Текст книги "Кот со многими хвостами"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Селеста сердито смотрела на свои замшевые туфельки, а Квины смотрели на нее.

– Очень извиняюсь, – послышался голос, – но на звонок никто не отвечал...

Селеста вскочила и подбежала к окну. Молодой человек в дверях уставился на нее как завороженный. Казалось, он ожидает взрыва бомбы.

– Простите, – снова извинился он, не сводя глаз с девушки, – но я тоже потерял сестру. Я вернусь позже.

– О! – воскликнула Селеста и быстро обернулась.

Они смотрели друг на друга через комнату.

– Мисс Филлипс, – представил Эллери, – и, насколько я понимаю, мистер Маккелл.

* * *

– Вы когда-нибудь видели Нью-Йорк таким, каким бы он выглядел в тот день, когда Господь Всемогущий поразил всех нас насмерть, потому что мы ему окончательно надоели, – я имею в виду Уолл-стрит в воскресное утро? – говорил Джимми Маккелл Селесте Филлипс спустя десять минут. На отца и сына Квинов он не обращал никакого внимания, как будто Господь Всемогущий уже с ними разделался. – Или Гудзон с парома в июне? Или Центральный парк из пентхауса в южной его части? Когда-нибудь пробовали бейгел[35]35
  Бейгел – твердая глазированная булочка, часто со сливочным сыром; еврейское кушанье.


[Закрыть], халву, рубленую печень с куриным жиром и ломтиками черного редиса, шиш-кебаб, пиццу с анчоусом?

– Нет, – чопорно ответила Селеста.

– Просто невероятно! – Джимми взмахнул своими нелепыми ручищами. Эллери он показался похожим на молодого Эйба Линкольна. На вид ему было лет двадцать пять–двадцать шесть. Высокий, нескладный, симпатичный и полный энтузиазма. Насмешливый рот и глаза более хитрые, чем голос. Коричневый костюм в жутком состоянии. – И вы причисляете себя к ньюйоркцам, Селеста?

Девушка сразу же напряглась.

– Очевидно, мистер Маккелл, всему причиной бедность, в которой я провела всю жизнь.

«Чисто французское чувство собственного достоинства представительницы среднего класса», – подумал Эллери.

– Вы говорите как мой безгрешный папаша, – заметил Джеймс Гаймер Маккелл. – Хотя вы полная ему противоположность. Правда, он тоже никогда не ест бейгел. Вы, часом, не антисемитка?

– Я вообще не анти-что-бы-то-ни-было, – отозвалась Селеста.

– Многие приятели моего отца – жуткие антисемиты, – вздохнул молодой Маккелл. – Если мы собираемся стать друзьями, Селеста, то вы должны понять, что мой отец и я...

– Я должна благодарить за это великодушное предложение тот факт, что моя сестра... – холодно начала Селеста.

– И моя тоже, – напомнил Джимми.

Девушка покраснела:

– Простите.

Джимми Маккелл дрыгал ногой, как кузнечик.

– Я живу на журналистское жалованье, моя дорогая, и не потому, что мне это нравится. Но избежать этого можно только поладив с отцом, а такой вариант выше моих сил.

Селеста выглядела настороженной, но заинтересованной.

– А я думал, Маккелл, – заговорил инспектор, – что вы живете с вашей семьей в этом мавзолее на Парк-авеню.

– Интересно, сколько вам выделяют на питание? – улыбнулась Селеста.

– Восемнадцать долларов в неделю, – ответил Джимми. – Ровно столько дворецкий расходует на сигары. И я не уверен, что игра стоит свеч. В благодарность за шелковый цилиндр и горячий пунш я должен выслушивать длинные проповеди о классовых различиях, о коммунисте в каждом гараже, о том, как мы должны перестраивать Германию, как нужен нашей стране большой бизнесмен в Белом доме, на ком мне следует жениться и, самое главное, о распроклятых профсоюзах – это излюбленная тема. А теперь, когда Моника...

– Да-да? – подбодрил Эллери.

Джимми обернулся:

– Кажется, я забыл, зачем пришел, верно? А все чертов секс. Он мне еще в армии покою не давал.

– Расскажите мне о вашей сестре, – внезапно попросила Селеста.

– О Монике? – Джимми вынул из кармана лиловую сигарету и большую спичку.

Селеста украдкой наблюдала, как он, закурив, наклонился вперед, опершись локтями на колени и вертя обгорелую спичку в огромной ручище. «Он похож на Джимми Стюарта[36]36
  Стюарт, Джеймс (1908–1997) – американский актер.


[Закрыть] и Грегори Пека[37]37
  Пек, Грегори (1916–2003) – американский актер.


[Закрыть], – думала она. – А рот напоминает Реймонда Мэсси[38]38
  Мэсси, Реймонд (1896–1983) – англо-американский актер.


[Закрыть]. Вечный мальчишка, веселый и симпатичный. Должно быть, за ним бегают все девушки Нью-Йорка».

– Все, что болтали о Монике, чистая правда, но по-настоящему ее никто не знал. А меньше всех отец и мать. Моника сама была в этом виновата, но в глубине души она была очень несчастной и, чтобы скрыть это, залезла в броню, которую и танком не прошибешь. Она могла быть очень злой и вредной – причем с возрастом становилась все хуже.

Джимми бросил спичку в пепельницу.

– Отец с детства портил Монику – учил ее презирать людей, как презирал их сам. Ко мне он относился по-другому – с самого начала требовал, чтобы я жил по правилам. У нас постоянно бывали скандалы. Моника была взрослой женщиной, когда я еще ходил в коротких штанишках, и всегда бросалась на мою защиту. Отец не мог с ней справиться, да и мать ее побаивалась.

Джимми закинул ногу на подлокотник кресла.

– Моя сестра росла, имея меньше шансов понять, чего она в действительности хочет от жизни, чем мальчишка из трущоб. Во всяком случае, не того, что она имела, и это делало отца еще несноснее, так как он считал, что у нее есть все. Я понял, что мне надо, прослужив в пехоте три года, два из которых ползал на брюхе среди москитов, а у Моники такой возможности не было. Единственное, что ей оставалось, – это плевать на все условности. И все это время в душе она была испугана и растерянна... Забавно, Селеста... – внезапно сказал Джимми, глядя на девушку.

– Что – забавно... Джимми?

– Я ведь многое о вас знаю.

Селеста выглядела удивленной.

– Начиная с убийства Абернети, я писал о похождениях Кота. Я пользовался особыми привилегиями, так как в редакции меня считали полезным для разгребания грязи в верхах. Знаете, я даже говорил с вами после убийства вашей сестры.

– Говорили? Но я не...

– Естественно. Я был просто одним из стервятников, а вы совсем онемели от горя. Помню, я тогда подумал, что у нас с вами много общего. Мы оба были изгнаны из своего класса, оба имели несчастных сестер, которых любили и понимали и которые расстались с жизнью одинаково жутким способом.

– Вы правы.

– Я решил навестить вас, когда вы немного взбодритесь и распакуете мешки под глазами. Когда я поднимался сюда, то думал о вас.

Селеста молча смотрела на него.

– Пусть я буду до конца дней вариться в нефтяном бизнесе, если вру, – усмехнулся Джимми и повернулся к Эллери. – Я часто бываю болтлив, мистер Квин, но в основном с товарищами по работе. Просто мне нравится общаться с людьми. Но когда нужно, я умею держать язык за зубами. Убийства Абернети, Вайолет и О'Райли заинтересовали меня как репортера, а когда дело дошло до моей сестры, у меня появился личный интерес. Я должен участвовать в охоте на Кота! Конечно, я не гений, но я немало побродил по городу и думаю, вы можете меня использовать. Если вам мешает моя работа в газете, то я сегодня же готов ее бросить. Хотя, по-моему, она дает мне преимущество входить во все двери. Но решать вам. Если хотите, я поклянусь при свидетелях, что ничего не напишу в свой паршивый листок без вашего разрешения. Ну как, я принят?

Эллери подошел к камину, взял с полки трубку и долго набивал ее.

– Вы не ответили уже на два вопроса, мистер Квин, – с легким вызовом сказала Селеста.

– Прошу прощения, – вмешался инспектор. – Эллери, я хотел бы поговорить с тобой наедине.

Эллери последовал за отцом в кабинет, и старик закрыл дверь.

– Неужели ты намерен согласиться?

– Да.

– Ради бога, Эл, отправь их домой!

Эллери закурил трубку.

– Ты что, из ума выжил? – продолжал бушевать инспектор. – Пара детишек! К тому же оба замешаны в деле.

Эллери молча попыхивал трубкой.

– Послушай, сынок. Если тебе нужна помощь, к твоим услугам все полицейское управление. У нас полно бывших солдат, которые сделают для тебя куда больше, чем этот молокосос, – они ведь тренированные ребята. А если тебе нужна хорошенькая девушка, то я могу найти в нашем бюро по меньшей мере трех, у которых, как ты понимаешь, тоже побольше опыта, чем у этой Филлипс!

– Но ведь они не замешаны в этом деле, – задумчиво промолвил Эллери.

Старик захлопал веками. Эллери усмехнулся и вернулся в гостиную.

– Как ни странно, – заявил он, – я склонен согласиться.

– О, мистер Квин!

– Что я вам говорил, Селеста?

– Эллери, я должен позвонить в офис, – проворчал инспектор и хлопнул дверью.

– Но это может оказаться опасным, – предупредил Эллери.

– Я знаком с приемами дзюдо, – успокоил его Джимми.

– Это не шутка, Маккелл. Опасность очень велика.

– Слушайте, приятель, – сердито сказал Джимми. – Желтолицые карлики, с которыми мы играли в салочки в Новой Гвинее, не накидывали петлю нам на шею, а просто перерезали ее. Но моя, как видите, цела. Селеста – другое дело. Она может выполнять только кабинетную работу. Что-нибудь интересное, полезное и безопасное.

– Как насчет того, чтобы Селеста говорила сама за себя?

– Валяйте, мисс Олден[39]39
  Олден, Джон (1599?–1687) – один из первых британских поселенцев в Массачусетсе, прибывших в 1620 г. на корабле «Мейфлауэр».


[Закрыть].

– Я боюсь, – сказала Селеста.

– То-то и оно! Это я и...

– Я боялась, когда входила сюда, и буду бояться, когда выйду отсюда. Однако страх не помешает мне сделать все, что я могу, чтобы помочь поймать убийцу Симоны.

– Но... – начал Джимми.

– Это решено, – твердо прервала Селеста.

Джимми покраснел.

– Значит, я дал маху, – пробормотал он, извлекая из кармана очередную лиловую сигарету.

– И мы должны понять кое-что еще, – продолжал Эллери, словно ничего не произошло. – Это не братство веселых авантюристов вроде трех мушкетеров. Я великий вождь и никого не посвящаю в свои планы. Я отдаю приказы, не объясняя их, и ожидаю, что они будут выполняться без возражений, вопросов и даже консультаций друг с другом.

Оба молча смотрели на него.

– Лучше все уяснить с самого начала. Вы не компаньоны в этом маленьком «Бюро расследований Квина». Ничего подобного. Вы ответственны исключительно передо мной; мои приказы – ваши личные поручения, о которых не сообщается ни друг другу, ни кому-либо еще. Я требую, чтобы вы поклялись жизнью, честью и всем, что у вас есть, что будете беспрекословно мне подчиняться. Если вы чувствуете, что не сможете работать со мной на этих условиях, скажите сразу, и будем считать нашу беседу приятно потраченным часом.

Они продолжали молчать.

– Селеста?

Девушка вцепилась в свою сумочку.

– Я же сказала, что сделаю все. Я согласна.

Но Эллери настаивал:

– Вы не будете задавать вопросы относительно полученных указаний?

– Нет.

– Каковыми бы они ни были?

– Да.

– Даже если они будут непонятными или неприятными?

– Да.

– И вы согласны никому о них не сообщать?

– Согласна, мистер Квин.

– Даже Джимми?

– Никому.

– А вы, Джимми?

– Вы еще более крутой босс, чем редактор финансового отдела «Экстра».

– Остроумно, – улыбнулся Эллери, – но это не ответ на мой вопрос.

– Я в деле.

– На моих условиях?

– Так точно, сэр.

Несколько секунд Эллери молча смотрел на них.

– Подождите здесь.

Он быстро вышел в кабинет, закрыв за собой дверь.

* * *

Когда Эллери начал что-то писать в блокноте, его отец вышел из спальни и остановился у стола, скривив губы.

– Есть новости в городе, папа? – пробормотал Эллери, не отрываясь от блокнота.

– Комиссар звонил и спрашивал...

– О чем?

– Просто спрашивал.

Эллери вырвал листок из блокнота, вложил в конверт, запечатал его и написал сверху «Дж.».

После этого он начал писать на другом листке.

– Значит, нет никаких новостей?

– Есть, но только не о Коте, – ответил инспектор. – Двойное убийство на углу Западной Семьдесят пятой и Амстердам-авеню. Жена выследила на квартире муженька с любовницей и расправилась с обоими при помощи пистолета 22-го калибра с перламутровой рукояткой.

– Кто-нибудь, кого я знаю? – Эллери вырвал второй листок.

– Убитая женщина была танцовщицей в ночном клубе – специализировалась на восточных танцах. Убитый – состоятельный лоббист. Жена – светская дама, известная в церковных кругах.

– Секс, политика, высший свет и религия. – Эллери запечатал второй конверт. – Чего еще можно требовать? – Он написал на конверте букву «С».

– Как бы то ни было, на несколько дней это отвлечет от Кота. – Когда Эллери поднялся, старик спросил: – Что это ты писал?

– Инструкции моей нерегулярной команде с Восемьдесят седьмой улицы[40]40
  Имеется в виду «Нерегулярная команда с Бейкер-стрит» – уличные мальчишки, выполнявшие поручения Шерлока Холмса.


[Закрыть].

– Ты в самом деле собираешься заняться этой чушью в голливудском стиле?

Эллери вернулся в гостиную.

Инспектор с мрачным видом остановился в дверях. Эллери вручил Селесте конверт с пометкой «С», а Джимми – с пометкой «Дж.».

– Нет, сейчас их не вскрывайте. Потом прочтите, уничтожьте письма и дайте мне знать, когда будете готовы.

Селеста, слегка побледнев, спрятала конверт в сумочку. Джимми сунул свой конверт в карман, оставив в нем и руку.

– Нам по дороге, Селеста?

– Нет, – возразил Эллери. – Уходите порознь. Сначала вы, Джимми.

Маккелл нахлобучил шляпу и удалился неуклюжей походкой.

Селесте комната сразу показалась опустевшей.

– Когда мне уходить, мистер Квин?

– Я скажу вам.

Эллери подошел к окну. Селеста снова села, открыла сумочку и вынула пудреницу, не прикасаясь к конверту. Вскоре она вернула пудреницу на место, закрыла сумку и уставилась в темный камин. Инспектор Квин молча стоял в дверях кабинета.

– Можете идти, Селеста, – сказал Эллери через пять минут.

Девушка вышла, не говоря ни слова.

– Теперь, может, ты скажешь мне, что ты написал на этих чертовых листках? – сердито проворчал инспектор.

– Конечно. – Эллери наблюдал за улицей. – Как только Селеста выйдет из дома.

Они немного подождали.

– Она задержалась, чтобы прочитать записку, – сказал инспектор.

– Вот и она. – Эллери отошел к креслу. – Так вот, папа, Селесте я написал, чтобы она выяснила все, что может, о Джимми Маккелле, а Джимми – чтобы он разузнал все о Селесте Филлипс.

Эллери снова зажег трубку и стал спокойно ею попыхивать.

– Вот хитрец! – ахнул старик. – Это единственное, о чем я не подумал и что имеет смысл.

– «Если с неба падает финик, умный человек открывает рот». Китайская поговорка.

Инспектор отошел от двери и двинулся по комнате, пыхтя как буксир.

– Ловко, – усмехнулся он. – Им придется следовать друг за другом, как двум...

– Котам? – Эллери вынул трубку изо рта. – Вот именно, папа. Не знаю – возможно, это жестоко. Но мы не можем рисковать.

– Что за чепуха! – фыркнул старик. – Пара романтических ребятишек.

– Мне показалось, инспекторский нос дрогнул пару раз во время признаний Селесты.

– Ну, в этом деле, хотя бы однажды, подозреваешь каждого. Но если подумать, то...

– То что? Ты ведь не знаешь о Коте абсолютно ничего. Он может быть мужчиной и женщиной, шестнадцатилетним и шестидесятилетним, черным, белым, коричневым и даже краснокожим.

– По-моему, несколько дней назад ты говорил мне, что что-то обнаружил. Что это было – мираж?

– Ирония – не твоя сильная сторона, папа. Я не имел в виду ничего такого, что касалось бы лично Кота.

Инспектор пожал плечами и направился к двери.

– Но я имел в виду нечто, относящееся к его действиям.

Старик остановился и повернулся:

– Что-что?

– Шесть убийств имеют некоторые общие элементы.

– Общие элементы?

Эллери кивнул.

– И сколько же их? – осведомился инспектор.

– По меньшей мере три. Но я подумываю и о четвертом.

Отец подбежал к нему:

– Что это за элементы, сынок?

Но Эллери не ответил. Старик подтянул брюки и молча вышел из комнаты.

– Папа.

– Что? – послышался сердитый голос из прихожей.

– Мне нужно время.

– Для чего? Чтобы Кот мог свернуть еще несколько шей?

– Это удар ниже пояса. Ты должен знать, что иногда в таких делах нельзя торопиться.

Эллери вскочил на ноги, слегка побледнев.

– Папа, эти элементы что-то значат. Должны значить! Но что?

Глава 4

В этот уик-энд Эллери постоянно нервничал. Часами он возился с компасом, линейкой, карандашом, миллиметровкой, вычерчивая таинственные статистические диаграммы, но в конце концов бросил их в камин и предал огню. Инспектор Квин, увидев, как его сын в это немыслимо душное воскресенье греется у камина, заметил, что если он должен жить в чистилище, то намерен каким-то образом понизить температуру.

– В аду не бывает вентиляторов, – мрачно усмехнулся Эллери. Он отправился в свой кабинет и закрыл за собой дверь.

Однако его отец последовал за ним:

– Сынок.

Эллери стоял возле письменного стола. Он не брился три дня, и кожа под отросшей щетиной казалась зеленой.

«Эл больше похож на какой-то диковинный овощ, чем на человека», – подумал инспектор.

– Сынок, – повторил он.

– Папа, я, пожалуй, сдамся.

Инспектор усмехнулся.

– Ты отлично знаешь, что не сделаешь этого. Хочешь поболтать?

– Если ты можешь предложить тему повеселее.

Старик включил вентилятор.

– Ну, всегда можно поговорить о погоде. Кстати, слышно что-нибудь от твоей... как ты их называешь... нерегулярной команды?

Эллери покачал головой.

– Как насчет того, чтобы прогуляться по парку? Или прокатиться на автобусе? Можешь не бриться. Ты не встретишь никого из знакомых – на улицах пусто. Что скажешь, сынок?

Эллери посмотрел в окно. В небе над крышами домов виднелась темно-красная кайма.

– Чертов уик-энд!

– Послушай, – настаивал инспектор. – Кот действует строго по рабочим дням. Ни одного удушения в субботу или воскресенье, а единственный праздник с начала своей деятельности – 4 июля[41]41
  День независимости США.


[Закрыть] – он также проигнорировал. Так что в уик-энд перед Днем труда[42]42
  День труда отмечается в США в первый понедельник сентября.


[Закрыть] мы можем не беспокоиться.

– Ты же знаешь, что представляет собой Нью-Йорк накануне Дня труда. Пробки на всех дорогах, мостах, туннелях. Все возвращаются в город в одно и то же время.

– Брось, Эллери! Давай сходим в кино. Или знаешь что? Пойдем поглядим ревю. Сегодня я не возражаю поглазеть, как дрыгают ногами.

Эллери попытался улыбнуться.

– Я бы пошел только вместе с Котом. Развлекайся без меня, папа. Я сегодня не в настроении.

Инспектор, будучи разумным человеком, удалился. Но он не пошел глазеть, как дрыгают ногами, а поехал на автобусе в Главное полицейское управление.

* * *

Темнота стала вишневой, когда нож гильотины скользнул к его шее. Он был спокоен, даже счастлив. Телега внизу была набита котами, которые торжественно вязали шелковые шнуры голубого и оранжево-розового цвета, одобрительно при этом кивая[43]43
  Эллери снится сцена времен якобинского террора во Франции и 1793–1794 гг. Приговоренных доставляли к гильотине в телегах, а собравшиеся женщины с удовольствием наблюдали за казнью «врагов на рода», не отвлекаясь от вязания (их так и называли – «вязальщицы»).


[Закрыть]. Маленький котенок, не больше муравья, сидел под самым его носом, глядя на него черными глазками. В тот момент, когда нож коснулся его шеи, он ощутил резкую боль, и ему показалось, что тьма внезапно рассеялась, и яркий свет хлынул отовсюду...

Эллери открыл глаза.

Щеку царапало что-то, лежащее на письменном столе. Он заинтересовался, что именно прервало кошмарный сон, когда понял, что телефон в отцовской спальне звонит с удручающей монотонностью.

Эллери встал, прошел в спальню и включил свет.

Без четверти два ночи.

– Алло. – Шея продолжала болеть.

– Эллери! – Голос инспектора пробудил его окончательно. – Я звоню уже десять минут.

– Я уснул за столом. В чем дело, папа? Где ты находишься?

– Где я могу находиться, звоня по этому телефону? Я весь вечер болтался в управлении. Ты одет?

– Да.

– Встретимся в многоквартирном доме «Парк-Лестер» на Восточной Восемьдесят четвертой, между Пятой авеню и Мэдисон-авеню.

Час сорок пять ночи. Значит, День труда уже начался. От 25 августа до 5 сентября. Одиннадцать дней. Между убийствами Симоны Филлипс и Битрис Уилликинс прошло десять дней. Сейчас на один день больше...

– Эллери, ты слушаешь?

– Что? – Голова раскалывалась от боли.

– Ты когда-нибудь слышал о докторе Эдуарде Казалисе?

– Психиатре?

– Да.

– Невозможно!

Он с трудом брел по узенькой дорожке здравого смысла, пока ночь не разлетелась на миллион блестящих осколков.

– Что ты сказал, Эллери?

Он чувствовал себя затерянным в космосе.

– Это не мог быть доктор Казалис. – Эллери собрал нее силы.

В голосе инспектора послышались хитрые нотки.

– Почему ты так считаешь, сынок?

– Из-за его возраста. Казалис не может быть седьмой жертвой. Это исключено. Тут какая-то ошибка.

– Из-за возраста? – Старик был ошарашен. – Какое отношение имеет к этому возраст Казалиса?

– Ему ведь около шестидесяти пяти? Это не укладывается в схему.

– Какую еще схему? – рявкнул старик.

– Ведь это не доктор Казалис, верно? Если это он...

– Можешь успокоиться – это не он!

Эллери вздохнул.

– Это племянница жены Казалиса, – сварливо продолжал инспектор. – Ее звали Ленор Ричардсон. Ричардсоны живут в «Парк-Лестере». Отец, мать и девушка...

– Ты знаешь, сколько ей было лет?

– Думаю, двадцать пять, самое большее – под тридцать.

– Она была замужем?

– Вряд ли. У меня очень мало информации. Я больше не могу говорить, Эллери. Приезжай скорее.

– Сейчас буду.

– Погоди! Откуда ты знаешь, что Казалис не мог...

«Дом на другой стороне Центрального парка», – думал Эллери, глядя на трубку на рычаге. Он уже забыл, что положил ее туда.

Телефонный справочник...

Он вернулся в кабинет и схватил справочник по Манхэттену.

Ричардсон...

Ричардсон Ленор, Вост. 84-я, 12/2.

Под тем же номером значился Зэкари Ричардсон.

Эллери побрился и переоделся, пребывая в блаженной нирване.

* * *

Позднее ему удалось синтезировать свои ночные впечатления в единый комплекс. Ночь была беспорядочной. Лица мелькали в воздухе, голоса прерывались, текли слезы, входили люди, звонили телефоны, строчили карандаши... Двери, шезлонг, фотография, фотографы, измерения, маленький посиневший кулачок, покачивающийся шелковый шнур, золотые часы в стиле Людовика XVII на камине из итальянского мрамора, картина маслом с изображением обнаженной женщины, книга в рваной обложке...

Но мозг Эллери был подобен машине. Любые факты поддерживали его в движении, рано или поздно приводя к результату.

Сегодняшний результат Эллери, как запасливая белка, спрятал в кладовую, чувствуя, что он понадобится в будущем.

Внешность самой девушки ничего ему не сообщила. Эллери мог судить о ней только по фотографии: плоть, застывшая в разгаре борьбы за жизнь, являла собой бессмысленную окаменелость. Она была маленького роста, с мягкими и вьющимися каштановыми волосами, вздернутым носом и (судя по фотографии) «обидчивой» складкой рта. Волосы недавно причесаны, ногти – наманикюрены. Под шелковым халатом дорогое белье. В момент нападения Кота она читала потрепанную книгу «Твоя навеки Эмбер»[44]44
  Роман американской писательницы Кэтлин Уинзор (1919–2003).


[Закрыть]. Остатки апельсина и несколько вишневых косточек лежали рядом с шезлонгом. На столе находились ваза с фруктами, серебряный портсигар, пепельница с четырнадцатью испачканными губной помадой окурками сигарет и серебряная настольная зажигалка в форме рыцаря в доспехах.

В блеклой синеве смерти девушка выглядела на пятьдесят лет, на недавней фотографии ей можно было дать восемнадцать. В действительности ей исполнилось двадцать пять, и она была единственным ребенком в семье.

Эллери отбросил Ленор Ричардсон как прискорбный, но бесполезный факт.

Живые поведали ему не больше.

* * *

Их было четверо: отец и мать убитой девушки, ее тетя, миссис Казалис, – сестра миссис Ричардсон – и сам знаменитый доктор Казалис.

В их горе не ощущалось семейного товарищества. Это послужило для Эллери стимулом и он стал внимательно изучать одного за другим.

Мать провела остаток ночи в непрерывной истерике. Миссис Ричардсон была роскошной дамой средних лет, чересчур разодетой и увешанной драгоценностями. Эллери казалось, что она испытывает хроническое беспокойство, не связанное с ее горем, словно ребенок, терзаемый коликами. По-видимому, эта женщина цеплялась за жизнь, как скряга. Золото ее молодости померкло, а то немногое, что оставалось, она покрывала яркой позолотой и упаковывала в экстравагантный самообман. Теперь она кричала и ломала руки, как будто, потеряв дочь, нашла нечто, давно пропавшее.

Отец, маленький седой человечек лет шестидесяти, походил на ювелира или библиотекаря. В действительности он являлся главой фирмы «Ричардсон, Липер и компания»– одного из старейших в Нью-Йорке предприятий оптовой продажи промтоваров. Бродя по городу, Эллери часто проходил мимо девятиэтажного здания фирмы на углу Бродвея и Семнадцатой улицы. Компания славилась старомодными коммерческими добродетелями, не терпела у себя никаких профсоюзов, а со служащими обходилась по-отечески до самой их кончины. Сам Ричардсон, очевидно, был безупречно честным, но столь же упрямым и ограниченным человеком. Происходящее его словно не касалось. Он мог только сидеть в углу, переводя ошеломленный взгляд с рыдающей женщины в вечернем платье на маленький холмик, покрытый простыней.

Свояченица Ричардсона была гораздо моложе его жены. Эллери показалось, что ей чуть больше сорока. Она была высокой и стройной, вела себя очень сдержанно, только бледность выдавала ее волнение. В отличие от старшей сестры миссис Казалис нашла свою опору в жизни – взгляд ее все время возвращался к мужу. В ней ощущалась покорность, которую Эллери часто обнаруживал в женах выдающихся личностей. Для этой женщины брак являлся суммой всего ее существования в сугубо арифметическом смысле. В обществе, состоящем в основном из подобных миссис Ричардсон, у миссис Казалис не могло быть много друзей и разносторонних интересов. Она успокаивала сестру, как мать – разбушевавшегося ребенка. Только когда вокальные упражнения миссис Ричардсон принимали совсем дикий характер, в ее увещеваниях слышались интонации упрека, словно она чувствовала себя оскорбленной и обманутой. В ней ощущалась какая-то девственная, боязливая деликатность, которую коробила буйная несдержанность сестры.

В один из таких моментов насмешливый мужской голос произнес на ухо Эллери:

– Вижу, вы обратили на это внимание.

Эллери быстро обернулся. Это был доктор Казалис, высокий и широкоплечий, с холодными, молочного оттенка глазами и седой шевелюрой – этакий человек-ледник. В его четком мелодичном голосе звучали нотки цинизма. Эллери где-то слышал, что доктор Казалис обладал не вполне обычной для психиатра биографией, и, встретив его впервые, был склонен этому поверить. На вид ему было лет шестьдесят пять – возможно, еще больше. Почти уйдя на покой, он обслуживал лишь нескольких пациентов, главным образом женщин, тщательно отбирая их по определенному критерию. Несмотря на возраст, ухудшающееся здоровье и пошедшую на спад медицинскую карьеру, доктор Казалис производил впечатление энергичного и деятельного человека – это подчеркивали большие подвижные руки хирурга – и уж никак не старца, пекущегося о своих удобствах. Эта загадка не становилась менее интересной из-за того, что она не относилась к делу. Эллери видел, что скрупулезный взгляд старика подмечает абсолютно все, хотя он почти все время молчал, а если говорил, то лишь те слова, которые, по его мнению, следовало слышать окружающим.

– На что, доктор Казалис?

– На разницу между моей женой и ее сестрой. Во всем, что касалось Ленор, поведение моей свояченицы было абсолютно неадекватным. Она боялась дочери, ревновала ее и была к ней чрезмерно снисходительна. То баловала девочку, то кричала на нее, а будучи в дурном настроении, просто ее игнорировала. Теперь Деллу переполняет чувство вины. Простите мне мой цинизм, но матери подобные Делле желают смерти своим детям, а когда это случается, закатывают истерики, моля о прощении. Она жалеет себя.

– По-моему, доктор, миссис Казалис так же осведомлена об этом, как и вы.

Психиатр пожал плечами:

– Моя жена делала все, что могла. За первые четыре года нашего брака мы потеряли двоих детей в родильном доме, а больше она не могла их иметь. Она перенесла свою привязанность на ребенка Деллы, и это послужило компенсацией для них обеих – я имею в виду мою жену и Ленор. Конечно, компенсация была неполная, ибо биологическая, в некоторых отношениях неадекватная мать всегда создает проблему. Даже в горе она ведет себя премерзко, – сухо заметил доктор, глядя на сестер. – Мать бьет себя в грудь, а тетя страдает молча. Я и сам очень любил малышку, – неожиданно добавил он и отошел в сторону.

* * *

К десяти утра они уже располагали фактами в их последовательности.

Девушка была дома одна. Она собиралась сопровождать отца и мать на вечеринку в доме друзей миссис Ричардсон в Уэстчестере, но решила остаться дома. («У Ленор были менструации, – объяснила миссис Казалис инспектору Квину. – В эти периоды она всегда плохо себя чувствовала. Ленор сообщила мне утром по телефону, что не сможет пойти и что Делла на нее сердится».) Мистер и миссис Ричардсон отправились в Уэстчестер вскоре после шести вечера – это был званый обед. Домашнюю прислугу составляли две женщины. Кухарка уехала в субботу днем навестить родных в Пенсильвании, а горничную сама Ленор отпустила до утра.

Казалисы, живущие на расстоянии восьми кварталов – на углу Парк-авеню и Семьдесят восьмой улицы, – весь вечер беспокоились о Ленор. В половине девятого миссис Казалис позвонила племяннице. Ленор сказала, что у нее «обычная хандра», а в остальном все в порядке, так что тете и дяде незачем «психовать». Однако, когда миссис Казалис узнала, что Ленор ничего не ела, она отправилась в квартиру Ричардсонов, приготовила горячую пищу, заставила девушку поесть, устроила ее поудобнее в шезлонге в гостиной и около часа беседовала с племянницей.

Ленор казалась подавленной. Она сказала тете, что мать заставляет ее «выйти замуж и прекратить перебегать от одного мужчины к другому, как глупая студентка». Ленор была влюблена в бедного парня из еврейской семьи, который погиб в Сен-Ло[45]45
  Сен-Ло – город на северо-западе Франции, где в июне-июле 1944 г. происходило сражение между англо-американскими и германскими войсками.


[Закрыть] и которого миссис Ричардсон категорически не одобряла. «Мама не оставляла его в покое даже после смерти». Миссис Казалис позволила девушке выговориться и попыталась уложить ее в постель. Но Ленор сказала, что все равно не заснет из-за боли и жары, так что лучше почитает. Миссис Казалис попросила ее поздно не засиживаться, пожелала ей доброй ночи и ушла. Это было около десяти вечера. Последний раз она видела племянницу откинувшейся в шезлонге, улыбающейся и протягивающей руку к книге.

Миссис Казалис пришла домой расстроенная. Она плакала, но муж успокоил ее и отослал спать. Доктор Казалис остался изучать запутанную историю болезни, обещав жене позвонить Ленор перед сном, «так как Делла и Зэк, очевидно, не явятся домой до трех-четырех ночи». Сразу после полуночи доктор позвонил в квартиру Ричардсонов, но не получил ответа. Спустя пять минут он попробовал снова, но с тем же результатом. Телефон стоял в спальне Ленор, так что, даже если она заснула, повторяющиеся звонки не могли ее не разбудить. Встревоженный доктор Казалис решил проверить, все ли в порядке. Не будя жену, он отправился в «Парк-Лестер» и обнаружил Ленор Ричардсон в шезлонге с врезавшимся в кожу оранжево-розовым шелковым шнуром и умершей от удушья.

Родители еще не вернулись. За исключением мертвой девушки, квартира была пуста. Доктор Казалис уведомил полицию и, найдя на столике в прихожей номер телефона уэстчестерских друзей миссис Ричардсон («Я оставила его для Ленор на случай, если она почувствует себя плохо и захочет, чтобы мы вернулись», – всхлипывала Делла), сообщил им о происшедшем. После этого он позвонил жене и велел ей сразу же приехать на такси. Миссис Казалис, надев длинное пальто поверх ночной рубашки, тотчас же примчалась и уже застала здесь полицию. Она потеряла сознание, но ко времени прибытия Ричардсонов пришла в себя настолько, что смогла позаботиться о сестре, «за что, – пробормотал инспектор Квин, – ей следует присудить Нобелевскую премию».