Текст книги "Столкновение в океане"
Автор книги: Элвин Москоу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
Ощущая свою беспомощность, капитан Норденсон с ужасом уставился на приближавшийся «Андреа Дориа». От прилива крови лицо его, до этого розовое, постепенно приобрело багровый оттенок. Однако итальянский лайнер продрейфовал мимо носа «Стокгольма» на расстоянии менее одной трети мили. Угроза вторичного столкновения миновала.
Капитан Норденсон приказал узнать, почему «Стокгольм» лишился хода. Полученное донесение объясняло все довольно просто. Цепной ящик, расположенный впереди таранной переборки, оказался разбитым. Обе якорные цепи длиною под 275 метров, полностью размотавшись, волочились по дну океана и там, на глубине 76 метров, за что-то зацепились. «Стокгольм» был прочно прикреплен к океанскому дну.
Разматываясь, тяжелые якорные цепи утащили тела трех юных членов команды из двух ближайших к носу кают второй палубы. Судьба семнадцатилетнего Кеннета Йонассона и бывшего лишь на год старше его Суне Стеена, которые занимали каюту 1–2, не вызывала уже никакого сомнения, после того, как пассажирский помощник капитана проверил вахтенное расписание. Эверт Свенсон из каюты номер 2–2, как рассказал его сосед Джон Гагстром, находился в момент столкновения у себя – укладывал в чемодан подарки, приобретенные в Нью-Йорке для матери и девушки, на которой собирался жениться. Эверт Свенсон показывал эти подарки Гагстрому, примерно в 22 часа 45 минут вышедшему из каюты на палубу подышать свежим воздухом.
Старший штурман Каллбак руководил энергичной работой аварийно-спасательной партии, состоявшей из пяти мотористов, тридцати моряков разных специальностей, судового врача и старшей медицинской сестры. Носовые каюты были разрушены и вдавлены одна в другую, их стальные переборки изогнулись подобно мехам аккордеона. Сузившиеся дверные проемы давали возможность протиснуться в некоторые каюты, но многие из них были закупорены наглухо и их пришлось вскрывать. Но все же до рассвета удалось проникнуть во все каюты, внимательно их осмотреть и вытащить потерпевших. Стальные переборки кают разрезались автогеном, при этом несколько человек стояли наготове с пожарными шлангами, чтобы предотвратить возникновение пожара. В машинном отделении перекрыли лопнувшую спринклерную систему, вода из которой затопила палубы. Когда спасательная партия обнаруживала кого-либо из пострадавших членов команды, доктор Оке Несслинг или медицинская сестра Карин Клэссон оказывали ему первую помощь, затем наблюдали за доставкой в лазарет.
Медицинская сестра Клэссон стояла около иллюминатора своей примыкавшей к лазарету каюты и маленькими глотками пила кофе, как вдруг лайнер завибрировал, и в иллюминаторе показались огни другого судна. Затем раздался грохот. Оступившись назад, она упала на диван, чашка выскользнула из рук. В результате трех лет службы на «Стокгольме» у худенькой застенчивой медицинской сестры выработались инстинктивные навыки. Она завязала спасательный нагрудник, надев его поверх ночного халата, и направилась к двери, однако уже взявшись за ручку, остановилась в раздумье: стоит ли ей приступить к исполнению своих служебных обязанностей немедленно или же лучше потратить несколько минут на то, чтобы одеться. Скромность восторжествовала, и юная сестра оделась в свежую голубую форменную одежду, повязав поверх белый накрахмаленный передник. По пути в фойе второй палубы сестра Клэссон споткнулась и упала в поток воды, вытекавшей из лопнувшей в носу спринклерной системы, и очутилась у ног помощника капитана по пассажирской части, выходившего из служебной каюты.
– Это ужасно! – воскликнула она, когда Даве помог ей подняться на ноги. – Мы, наверное, налетели на крупное судно!
– Нет, не думаю, – ответил тот спокойно.
Он посоветовал сестре возвратиться в лазарет, сменить насквозь промокшую одежду, и ожидать там дальнейших указаний.
Затем ей приказали отправиться вперед, в поврежденную носовую часть судна, чтобы помочь доктору Несслингу. У сестры Клэссон перехватило дыхание от ужаса, когда она увидела первого члена команды, лежавшего скрючившись на полу каюты главной палубы. При свете переносной электрической лампочки его тело имело лиловато-зеленый трупный оттенок. За все двадцать шесть рейсов на «Стокгольме» в Нью-Йорк и обратно медицинской сестре Клэссон не приходилось видеть насильственной смерти, однако, сдержав волнение, она опустилась на колени и стала щупать пульс. Он оказался равномерным и хорошего наполнения. Озадаченная сестра выпустила руку моряка и только тогда обратила внимание на свои пальцы. Они тоже стали лиловато-зелеными и клейкими! Это была краска! Бесчувственное тело буфетного юнги Свена Альма было облито краской, полученные же им повреждения оказались незначительными. Среди обломков сестра Клэссон обнаружила соседа Свена Альма по каюте, Карла Элиса Остерберга с проломом черепа. Через два часа он скончался в лазарете.
Почти целый час понадобился мотористам, чтобы вырезать в переборке каюты 5-А отверстие размером чуть более полуметра. В каюте спасательная партия обнаружила тридцатишестилетнего Вильгельма Густавссона. Он лежал без сознания, одна нога оказалась сломанной, лицо было залито кровью.
Особенно трудно было перенести буфетного юнгу Ларса Фалька. Он был обнаружен с разбитым черепом и переломом шеи. Жизнь юноши висела на волоске, но товарищи каким-то образом ухитрились благополучно протащить его через обломки.
Одного из любимцев команды, высокого белокурого моряка из каюты 4-Г нашли при смерти. Судьба не улыбнулась ему. Он отложил свой отпуск и пошел в этот рейс, после чего собирался жениться на подруге детства. Только из-за того, что партнер по бриджу был в отпуске, тридцатилетний Иоганссон отправился в тот вечер спать, когда еще не было одиннадцати часов. Его тело мало отличалось от кусков покореженной стали и искромсанного дерева, разбросанных вокруг. Разрезав окровавленные пижамные брюки, сестра с доктором обнаружили переломы обеих ног. Более серьезным повреждением оказалась трещина черепа. Когда сестра Клэссон делала Иоганссону укол морфия, он прошептал:
– Ну вот, все и кончено.
Ей показалось, что он иронически усмехнулся.
Другой моряк, живший также в носовой части судна, несомненно, обязан жизнью приступу морской болезни. Тридцатишестилетний испанец Бернабе Поланко Гарсиа поступил на «Стокгольм» в Гетеборге уборщиком помещений команды. Он был одинок среди сплоченной команды скандинавов. Около одиннадцати часов он намеревался подышать свежим воздухом на открытой палубе, так как его стала одолевать тошнота. При столкновении он вдруг споткнулся. Бросившись на открытую палубу, Гарсиа успел разглядеть отвернувший в сторону «Андреа Дориа». Но тут сквозь гул голосов и шум страдающий от качки испанский матрос услышал тихий лепет девочки, звавшей свою мать. Доносился он откуда-то из обломков. Опустившись на колени, испанец пополз по направлению к голосу и обнаружил девочку в желтой порванной пижаме. Удивленно разглядывая лицо худого матроса, она поразила его, промолвив первые слова по-испански:
– Где мама?
– Она была с тобой? – в замешательстве спросил он. Никто не говорил с ним на родном языке с момента вступления на борт этого белоснежного северного судна.
– Она была тут, со мной, – ответила девочка, продолжая разговор на испанском. – А кто вы такой?
– Я – человек из Кадиса.
Разговор был похож на игру воображения, потому что девочка в порванной пижаме и испанский матрос на шведском судне пытались разобраться в невероятном.
Это была четырнадцатилетняя Линда Морган, родившаяся в Мексике и выросшая в Италии и Испании, где жили ее мать, отец и отчим, по профессии журналисты. Девочка осталась в живых. Нос «Стокгольма», врезавшийся в борт «Андреа Дориа», пройдя под ее кровать, выбросил Линду из каюты 52. Пролетев по воздуху, она «приземлилась» на носовую часть шведского судна, позади изогнутого фальшборта высотой семьдесят пять сантиметров. Фальшборт, призванный защищать от разбиваемых судном волн электрическое оборудование палубных механизмов, укрыл Линду Морган от летевших в результате столкновения обломков. Сестра Линды, восьмилетняя Джоан Чанфарра, спавшая на стоявшей дальше от борта кровати, погибла.
Когда испанец и два шведских матроса принялись вытаскивать Линду из-под обломков, она, помня только, как легла спать на «Андреа Дориа», все время кричала:
– Я хочу к маме!
Считая, что Линда плыла на «Стокгольме» и перед столкновением забрела вместе с матерью на бак судна, куда вход пассажирам был запрещен, три члена команды принялись разыскивать среди обломков тело матери. Около правого края палубы, примерно на расстоянии десяти метров от оконечности носа и метрах в пятнадцати от девочки они заметили человеческую фигуру, но плачущей Линде ничего об этом не сказали. Тело женщины было недосягаемо, путь к нему преграждала гора из обломков стали и дерева.
Когда один из шведских матросов нес Линду в лазарет, ее увидел пассажирский помощник капитана Даве, вышедший из служебной каюты, чтобы вторично подняться на мостик.
– Что случилось с девочкой? – спросил Даве.
Матрос изложил версию относительно двух пассажиров «Стокгольма», застигнутых столкновением в носовой части судна. Помощник капитана достал из кармана список пассажиров и обратился к девочке:
– Как тебя зовут?
– Линда Морган, – ответила она по-английски. – Где моя мама? Вы не знаете, где моя мама?
– Нет, но я разыщу ее, – обещал Даве. Пассажирский помощник капитана стал искать в своем
списке фамилии Морган и Чанфарра, также названную девочкой.
Откуда ты едешь? – спросил он, не найдя этих фамилий.
– Из Мадрида, – последовал ответ, который не внес ясности.
В конце концов обратив внимание на незнакомую обстановку, девочка сказала:
– Я была на «Андреа Дориа». А где я теперь? Вот только тогда тайна оказалась раскрытой. Линда была первой пациенткой, доставленной в тот вечер в амбулаторию судового лазарета.
Чтобы облегчить ей боль, медицинская сестра Ивонна Магнуссон ввела ей слабый раствор морфия, и Линда задремала в своей крошечной отдельной каюте, ожидая врача, который был все еще занят в носовой части судна. Когда история Линды Морган стала известна команде «Стокгольма», ее прозвали «заколдованной девочкой».
По открытой палубе носовой части осторожно полз через опасные обломки малорослый и легковесный Вальдемар Трасбю, намереваясь снять безжизненное тело полной пожилой женщины, зацепившееся за край палубы. Достигнув цели, он внимательно оглядел его. Женщина сидела выпрямившись и обратив лицо в сторону судна. Ее поза напоминала величественную статую. Каштановые с рыжеватым отливом волосы рассыпались по плечам, на пальце вытянутой левой руки было надето золотое кольцо с голубым камнем в оправе. Вальдемар Трасбю, чтобы прийти в себя, отвернулся. Он опасался, что если толкнет тело, оно может свалиться с края палубы и исчезнуть в плескавшейся внизу темной воде. Но была и большая опасность: шатающийся обломок носа, на котором стоял моряк, мог в любую минуту обрушиться в море вместе с ним и мертвой женщиной.
Тридцатидвухлетний Трасбю подполз к краю палубы, схватил безжизненную руку и потянул за нее. Рука отделилась от туловища. Испугавшись, он выронил ее. Немного поколебавшись, заместитель главного стюарда предпринял вторую попытку. На этот раз он попробовал подтянуть тело к себе за волосы, но они остались у него в руке. В ужасе он отполз в безопасное место. Позднее, основываясь на описании тела, в женщине опознали жену Вальтера Карлина, занимавшую на борту «Андреа Дориа» каюту 46.
Между тем старший второй штурман Энестром нашел простой способ избавиться от воды из лопнувшей спринк-лерной системы и залившей вторую и главную палубы. С разрешения капитана он с младшим вторым штурманом Абениусом открыл два больших лацпорта в борту судна на второй палубе и вода с палуб была спущена за борт.
Капитан Норденсон, видя, что насосы не в состоянии справиться с водой, заливавшей первый трюм, распорядился, чтобы в машинном отделении опорожнили носовые цистерны с пресной водой. Он решил, что запас пресной воды не понадобится, так как было ясно, что продолжать свой путь в Швецию «Стокгольм» не в состоянии. Когда цистерна № 1 освободилась от девяноста тонн пресной воды, нос судна приподнялся, давление моря на вторую водонепроницаемую переборку уменьшилось.
Помощник капитана по пассажирской части Даве доложил капитану, что стюарды проверили наличие всех пассажиров. Серьезно пострадавших не оказалось.
Когда поток донесений на мостик и распоряжений оттуда несколько убавился, капитан приказал все еще дрожавшему третьему штурману определить место судна. Карстенс отправился к радиопеленгатору, но штурман так волновался, что ошибся в определении места «Стокгольма» почти на пять миль.
Вскоре после полуночи, твердо убедившись, что «Стокгольм» сохранил мореходность, капитан Норденсон впервые обратился к пассажирам:
– Внимание, внимание! – сказал он по-английски через громкоговорители, установленные по всему судну. – Говорит капитан. Произошло столкновение с итальянским пассажирским судном «Андреа Дориа». Нам опасность не угрожает. Оснований для беспокойства нет.
Это откровенное заявление, сделанное неторопливо, спокойным голосом положило конец догадкам. Некоторые снова разошлись по каютам, но большинство хотели слышать о дальнейших событиях. Непосредственно со «Стокгольма» пассажиры не могли увидеть много, так как туман и мгла застилали все вокруг и лишь временами в отдалении показывались огни «Андреа Дориа». В расположении пассажирских помещений все выглядело совершенно обычно. Судно было ярко освещено, легкий дифферент на нос казался почти незаметным, а носовая часть с ее помещениями для команды находилась в запрещенном для пассажиров месте и охранялась вахтенным.
Спустя один час и пять минут после столкновения «Стокгольм» принял носившую все признаки отчаяния просьбу «Андреа Дориа»:
«ВЫ НАХОДИТЕСЬ ОТ НАС В ОДНОЙ МИЛЕ УБЕДИТЕЛЬНО ПРОСИМ ЕСЛИ ВОЗМОЖНО СРОЧНО ПОДОЙТИ И ПРИНЯТЬ НАШИХ ПАССАЖИРОВ КАПИТАН»
Радиограмма капитана «Андреа Дориа» поставила шестидесятитрехлетнего капитана «Стокгольма» в затруднительное положение. Просьба об оказании срочной помощи свидетельствовала о том, что над итальянским лайнером нависла опасность потопления. «Но почему, – рассуждал капитан, – они не спустили тогда своих спасательных шлюпок?». Сам он в первую очередь нес ответственность за своих пассажиров и не мог отослать имевшиеся у него спасательные шлюпки, пока существовала вероятность, что они потребуются на «Стокгольме». Но он не мог также отказать в шлюпках судну, тонущему всего лишь в одной миле. Он радировал на «Андреа Дориа»:
«ИМЕЕМ СЕРЬЕЗНЫЕ ПОВРЕЖДЕНИЯ ВЕСЬ НОС РАЗРУШЕН ПЕРВЫЙ ТРЮМ ЗАТОПЛЕН ВОДОЙ, ТРОНУТЬСЯ С МЕСТА НЕ В СОСТОЯНИИ ЕСЛИ ВЫ СПУСТИТЕ СВОИ ШЛЮПКИ МЫ МОЖЕМ ИХ ПОДОБРАТЬ КАПИТАН»
Через минуту, в 00 часов 21 минуту, «Андреа Дориа» ответил:
«ГРЕБИТЕ К НАМ»
Еще минуту спустя со «Стокгольма» передали:
«СПУСКАЙТЕ СВОИ ШЛЮПКИ МЫ ВАС ПОДБЕРЕМ»
Обмен такими радиограммами, до некоторой степени принявший характер пререкания, произошел, по-видимому, между радиооператорами судов, но его приписали капитанам.
Спустя тринадцать минут капитан Каламаи дал объяснение, сопроводив его повторной просьбой:
«КРЕН СЛИШКОМ ВЕЛИК СПУСТИТЬ ШЛЮПКИ НЕВОЗМОЖНО ПРОСИМ НАПРАВИТЬ ВАШИ ШЛЮПКИ НЕМЕДЛЕННО»
Тем временем капитан Норденсон совещался со старшим штурманом Каллбаком и вторым штурманом Энестромом. Они пришли к единому мнению, что «Стокгольм» был вне опасности. Вторая переборка оказалась надежной и можно было рассчитывать, что она выдержит давление морской воды. Капитан распорядился сообщить по радио на «Андреа Дориа», что «Стокгольм» вскоре вышлет свои спасательные шлюпки. Он приказал также Каллбаку и Энестрому проследить за комплектованием экипажей, снаряжением и спуском на воду всех трех моторных вельботов «Стокгольма» и четырех из восьми шлюпок с ручным приводом. Остальные четыре спасательные шлюпки были оставлены на борту – на всякий случай.
Энестром повернулся, чтобы уйти с мостика, но капитан снова обратился к нему:
– Пойдите туда, – указал он на крыло мостика, – и послушайте, хорошо ли работают громкоговорители.
Затем капитан включил трансляционную сеть и объявил пассажирам:
– Говорит капитан. Как я уже сообщил вам, мы столкнулись с другим судном. Сейчас мы начнем спускать наши спасательные шлюпки. Но не для себя. Они нужны, чтобы подобрать людей с другого судна. На «Стокгольме» опасность никому не угрожает.
Энестром отправился вниз, чтобы помочь при спуске спасательных шлюпок, восхищаясь предусмотрительностью «старика».
«Я хочу видеть капитана!»
В отчаянной попытке спустить на воду восемь спасательных шлюпок, находившихся на пониженной стороне судна, более половины команды «Андреа Дориа» суетилось на правом борту лайнера. Нервничая от мрачных предчувствий, из-за большого крена, боясь опрокидывания судна и видя всю бесполезность спасательных шлюпок левого борта, люди карабкались на шлюпки правого борта и с остервенением срывали чехлы, откидывали кильблоки. Это делалось в глубокой тайне от пассажиров, лишь немногим удалось заметить спуск шлюпок.
Пассажиры инстинктивно стремились на поднятый, казавшийся более безопасным борт, туда же команда направляла оказавшихся на накренившейся стороне. На поднятом борту шлюпки, как обычно, находились на шлюпбалках высоко и далеко от палубы, и здесь не могло возникнуть панического бегства пассажиров для захвата в них места.
Но главного штурмана Маджанини и работавших с ним штурманов беспокоило не это. Из восьми висевших в ряд спасательных шлюпок первые две, ближайшие к пробоине, не спускались – заклинились шлюпбалки. Спасательная шлюпка 1 была рассчитана всего на 58 человек. Ею обычно пользовались для оказания помощи упавшему за борт человеку. Спасательной шлюпкой 3 являлся моторный бот на 70 человек с радиостанцией для двусторонней связи. Остальные шесть шлюпок, имевшие нечетные номера от 5 до 15, были приспущены одна за другой со своих шлюпбалок. Они, подобно отпущенным качелям, уходили на значительное расстояние от борта накренившегося судна, повисая там в темноте. Притянуть шлюпки к борту для посадки пассажиров с прогулочной палубы оказалось невозможно. Главному штурману Маджанини стало ясно, что придется изменить известное пассажирам расписание оставления судна.
В соответствии с международными правилами все пассажирские суда обязаны иметь заранее составленное расписание по оставлению судна в случае бедствия. В начале каждого рейса с пассажирами обязательно проводят специальное учение, так же, как ежедневно обязательно проверяется действие авральных звонков и закрывание водонепроницаемых дверей. Расписание по оставлению судна, имевшееся на «Андреа Дориа», было предельно просто. Пассажирам требовалось надеть спасательные нагрудники и явиться в четыре пункта сбора, расположенные на прогулочной палубе: пассажирам первого класса – в салон первого класса, пассажирам второго класса – в свой большой танцевальный зал и пассажирам туристского класса – на носовую открытую палубу и открытую палубу юта около плавательного бассейна. Из пунктов сбора экипаж судна должен был указать путь к спасательным шлюпкам, приспущенным и закрепленным вдоль бортов по обе стороны прогулочной палубы. Пройти к шлюпкам надо было всего несколько шагов, а для того, чтобы сесть в них – достаточно было сделать один шаг вниз. В бортовой застекленной переборке прогулочной палубы против каждой шлюпки имелась дверь, которая открывалась в нужную минуту. Таким образом, каждый из его 1250 пассажиров и 575 человек команды мог бы сесть в одну из шестнадцати спасательных шлюпок, которые затем были бы спущены на воду. На все теоретически требовалось сорок пять минут. Всего восемь человек должно было остаться на борту судна для управления восемью лебедками, спускавшими все шестнадцать шлюпок.
Но ведь во всех теоретических расчетах исходили из того, что крен судна не превысит 7° и что можно будет воспользоваться всеми спасательными шлюпками. В действительности «Андреа Дориа» после столкновения накренился сразу на 18–19, а потом и на 20°. Половину спасательных шлюпок вообще нельзя было спустить на воду, а другие повисли слишком далеко от борта. Кроме того, Маджанини столкнулся еще с одним серьезным затруднением: багаж пассажиров, подготовленный к разгрузке на следующее утро, загромождал правый борт прогулочной палубы, в результате чего с этой палубы оказалась невозможна посадка в спасательные шлюпки.
Посоветовавшись с капитаном Каламаи, Маджанини, все еще в пижаме и босой, подал сигнал спустить шлюпки на воду без пассажиров. Экипажи, укомплектованные из матросов и специально обученных стюардов, бросились занимать места. Точного счета садившихся никто не вел. В шлюпки спустились закрепленные за ними экипажи и экипажи шлюпок левого борта. По приказу Маджанини в каждую шлюпку, помимо штатного экипажа из двадцати человек, должно было сесть всего только по пять матросов из экипажей шлюпок левого борта. Дополнительные люди были нужны, чтобы удерживать фалини и помогать пассажирам во время трудной посадки. Скатанные внутри каждой шлюпки штормтрапы, прикрепленные одним концом к палубе, по мере спуска стали самостоятельно разматываться вниз по борту судна.
Но как только шлюпки коснулись воды, сидевшие в них поспешили избавиться от угрозы нависшего сверху лайнера. Энергично качая рычаги, вращающие вал и гребной винт, они исчезли в тумане. Главный штурман Маджаннни приказал находившемуся в спасательной шлюпке 9 второму штурману Франчини задержать ушедших и направить их снова к судну.
Штурманы решили, что операцию по оставлению судна целесообразнее сконцентрировать на открытых палубах кормовой части судна, которые были ближе к поверхности моря, чем шлюпочная палуба. Для этого на корме можно было использовать три палубы: прогулочную, выступавшую из-под нее кормовую часть палубы надстройки и небольшую палубу, расположенную еще ниже, где был установлен шпиль. Перейдя на корму, Маджанини распорядился приступить к сбору тросов, канатов и пожарных шлангов, по которым пассажиры смогли бы спускаться в шлюпки.
Спасательные шлюпки 1 и 3 в конце концов удалось столкнуть с заклинившихся шлюпбалок. В это время стюард Бертини вел мимо группу примерно из пятидесяти пассажиров, направлявшихся в кормовую часть прогулочной палубы. С грохотом вывалившуюся и ставшую вдоль борта шлюпку 3 прикрепили кормой к прогулочной палубе и притянули концом. Это была единственная спасательная шлюпка, в которую пассажиры сели прямо с прогулочной палубы. Однако, когда она достигла воды, ее экипаж не смог запустить мотор.
В поисках помощи Питерсон, мозольный оператор из Верхнего Монтклэра в штате Нью-Джерси, заручился поддержкой двадцатипятилетнего семинариста из Филадельфии – Раймонда Уэйта. Долговязый студент-католик последовал за Питерсоном в развалины каюты 56 и вдвоем они стали пытаться освободить женщин. Но чтобы сдвинуть с места завалившие их обломки, усилий двух мужчин оказалось недостаточно.
Питерсон снова ушел и привел на этот раз официанта второго класса Джиованни Ровелли, сорокавосьмилетнего уроженца Генуи, раздававшего на прогулочной палубе запасные спасательные нагрудники. Услышав мольбу Питерсона, Ровелли решил помочь обезумевшему от горя пассажиру.
Малорослый и худой Ровелли гораздо свободнее чувствовал себя среди беспорядочно громоздившихся обломков каюты 56, чем огромный Питерсон. Джиованни рьяно принялся за работу. Но скоро увидел, что справиться с крупными обломками можно лишь с помощью домкрата или другого подобного ему инструмента. Пока Питерсон отправился на поиски врача, в котором нуждалась его жена и Джейн Чанфарра, Ровелли заверил женщин, что не оставит их надолго, и ушел за домкратом.
Судовых врачей и их пятерых помощников Питерсон нашел на накренившейся прогулочной палубе, неподалеку от главного входа в зимний сад. Все ухаживали за двумя лазаретными больными, лежавшими закутанными в одеяла на палубе. Розу Карола била такая сильная лихорадка, что доктор Тортори Донати стал уже опасаться за ее жизнь. Питерсон, одежда которого состояла лишь из обернутой вокруг пояса занавески, сорванной с багажной кладовки, требовал оказания медицинской помощи и особенно просил дать морфия. Явная недоверчивость доктора поразила Питерсона. Но в глазах Тортори Донати этот полуобнаженный человек ничем не отличался от многих других пассажиров, в истерике требовавших оказания медицинской помощи, хотя в действительности они ничем, по мнению доктора, не страдали. Однако Питерсону удалось объяснить доктору, что морфий нужен для двух женщин, заваленных в каюте 56. Доктор пообещал при первой возможности зайти в эту каюту.
Заснув снова, Питер Тирио теперь проснулся от ощущения, будто он вываливается из кровати. Питер всеми силами старался удержаться, но почувствовав, что это бесполезно, встал и зажег свет. С изумлением он увидел, что кровать и вся каюта накренились в сторону иллюминатора. Зияющая трещина расколола потолок на две части. Тут мальчик почувствовал, что судовые двигатели не работают. Столкновения он не слышал, но понял, что судну угрожает опасность. Поспешно одевшись, Питер направился к каюте родителей, не замечая разрушений. Наконец он достиг коридора, но дальнейший путь оказался прегражденным вдавленной внутрь разрушенной правой переборкой.
В поисках другого пути мальчик поднялся двумя палубами выше и обратился за советом к пассажирам, находившимся на прогулочной палубе. Пассажиры сочувствовали ему, советовали поскорее разыскать себе спасательный нагрудники, вообще, разговаривали снисходительно, как взрослые обычно говорят с детьми. Из членов команды на него никто не обращал внимания. Несколько спешивших стюардов прошмыгнули мимо. Питер решил вернуться в свою каюту за спасательным нагрудником. В это время палуба фойе уже была залита водой и мазутом. В каюте мальчик надеялся застать родителей, но она оказалась пустой. Надев спасательный нагрудник, он снова направился к каюте 180, все еще надеясь найти мать и отца.
Тем временем Питерсон добрался до мостика «Андреа Дориа».
Мозольный оператор объяснил капитану Каламаи, что ему нужны люди, чтобы освободить жену и Джейн Чанфарру из-под обломков. Капитан спокойным тихим голосом обещал направить в каюту 56 спасательную партию. Каламаи назвал Питерсона по имени – он помнил его, хотя видел его только один раз, когда он вместе с другими пассажирами осматривал мостик. Казалось, свои обязанности командира судна капитан Каламаи помнит почти наизусть, несмотря на потрясение от катастрофы. При помощи присутствующих на мостике подчиненных он спокойно разбирался в обрушившейся лавине различных вопросов. Полный решимости быть достойным примером для штурманов и членов команды, он старался не утратить хладнокровия, столь характерного для его служебной карьеры. На мостик поступала масса просьб о помощи. В каюте 230 на палубе «А» завалило трех женщин. В десяти каютах палубы «В», которые примыкали к гаражу и находились в пострадавшем от столкновения отсеке между 153 и 173 шпангоутами, несколько человек тонуло в мазуте. Как правило, капитан Каламаи приказывал ближайшему от себя подчиненному сформировать спасательную партию и сделать все, что возможно.
Вскоре после того, как Питерсон ушел с мостика, к капитану прибыл старший механик Чиаппори. Он принес с собой новые печальные известия. В четверть первого ночи пришлось оставить генераторное отделение. Насосы все еще продолжали работать, но они были не в состоянии справиться с тоннами забортной воды, беспрепятственно заливавшей генераторное отделение через тоннель отсека диптанков.
Одна за другой, по мере того, как вода подступала к токонесущим частям, были выключены первые три динамо-машины. Когда вода подошла к четвертому генератору, уровень ее поднялся уже до пояса, и механики сдались. Они выключили последние два дизель-генератора. Всю основную нагрузку по обеспечению судна электрической энергией приняли на себя аварийный генератор мощностью 250 киловатт, установленный в кормовой части палубы «А», и два турбогенератора мощностью 1000 киловатт каждый, находившиеся в главном машинном отделении. По мере непрерывного сокращения подачи электрической энергии пришлось отключить вентиляцию, телефон, переключить на аварийное питание от аккумуляторов радиопередатчики и радиоприемники. Вся оставшаяся электрическая энергия использовалась для поддержания работы насосов и освещения судна.
Старший механик доложил, что сделал все возможное для выравнивания крена судна при помощи насосов. Он был вынужден пойти даже на такой рискованный шаг, как осушение трех больших междудонных отсеков, расположенных вдоль правого борта под генераторным и котельным отделениями. Главный механик Чиаппори перекачал масло из правого бортового отсека в крайние отсеки левого борта. Цистерны 15 и 17, расположенные под котельным отделением, были осушены и их содержимое выкачано в море. Выслушав эти донесения, капитан Каламаи ничего не посоветовал старшему механику и не дал ему никаких указаний, хотя всем было хорошо известно (позднее, на судебном заседании это признал и сам капитан), что осушение цистерн в нижней части корпуса уменьшает остойчивость судна и увеличивает опасность его опрокидывания. Уменьшение веса нижней части накренившегося судна повышало точку расположения центра тяжести судна.
Рассчитать точно, сколько времени продержится судно, было нельзя. Произвести замеры льял из-за крена оказалось также невозможным. Но накренившись на 25°, судно, казалось, вновь обрело равновесие. К тому времени, а была уже половина первого ночи, крен увеличился только до 28°. Третий штурман Джианнини протянул через рулевую рубку штормовые лееры, держась за которые капитан и команда могли перемещаться с одного крыла мостика на другой. Радиолокатор, включенный на восьмимильную шкалу, показывал два судна, спешивших на помощь – «Кэйп-Анн» и «Томас», которые обратились к итальянскому лайнеру с просьбой показывать свое место ракетами. Джианнини взобрался на крышу рулевой рубки и выстрелил в темноту двумя красными ракетами – сигнал бедствия. Перед тем как покинуть мостик, старший механик Чиаппори заверил капитана, что его подчиненные в машинном отделении будут вести борьбу до самого последнего момента.
Спасательную партию, направленную в каюту 230, где по сообщениям завалило трех женщин, около соседней каюты 236 перехватила Фанни Уэлс, умолявшая помочь ее дочери, прижатой койкой к стене. Группа принялась за работу и через пятнадцать минут освободила маленькую громко плачущую девочку. Затем матросы проводили мать и ее детей по затопленной палубе «А» к трапу и помогли им подняться на прогулочную палубу к месту сбора по аварийному расписанию. Про каюту 230 забыли. Были ли еще живы три женщины за ее перекосившейся дверью, этого никто никогда не узнает.
