Текст книги "Найти в себе силы"
Автор книги: Элла Фельдбуш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
Капельницы больше требовались в коридорах, чем в палатах. В углу из-за нехватки коек поставили маленькую, почти детскую кроватку. И на ней вполне помещался сухонький старичок. Он повернул к сестре лицо, и Ляля ахнула: кожа была покрыта уродливыми темными пятнами ожогов. Один глаз не открывался, брови сожжены. Он охнул и перевернулся на другой бок.
Не в силах вынести ужасное зрелище, Ляля сделала шаг назад и приложила руку к груди. Только тут она обнаружила, что кулончик, подаренный родителями, исчез. На шее ничего не было. Значит, рыбок она потеряла или в квартире Сявы, или по дороге в больницу. Но… если бы этот кулон был ее единственной потерей!
Анна Павловна деловито закрепила на стойке банку с лекарством.
– Ведь безобидный совсем, кому мешал…
– А… кто его так?
– Школьники.
– ???
– Да он бомжевал где-то на окраине, у железной дороги. А ребятки решили пошутить: стащили в кабинете химии кислоту и на голову спящему дедушке вылили. Хорошо, раствор несильный оказался. Завтра только в ожоговое переведут. Мест у них вечно нет. А подонкам малолетним и не грозит ничего. Милиция попугает родителей, а ребят отпустят… Лучше бы подумали: если они такое в школе творят, что делать будут, когда вырастут?
Что такие детишки творят, став постарше, Ляля увидела уже в следующей палате. Женщина лет тридцати, поступившая этим утром, из стороны в сторону покачивала головой и стонала. На появление Ляли и сестры она никак не отреагировала. Ляля заметила, что новая пациентка обладала тем типом редкой восточной красоты, о которой так любят распространяться поэты. Но теперь изящные брови уродовал глубокий шрам, пальцы тоже были изрезаны, словно она закрывалась от ударов. Анна Павловна молча вколола ей успокаивающее. И заговорила с Лялей полушепотом:
– Это ее скинхеды отделали. Хотя ей-то, считай, ничего – лицо, руки, ну и били, конечно. А мужа спасти не удалось – прямо в сердце нож воткнули, сволочи, тут сам Господь Бог не спасет.
– За… за что?
– А просто так. Шла пара вечером по парку… Вот тебе и прогулка. Следователю рассказала, что полчаса на помощь звала. И ведь рядом проспект большой, люди шли. Никто не обернулся. Еще бы, с такими верзилами связываться… Всякому своя рубашка ближе к телу.
Кивнув на дремлющего мужчину в гипсе, для которого она в этот момент набирала в шприц лекарство, Анна Павловна заговорила еще тише:
– А этот чудак себе чуть руку не отпилил! Обошлось, к счастью. Взрослый мужик, а с инструментом обращаться не умеет.
Закончив с уколами, Анна Павловна всплеснула руками:
– Совсем тебя заболтала! Беги давай. Смотри, ты уж и ожила.
И действительно, Ляля почувствовала неожиданное облегчение. Побывав у кроватей больных, она на время позабыла о своих бедах. За каждой печальной историей стояла судьба конкретного человека. Взгляд со стороны, словно она была лишь тенью, с ужасом наблюдавшей за чужими несчастьями, заставил Лялю не думать о себе. По сравнению с увиденными страданиями собственные начинали казаться не такими уж страшными. И все же девушке надо было кое-что еще выспросить у медсестры.
– Анна Павловна! Вы сказали, к той женщине милиционер приходил. Он ко всем приходит?
– Да. И когда тебя привезли, приходил. Только ты без сознания была, он с подругой разговаривал.
– А не знаете, что ему Светка сказала?
– Знаю, что ничего толком не сказала. Может, в состоянии аффекта, может, запугали. Вам еще повезло, после такого могут и убить – чтобы свидетелей не оставлять.
– Понятно…
– Иди, иди. – Пожилая медсестра настаивала на своем. – Все у тебя будет хорошо, милая. Забудется все. Надо только сильной быть.
– Спасибо, – поблагодарила Ляля, не слишком задумываясь над тем, что сказала мудрая женщина. Она была целиком поглощена мыслями о предстоящем разговоре с родителями.
Первым делом нужно было зайти к главврачу, узнать, не приехали ли мама с папой. Вопрос, говорить им правду или нет, оставался открытым. Стоит ли подвергать родителей такому испытанию? Как жить им дальше, зная, что их единственную дочь… Тем более что в последующем их сочувственные взгляды, вздохи, плохо спрятанные слезы или, чего доброго, морс в постель перед сном будут постоянно воскрешать страшные воспоминания. Но с другой стороны – если не откроешься родным, хотя бы маме, то с кем тогда поделиться своими переживаниями? Кто другой поймет тебя лучше? Ляля не в состоянии была принять решение. В этой сложной ситуации мог помочь совет знающего человека. Его-то она и собиралась спросить, подходя к дверям кабинета главврача.
Набравшись храбрости, чтобы войти в кабинет, Ляля постучала, но ее остановил женский голос по ту сторону: «Минутку!» Затем послышались приближающиеся шаги, дверь открылась. На пороге появилась доктор, а за ней – тень Аллы Николаевны. Лялина мама, бледная как смерть, замерла на пороге и начала пристально всматриваться в Лялю, будто видела ее в первый раз. Ляля улыбнулась, превозмогая боль. Она растерянно смотрела на маму, не понимая, в чем дело. Но тут же, вспомнив собственное жуткое отражение в зеркале, попыталась отвернуться. Неловкую паузу прервала врач:
– Людмила, мама все знает. Вам надо поговорить и решить вопрос о том, будете ли вы писать заявление. Если да, то прямо по коридору кабинет судмедэксперта. Я вас оставлю. – И она удалилась.
Ляля растерялась. Может быть, и к лучшему, что главврач сделала за нее самое сложное. Но… но какое право они имеют?! Зачем? Ляля только теперь почувствовала, как она устала, и тяжело опустилась на диван. Алла Николаевна молча села рядом, и несколько минут прошло в тишине: никто не решался начать разговор.
– Мам, а где папа? – начала наконец Ляля.
– Дома. Он узнал, что ты в больнице, и ему стало плохо с сердцем. Не бойся, доктор сказал, все пройдет. Но я еле уговорила его остаться.
Ляля затаила дыхание.
– Получается, он ничего не знает?
– Нет.
– Мама… мамочка… Я хочу тебя попросить. Ты папе ничего не говори. Его это убьет. Пусть все останется нашей тайной.
– А как же суд? До папы все равно дойдет.
– Суда не будет, – отрезала Ляля.
– Что ты говоришь, дочка? Мы обязательно посадим этих извергов. – Алла Николаевна даже выпрямилась в кресле. – Разве можно такое оставлять безнаказанным?
– Мама, мне решать. Суда не будет, – повторила Ляля чуть жестче. – Я больше не хочу унижений.
И тут, не в силах выдержать напряжение, девушка разрыдалась. Она не могла остановиться. Плакала от унижения, от невозможности хоть что-то исправить, от необходимости врать отцу – и не только отцу, ей эту тайну теперь от всех скрывать до конца своих дней. А больше всего от того, что понимала – той, прежней, всегда счастливой Ляли уже не существует. Ее убили в тот вечер, в спальне Сявы.
Мама обняла дочку и прижала ее к себе.
– Все будет хорошо, доченька… – Она повторяла эти слова снова и снова, пока дочь не начала успокаиваться. А когда всхлипы стихли, Алла Николаевна продолжила: – Еще есть время все хорошенько обдумать, а сейчас надо пройти врачей. Я привезла вещи, можешь переодеться. Доктор сказала, с тобой ничего страшного, выпишут через несколько дней. Папа ничего не узнает, обещаю.
– Мамочка, ты поезжай к нему. Я тут разберусь сама.
– Ляль, ну как же я тебя брошу?
– А ты завтра приедешь. Все-таки у него сердце болело, мало ли что…
Посидев вместе еще немного, они разошлись. Ляля пошла по врачам, где ей вновь и вновь приходилось терпеть боль (от обследований к концу дня ныло все тело). Алла Николаевна вышла из больницы, ссутулившись и за время своего недолгого визита постарев на несколько лет.
Уже через три дня Ляля стояла в приемном покое со справкой о выписке. В гардеробе ей выдали вещи, в которых она поступила. То, что второпях натянули на избитую девочку насильники.
Нехотя приоткрыв пакет, Лялька увидела блестящую блузку и брючки. Они были перепачканы грязью вперемешку с кровью. Воспоминания, которые она пыталась запрятать как можно глубже, вырвались наружу, будто лава из кратера вулкана. Запах Сявы, его руки, тянущиеся к груди… Лялька помнила, как он стягивал эти брючки, как расстегивал пуговку… Потом вспомнился отрывистый голос Кирилла, град ударов и… Ляля не желала больше об этом думать.
Она закрыла пакет и, бросив его на стул, направилась к выходу.
– Барахлишко-то забыла! – крикнула ей вслед старенькая гардеробщица, но Ляля не ответила и ускорила шаг.
Ах, если бы так же легко, как сумку с одеждой, можно было выбросить из жизни страшный вечер! Ляля понимала: он еще не раз вернется к ней в ночных кошмарах…
На улице ее ждали родители с грустными улыбками на лицах. Когда папа ее обнял, Ляля прижалась к нему, и в груди у нее затеплилась надежда. Быть может, возвращение в счастливое прошлое еще возможно…
Героин
Домой Ляля вернулась будто с другой планеты. Казалось бы, в уютной квартире все оставалось по-старому, однако на самом деле ее коснулись неуловимые, но оттого не менее страшные перемены. Радость, тепло, мечты покинули эти стены. Здесь было холодно и пусто. Первые дни Ляля часами ходила по комнатам, не зная, куда себя деть. Словно стала гостьей в своем доме. Собственные улыбающиеся фотографии, расставленные на комодах и тумбочках, раздражали Лялю.
Фортепиано больше не интересовало ее. О существовании инструмента Ляля вспомнила случайно, когда от нечего делать решила протереть в квартире пыль. Разумеется, врачи категорически запретили любую физическую нагрузку, но трехдневное ничегонеделание уже сводило с ума. Махнув рукой на стягивающую торс повязку, Ляля потихонечку принялась за уборку. На громоздкий инструмент она наткнулась как на давно затерянную и вот неожиданно найденную вещь. Потом долго примерялась к стулу, как новичок, водила пальцами поверх клавиш, мизинцем достала спрятавшуюся в углах пыль. Но ни в этот день, ни во многие последующие фортепиано не издало ни звука. Пытаясь сжать время, Ляля пробовала вернуться к одному из своих любимых занятий – чтению. Ее терпения хватало на несколько страниц, и книга вновь занимала свое место на полке. Стихи, повести, рассказы равно вызывали раздражение. Сдавалось, авторы совсем не знали жизни и в свое время занимались не чем иным, как бумагомарательством. Пожелтевшие странички старых томов не принесли исцеления израненной девичьей душе. И даже прежде любимые строки теперь казались пустыми и глупыми.
А пока первый день заполнился заботами об отце. Ляля увидела пузырьки и склянки с сердечными средствами на столике в спальне, и у нее самой кольнуло сердце. «Все из-за меня. Если бы только я в тот вечер осталась дома…»
– Папа, ты как себя чувствуешь? Устал?
– Да нет, Ляль, я здоров. Это твоя мама, как обычно, панику наводит. – Евгений Львович кивнул в сторону Аллы Николаевны, чьи глаза метали молнии. – Представляешь, «скорую» вызвала. А этим только дай! Чуть в больницу не закатали.
– Твой отец сумасшедший, – встряла мама. – Ведь так и до инфаркта недалеко. А не поехал никуда потому, что врачей с детства не любит. Голова седая, а он все от белых халатов бегает.
– Да ну тебя, – вздохнул Евгений Львович. – Со мной все в порядке, а вот Лялечка… – Он притянул к себе дочку, взял ее руку в свою. – Точно не помнишь номера?
– Пап, да кто ж, переходя улицу, на номера смотрит? А дальше я сознание потеряла. Следователь даже приходил, свидетелей опрашивал, так ничего и не выяснил. – Ляля сама поражалась, как это у нее получается так складно врать.
– Ничего, нич-чего, – раздраженно прошипел сквозь зубы Евгений Львович. – Бог все видит! Чтоб этому гаду в первый же столб въехать, со всей семьей! Пьяный небось был, скотина! Ему еще отольются твои слезы, дочка, вот увидишь…
«Автомобильная» версия оказалась на редкость убедительной. Именно ее сообщили соседке, с легким ужасом взглянувшей на лестнице на разбитое лицо Ляли. О том же рассказали тете Кате с Александром Моисеевичем. Те заохали и наперебой начали предлагать свою помощь. Лялина мама объяснила, что дочери нужен исключительно покой, чем спасла Лялю от визитов сочувствующих родственников и друзей.
В тот же вечер, когда отец ушел спать, Алла Николаевна вновь задала дочери сакраментальный вопрос:
– Значит, так и не написала заявление? Сейчас, конечно, уже поздновато. Но все данные осмотра есть в твоей карточке. Ляль, послушай меня, нельзя все так оставлять…
– Что оставлять?! – Ляля чуть не перешла на крик. – Что я докажу? Светку вон как запугали, даже вам не позвонила. Сама я толком ничего не помню. И кто докажет, что насиловали именно они? Да и…
– Что, дочка?
– Мам, ну не понятно, что ли? У них родители – любого адвоката купят. А мы где деньги на процесс возьмем? Даже если судья честный попадется и посадит – года не пройдет, как их выпустят. Папочки обо всем позаботятся. И вот тогда мне со Светкой точно не жить.
– Ляль, так ты боишься?
– Не боюсь я. Просто не верю. И н-и-к-о-г-д-а больше со мной, пожалуйста, на эту тему не говори…
На следующий день после возвращения Ляле позвонила Света. В больницу к подруге она так и не пришла, и обиженная Ляля постаралась выдержать разговор в прохладном тоне. Света заметила и жалобно протянула:
– Думаешь, я во всем виновата? Кто мог знать! Будь у меня хоть малейшее подозрение, разве я сама пошла бы к ним? Ляль, ну ты же видела, что я ничем не могла помочь. Да и мне, кстати говоря, досталось: нос сломали. А фингалов, знаешь, каких понаставили? Народ на улице шарахается!
– А что там дальше было, ну, после того как… как… – Ляля начала запинаться.
– Ну, я пришла в себя, Кирилл меня за шиворот схватил: мол, скажешь кому, сука, башку оторвем и тебе, и подруге. Сунул в руки твои шмотки: одевай, мол. Потом запихнули в машину, вывезли за кольцевую. Вот… Хорошо мимо дядька хороший проезжал, с мобилы «скорую» вызвал и тебя пытался в чувство привести, пока врачи не подъехали.
– А я что?
– А ты глаза откроешь – и снова проваливаешься. Неужели ничего не помнишь?
– Так, местами. А дальше что?
– Я все дежурному объяснила, он нас осмотрел, меня в травмпункт отправил с носом, а тебя оставили.
– А чего ты родителям моим не позвонила? – задала наконец Ляля самый важный для себя вопрос. Но у Светки на все имелось оправдание:
– Ляль, да они мне этот нос часа три чинили, я даже маме звонить не стала. Да ее и дома не было… Я только к утру до постели добралась. И вообще, дурочка, я для тебя старалась. Подумала: если я им объяснять буду, они решат, что тебя точно убили. А если твой голос услышат, им не так страшно будет.
На этом обсуждение происшествия закончилось. Еще немного поболтав о том о сем, девочки распрощались. Ляля не собиралась ни в чем обвинять Светлану, но, положив трубку, поняла, что подругу она потеряла. Между ними возникла незримая стена. Лялину трагедию Светка восприняла так, словно ничего особенного не произошло. Тем более что сама Лялина подружка отделалась легким испугом.
Еще две недели Ляля из дома не выходила: синяки постепенно проходили, раны зажили, ребра болеть перестали – но унять душевную боль было невозможно. Сколько ни приказывала себе Ляля забыть случившееся, ничто не помогало. В памяти всплывали сцены насилия: причем вспоминала она не столько самих парней, сколько звуки их голосов, запахи и боль. Иной раз, зажмурившись, Ляля видела перед собой Сяву. Но Кирилл – и лицо, и фигура – расплывался в какой-то дымке. Оставались лишь жестокие, хлесткие удары. Ночные кошмары не переставали преследовать Лялю. Алла Николаевна всерьез волновалась и сто раз пыталась уговорить дочь пойти к психологу. Но Ляле даже представить себе подобный визит было страшно. Она и с мамой-то категорически отказывалась обсуждать больную тему, что уж говорить про чужого человека.
Заливистого смеха дочери в этом доме не слышали с того самого злополучного вечера. Выздоровев физически, Лялька окончательно впала в апатию. Родители делали что могли: доставали билеты на любимые выставки и в театры, созывали своих и Лялиных друзей, даже разорились на недельный круиз по Волге, но это не помогало, Ляля все больше замыкалась в себе. От походов в некогда любимые места отказывалась, с гостями старалась проводить как можно меньше времени, а во время круиза сидела в каюте.
Вернувшись домой, Ляля и вовсе перестала выходить из своей комнаты. Свернувшись калачиком на кровати, она часами анализировала все, что произошло. Эта трагедия изменила, сломала всю ее жизнь. Дни размышлений привели ее к определенным выводам: «Сама и виновата! Только я, больше никто! И при чем тут Светка? Светка и не в таких компаниях бывала, что ей терять? А я… Ведь в глаза их не видела, а поехала. Дура дурой. Поделом мне, поделом». По ночам Ляля тихо плакала в подушку, чтобы не слышали родители. Ей хотелось кричать от душевной боли, но она из последних сил пыталась сдерживаться. Правда, это не всегда удавалось, и от самобичевания Ляля переходила к всплескам ненависти. Она упивалась сладкими фантазиями на тему мести. Какие только изощренные наказания не приходили ей в голову: кастрировать насильников, оставить их истекать кровью, связать и избить, унизить, уничтожить…
Время шло. Летние деньки таяли, как снег на весеннем солнце. Приближался новый учебный год, а мысль о Гнесинке, куда с таким трудом удалось поступить, внушала ужас. В последних числах августа Ляля вяло прошлась по магазинам, закупив все необходимое для учебы. Не все ли равно, где грустить: дома или на занятиях? Буквально за пару дней до окончания каникул вновь позвонила Светлана:
– Лё, меня пригласили на концерт старые знакомые, не хочешь прошвырнуться?
– А что за концерт?
– Группа такая есть – «Саграда Фарида».
– Чего-о-о?!
– Название такое прикольное. Да тебе не все равно? Главное, туса. Весело будет.
– Знаешь, что-то не хочется. И вообще учеба скоро, готовиться надо.
– Тебя все еще депрессуха долбит? Или на меня дуешься? – Не дождавшись ответа, Света продолжила: – Подружка, так нельзя! Тебе надо сменить обстановку и развеяться. Давай, не капризничай и собирайся, вечерком я за тобой зайду.
Ляля не горела желанием развлекаться, но последнее замечание Светки ее задело. Она вовсе не хотела показывать подруге, что обижена на нее. Просто настроения нет. Только будет ли у нее когда-нибудь вообще нужное настроение? В конце концов, с равным успехом можно скучать и дома, и в клубе. Светка тоже наверняка чувствует себя виноватой. Вот и пытается помочь, как может.
Ляля повздыхала и согласилась. Вечером надела скромный серенький костюмчик и к десяти часам уже входила вслед за Светой в один из центральных московских клубов.
«Саграда Фарида» уже вовсю зажигала на сцене. Играли ребята нечто среднее между русской попсой и забугорным роком – Лялины уши эту гремучую смесь выдерживали с трудом. Окружающие же от подобного смешения стилей, на которое накладывались не слишком притязательные тексты, были в полном восторге. Народ подхватывал уже полюбившиеся строчки, рвал горло в унисон музыкантам. Любительницы парней погорячее заняли выгодные позиции вблизи небольшой сцены. Остальные отрывались кто во что горазд в свете красно-сине-зелено-желтых прожекторов. Казалось, даже воздух здесь наполнен адреналином. Светка одобрительно кивнула и заорала Ляле на ухо (по-другому говорить тут было просто невозможно):
– Улетный клуб! Это все Сережкина группа – клевые ребята! Познакомлю, когда выступление закончат!
Они протиснулись поближе к музыкантам, и Светка ткнула пальцем в патлатого гитариста, с гиканьем скакавшего по сцене. Черные вихры подергивались в такт очередному заливистому аккорду. Повернувшись к публике, парень заметил в толпе Светку, послал ей воздушный поцелуй и вновь углубился в гитарные пассажи. Вокруг захлопали и засвистели, на Лялю и Свету начали бросать завистливые взгляды.
– «Саграда» сейчас одна из самых модных московских групп, – подытожила Светка, как только концерт закончился. – Ну, до эстрады им, конечно, далеко. Зато по клубам часто играют. О, какие люди!
Длинноволосый рокер оказался самим Сергеем – руководителем группы, сочинявшим и песни, и музыку. После того как Света познакомила с ним Лялю, он представил им остальных музыкантов: двух рыжих близнецов, работавших на ударных и фоно, и солиста – блондинистого красавца, на лице которого не было живого места из-за пирсинга.
Ляля уже давно не бывала в больших компаниях и потому чувствовала себя неуютно. Однако ребята из «Саграды» без конца шутили и смеялись, рядом с ними было легко и весело. Они проводили девушек за столик, купили выпить, рассказали кучу историй из нелегкой жизни музыкантов. Потом Сергей утащил Свету танцевать – правда, перед этим попытавшись пригласить ее подругу. Вежливо отклоняя его предложение, Ляля чувствовала, что не сможет заставить себя выйти под прыгающий свет и орущую музыку. Сейчас ей было легче, чем всегда, но она знала: тревога и грусть лишь затаились ненадолго. Смолкнет смех, закончатся шутки, а ее воспоминания так и останутся при ней. Светки с Сергеем все не было, и Ляля совсем не принимала участия в общей беседе: с полузнакомыми людьми всегда сложнее. В конце концов подруга, вернулась. Вальяжно потянувшись, Светка плюхнулась за стол, блаженно улыбаясь. Пить не стала, говорила медленно, как бы нараспев:
– Мы тут с Сережей вышли подышать свежим воздухом…
Поскольку обычно Светка тараторила как заводная, Ляля мигом смекнула, что дело тут нечисто. Впрочем, на кокс не похоже: это любой сразу поймет. Ляля изучающе смотрела на Свету с Сергеем, которые не спешили подключаться к беседе и, чуть прикрыв глаза, наслаждались чем-то, ведомым лишь им одним. Ей бы тоже хотелось… Только чего хотелось, было не совсем ясно.
Вечеринка продолжалась по стандартному сценарию: все танцевали, играли на бильярде, общались. Ляля наконец решилась: будь что будет, но хуже, чем есть, уже точно не станет никогда.
И, намеренно столкнувшись с Сергеем в бильярдной, девушка задала ему вопрос:
– Сереж, а у тебя есть еще?
– Что есть? – недоуменно спросил Сергей.
– То, что вы со Светой нюхали.
– Есть немного, а что?
– А ты не дашь мне?
– Ну… Ладно, пошли в гримерку, там безопаснее.
Сергей провел Лялю в служебное помещение, закрыв дверь на щеколду. Привычным движением сделал небольшую дорожку на глянцевом журнале и протянул Ляле уже скрученную в трубочку купюру. Ляля слабо представляла, как нюхают наркоту, но показаться несведущей ужасно не хотелось. Мучительно пытаясь припомнить, как вдыхала порошок Света, она наклонилась к журналу. Однако ее неуверенность немедленно бросилась в глаза: она замялась, словно не зная, с какой стороны начать.
– Ты когда-нибудь нюхала герку? – с подозрением спросил Сергей.
– Нет, в первый раз, – призналась Ляля. – Но я хочу попробовать.
– Ну… Черт! – Было видно, что Сергею стало как-то не по себе. – Ладно, пробуй, раз хочешь, взрослая уже. Только после этого ничего не ешь и пей, кроме чего-нибудь безалкогольного, да и то маленькими глоточками, иначе плохо будет.
Ляля кивнула и торопливо запустила порошок в нос – как бы Сергей не передумал. Было немного щекотно, но ничего страшного не случилось. Она сказала Сергею «спасибо», тот кивнул, быстро вернул пакетик обратно в ботинок и вместе с девушкой вернулся к веселой компании. Ляля села на диван, откинулась назад. И почувствовала, как мягкая спинка словно обнимает ее. Этот диванчик вдруг оказался самым уютным диванчиком на свете. Тело девушки стало мягким, по нему разливалось окутывающее тепло. Все вокруг заиграло яркими красками, а громкая музыка больше не давила на мозги. Ничто не раздражало, мир стал невероятно интересным, чудесным и замечательным. Разглагольствования Светки, шутки друзей и даже реплики, которыми невпопад сыпал блондин с пирсингом, вдруг наполнились глубоким смыслом. Ляля мысленно поздравила себя с тем, что ей посчастливилось оказаться рядом с такими неординарными, мудрыми, удивительными людьми. Она благосклонно им улыбалась, непринужденно отвечала на вопросы, даже вставляла кое-какие сентенции – поражаясь собственному остроумию. Впрочем, куда приятнее было слушать, чем говорить. Ляля чуть прикрыла глаза, с восторгом отдаваясь новым ощущениям.
Света тут же заметила произошедшую с подругой перемену.
– Лё, ты какая-то не такая.
– А какая?
– Не знаю, другая, что ли. – Она присмотрелась к Ляле. – Нюхнула, что ли?
– Ага, немножко.
Света посмотрела на Лялю круглыми глазами. Чего-чего, а этого она от Ляльки не ожидала. Потом, промолчав, пожала плечами и вернулась к прерванному разговору с Сергеем.
Дело близилось к закрытию, и публика начала расходиться. Шумная компания разъехалась по домам. Спать Ляля легла в еще слегка приподнятом настроении, но наутро от кайфа не осталось и следа. А действительность по-прежнему не радовала. Особенно теперь. По сравнению с испытанными ощущениями все казалось тусклым и мрачным. Легкость восприятия испарилась, все снова приходилось делать через силу. А главное: тогда, в клубе, героин совершенно изгнал из Лялиной памяти сцены страшного унижения. Сейчас они вернулись вновь. Но Ляля знала: способ избавиться от ранящих воспоминаний существует. Даже если под кайфом она и вспомнит о насилии, случившееся покажется мелким, малозначащим и нереальным…
Все же следовало заняться подготовкой. Последние дни прошли в сборах, походах по магазинам, закупке нот в соответствии с полученным в училище списком. За суетой у Ляли не было времени решить, как ей жить дальше. Но хлопоты скоро закончились. Наступило первое сентября.
По закону подлости на организационное собрание Ляля опоздала. Виной тому был то ли серенький осенний дождик, то ли пасмурное настроение новоиспеченной студентки. Гнесинка, всего три месяца назад казавшаяся пределом мечтаний, теперь превратилась в тяжелую повинность. Придется каждое утро вставать, общаться с преподавателями и однокашниками, что-то учить, записывать. Ляля практически не подходила к фортепиано после страшного происшествия. И за несколько дней до учебы ей пришлось всерьез попотеть над тренировочными этюдами: пальцы совсем отказывались слушаться. Ей тогда показалось, что изменилась даже музыка. Задорные польки, которые Ляля некогда играла с легкостью, теперь совершенно не получались. Зато прекрасно удавалось брать аккорды торжественного «Реквиема»…
Итак, Ляля постучалась в аудиторию, когда группа была уже в сборе. Пожилой преподаватель, что-то строчивший в блокноте, разрешил ей войти и вежливо спросил:
– Простите, я уже со всеми познакомился. А вас как зовут?
– Людмила. – Как странно было произносить свое полное имя. Пожалуй, так Ляля представилась впервые.
Первый учебный месяц принес много интересного: девушка знакомилась с преподавателями и новыми дисциплинами. Названия предметов сами по себе были музыкальны: гармония, полифония, музыка как вид искусства, музыкальная форма, теория музыкального содержания… Однако уже после вводных лекций стало ясно: первокурсникам придется потрудиться. За благозвучными названиями скрывались часы сложных, требующих огромного напряжения лекций. Кроме того, в плотное расписание были включены и практические занятия. Предстояло работать, работать и работать, и поначалу Ляля с готовностью окунулась в институтскую жизнь. Она заметно отличалась на общем фоне: спасибо технике, отработанной за годы занятий с мамой. Хватало Ляле и фундаментальных знаний, тем более что и новую теорию она запоминала так же легко, как некогда – химические формулы и грамматические правила.
Преподаватели одобрительно кивали, радуясь перспективной первокурснице. Но к собственным успехам Ляля оставалась равнодушной. Куда приятнее бы завести парочку подруг, чтобы было с кем поболтать на лекциях и во время перерывов. Ляля же сама сторонилась людей: общительностью она никогда не отличалась, а после страшного удара просто потеряла желание предлагать свою дружбу кому бы то ни было. Однокурсницы жили той жизнью, которая Ляле казалась теперь игрушечной. Эти малолетки обсуждали, где можно по дешевке купить симпатичную кофточку, на какой фильм пойти с приятелем или почему профессор А. не сбреет усы, которые так ему не идут. Глупые, пошлые беседы, наивные суждения и плоские шуточки Лялю раздражали. Иной раз просто хотелось кричать: «Милые девочки! Вы же совсем, совсем ничего не знаете о жизни. Не знаете, как бывает страшно. Так не выпендривайтесь, не торопитесь взрослеть…» Лялино немного покровительственное отношение нельзя было не почувствовать. Девчонки ее сторонились, считали чересчур высокомерной и даже прекратили брать конспекты. Молодых людей (на курсе их было не так уж много) она обходила за версту и даже старалась не садиться рядом.
Потихоньку Ляля привыкала к размеренному ритму учебы. Все получалось просто, без проблем, как в школе. Только рядом не было всегда готовой развеселить Светки. Закадычная подруга с восторгом кинулась в водоворот студенческой жизни, и теперь ее раньше полуночи застать дома было невозможно. Остальным друзьям звонить желания не было. В выходные Ляля коротала время, гуляя по бульварам в центре или перенося на холст осенние пейзажи. Иногда девушке не хотелось рисовать с натуры, и она обращалась к своим внутренним ощущениям: на одной из зарисовок ком сухой травы одиноко катился по знойной пустыне. От пианино Лялька уставала в училище. Любимое занятие теперь превратилось в работу и потому потеряло немалую долю своего очарования.
Одним грустным октябрьским утром Ляля встала с постели и прошлепала к окну. Город накрыл туман. Холодно, сыро и противно. А ведь сегодня воскресенье. Но на прогулке придется поставить крест. Ляля весь день промаялась дома, ходила по комнатам, не зная, чем себя занять. Перевела несколько нотных листов, лениво стараясь сделать домашнее задание, а после выкинула их в мусорное ведро. Обсудила с папой своего непутевого двоюродного брата, сына Екатерины Николаевны. Понежилась в объятиях мамочки, помогла ей с ужином. Плюхнувшись на диван, скользнула взглядом по забитыми томами полкам в гостиной, отыскала на столе пульт и включила телевизор. «Мариелену» на первом канале сменили «Убойная сила» на втором и «Космические рейнджеры» на третьем. По четвертому шли «Новости», и, чтобы сохранить хотя бы иллюзию хорошего настроения, Ляля поторопилась телевизор выключить. Без аппетита поужинав, она набрала номер Светки и – о чудо! – застала подругу дома. Разговор зашел о «Саграде Фариде», на чей концерт Света ходила на неделе. И тут Ляле в голову пришла гениальная мысль.
– Свет, не дашь мне телефончик Сергея? Если не жалко…
– Не жалко, записывай. – И Света продиктовала номер. – А тебе зачем?
– Да так, мы договорились, что я ему позвоню, а куда номер засунула, не помню, – на ходу сочинила Ляля.
