355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Эльмар Грин » Ветер с юга » Текст книги (страница 4)
Ветер с юга
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 05:34

Текст книги "Ветер с юга"


Автор книги: Эльмар Грин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

9

Как мы ни старались, но съездили в тот морозный день только семь раз, привезли четырнадцать бревен и к вечеру продрогли насквозь.

Но я был счастливее Пааво. Я только замешал лошадям клевера с отрубями и сбросил в кормушки сена, а потом пошел домой, где меня уже поджидали Эльза и дети, где пылала раскаленная плита и жарилась картошка.

А Пааво должен был дождаться, когда лошади остынут, чтобы их потом напоить и опять добавить им сена и другим лошадям также, а утром в четыре часа засыпать им овса и снова напоить водой.

И неизвестно, чем и когда накормит его самого коровница Кэртту Лахтинен на общей кухне рабочего домика, прежде чем ляжет он спать на жесткие нары.

Может быть, она еще будет сидеть целый час у себя в каморке, читая какую-нибудь «подлинную» любовную историю в журнале «Viikon loppu»[19]19
  «Конец недели» (название журнала).


[Закрыть]
, или будет сочинять письма для парней по адресам, которые в этом журнале публикуются, или, может быть, сама будет составлять объявление для журнала, в котором сообщит:

«Хэй, парни, высокие, черноволосые! Здесь интересная, веселая молодая девушка желает завести дружескую переписку. Жду ответа и фотокарточку по адресу…»

Бедная Кэртту! Обидел ее бог красотой. Не удалось ей завоевать сердце парня вблизи, так она пыталась это сделать издали.

А я пришел домой, бросил в сенях ящик и сказал Эльзе:

– Я тебе полку сделаю в воскресенье.

Потом я подержал на коленях детишек и спросил у них:

– Не проказили тут без меня? Ты, Лаури, во сколько пришел из школы?

Он ответил:

– В четыре часа.

Я взял на руки Марту, подбросил ее несколько раз кверху, шлепнул раза два и сказал:

– Ты тоже пойдешь в школу на будущий год. Хочешь?

Конечно, она хотела. Но надо было еще подумать о ботинках и пальто. Думать об этом становилось страшно, потому что все заметно вздорожало. Я спросил Эльзу:

– Что нового у Похьянпяя? Сообщение штаба слышала?

– Да.

– Ну и как?

– Им нанесли большие потери, но они еще немного продвинулись к Виипури.

«Интересно, как сейчас наш Вилхо себя чувствует?» – подумал я.

Кто мог знать об этом? Он, должно быть, в это время на своей шкуре узнавал, что такое Россия.

Я дал детям посмотреть старые журналы и сам перелистал их несколько штук просто так, не глядя. Тепло комнаты разогрело меня, и лицо мое пылало.

Хорошо иметь свой дом. Вот я перешагнул его порог и попал в свой родной теплый мир. А все трудное, холодное и неприятное осталось там, за дверью, и не было мне до этого никакого дела. Вся жизнь моя была тут. И кое-что в ней еще клеилось как-никак.

Эльза тоже была вся красная, стоя у плиты, и я подумал о том, какие у нее должны быть сейчас горячие губы. Это можно было бы тут же проверить, если бы не дети. Прошла та пора, когда я проделывал такие штуки при них.

Чтобы не сидеть молча, я сказал:

– Довольно тебе жарить. Сойдет и так. Кофе тоже будет?

– Да.

Я вспомнил:

– Приехала Хильда, как видно, на зимние каникулы. Может быть, зайдет в эти дни.

Жена сказала:

– Зачем ей заходить?

Я ответил:

– А в тот раз зачем заходила? Вот за тем и в этот раз. Просто так, проведать нас по-соседски.

Жена поставила на стол сковородку, отложила детям понемногу картошки на тарелки и сказала:

– Не просто так она заходила.

– А зачем же?

Жена подумала немного, кладя перед каждым из нас вилку и кусочек хлеба, потом села сама за стол и, когда все начали есть, сказала серьезно:

– На тебя любоваться.

Я вытаращил на нее глаза, не успев даже проглотить то, что положил в рот. А она с серьезным видом продолжала действовать вилкой и даже не глядела на меня. Но вдруг она рассмеялась:

– Ну, что уставился? Ешь.

И дети тоже рассмеялись, доставая вилками картошку с тарелок. Тогда я тоже стал есть, но при этом незаметно покосился на зеркало, висевшее на стене, и сам чуть не рассмеялся.

Действительно, было чем любоваться. Лицо крупное, худощавое и длинное, если мерить его от спутавшихся белобрысых волос до подбородка; а подбородок тяжелый и широкий, как лопата; губы тоже ему под стать по своей толщине и длине. А нос! Это был не нос, а сапог с загнутым кверху широким носком. А между ним и верхней губой было столько гладкого места, слегка выгнутого вперед, что тут вполне поместилась бы ладонь. И все это сейчас пылало и румянилось в тепле после мороза.

Любоваться на меня… хе-хе! Скажет же тоже моя курносая. Вот я ей задам скоро. Доберусь и до щек и до губ, пусть только улягутся спать детишки и погаснет свет.

Комната у нас маловата. От дверей до противоположной стены с окном на восток пять моих шагов, и то свободны на этом пространстве только три-четыре средние половицы. Всю правую сторону занимает плита и наша с Эльзой кровать, а левую – швейная машинка, стол и детская кровать. На этой же стороне второе окно, смотрящее на север.

Картоном у меня обшит лишь потолок и та половина комнаты, где стоят кровати. На остальное картона не хватило. Но я потратил на эту часть комнаты несколько десятков номеров «Kansan tyӧ». И хоть пестрыми стали стены, зато холод не так проникал внутрь.

Когда мы покончили с картошкой, я сказал Эльзе:

– Зачем ты всегда так много масла льешь на сковородку? Видишь, даже осталось на дне…

Она ничего на это не ответила. Это значит, что она со мной не согласна. А в таких случаях лучше с ней не спорить. Она подвинула сковородку поближе к детям, чтобы они обтерли ее хлебом.

Хлеб у нас не всегда бывал мягкий, потому что не было настоящей печки. А в духовке Эльза могла печь только тонкие, сухие хлебцы. Она пробовала иногда печь в духовке и мягкий хлеб, но он получался сырой и плоский.

Однако о настоящей печке в этом домике не приходилось пока думать. Ее можно было завести в каком-нибудь другом доме, на новом месте и там же заодно постараться, чтобы были две комнаты, а не одна, потому что дети растут. Нельзя же все время жить всем в одной куче.

Но когда и где будет это новое место? Этот вопрос постоянно грыз мое сердце, потому что мне уже в ту пору стукнуло тридцать семь лет, а Эльзе тридцать. Когда мы начнем свою новую жизнь и где? Если не скоро еще и если на трудной, каменистой или болотистой, земле в лесу, то сколько же лет будет нам к тому времени, когда мы наладим новую жизнь?

Я очень люблю сады, но если я посажу свой сад лет через пять или десять, то дождусь от него только красной смородины и крыжовника, а яблоков от яблонь разве только под глубокую старость, и то, если эта старость не нагрянет к нам раньше времени. А она непременно нагрянет раньше, ибо я знаю, каково корчевать лес, осушать болота и очищать землю от камней.

Стоит мне взглянуть хотя бы на эту длинную лощину, уходящую в даль, с ручьем посредине, чтобы ясно представить это. Я могу точно рассказать, сколько сил и пота должен отдать человек на то, чтобы такая лощина перестала быть болотом и чтобы к ручью с обеих сторон протянулись вместо густого леса ровные и обработанные поля, разделенные канавами.

Я глотал горячий кофе, смотрел на тугие красные щеки Эльзы, смотрел также в зеркало на себя и думал: надолго ли нас еще с ней хватит? Полжизни мы с ней прожили, а жить еще не начинали. Когда же мы начнем? Все время что-нибудь да мешало нам ее начать, а тут война эта подвернулась, черти бы взяли того, кто ее нам принес.

Война не только отодвигала от нас начало нашей новой жизни. Она принесла недостатки. Некоторые товары уже исчезли с рынка, и даже кофе стал появляться реже. Эльза недавно размолола последние зерна, а новых еще не купила. Я напомнил ей на всякий случай:

– Ты не забудь, что нейти Куркимяки может к нам зайти. Сбереги для этого немного.

Но нейти Куркимяки так и не зашла к нам в те дни. Она зашла гораздо позже, в конце апреля, когда страшная зимняя война уже осталась позади и ее опять отпустили на недельку домой.

10

И опять получилось так, что перед ее приходом к нам зашел Вилхо, вернувшийся домой живым и здоровым. Он появился так неожиданно, что я даже не успел сообразить, что это значит, и поэтому встреча получилась какая-то нерадостная, словно ничего страшного не было позади, словно мы только вчера с ним расстались.

Эльзы дома не было, когда он пришел, и в ожидании ее мы с ним поговорили о том, о сем. Я ожидал, как всегда, веселых шуток и анекдотов про финского мужика и заранее приготовился простить ему все насмешки ради нашей встречи. Но Вилхо как-то нехотя раскрывал рот. Видно было, что он просто устал. Я не хотел утомлять его и тоже молчал. Но вот он подумал немного и выдавил из себя:

– А я полагал, что у нас тут все изменилось за время войны. Радовался, когда окопы покидал. Но, оказывается, напрасно радовался.

Я удивился:

– А что должно было измениться?

Он облокотился о стол и положил голову в ладони. Он очень устал. Это было ясно видно. И говорил он вяло и тихо:

– Пришел я к себе, а мой Похьянпяя смотрит на меня таким же зверем, как и прежде, и та же лямка для меня уготована. И ты все на том же камне. А где же земля твоя?

Зачем он мне напомнил опять про это? Я загоняю поглубже свою тоску, чтобы не отравляла она мне жизнь, а ему зачем-то понадобилось опять расшевелить ее. Моя земля? Видит бог, как тоскуют по ней мои руки. И никто даже представить себе не может, что сделал бы я с ней, если бы получил ее. Но как получить? Не свалится же она с неба сама. Какой толк об этом говорить?

– Ты приляг лучше, Вилхо. Я уже послал ребятишек за Эльзой. Она придет и сготовит нам что-нибудь.

Он посидел еще немного, уткнувшись лицом в ладони, потом выпрямился и сказал:

– Уже не первый раз кровь проливается даром.

Я сказал:

– Как даром? Ведь мы же удержали русских…

– И очень глупо сделали, – перебил меня Вилхо.

Я даже глаза вытаращил на него. Что он такое говорит? Или от усталости все перемешалось в его голове?

А он продолжал:

– Пускай бы стукнули по башке кое-кого. Что смотришь? Не тебя, конечно. Таких, как ты, они не бьют. Таких они снимают с пустого бугра и сажают их на самую жирную землю в лощину.

Я встал и выглянул в сени. Там никого не было. Из окна тоже никого не было видно.

Я поправил подушки на постели и сказал:

– Сними пальто и ложись, Вилхо. Отдохни немного.

Нельзя было давать человеку продолжать говорить такие вещи. Бог знает, до чего он мог договориться со своей усталой головой. Но он не захотел лечь.

И в это время я увидел в северное окно нейти Хильду. Вилхо сидел спиной к окну и не видел ее, а я видел, как она перешла через ручей и поднялась на бугор.

И не ожидая на этот раз ее стука, я сам открыл ей двери и сказал:

– Милости просим, нейти.

Она вошла, и опять в комнате запахло удивительными цветами. На этот раз она была в коричневом пальто из толстого драпа, потому что на дворе было еще холодно и не везде растаял снег. Пальто ее было перетянуто кушаком, как и платье в тот раз, и это делало ее похожей на букет цветов, стянутый посредине.

Все перемешалось в этом букете, все цвета, особенно у ее белой шеи, где пальто было всего шире. Там из-за коричневого драпового воротника выглядывала зеленая блузка с белоснежным воротничком и высоко вылез наружу шелковый шарфик, разрисованный красными, голубыми и желтыми цветами.

Но лучшим цветком в этом букете было ее лицо с нежной кожей, маленьким широким носом и большим красным ртом. На нем весело блестели два темно-карих глаза с длинными черными ресницами, и дополнялось оно с боков прядями темно-русых волос, на которых сверху сидела рогатая шапочка, разноцветная и яркая.

Она протянула мне руку, косясь при этом на Вилхо, и сказала:

– A-а, и Вилхо здесь, здравствуйте, Вилхо!

Он встал, соединил ноги вместе и, слегка наклонив голову, пожал ей руку. Потом снова сел, отбрасывая рукой назад свои длинные светлые волосы. При этом он почему-то взглянул на свою шляпу, висевшую на гвозде.

– А я опять мимоходом, можете себе представить? Здесь удивительно живописные места, в этих краях, а ваш уголок, осененный отвесной скалой с растущими на нем деревьями, просто очарователен. Я готова без конца любоваться им. Это красивое нагромождение камней и скал и быстрый холодный ручей у их подножия напоминают картину из какой-то волшебной сказки. Вы не находите этого? А ваш красный домик с белыми окнами, оживляющий все это, определенно вылеплен из пряников и сахара. И в комнатке у вас удивительно симпатично. На каждом предмете печать финской опрятности. А где Эльза?

– Она сейчас придет.

– Превосходная комнатка. А брат ваш давно пришел? Он, вероятно, уже успел вам рассказать много интересного о войне?

Она говорила так, обращаясь только ко мне, но сама то и дело поглядывала на Вилхо, смотревшего мимо нас.

Вилхо вдруг встал. Он слегка поклонился нам обоим и сказал:

– Прошу меня извинить. Я совсем забыл, что мне еще в одно место срочно нужно зайти.

И он потянулся к своей шляпе, висевшей на гвозде.

Боже мой, как она взглянула на него в эту минуту! Так смотрит один человек на другого, когда тот хочет убить его, а он молит: «О, не убивай! Дай мне еще подышать немного! Пощади меня!» И при этом даже губы ее сложились так, словно она готова была вот-вот расплакаться, как ребенок. И мне показалось, что она даже проглотила первый комок слез, подступивший к ее горлу.

И пока он шел к двери, она все следила за ним широко раскрытыми глазами, в которых застыла эта мольба и бог знает что еще. А когда дверь за ним закрылась, она опустила их вниз и начала теребить пальцами свои перчатки. Но потом снова подняла голову, повернулась к окну и еще раз повторила:

– Хорошо у вас тут…

Однако тон ее голоса был такой, как будто она говорила: «Как печально у вас тут». Глаза ее незаметно следили за Вилхо, пока тот не скрылся за соседним бугром. Потом она опять обернулась ко мне.

А я все еще никак не мог отделаться от того выражения, с каким она смотрела на Вилхо, и не знал, что ей сказать. Перед моими глазами только что произошло что-то удивительное. Я сказал, чтобы не молчать:

– А вы надолго к нам, нейти?

Она охотно ответила:

– Нет, не надолго. Послезавтра Вихтори присылает за мной машину из Хельсинки.

Видно, и она готова была говорить о чем попало, лишь бы замять неловкость, которая получилась от ее молчания во время ухода Вилхо.

Я еще подумал немного, подбирая какой-нибудь вопрос, но она заговорила первая:

– А Вилхо много интересного вам рассказал? Как они там воевали?

Я вспомнил, что Вилхо пришел ко мне очень усталый и, наверно, хотел есть и спать. Какой чорт гнал его отсюда? Ведь никуда ему не нужно было уходить. Просто блажь очередная. И я ответил с досадой:

– Они так сильно били русских, что русским ничего не оставалось больше, как взять у нас Кякисальми, Сортавала и Виипури. Если бы они продолжали их бить, то русские взяли бы у нас Лаппеенранта, Хельсинки, Тампере и бог знает что еще. Но слава богу, что они перестали их бить.

Она засмеялась и сказала:

– Уж очень вы мрачно острите.

В это время вошла Эльза с Мартой и Лаури. Хильда сразу обратилась к ней:

– Здравствуй, Эльза. Или мы виделись уже с тобой?

Та кивнула головой:

– Виделись.

– Какие у тебя дети большие стали.

Нейти Хильда, как видно, забыла, что она уже говорила это в прошлый раз. А Эльза, поглаживая детские головы, ответила точь в точь, как прошлый раз:

– Помощниками скоро будут.

Ох, и ядовитая же она у меня бывает, когда ей что-нибудь не понравится. Хильда, наверно, поняла это, но не показала виду. Она надела перчатки и встала:

– Засиделась я у вас, а ведь пора идти. Ну, извините, что отвлекла вас от дела.

Я сказал:

– Пожалуйста, нейти. Но, может быть, посидите еще немного? Куда вам спешить? Эльза кофе сварит…

– Нет, нет, благодарствуйте. Меня ждут, наверно, дома. До свиданья.

Я проводил ее, следя за тем, как она спускается по склону бугра. Чулки ее уже были забрызганы грязью. На доске она поскользнулась и чуть не упала в ручей. А перейдя ручей, пошла быстрее, не глядя по сторонам. Широкие полы пальто били ее по икрам то справа, то слева в такт ее шагам.

Небо было серое. Сверху начал накрапывать дождь. Я хотел немного подумать над тем, что произошло, но дождь усилился, и я вошел в дом.

11

Эльза и дети уже чистили картошку. Эльза спросила меня:

– Зачем же ты отпустил Вилхо?

Я развел руками. Что я мог поделать? Разве его удержишь?

Она помолчала немного, продолжая чистить картошку, и потом сказала задумчиво:

– Неплохая вышла бы из них пара, если бы он тоже любил ее.

Вот об этом-то я и хотел немного подумать, но я не люблю, когда мне мешают. Она вечно выскакивает со своими словами, хотя ее и не просят об этом.

Я надел дождевик и вышел во двор. Делать мне было нечего, но я потолкался туда-сюда, чтобы не стоять на месте.

Ветер дул с юга, и косой дождь хлестал как раз по задней стене моего дома, возле которой были сложены распиленные и расколотые дрова. Крыша не спасала их от косого дождя, идущего с юга от скалы, и по ним стекали вниз крупные капли и целые ручейки.

Было приятно ощущать это тепло и сырость после длинной морозной зимы. Тепло почему-то всегда идет с юга: и ветер, приносящий оттепель, и дождь, смывающий с полей снег, и приятное тепло солнца.

Жаль только, что мой дом почти не видит этого солнца, заслоненного скалой. Но зато он вдоволь получает теплого дождя и ветра.

Я поправил куски бересты, которыми были накрыты сверху дрова, и подумал о том, что нужен сарай. Не только для дров он был нужен, но и для чего-нибудь другого мог пригодиться. Ведь мы не перестали мечтать с Эльзой о корове.

А для сарая нужны доски, которые сами с неба не свалятся. За них нужно платить марками или вот этими руками, на которых жилы извиваются, как весенние вздувшиеся ручьи среди каменистых бугров.

Стены для сарая я мог сделать без досок. Я уже начал выкладывать их из камня левее грядок, у скалы. Камни лежали целой грудой тут же, левее бугра, внизу, и я вкатывал их по воскресеньям наверх. Стены сарая получались толстые, как у крепости. Но это неважно. Дольше простоит. Однако для крыши и потолка все равно нужны были доски.

Только погреб свой я выстроил без досок. Я воспользовался нижней частью большой трещины в скале, чуть правее грядок. Я расширил эту трещину ломом и молотом, соорудил толстую арку из камней, плотно обмазав их глиной, а вход привалил большим плоским камнем.

Погреб получился небольшой, но не так уж много требуется места для пяти мешков картошки и кадки с грибами или ягодами. А найти между ними еще место для кринки молока или куска сала, масла, сыра всегда можно. Было бы только сало или масло, или сыр.

Зимой я обкладывал свой погреб соломой и заваливал снегом, а весной опять раскрывал, чтобы проветрить его теплым воздухом, идущим с юга.

Я отвернулся от погреба, чтобы он не мешал мне думать, и стал глядеть в ту сторону, где лощина подернулась туманом от дождя. Я повернулся к ветру спиной. Какое мне дело до теплого воздуха, идущего с юга? Оттуда вовсе не всегда шло все теплое и хорошее. Зимой оттуда надвигалось на нас что-то очень страшное и холодное. Россия шла тогда с юга.

А Вилхо сболтнул такую глупость: «Если бы они пришли…» Даже война не вправила ему мозги. Радоваться надо, что они не прошли дальше Виипури.

Я выровнял ногой грядки. Они в эти теплые и сырые дни весеннего таяния начали растекаться по краям. Я поправил их слегка ногой, а потом начал таскать от будущего сарая мелкие камни и осколки и обкладывать ими грядки, чтобы не унесло мою землю дождем по каменистому склону бугра.

Маленькую клумбу, которую Марта соорудила для своих цветов, почти совсем унесло. Кучка земли осталась только у жиденьких засохших стволов подсолнечника. Нет, не место здесь подсолнечникам. Не попадает на них солнце. Не успевают они расцвести, чтобы порадовать детский глаз.

Хорошо ему говорить: «Сидишь все на том же камне». А как уйти с этого камня? И куда уйти? На другой такой же камень? Ведь это только в его глупой голове появляются такие благодетели, которые готовы наделять людей жирной землей в лощине. Но даже и его, кажется, они еще ничем не наделили. Ходит он все в том же единственном костюме и в том же пальто, и по-прежнему он один на свете, хотя мог бы и не быть один…

Я перестал возиться с камешками у грядок, прополоскал в лужице руки и снова выпрямился. Дождь, идущий с юга, хлестал мне в лицо, и я опять отвернулся от него.

Да. Он мог бы и не быть один. От него это все зависело. И ведь так просто могло все уладиться. Бог ты мой! Какой случай давался ему в руки. Вилхо! Какой же ты дурак…

Я смотрел в ту сторону через ручей, куда ушли они оба, один за другим. А ведь они могли быть вместе и приходить ко мне тоже вместе. И кто знает, может быть, и не сюда уже приходить ко мне, а в другое место. Ведь я же брат ему. И чем тогда стал бы для меня херра Куркимяки?..

Много разных вещей передумал я в тот день под проливным дождем. И я кое-что придумал такое, что не всякому может прийти в голову, но не сказал об этом никому, даже Эльзе. Что может понять женская голова?

Она хоть и завела опять за обедом разговор о Вилхо и Хильде, но это был пустой разговор. Додуматься до того, что придумал я, ей было не под силу. Женщина есть женщина.

Я сказал ей:

– Надо будет как-нибудь сходить к нему в воскресенье.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю