, пестрела неоновая реклама.

Лео надоело сидеть, он побродил по Сенному рынку, повернул налево, потом направо. Он не отдавал себе отчета, сможет ли выбраться из этого лабиринта. Если понадобится, таксист позаботится о том, чтобы сориентировать его. Лео вышел к книжному магазину, который тянулся на целый квартал. Он медленно продвигался вперед, уставившись глазами в витрины, разглядывал выставленные книги, любовался элегантностью академических фолиантов и был задет безвкусицей обложек массовых изданий. В одной из витрин он увидел великолепные альбомы по искусству и возле них богатый выбор книг и журналов по архитектуре. Ноги сами понесли его в магазин, он чутьем отыскал в огромном расчлененном зале отдел, который его интересовал. Остановился зачарованно у стенда, перед которым были навалены журналы. Раскрыв первый из них, он тут же понял, что сюда он себя пригвоздит и роскошные тома по истории архитектуры на этот раз не останутся неперелистанными. В каком направлении движется в сегодняшнем мире архитектурная мысль? Любопытно! Попробуй угадать, где скоротечная мода или штукарство, а что является принципиально новым и поворотным.

Он листал один журнал за другим и просто вбирал в себя увиденное, технически безупречно напечатанные снимки выглядели почти объемными, едва ли у Лео, углубившегося в рассматривание, мелькнула какая-нибудь посторонняя мысль, разве что та, что коллеги не могут встать у этого стенда и оказаться соучастниками этого процесса.

Лео забыл о времени и о том, чтобы сменить положение, ноги были налиты свинцовой усталостью, но он не ощущал неудобства, все несущественное выветрилось из сознания, он не замечал сновавших в магазине людей и продавцов. Не слышал, говорили поблизости от него громко или так же, как он, сопели под нос.

Позже, вспоминая свое выключенное состояние, Лео осознал всю необычность и красоту того ненасытного момента восприятия. Он был даже слегка тронут своей способностью увлечься, будто мальчишка, который застывает в упоении: какой разнообразный и богатый мир! Лео удивился, что в его возрасте человеческое равнодушие способно разом отпасть. Новая и в какой-то мере забавная грань самопознания. Такими вот мыслями он впоследствии тешил себя.

Там, возле стенда, он в одно мгновение понял, что мир в действительности очень крохотный, обточенная ветрами пылинка в бескрайности, и люди между собой куда больше связаны, чем это угадывается в повседневности. Он взял очередной журнал, раскрыл его наугад посередине и угодил на серию снимков, которые потрясли его.

Лео следовало бы бежать, однако он остался на месте, лишь расставил пошире одеревеневшие ноги, тело, удерживая равновесие, судорожно напряглось: иллюзия землетрясения продолжалась, может, секунду, а может, и целую минуту. Освободившись от неприятного ощущения, он почувствовал нестерпимое желание закурить, достал из кармана сигарету и зажигалку, автоматически приготовился уже прикурить, но в последний момент, перед решающим движением, осознал, где он находится.

Благоприятные условия – это воздух, пробормотал Лео пересохшими губами и расстегнул пуговицу на воротничке под галстуком. Я – гений, гигант, поднимались из бездонного омута его сознания переливающиеся цветами радуги пузыри. Взгляд жадно охватывал отпечатанные на мелованной бумаге снимки. Тут же ему захотелось, скривив губы, с презрением посмеяться над собой, странно и неприятно было раздваиваться; его внешняя оболочка отлетела куда-то в сторону, он стал тем, другим, который смог воплотить в реальность плод его фантазии. Ему представилось, что над серией снимков напечатано его имя и что это тот, другой, стоит, расставив ноги, случайно оказавшись в книжном магазине перед грудой журналов, и таращится на цветные виды, которые чертовски точно совпадают с тем, что создано им, Лео, на бумаге и что ему не удалось воплотить наяву. Именно тот, другой, был обескуражен, хватал ртом воздух, качал головой, у того дрожали коленки – возможно ли вообще такое совпадение полета фантазии? Мистика? Мираж? Сон? Галлюцинация? Нет, временного совпадения не существовало; как явствовало из пояснительного текста, тот, другой, создал свой проект лет на десять позже. Может, кто-то украл идею Лео? Может, он где-то говорил об этом, описывал или даже обнародовал наброски? Глупость! Проект Лео и дополнительные материалы по сегодняшний день хранились дома в футляре, тетрадь с выкладками валялась где-то на книжной полке, он просто по инерции хранил эти чертежи и бумаги, наконец ценности они не имели. Лео не припоминал, чтобы он перед кем-нибудь хвастался своими проектами; по крайней мере, специалистам, которые могли оценить грандиозность его замысла, он ничего не показывал. Свой каменный корабль он воплотил на бумаге, чтобы определить границы собственных возможностей и фантазии. Эта работа была пробой самого себя, моменты творческой страсти с лихвой окупили перенесенные тяготы.

В минуты творческой радости было удивительно легко отказаться от многого, что делало будничную жизнь человека приятной, ночи пролетали без сна. Стоило вечером сесть за какой-нибудь справочник и убедиться в скудости своей эрудиции, как до самого утра не оторваться было от книги, когда он изучал теорию мостостроения, казалось, что череп расходится по швам. Сегодняшние архитекторы в большинстве своем сбросили с плеч заботы о конструкциях: Лео не хотелось давать лишь художественное изображение, все должно быть подтверждено точными расчетами и осуществимо. Сотни эскизов, перед тем как вычертить здание, от вычислений источили грани логарифмической линейки. Будто он должен был представить все это совету экспертов, состоящему из высокообразованных и весьма придирчивых людей, и поэтому ни одна мелочь не могла считаться несущественной. Никогда раньше или позже он так не трудился ни над одним из своих проектов, свой шедевр он в доведенной почти до предела совершенной форме зафиксировал на ватмане. Труд жизни, хотя и знал – грезы, но это был все-таки его след, который не стыдно было оставлять на земле.

Теперь, когда он пялился на фотографии и все больше убеждался, что его неосуществленный проект и это, в другой части света выстроенное здание до ужаса походили друг на друга, ему стало как-то жутко. В свое время, изводя бесчисленное количество бумаги, он, несмотря на юношеский максимализм, а также порывы творческого воодушевления, умел время от времени быть все ж достаточно ироничным: ребячливость! Бедной, в развалинах стране это не понадобится даже через полстолетие. Сейчас, разглядывая снимки и читая под ними высокопарные комментарии на английском языке, он подумал: все же я был очень талантливый архитектор, с большой творческой потенцией! По крайней мере – микрогений.

К этому выводу он пришел, когда ему было уже за пятьдесят, в Швеции, где он очутился в связи с похоронами отца.

Было странно в довольно-таки зрелом возрасте сознавать, что твои возможности оказались полностью нереализованными, просто не нашли себе применение. К тому времени он уже смирился, свыкся со своей позицией рядового человека, не было у него проектов, которыми бы он мог похвалиться. Никогда ни один специальный журнал, будь то крупный, иль не столь значительный, не писал о нем, в общем-то ему и не казалось странным, что он занимается безделушками: проектирует так называемые вспомогательные строения, в отношении которых превалировала целесообразность, – сойдут, большего от подобных дешевых коробок и не требовалось. Правда, Лео хвалили: у него хорошие пропорции, они сливаются с ландшафтом и остаются незаметными, словно и не засоряют землю.

Просто поразительно, уже будучи пожилым, видеть себя в какой-то момент в новом свете, самооценка поднимается на несколько делений, и в то же время понимаешь, что в действительности это лишь мираж, воспоминание о прежнем, еще не захиревшего дарования, человеке.

Когда Лео разглядывал в журнале фотографии, его охватило нервное напряжение, сердце колотилось, будто ему кто-то злобно пригрозил. Хоть смейся, хоть плачь – он не мог позволить себе ни того, ни другого. Сквозь завораживающие фотографии он на мгновение заглянул в прошлое, в те дни, когда корпел над своим звездным проектом. Аналогичный замысел, только воплощенный, знаменовал теперь взлет архитектурной мысли. Когда он сидел за чертежами и создавал единственно возможную тектонику своего каменного корабля, завороженный его внешней скульптурностью, и, не робея, добивался пластичности форм, искусно соединяя с плавными объемами крышу-оболочку, одновременно служившую и гигантской смотровой площадкой, местом обретания душевного настроя перед тем, как спуститься по широкому пандусу в основное здание, – в те времена строили безвкусные и массивные, будто затянутые в униформу, дома. Эти каменные глыбы украшались башенками, пилястрами, розетками, балюстрадами, декоративными балконами, полукруглыми колоннами и прочим подобным хламом, глумившимся над архитектурной гармонией. И окна должны были нарезаться по золотому сечению, неважно, что высокие помещения оставались при этом полутемными.

Потом наступила эпоха сверхрациональных и производимых индустриальным методом коробок, началось размножение домов – почкованием, – фантастический проект Лео впору было высмеять, схватившись, за животики и утирая слезы.

Лео не мог оторваться от здания, имевшего такое сходство с его проектом. Постепенно его охватила ярость, по спине будто прошел горячий ток. Он сжал зубы, чтобы не вскрикнуть. Чертовы богатеи, не знают, куда деньги девать! Вон какие у них материалы на руках! Неужто не могли обойтись с ними более разумно! Огромная часть человечества голодает и живет в трущобах, люди болеют чахоткой и рахитом, все еще вспыхивают эпидемии: теснота, антисанитария; а они, чтобы поглумиться над бедностью, строят увеселительные заведения, знай расточительствуют и прожигают жизнь. Любопытно: искусственная среда начинена неожиданностями, необычно расчлененное и неестественное пространство предусмотрено исключительно для того, чтобы человек как можно скорее обретал новые возвышенные настроения. Удовлетворяют жажду развлечений. Пробуждают возникновение ассоциаций. Воздействуют на подсознание. Во всяком случае – наркотическая архитектура; пребывая среди таких плавных, причудливых форм, человек не способен оставаться прикованным к будничным мыслям.

Лео проклинал про себя изображенное на снимках здание и свой утопический проект.

Естественно, его гнев был не что иное как ядовитая пена зависти.

Глубоко вздохнув, он наконец все же оторвался от снимков.

Попавшие в поле зрения полки увеличивались в размерах и приближались, чтобы тут же, уменьшаясь, исчезнуть в бездне. Переплеты стоявших в ряд на соседнем стенде томов на мгновение покоробились и тут же снова разгладились и стали аккуратными.

Осторожно оглядевшись, Лео заметил, что в магазине никого нет. Единственная продавщица стояла на лесенке и раскладывала на самой верхней полке книги. Девушка посмотрела на Лео и изобразила на лице умоляющую улыбку. Лео понял, что магазин закрыт.

Почему они такие угнетающе деликатные, сердито подумал Лео, направляясь к выходу. Его давно уже следовало выгнать с громким криком. Таким образом они уберегли бы его от душевного кризиса. За спиной Лео щелкнул замок. Выхлопные газы застилали прозрачный прохладный осенний воздух. Бесцельно бредущий Лео остановился и закурил сигарету, на перекрестке хвостовые огни ожидавших машин казались гирляндой красных фонарей, парящей в сумраке над асфальтом.

Лео завернул за угол, заметил, что пошатывается, пришлось сосредоточиться, чтобы не столкнуться с торопливо шагавшими навстречу людьми. У витрины цветочного магазина он остановился и тупо уставился на нее. Постепенно пестрые помпоны цветов расположились по своим стеблям. Посреди витрины красовался величественный букет желтых хризантем, над ним в корзиночках висели божественные орхидеи. Лео вспомнил, что журнал в книжном магазине остался некупленным. Он даже не поинтересовался названием. Выветрилось из памяти также имя того архитектора, который сумел воплотить в реальность идею Лео. Выходит, я не в состоянии действовать сообразно обстановке, поразился Лео перед витриной цветочного магазина. Я не способен также больше быть великодушным, понял он. В добрый час! Кому-то должно и повезти. Хорошо, когда где-то кто-то вообще сможет продраться сквозь чащобу.

Лео вошел в магазин, рассеянно огляделся и указал пальцем на цветок фламинго. Его привлек большой, красный и эксцентричный лепесток, рядом с которым обособленно торчала желтая тычинка. Лео пристально уставился на причудливый цветок, который умело заворачивали в целлофан. Он поклонился, вышел на улицу, остановился под фонарем и стал рассматривать цветок в прозрачной упаковке. И снова ему показалось странным: в возрасте уже человек, а еще никогда не дарил сестре ни одного цветка. Наверное, о таких мелочах следует думать больше, чем о своем потерянном даровании?

Лео знал, что, если он будет лежать без сна в этом старом доме, на этой скрипучей софе и начнет по-прежнему пялиться в потолок, еще десятки раз встанут перед глазами те красочные снимки, так и придется ему бесплодно гадать: как же могло случиться, что одна и та же идея захватила воображение двух, столь далеко находившихся друг от друга, таких разных людей? Хотя Лео уже на выходе из магазина забыл имя того удачливого и, наверное, счастливого архитектора, он почему-то очень ясно представлял себе этого человека. Лет на десять моложе, ассимилированный американец – в этом не было сомнения, – один из его родителей был или испанцем, или итальянцем, человек из простонародья, который и в чужой среде сохранил свой язык, оставаясь до конца верным своим обычаям и традициям, общался лишь с представителями своей национальной группы, избегая и презирая всю эту мишуру цивилизации, которая, по его мнению, нарушала естественность жизни. Далекий и незнакомый коллега Лео с детских лет ощущал разрыв между царившими в доме бесхитростными истинами и рекламируемыми повсюду социальными идеалами. Он рано понял, что родители не смогут быть для него трамплином, придется самому проявить усердие и собственными силами пробиваться выше. В бедной среде быстро выработался инстинкт самоутверждения: юноша стал более приспособленным, мобильным. В то же время обострилась наблюдательность. Он хватал знания на лету и откладывал на всякий случай, про запас, как зерно, так и плевелы.

Лео сел и опустил ноги на прохладный деревянный пол. Вот он стоит, его знаменитый соперник, прислонился беспечно к комоду. Самоуверенный мужчина золотых средних лет. Смуглое лицо в ночной полутьме выглядит темнее обычного, жесткие волосы слегка взъерошены. Полы пиджака распахнуты, галстук сбит набок – ах, эти мелочи, – в одном кармане слава, в другом – гарантия грядущего, еще большего, признания – заказ на новый проект, предлагая который ему в числе прочего сказали: никаких ограничений мы вам не ставим. Мужчина сумел блестяще утвердить себя, собственная напористость и желание трудиться подпирали его. Он получил безупречное образование, использовал без лишней скромности пособия всевозможных фондов и стипендии, много путешествовал и видел.

Иногда талантливые люди торопятся, раньше времени задирают нос, он же не считал зазорным стажироваться у знаменитостей, выполнял простую работу и мотал все на ус. У него хватало ума избежать преувеличенной самооценки неоперившихся специалистов: я созрел для деяний, потеснитесь, дайте место поиграться, скоро заткну за пояс всех знаменитостей.

Больше Лео не хотелось оставаться с глазу на глаз со своим призрачным соперником. Он оделся и с некоторым волнением подумал: давно я не бродил по летнему ночному лесу.

Он прошел на цыпочках до порога, оставил дверь приоткрытой и потихоньку спустился по лестнице. В ночной тишине старого деревянного дома потрескивания, поскрипывания и похрустывания могут обратиться настоящим концертом. Пройдя на кухню, Лео изумленно остановился: Сильви сидела у светлого окна и курила, перед ней стояла пустая рюмка из-под вина.

– Извините, – сказал Лео.

– Мне что-то не спится, – заявила Сильви. – Зимой отосплю то, что недоспала в белые ночи.

– Да, разумеется, – пробормотал Лео и шмыгнул на крыльцо.

Ему было недосуг задерживаться тут, наслаждаясь ночным покоем и благоуханием. Его беспокоило, что Сильви может из окна подглядывать за ним, возможно, не спят и другие сестры, высматривают, лица их белеют за темными стеклами, будто маски висят в воздухе: крадущиеся шаги Лео вспугнули их птичий сон и привнесли тревогу. Лео исчез среди яблонь, побрел по скошенной траве и отыскал тропку, ведущую через окружающие сад кусты в лес. В ольшанике под ногами захлюпало, Лео поскользнулся на размякшей почве, ухватился за хрупкие ветки, выломал себе прутик, хотя и не знал, будет ли он отмахиваться им от комаров или примется отпугивать лося, если тот, случаем, встанет на дороге.

Какой считать эту землю – хорошей или плохой, если все так удивительно перемежается: Лео уже шел посуху. Будто этот крохотный лоскуток создавался в хорошем расположении духа, и землю разбрасывали, доставая пригоршней из передника: направо побольше песка, налево – гравия, вперед – глины, назад – торфяной трухи.

Лео брел по папоротнику, ветки похрустывали под ногами, и он был уверен, что скоро, словно обрезанный, оборвется ельник, он окажется на краю клюквенного болота, и белое дыхание земли будет наплывать на него.

Когда люди селятся на новом месте, они искренне верят, что смогут основательно исследовать окрестности и тогда, по крайней мере в радиусе десятка километров, будут знать все как свои пять пальцев. К сожалению, лучшие свои намерения человек по большей части реализует лишь в воображении, в будничной жизни все до самой смерти топчутся на крохотном клочке земли. Лео надеялся в тишине ночного леса освободиться от подавленности, к сожалению, этого не произошло: мысли его продолжали спотыкаться на тесной вырубке, словно и не было раздольных полей.

Лео стало зябко, он засунул руки поглубже в карманы и остановился в нерешительности: ему вдруг надоела ночная сырость. Душа его ничуть не захмелела. Он и не собирался внушать себе, что вступил в святилище природы и охвачен благоговением. Мысли насильно увели его к тайной тропке: в чащобе между густыми ветвями стоит Ильмар. На обоих плечах, будто на вешалке, дулами вниз повисли автоматы. Смотри, как долго пришлось тебя дожидаться, слышится из беззубого рта удивленный возглас. Впалые щеки Ильмара залатаны высохшим свиным пузырем. Ильмар проводит рукой по своим ребрам, они стучат, словно деревяшки. На этот раз Лео без сопротивления принимает протянутый автомат, хотя ему ничего не стоит опрокинуть хилого Ильмара на землю и, не оборачиваясь и насвистывая, удалиться. Да, Лео взял бы автомат, чтобы нацелить его на самого себя. Тогда бы у Ильмара выдался радостный день, пергаментные щеки окрасились бы в свекольно-красный цвет. Он бы нетерпеливо топтался и шепелявил: ну, нажимай, не тушуйся, покажи, что ты эстонец и крепок, как сам черт.

Лео поворачивается спиной к елям и, подминая папоротник, спешит к дому. Он вынужден придержать себя, чтобы не налететь с размаху на дверь.

Затхлый воздух в этом старом доме спирал дыхание.

Между тем Сильви устроилась поуютнее, протянула ноги на другой стул, полы халата сложены на коленях.

Видимо, выхода нет, придется заводить разговор.

– Не утомляет ночное бдение?

– Знаешь, Лео, я боюсь умереть во сне, вот и сторожу свою жизнь, – усмехается Сильви.

Лео пожимает плечами. Эти страхи его не волнуют, он только что в чащобе в очередной раз стрелял в себя.

Он садится, прикуривает сигарету и разглядывает свои руки, при ночном свете они кажутся красивыми и молодыми – Лео перенял привычку Урве.

– От тебя тянет смоляным духом, ходил в лес, – говорит Сильви.

– Курильщики все не чувствуют запаха, – увертывается Лео.

Неловко тут же уходить, когда ты только что присел.

– Днем я не курю, лишь ночью, иногда, – извиняется Сильви, становясь как-то стеснительнее, и убирает ноги со стула. – Запахи влекут, придают человеку изюминку, позволяют угадать его тайны, – добавляет она через мгновение.

– Впечатлительные люди ищут в дымке ладана бога, – усмехается Лео.

– Не смейся, это очень серьезно.

– Да, конечно, кое-кто видел и летающие тарелки.

– Этим уже никого не удивишь, – говорит Сильви и принимается засучивать рукава халата. Она с таким старанием заворачивает скользкий шелк, словно это сейчас самое неотложное и важное занятие. Когда рукава наконец закатаны по локоть, она указывает большим пальцем в потолок и доверчиво добавляет: – С ними невозможно говорить о серьезных делах.

Лео искоса, краем глаза следит за Сильви.

Повсюду свои лагери, враждующие стороны.

Ему не хочется вмешиваться во взаимоотношения сестер, и он молчит.

– У них совесть чиста, дрыхнут, как мишки, – посмеивается Сильви.

Лео понимает – это мы вдвоем грешные.

– Связь явлений и запахов – не мое открытие, – замечает Сильви.

Почему-то ей представляется, что это его интересует.

– Мир слишком стар, чтобы в чем-то быть первооткрывателем, – вяло роняет Лео.

Вызывающее озабоченность явление: в последнее время ему все реже удается быть равнодушным до мозга костей. Вновь в ушах звенит необъяснимое напряжение. Хватит сожаления! Он не первый из тех, кто сокрушается о том, что творческий порыв остался позади. Мало ли что его блестящий проект существует только на бумаге. Никому не ведомо, сколько в мире ценностей, созданных человеческим разумом, которые по той или другой причине вынуждены пылиться в ящиках столов. Лео чувствует себя несчастным оттого, что его идея спустя десять лет пришла в голову другому человеку. Но, возможно, он и сам не был первооткрывателем? Может, кто-то раньше, например, в безнадежное и мрачное военное время изобразил на бумаге свой каменный корабль и этим возвысился над отупляющими серыми буднями и гнетущей бедностью. Творческий процесс сам по себе является платой за труд, придает жизни страсть, содержание, позволяет улетать туда, куда способна унести на своих крыльях одна только мечта, дает возможность приземлиться даже в другом, более гуманном и разумном временном измерении. Вообще: что значит первооткрыватель? Пустой звук! Блестящие идеи подобны космической пыли, которая более или менее равномерно опускается на многих людей. Все остальное – чистая случайность, как благоприятная атмосфера, так и определенная агрессивность личности, выступившей со смелым замыслом и пробившей его. Эти обстоятельства не подвластны воле.

– Страсть к запахам мне привил муж, – продолжала Сильви развивать свою тему. – Видимо, я не умела выбирать парфюмерию, которой ради его удовольствия пользовалась. Он постоянно ощущал в нашей квартире запахи закисания и плесени. Я стала чувствовать себя какой-то ущербной.