Текст книги "Кот со многими хвостами"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Глава 9

В субботу инспектор Квин позвонил домой вскоре после полудня и сообщил, что все приготовлено к завтрашнему дню.

– Как долго мы сможем там находиться?

– Достаточно долго.

– А горничная?

– Ее не будет.

– Как тебе удалось все устроить?

– С помощью мэра, – ответил инспектор Квин. – Я убедил его пригласить Казалисов в воскресенье на обед.

– И что же ты сообщил мэру? – с тревогой спросил Эллери.

– Не слишком много. Мы общались в основном посредством телепатии. Но думаю, он осознал необходимость не позволить нашему другу уйти слишком рано. Обед назначен на половину третьего, и приглашено много важных гостей. Мэр уверяет, что если Казалис придет, то сдержится надолго.

– Ну и как мы будем действовать?

– Нам позвонят, как только Казалис войдет в прихожую мэра. По этому сигналу мы отправимся в квартиру доктора и попадем туда через черный ход из переулка. К завтрашнему утру Вели обеспечит нас дубликатом ключа. Горничная не вернется допоздна – она берет выходной через воскресенье, и завтра ее как раз не будет. О прислуге в здании также позаботятся. Мы сможем войти и выйти незаметно. У тебя есть известия от Джимми Маккелла?

– Он придет около десяти.

Этим вечером Джимми явно нуждался в бритве, чистой рубашке и выпивке.

– Могу обойтись без первых двух предметов, если меня обеспечат третьим, – заявил он.

Эллери поставил на стол графин с виски, бутылку содовой и стакан, ожидая ободряющего бульканья в горле гостя.

– Держу пари, сейсмограф на Фордем-роуд ведет себя как безумный, – сказал Джимми. – С чего мне начать?

– С чего хотите.

– Ну, – Джимми с наслаждением разглядывал на просвет свой стакан, – биография Эдуарда Казалиса выглядит неполной. Мне почти ничего не удалось узнать о его родителях и детстве, кроме нескольких деталей. Кажется, он рано покинул родной дом.

– Казалис родился в Огайо, не так ли? – спросил инспектор.

– Да, в Айронтоне в 1882 году, – кивнул Джимми. – Его отец был каким-то рабочим...

– Металлистом, – подсказал инспектор.

– Кто рассказывает – вы или я? – осведомился Джимми. – Или меня проверяют?

– Мне просто известно несколько фактов – вот и все, отозвался инспектор, также поднося стакан к свету. – Продолжайте, Маккелл.

– Короче говоря, папа Казалис был потомком французского солдата, обосновавшегося в Огайо после войн с Францией и индейцами. О маме я ничего не узнал. – Джимми бросил воинственный взгляд на старого джентльмена, но тот молча поставил стакан. – Ваш герой был младшим из четырнадцати голодных, оборванных и неухоженных ребятишек. Многие из них умерли в детстве. Оставшиеся в живых и их потомки расселились по всему Среднему Западу. Насколько мне известно, ваш Эдди – единственный, кому удалось добиться успеха в жизни.

– В семье были преступники? – спросил Эллери.

– Сэр, не клевещите на наших славных трудящихся. – Джимми налил себе очередную порцию. – Или вы повторно изучаете социологию? Мне не удалось обнаружить ничего подобного. – Внезапно он добавил: – Куда вы клоните?

– Продолжайте, Джимми.

– Ну, Эдуард был не чудо-ребенком, но не по годам развитым и честолюбивым. Он читал по ночам, работал не жалея ловких пальчиков и в итоге стал протеже скобяного короля юга Огайо. Прямо-таки персонаж Хорейшо Элджера[96]96
  Элджер, Хорейшо (1834–1899) – американский писатель.


[Закрыть]. До поры до времени.

– Что вы имеете в виду?

– В моей книге Эдуард предстает в не слишком благоприятном свете. Если есть что-нибудь хуже богатого сноба, так это бедный сноб. Скобяной идальго, которого звали Уильям Уолдемар Гекел, извлек парня из его паршивой хибары, отмыл дочиста, дал ему приличную одежду и отправил учиться в Мичиган. Нет никаких сведений, что после этого Казалис приезжал в Айронтон хотя бы на день. Он позабыл и папу, и маму, и Тесси, и Стива, и остальных пятьдесят тысяч братьев и сестер, а после того, как старый Гекел с гордостью отправил его в Нью-Йорк, позабыл и Гекела – во всяком случае, никаких дальнейших связей между ними не отмечено. Казалис стал доктором медицины, окончив Колумбийский университет в 1903 году.

– В 1903-м, – пробормотал Эллери. – В возрасте двадцати одного года. Один из четырнадцати детей заинтересовался акушерством.

– Очень смешно, – ухмыльнулся Джимми.

– Не очень, – холодно возразил Эллери. – Есть какая-нибудь информация насчет его акушерской деятельности?

Маккелл кивнул.

– Выкладывайте.

Джимми сверился с записями на грязном конверте.

– В те дни медицинские учебные заведения не были стандартизированы. В одних обучение занимало два года, в других – четыре, и ни одно из них не специализировалось на акушерстве или гинекологии, поэтому те, кто хотел, становились специалистами в этой области в основном благодаря своим наставникам. Когда Казалис окончил университет – между прочим, с отличием, – он попал к нью-йоркскому медику по имени Ларкленд...

– Дж. Ф., – вставил инспектор.

– Верно, – кивнул Джимми. – Где-то в районе восточных двадцатых улиц. Доктор Ларкленд занимался исключительно акушерством и гинекологией, и Казалис проработал с ним около полутора лет, а в 1905 году начал самостоятельную практику.

– Когда точно?

– В феврале. В этом месяце Ларкленд умер от рака, и Казалис взял на себя его клиентуру.

Значит, мать Арчибалда Дадли Абернети была пациенткой доктора Ларкленда, и молодой Казалис унаследовал ее. Это успокоило Эллери. В 1905 году жены священников лечились у двадцатитрехлетних врачей только в исключительных обстоятельствах.

– Спустя несколько лет, – продолжал Джимми, – Казалис стал одним из ведущих специалистов на Востоке, и к 1911-му или 1912 году его практика сделалась одной из крупнейших в Нью-Йорке. Насколько я понимаю, он не был рвачом, хотя зарабатывал кучу денег. Его больше интересовала творческая сторона профессии – применение новых технологий, клиническая работа и тому подобное. У меня здесь полно сведений о его научных достижениях...

– Опустим их. Что еще?

– Ну, его военные подвиги.

– Во время Первой мировой?

– Да.

– Когда он вступил в армию?

– Летом 1917 года.

– Интересно, папа. Битрис Уилликинс родилась 7 апреля 1917 года, за месяц до того, как конгресс объявил войну Германии. Должно быть, это одни из последних родов, которые принимал Казалис, прежде чем надеть форму. – Инспектор промолчал. – Так как же он проявил себя на войне?

– Отлично. Начал службу в медицинском корпусе в чине капитана, а закончил полковником. Оперировал на передовой...

– Был ранен?

– Нет, но провел несколько месяцев в доме отдыха во Франции в конце восемнадцатого – начале девятнадцатого года, после окончания войны. Лечился – я цитирую – «от нервного истощения и последствий контузии».

Эллери посмотрел на отца, но тот снова отмеривал себе дозу виски.

– Очевидно, там не было ничего серьезного. – Джимми опять взглянул на конверт. – Его отправили домой из Франции как новенького, а после демобилизации...

– В девятнадцатом году?

– Да, он вернулся к своей специальности. К концу двадцатого у него уже была прежняя практика и огромная известность.

– И он все еще занимался только акушерством и гинекологией?

– Да. Тогда ему было под сорок, и через пять лет... – Джимми извлек другой конверт. – Да, в 1926 году он познакомился с миссис Казалис через ее сестру, миссис Ричардсон, и женился на ней. Она принадлежала к семье Меригру из Бангора. Старое новоанглийское семейство с прокисшей голубой кровью, но вроде бы она была очень красива, если вам нравится дрезденский фарфор. Казалису, но всяком случае, он нравился – ему было сорок четыре, а ей – всего девятнадцать, но роман был эпический. У них была пышная свадьба в Мэне и длинный медовый месяц в Париже, Вене и Риме. Если вас интересует, был ли счастливым их брак, то мне не удалось найти доказательств обратного. О докторе не ходило никаких слухов, даром что вся его профессиональная деятельность была связана исключительно с дамами, а в жизни миссис Казалис вроде бы тоже не было никаких мужчин, кроме мужа. В 1927 году она потеряла первого ребенка, а в 1930-м – второго...

– И обоих при родах, – кивнул Эллери. – Казалис говорил мне об этом в ночь нашей первой встречи.

– Мне рассказывали, что он ужасно переживал из-за этого. Доктор фанатично заботился о жене во время обеих беременностей и сам принимал роды... В чем дело?

– Казалис был акушером у своей жены?

– Да. – Джимми с удивлением посмотрел на обоих мужчин.

Инспектор Квин стоял у окна, заложив руки за спину.

– Разве это не считается неэтичным? – осведомился он. – Врач принимает роды у собственной жены...

– Вовсе нет. Большинство врачей так не поступают, потому что волнуются за жен и сомневаются в способности сохранить... черт, где эта записка?.. сохранить «объективный профессиональный подход». Но довольно много врачей это делают, и доктор Казалис в бурные двадцатые годы был одним из них.

– В конце концов, – сказал инспектор Эллери, как будто тот собирался спорить, – он был крупнейшим специалистом в своей области.

– По-вашему, – усмехнулся Джимми, – он настолько эгоцентричен и самоуверен, что решил стать психиатром?

– Не думаю, что это справедливо по отношению к психиатрам, – рассмеялся Эллери. – Есть сведения о погибших младенцах?

– Я только знаю, что в обоих случаях роды были трудными, и что после второй неудачи миссис Казалис уже не могла иметь детей. По-моему, оба ребенка были мальчиками.

– Продолжайте.

Инспектор отошел от окна и сел со своим стаканом.

– В 1930-м году, спустя несколько месяцев после потери их второго ребенка, у Казалиса произошел нервный срыв.

– Вот как? – насторожился Эллери.

– Да. Ему было сорок восемь, и это приписали переутомлению. К тому времени Казалис уже больше двадцати лет был практикующим акушером-гинекологом, – он был состоятельным человеком, поэтому оставил работу, и миссис Казалис повезла его путешествовать. Это было кругосветное плавание – через Панамский канал в Сиэтл, потом через Тихий океан, и к тому времени, когда они достигли Европы, Казалис казался практически здоровым. Но только казался. Когда они были в Вене – в начале 1931 года, – у него случился рецидив.

– Рецидив? – резко переспросил Эллери. – Вы имеете в виду, еще один нервный срыв?

– Да, депрессия или что-то в этом роде. Как бы то ни было, находясь в Вене, он обратился к Беле Зелигману и...

– Кто такой Бела Зелигман? – прервал инспектор.

– Он спрашивает, кто такой Бела Зелигман! Ну, это...

– Раньше был Фрейд, – объяснил Эллери, – а теперь есть Юнг[97]97
  Юнг, Карл Густав (1875–1961) – швейцарский психолог.


[Закрыть] и Зелигман. Зелигман такой же старик, как Юнг.

– Да, он уехал из Австрии как раз вовремя, чтобы наблюдать аншлюс[98]98
  Объединение (нем.). Так именуют захват Гитлером Австрии в 1938 г.


[Закрыть] с почетного места в Лондоне, но после небольшой кремации в берлинской рейхсканцелярии[99]99
  Имеется в виду сожжение трупов покончивших с собой Гитлера и его любовницы Евы Браун.


[Закрыть] вернулся в Вену и, по-моему, все еще живет там. Ему сейчас больше восьмидесяти, но в тридцать первом он был в расцвете сил. Так вот, Зелигман вроде бы очень заинтересовался Казалисом – ему удалось не только вылечить его, но и пробудить в нем стремление стать психиатром.

– Казалис учился у Зелигмана?

– Да, четыре года. Какое-то время Казалис провел в Цюрихе, а в 1935-м году вернулся с женой в Штаты. Больше года он набирался опыта в больнице, а в начале 1937-го – ему тогда было пятьдесят пять – стал практиковать в Нью-Йорке как психиатр. Вот и вся история. – Джимми наполнил стакан.

– Это все ваши сведения, Джимми?

– Не совсем. – Джимми бросил взгляд на последний конверт. – Есть еще кое-что любопытное. Примерно год назад – в прошлом октябре – Казалис снова сорвался.

– В каком смысле?

– Не заставляйте меня вдаваться в клинические подробности. К истории болезни у меня не было доступа. Может, это было просто переутомление – у него ведь энергия как у скаковой лошади, и он никогда себя не щадил. К тому же ему было уже шестьдесят шесть. Срыв был нетяжелый, но это его испугало, и он начал понемногу сворачивать практику. Насколько я понял, Казалис за последний год не взял ни одного нового пациента, только долечивал старых, а нуждавшихся в долгосрочной заботе передавал другим врачам. Вроде бы он вскоре уходит на покой. – Джимми бросил на стол грязные конверты. – Рапорт окончен.

– Спасибо, Джимми, – странным тоном произнес Эллери.

– Это то, чего вы хотели?

– Хотел?

– Ну, ожидали?

– Это очень интересные сведения, – осторожно отозвался Эллери.

Джимми поставил свой стакан:

– Очевидно, двое шаманов хотят остаться наедине?

Ему никто не ответил.

– Маккелла никто не может упрекнуть в отсутствии чуткости, – заявил Джимми, взяв шляпу.

– Отличная работа, – похвалил инспектор. – Спокойной ночи.

– Оставайтесь на связи, Джимми.

– Не возражаете, если я зайду с Селестой завтра вечером?

– Ни в малейшей степени.

– Благодарю вас... О! – Джимми задержался в дверях. – Совсем забыл!

– Что?

– Не забудьте дать мне знать, когда наденете на него наручники, ладно?

* * *

Когда дверь закрылась, Эллери вскочил на ноги. Отец налил ему очередную порцию:

– Выпей и успокойся.

– Эта контузия во время Первой мировой войны... – пробормотал Эллери. – Рецидивы нервного расстройства... Попытка что-то компенсировать внезапным, явно неподготовленным интересом к психиатрии... Все сходится.

– Выпей, – настаивал инспектор.

– Разве нормально для мужчины в пятьдесят лет взяться за изучение психиатрии, в пятьдесят пять начать практику и добиться огромного успеха? Должно быть, им двигал мощный стимул. Взгляни на историю его молодости. Этот человек все время стремится что-то доказать – кому? Самому себе? Всему миру? Он преодолевает любые препятствия, использует любые попадающиеся под руку орудия, а когда они становятся ненужными, отбрасывает их без колебаний. Конечно, он придерживается профессиональной этики, но наверняка в самом узком смысле. А потом женитьба на девушке вдвое моложе его, и притом не первой попавшейся, а принадлежащей к семейству Меригру из Мэна. Далее двое неудачных родов и... чувство вины. Первый нервный срыв от переутомления, но не физического, а душевного...

– Не слишком ли много догадок? – осведомился инспектор Квин.

– Мы не имеем дело с уликами, которые можно потрогать. Хотел бы я знать больше!

– Только не проливай виски, сынок.

– С тех пор это лишь вопрос времени. Психические отклонения постепенно усиливаются – что-то разъедает душу изнутри. Потенциально параноидная личность становится таковой реально. Интересно...

– Что – интересно? – спросил инспектор, когда Эллери сделал паузу.

– Не умер ли один из младенцев, которых он принимал, от удушения?

– От чего?

– От удушения. Пуповина могла обмотаться вокруг шеи.

Старик уставился на него, потом поднялся:

– Давай-ка лучше пойдем спать.

* * *

Они обнаружили белую медицинскую карту, озаглавленную «Абернети Сара Энн», через двадцать секунд после того, как выдвинули ящик с картотекой за 1905–1910 годы. Карта была одиннадцатой по счету. К ней была прикреплена голубая карта с надписью «Абернети Арчибалд Дадли, пол мужской, родился 24 мая 1905 г. в 10.26».

Каждый из двух старомодных шкафов орехового дерева содержал по три ящика. Нигде не было ни замков, ни щеколд, но помещение, в котором они находились, пришлось отпирать, что не без труда удалось сержанту Вели. Комната была заполнена реликвиями и безделушками Казалисов, но рядом со шкафами стояли стеклянный контейнер с акушерскими и хирургическими инструментами и старый медицинский саквояж.

Документы, касающиеся психиатрической практики доктора Казалиса, находились в современных стальных шкафах его кабинета и были заперты.

Однако Квины провели все время в тесной и пыльной комнатушке.

В карте миссис Абернети содержалась обычная история беременности. В карте Арчибалда Дадли – сведения о родах и начальном периоде развития. Очевидно, в упомянутый период доктор Казалис исполнял при новорожденных обязанности педиатра.

Через девяносто восемь карт Эллери наткнулся на белую карту с надписью «Смит Юлали», к которой были прикреплена розовая: «Смит Вайолет, пол женский, родилась 13 февраля 1907 г. в 18.55».

Еще через сто шестьдесят четыре карты обнаружились белая и голубая карты с надписями: «О'Райли Мора Б.» и «О'Райли Райан, пол мужской, родился 23 декабря 1908 г. в 4.36».

Не прошло и часа, как они отыскали карты всех девяти жертв Кота. Труда это не составило – карты располагались в ящиках в хронологическом порядке, а на каждом ящике были указаны годы, так что оставалось только просматривать карты одну за другой.

Эллери послал сержанта Вели за манхэттенским телефонным справочником и просидел над ним некоторое время.

– Когда имеешь ключ, все становится чертовски логичным, – заметил Эллери. – Мы не могли понять, почему каждая жертва Кота моложе предшествующей, хотя между ними нет никакой связи. Очевидно, Казалис просто следовал хронологии собственных записей. Он начал с первых дней своей медицинской практики и систематически продвигался вперед.

– За сорок четыре года многое изменилось, – задумчиво промолвил инспектор. – Пациенты умирали. Дети, которым Казалис помогал появиться на свет, вырастали и разъезжались по разным местам. Прошло минимум девятнадцать лет с тех пор, как он имел медицинский контакт с кем-либо из них. Большинство карт было для него бесполезно.

– Вот именно. Если Казалис не собирался предпринимать сложные и длительные поиски, он не мог рассчитывать на полный охват. Поэтому он сконцентрировал внимание на картах с именами, которые легко отследить. Так как его практика проходила в Манхэттене, в качестве указателя легче всего было пользоваться манхэттенским телефонным справочником. Несомненно, Казалис начал с первой карты в своем архиве. Это Сильван Сэкопи – мальчик, которого родила Маргарет Сэкопи в марте 1905 года. В нынешнем манхэттенском справочнике эти имена отсутствуют. Поэтому он перешел ко второй карте. Снова неудача. Я проверил первые десять имен – ни одно из них не фигурирует в справочнике. Первым там значится Абернети – он и стал первой жертвой. Я еще не проверил все имена на девяноста семи картах между Абернети и Вайолет Смит, но уверен, что Вайолет Смит стала второй жертвой Кота по той же причине. Хотя ее карта значится под номером 109, она имела несчастье оказаться второй из фигурирующих в телефонном справочнике. Не сомневаюсь, что то же относится и ко всем остальным.

– Мы это проверим.

– Теперь что касается необъяснимого факта незамужнего и неженатого семейного статуса всех жертв, кроме одной. Когда мы узнали, каким образом Кот подбирал их, ответ стал абсолютно ясным. Из девяти жертв шесть были женщинами, а трое – мужчинами. Из троих мужчин один был женат, а двое – нет, но Доналд Кац был молодым парнем, так что это вполне нормальное соотношение. Но из шести женщин ни одна не была замужем. Почему же все жертвы женского пола были незамужними? Потому что женщина, выходя замуж, меняет фамилию! Казалис мог разыскать по справочнику только тех женщин, которые сохранили фамилии, фигурирующие в медицинских картах. А разница в цвете шнуров, проходящая через все преступления? Это ведь был самый очевидный ключ из всех! Голубые шнуры для мужчин, оранжево-розовые – для женщин. Может быть, меня сбил с толку оранжевый опенок. Но розовый и голубой – традиционные цвета младенцев женского и мужского пола.

– Это сентиментальный подход, – возразил инспектор.

– Сентиментальный или нет, но цвет шнуров так же значителен, как цвет адского пламени. Это указывает на то, что в глубине души Казалис рассматривает свои жертвы как младенцев. Когда он затягивал на шее Абернети голубой шнур, он как бы душил новорожденного мальчика пуповиной, возвращая его в небытие. Пупочный символизм присутствовал с самого начала. А цвета шнуров – цвета деторождения в убийственном облике.

Где-то послышались звуки выдвигаемых ящиков.

– Это Вели, – сказал инспектор. – Господи, неужели шнуры хранятся здесь?

– А непонятный разрыв между шестой и седьмой жертвами – Битрис Уилликинс и Ленор Ричардсон? – продолжал Эллери. – До того разница в возрасте между убитыми не превышала трех лет. И вдруг – семь.

– Война...

– Но Казалис вернулся к практике в девятнадцатом или двадцатом году, а Ленор Ричардсон родилась в двадцать четвертом.

– Возможно, до нее ему не удалось никого разыскать в справочнике.

– Нет. Например, Харолд Марзупян, родившийся в сентябре 1921 года, имеется в справочнике. И Бенджамин Трейдлих, который родился в январе 1922 года. Я нашел там еще по меньшей мере пятерых, родившихся до 1924 года, и их, несомненно, больше. Однако Казалис проигнорировал их, перейдя сразу к Ленор Ричардсон, которой было двадцать пять лет. Почему? Ну что произошло между убийствами Битрис Уилликинс и Ленор Ричардсон?

– Что же?

– Быть может, это прозвучит нескромно, но между этими двумя событиями мэр назначил специального следователя по делу Кота.

Инспектор поднял брови.

– Подумай сам, – настаивал Эллери. – Реклама была колоссальная. Мои имя и миссия обсуждались в прессе как очередная сенсация. Назначение не могло не произвести впечатления на Кота. Должно быть, он спросил себя: как отразится этот внезапный поворот событий на его шансах безопасно продолжить игру в убийства? Как ты помнишь, газеты поработали на славу. Они пересказывали мои прежние дела, изображая меня суперменом. Что бы ни знал обо мне Кот до того, можешь не сомневаться – он читал все, что было тогда напечатано, и слушал все, что передавало радио.

– Ты имеешь в виду, что он тебя испугался? – усмехнулся инспектор.

– Более вероятно, что он обрадовался перспективе дуэли между нами, – ответил Эллери. – Помни, что мы имеем дело с безумцем особого рода – досконально изучившим науку о человеческом уме и личности, но в то же время законченным параноиком с систематизированной манией величия. Такой человек запросто мог рассматривать мое участие в расследовании как вызов, и это породило скачок в семь лет от Битрис Уилликинс к Ленор Ричардсон.

– Каким образом?

– Какой факт связывал Ленор Ричардсон с Казалисом?

– Она была племянницей его жены.

– Поэтому Казалис намеренно отбросил другие доступные жертвы, чтобы убить собственную племянницу, зная, что это абсолютно естественно введет его в дело. Зная, что он обязательно встретится со мной на месте преступления, зная, что при сложившихся обстоятельствах он легко может стать одним из участников расследования. Почему миссис Казалис настаивала, чтобы ее муж предложил свои услуги? Потому что он часто обсуждал с ней свои «теории» относительно Кота! Казалис тщательно подготовил почву еще до убийства Ленор, играя на привязанности к ней его жены. Если бы миссис Казалис не затронула эту тему, он бы сделал это сам. Но она избавила его от такой необходимости, как он и предвидел.

– В результате, – проворчал инспектор, – Казалис занял положение, позволяющее ему знать о наших действиях...

– И упиваться собственным могуществом. – Эллери пожал плечами. – Говорил же я тебе, что старею! Я все время сознавал возможность подобного хода со стороны Кота. Разве я не подозревал Селесту и Джимми в точно таком же мотиве? А Казалис постоянно был рядом...

– Шнуров нет.

Квины вздрогнули. Но это был только сержант Вели.

– Они должны быть здесь, Вели, – настаивал инспектор. – Как насчет стальных шкафов в его кабинете?

– Нам придется привести сюда Билла Дивэндера, чтобы открыть их. Я не могу этого сделать, не оставив следов.

– Сколько у нас остается времени? – Инспектор потянул цепочку часов.

Но Эллери покачал головой:

– Чтобы проделать такую работу как следует, времени все равно не хватит, папа. Как бы то ни было, я сомневаюсь, что Казалис хранит шнуры здесь. Слишком большой риск, что жена или горничная их найдут.

– Вот и я говорил инспектору, – с жаром присоединился Вели, – что он, наверное, спрятал их в какой-нибудь камере хранения...

– Я помню, что вы это говорили, Вели, но они все же могут находиться в квартире. Мы должны раздобыть эти шнуры, Эллери. Окружной прокурор на днях сказал мне, что если мы свяжем с каким-нибудь конкретным лицом находку голубых и оранжево-розовых шнуров из индийского шелка, то он на этом основании сможет передать дело в суд.

– Мы предоставим прокурору куда лучшее доказательство, – внезапно заявил Эллери.

– Какое?

Эллери положил руку на один из шкафов с карточками.

– Все, что мы должны сделать, – это поставить себя на место Казалиса. Он наверняка не закончил – карточки Петрукки и Каца относятся только к 10 марта 1927 года, а его акушерская деятельность простирается еще на три года.

– Я не понимаю, – пожаловался сержант.

Но инспектор уже трудился над ящиком с этикеткой «1927-1930».

* * *

Карта новорожденного, следующего за Доналдом Кацем, была розовой и содержала сведения о Розелл Рутас.

В справочнике Рутасы не значились. Следующая карта была голубой и с именем Залман Финклстоун.

Такой фамилии в справочнике тоже не было.

Розовая, Аделаида Хеггеруитт...

– Продолжай, папа.

Инспектор взял следующую карту. «Коллинз Баркли М.»

– В книге полным-полно Коллинзов, но ни одного Баркли М.

– Согласно карточке фамилия матери...

– Это не имеет значения. Все жертвы Кота фигурировали в справочнике лично. Я проверил несколько имен матерей, чьи дети не значились в книге, и нашел там две – значит, есть и другие. Однако Казалис отбросил их, очевидно, потому, что это бы потребовало более сложных поисков и увеличило риск. До сих пор он выбирал жертвы, на которые можно было выйти непосредственно. Кто там следующий?

– Констанс Фролинс.

– Нет.

Перебрав еще пятьдесят девять карт, инспектор прочитал:

– Мэрилин Сомс.

– Погоди-ка... Сомс... Есть! Сомс Мэрилин!

– Дай взглянуть.

Это был единственный образец такой фамилии в справочнике. Адрес – Восточная Двадцать девятая улица, 486.

– Рядом с Первой авеню, – пробормотал инспектор. – И близко от больницы «Бельвю».

– Посмотри на белой карте имена родителей.

– Эдна Л. и Фрэнк П. Занятие отца характеризуется как «почтовый служащий».

– Можно, пока мы торчим здесь, быстро навести справки о Мэрилин Сомс и ее семье?

– Уже поздновато... Сначала позвоню мэру – убедиться, что он не отпустил Казалиса. Вели, где телефон?

– В кабинете пара аппаратов.

– А семейный телефон?

– В нише в прихожей.

Инспектор вышел.

Когда он вернулся, Эллери спросил:

– А они не позвонят сюда?

– За кого ты меня принимаешь, Эл? – сердито сказал инспектор. – В хорошую лужу мы бы сели, если бы отвечали на телефонные звонки. Я сам перезвоню им через полчаса. Вели, если зазвонит телефон, не снимайте трубку.

– А меня вы за кого принимаете?

Они молча ждали.

Сержант Вели бродил по прихожей.

Инспектор посматривал на часы.

Эллери просматривал розовую карту.

«Сомс Мэрилин, пол женский, родилась 2 января 1928 г. в 7.13».

Статистика рождаемости, выполненная рукой смерти...

Начало родов – естественное.

Продолжительность родов – 10 часов.

Анестезия – морфий-скополамин.

Инструменты – щипцы.

Период беременности – 40 недель.

Дыхание – самопроизвольное.

Способы оживления – не применялись.

Повреждения при родах – никаких.

Врожденные аномалии – никаких.

Медикаменты – никаких.

Вес – 6 фунтов 9 унций.

Рост – 49 см.

И так далее вплоть до десятого дня. Поведение ребенка... Тип дополнительного питания... Замеченные отклонения: пищеварение, дыхание, кровообращение, мочеиспускание, нервная система, кожа, пупок...

Да, добросовестный врач. Смерть всегда добросовестна. Пищеварение, кровообращение, пупок... Особенно пупок. Место, к которому прикрепляется пуповина, связывающая утробный плод млекопитающего с плацентой... Анатомическое и зоологическое определение. И никакого упоминания о шнуре из индийского шелка...

Но это придет через двадцать один год.

А пока что розовые карточки для девочек, голубые – для мальчиков.

Научная систематизация родов...

Все это было в карте, заполненной выцветшими чернилами. Вступительные замечания Господа Бога по поводу еще одного влажного, красного, извивающегося комочка, появившегося на свет...

И как Бог дал, так он и взял...

* * *

Когда инспектор положил трубку, он был слегка бледен.

– Имя матери – Эдна, урожденная Лэфферти. Имя отца – Фрэнк Пеллмен Сомс, занятие – почтовый клерк. Дочь Мэрилин – стенографистка. Возраст – двадцать один год.

Сегодня вечером, завтра, на будущей неделе, в следующем месяце Мэрилин Сомс, девушка двадцати одного года, стенографистка, проживающая в Манхэттене, Восточная Двадцать девятая улица, 486, будет извлечена из картотеки доктора Казалиса рукой, что помогла ей появиться на свет, и та же рука начнет отмеривать для нее оранжево-розовый шнур из индийского шелка...

Убийца отправится на охоту со шнуром в руке, а позже карикатурист из «Нью-Йорк экстра» заострит свои карандаши и изобразит Кота уже с десятью хвостами и одиннадцатым в виде вопросительного знака.

* * *

– Только на сей раз мы будем его поджидать, – сказал Эллери тем же вечером в гостиной Квинов. – Мы поймаем его со шнуром в руках так близко к моменту нападения, как только позволят соображения безопасности. Лишь таким образом мы можем прилепить к нему ярлык Кота, чтобы он приклеился напрочь.

Селеста и Джимми выглядели испуганными.

Сидя в кресле, инспектор Квин наблюдал за девушкой.

– Риска не должно быть никакого, – продолжал Эллери. – Казалис находится под круглосуточным наблюдением с пятницы, а Мэрилин Сомс – со второй половины сегодняшнего дня. Мы получаем ежечасные рапорты о передвижениях Казалиса в специальном офисе Главного полицейского управления, где постоянно дежурят сержант Вели и еще один детектив. Этим двум офицерам велено звонить нам домой сразу же, как только поступят сообщения о каких-либо подозрительных действиях Казалиса. Мэрилин Сомс и ее семья ничего не знают о происходящем. В противном случае они бы стали нервничать и могли вызвать у Казалиса подозрения. Тогда нам пришлось бы начинать все заново, и, может быть, это спугнуло бы Казалиса очень надолго или вообще навсегда. А мы не можем позволить себе ждать. О девушке также поступают ежечасные рапорты. Так что все почти готово.

– Почти? – переспросил Джимми.

Слово повисло в воздухе весьма неприятным образом.

– Селеста, я держал вас в резерве, – сказал Эллери. – Для самой важной и самой опасной работы. Так же как и Джимми, в качестве альтернативы. Если бы следующей предполагаемой жертвой Казалиса оказался мужчина, я бы выбрал Джимми. Но так как это женщина, действовать придется вам.

– Что это за работа? – настороженно осведомился Джимми.

– Моей первоначальной идеей было подменить одним из вас следующую жертву, на которую укажет картотека Казалиса.

Маккелл сердито уставился на Эллери поверх невероятного сплетения своих рук и ног.

– Ответ – нет! Я не позволю отправить Селесту на убой! Это говорю вам я!

– Я предупреждал, что этого парня следует отправить за решетку как нарушителя общественного порядка, Эллери, – усмехнулся инспектор. – Сядьте, Маккелл.