Текст книги "Рукопись Бэрсара"

Автор книги: Елизавета Манова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)

Мы все шли и шли. Петляли в переулках, лезли в дыры, перелезали через плетни и очутились перед кузницей.

Провожатый жестом велел обождать и канул в её нутро. За хозяином. Был тот жилист, ростом почти с меня; копоть въелась в складки длинного, худого лица и даже на носу была полоса сажи.

– Вот, – сказал проводник и ткнул в меня пальцем. Натянул капюшон и молча исчез. Довольно обидно, всё-таки почти сутки вдвоём….

– Здравствуй, хозяин, – сказал я. – Меня зовут Тилар.

– Ирсал, – он чёрной ладонью раскрасил лицо и молча повёл меня в угол двора, в низкий бревенчатый дом.

В доме были лишь кислая вонь, стол с парой лавок, да куча детей. Две чумазых мордочки выглянули с полатей, захихикали и исчезли, и тотчас заорал младенец. Я испуганно обернулся. Прямо на полу рядом с печью сидела девочка-подросток и покачивала колыбель.

– Тазир! – крикнул Ирсал. – Уйми дитя!

Из-за грязной занавески вышла женщина, вытерла об юбку мокрые руки, взяла младенца и ушла. Девочка пошла за ней.

– Нет, Ирсал, – сказал я. – Я тут не останусь.

Он не ответил, взялся ладонью за лицо и уставился на меня.

– Что с ними будет, если меня найдут?

– Это уж моя забота!

– Не сердись! Просто, если что… я ведь тоже тут на виду. Найди мне укромное местечко, чтобы… Ну, сам понимаешь.

Ирсал не стал спорить. Подумал, прошёлся пятернёй по лицу.

– Можно. Есть одно. Покойной тётки мужу двоюродная сестра. Только она того. Как померли у неё все в мор, тронулась. Так-то тихая. Сготовить там, обстирать… одна живёт. А слов не разумеет. Коли не боишься…

– Чего?

Он поглядел удивительно, и я вспомнил, что в нынешнем Квайре безумие считается заразным. Усмехнулся и сказал:

– Не боюсь.

И я поселился в домишке старой Синар. Странное это было место, и странная это была жизнь.

Дом жил сам по себе: постанывал, поскрипывал, кряхтел, и хозяйка, высохшая, как тень, тоже была сама по себе. Все сновала и сновала вокруг, что-то чистила, мыла, скоблила; тускл и неподвижен был её взгляд, а губы беззвучно шевелились, словно там, в своём далеке, она вела нескончаемый разговор. Она знала, что я есть, потому что готовила на двоих, но не видела, не слышала, не замечала меня. Это было очень противно сначала. А потом, на вторую или на третью ночь, я проснулся, будто меня позвали, и увидел, что она стоит и глядит. Я испуганно вскинулся на лавке, и она заковыляла прочь. И на следующую, и ещё на следующую ночь. Я пугался сначала, а вдруг понял: она просто слушает моё сонное дыхание, видно этот звук что-то будит в её угасающем мозгу. Наверное, надо быть достаточно одиноким, чтобы понять такое одиночество, и, наверное, я был достаточно одинок, чтобы это чем-то связало нас.

Да, я был тогда достаточно одинок. Не знавший света не боится тьмы. Пол года назад это все позабавило меня, теперь я мучился от пустоты, от того, что я никому не нужен, что все, кто мне дорог, позабыли меня.

Днём ещё можно было терпеть: додумывая кое-какие старые мысли, придумывая из чего сотворить передатчик, но день кончался, и вечер вползал в наш дом. Бесконечные зимние вечера, когда за стенами плачет ветер и мается огонёк лучины, а я один, совсем один, в доме, в городе, во Вселенной. И тогда я, одевшись, выходил на крыльцо и жадно слушал далёкие звуки.

Здесь я мог думать о Суил. Совсем не весёлое занятие, потому что в этих мыслях нет тепла. Даже имя её, как льдинка, оно не тает на губах.

– Суил, – повторял я, и холод медленно стискивал сердце. Я ошибся: смешная влюблённость оказалась любовью. И уже не споря с собой, я знал: эта глупенькая любовь, эта горькая, безответная радость – лучшее, что подарила мне жизнь. И я знал: мне не нужен этот подарок. Жить мечтою – не для меня. Жизнь нужна мне в руках, а не в грёзах, мне нужно тепло, а не холод, холод в сердце и нетающее имя на зажатых морозом губах.

Я не выдержал. Знал, что это постоянная слабость, что слишком быстро я сдался и слишком легко уступил. Все равно. Завтра я иду к Таласару. Прости, Баруф, это выше моих сил. А может, наоборот? Ты этого добивался?

Было тягостно так думать, но не думать так я не мог. Слишком свеж был недавний урок и слишком горек. Запрограммировать меня вовсе не сложно. Создать ситуацию, из которой для меня есть единственный выход, а тогда я пойду до конца – я не сумею свернуть и бросить на середине начатое дело. Я уже не могу свернуть и пойду до конца, но плясать я буду от этого варианта.

– Биил Бэрсар? – жадно вглядываясь в меня, спросил хозяин. – Рад вас видеть!

И я ответил его беспокойным глазам и измученному лицу:

– Все хорошо, биил Таласар. Они в Бассоте.

– Слава господу! С тех самых пор… поверите ли, ни одной ночи не спал! А вы? Или мне не должно об этом спрашивать?

– Почему же? Кому-то надо было остаться.

– Значит, вы в городе?

Я не ответил, и он, спохватившись, быстренько перевёл разговор. С нелепым блаженством я слушал о последних дворцовых интригах, о новых податях, о создании сыскного приказа, об отчаянном походе Угалара и ответном походе Тубара…

– Вы улыбаетесь? – вдруг быстро спросил Таласар. – Находите сие несерьёзным?

– Нахожу, – ответил я честно. – Тубар просто тянет время. Через месяц-другой, когда начнутся весенние штормы, он получит, наконец, свой тарданский корпус и расколотит нас. Вот только один человек, который может справиться с ним…

– Дос Крир? Увы! Он нелюбим владыкой, и армия ему не доверяет.

– Значит, проиграем войну…

Человеческий голос после горьких дней тишины! Я впитывал его, оживал, смаковал разговор, как изысканное блюдо. И Таласар измолчался тоже. Мы болтали, как двое мальчишек, упоённо, взахлёб, перескакивая с темы на тему. О Равате и о политике Тисулара, о драгоценных квайрских камнях и о свойствах металлов, об интригах Кевата и о суровой зиме.

Потом Таласар предложил мне с ним пообедать, но мы болтали и за столом, и старый слуга улыбался, радуясь тому, как оживился хозяин.

А потом вспомнил о деле.

– У меня к вам просьба, биил Таласар.

– Для вас я готов на все!

– Да нет, это не так серьёзно.

– Деньги?

– Пока нет. Какое-нибудь занятие, чтобы скоротать эти дни. Неблагородно, конечно, но не умею сидеть без дела.

– У вас хороший почерк?

– Господи, биил Таласар! Я же иностранец, и в Квайре я меньше года. Почерк ничего, но вряд ли кто-то прочтёт то, что я напишу.

– Клянусь солнцем, вы заставили меня об этом забыть! Какое же занятие вы избрали?

– Пожалуй, оружие. Новое ружьё не сделаю, но починить, сумею любое.

– Вы оружейник, как и… Калат? – В какой-то мере.

Он поглядел на меня, словно бы сомневаясь, кивнул слуге, и тот приволок разукрашенное ружьё. Я усмехнулся, вытащил из кармана свои инструменты (тайком от Баруфа я их всё-таки прихватил) и мигом его разобрал. Лопнула спусковая пружина. Я показал её Таласару.

– Могу сделать другую, но это довольно долго. Если у вас ещё ружья…

Слуга – он даже шею вытянул, глядя на мои руки – куда-то сбегал и приволок останки другого ружья. Полный утиль – но пружина была цела, я добыл её, повозился с подгонкой, но всё-таки вставил на место. Собрал ружьё, зарядил, и, не целясь, выстрелил в угол двери. Слуга с неожиданной прытью кинулся поглядеть, потыкал пальцем в дыру и вернулся с ухмылкой.

– Вот и все, биил Таласар.

Он бережно провёл рукой по стволу, отдал ружьё слуге и отослал его.

– Думаю, мы это устроим. Оружие нынче в цене. Ваши условия?

– Ну, что вы, биил Таласар! Я полагаюсь на вас. Единственное… я хотел бы получать товар ночью. Скажем, у часовни святого Эбра, что за Ирагскими воротами.

– Хорошо. Через три дня?

– Ну и отлично. Вы чем-то озабочены, дорогой хозяин?

– Признаюсь, – ответил он смущённо, – удивляет такое умение в муже столь много знающем. Только не сочтите мои слова обидными…

– Не сочту. Знание не исключает умения, биил Таласар, но я не всегда был ремесленником. Простите, но я вынужден вас покинуть…

– Разве? – отозвался он со свой мимолётной улыбкой. – Рад вам напомнить, что городские ворота уже заперты!

Пришлось ночевать у Таласара, и только утром я вернулся в Ираг. Так старательно путал следы, что и сам запутался среди задворок. Солнце уже подкатывалось к полудню, когда я добрался до старухиного крыльца. Потоптался, сбивая снег, ступил в сени и сказал – для себя, а не для неё:

– Вот и я, матушка.

И вдруг старуха прервала бессмысленное движение и замерла, вглядываясь в полумрак сеней. Смотрела, смотрела; страх, тревога, боязливая радость тенями протекли по её лицу. Медленно, непривычно тяжёлыми шагами Синар подошла ко мне и робко погладила по щеке.

А к вечеру, конечно, явился Ирсал. Присел, обшарил глазами избу, справился, не надо ли мне чего. Ничего мне не надо. Ирсал кивнул, но уходит не спешил. Сидел себе молча, поглядывал на меня, ожидая, что я скажу. А я ничего не скажу – пусть начинает сам. Мне очень удобно молчать, потому что я занят делом. Выстругиваю из чурки модель спускового гнёзда, бессмысленное занятие, но почему бы и нет?

– Где это ты ночью шлялся?

– Я уже взрослый, Ирсал, – ответил я коротко.

Он хмыкнул и сказал – как будто бы без угрозы:

– Смотри, наведёшь…

– Вот и позаботься, раз уж следите.

– Ты б потише, парень, – посоветовал он. – Просили тебя беречь, так ведь и понадёжнее можно местечко сыскать.

– А если я не боюсь? Не стоит меня пугать, Ирсал.

– А то?

– Ну, чего бы я стал грозить? Да, кстати. Дня через три я опять гулять пойду. Присмотри. Заодно и поможете – чего зря мёрзнуть?

– П-пошёл ты! – выдавил Ирсал сквозь зубы. Выскочил, не прощаясь, ещё и дверью хлопнул.

Мне стало куда веселее жить. Устроил себе мастерскую у окошка: полочки для инструментов, рабочий столик, собрал тиски, приладил зажимы.

Старуха ходила за мной. Она оживала на глазах – и это было немного жутко. Случайно сказанное слово – и вдруг открылась заветная дверь и выпустила в мир человека. Одно только плохо: она считала меня одним из умерших сыновей, сама не очень знала которым и называла то Равлом, то Таргом. Сначала мне было не по себе, я чувствовал себя самозванцем, но это довольно быстро прошло. Пусть хоть по ошибке она получит немного радости, ну, а я – немного тепла.

Потом я получил в условном месте ружья и жадно набросился на работу. В деньгах я не нуждался – Баруф мне оставил, да и – просто я кое-что задумал. Мы ведь очень нуждались в ружьях. Их почти невозможно купить: система ограничительных пошлин делает для мастеров невыгодной свободную продажу, выгодней беспошлинно сдавать их в казну. А вот старые раздобыть, пожалуй, несложно. Стоит потолковать с Таласаром. К весне у меня будет небольшой арсенал…

За работой время сдвинулось с места и побежало вперёд. Старуха уже твёрдо звала меня Равлом.

Как-то вечером, когда мы заперли дверь, и Синар дошептывала молитвы, кто-то тихо стукнул в окно. Я встрепенулся. Попросил Синар отворит, а сам прижался к стене у двери.

Стукнул запор, старуха пошаркала мимо, а за ней… Я просто глазам не верил, стоял истуканом и глядел, как Суил (Суил!) озирается в незнакомом доме.

– Суил! – почти не слышимый хриплый шёпот, но она услышала и обернулась ко мне. Она плакала у меня на груди, плакала горько и облегчённо, а я не мог ничего сказать; и одного мне хотелось, лишь одного: пусть это не кончится никогда!

Но Суил уже перестала рыдать, отодвинулась, обтёрла ладонью лицо и доверчиво улыбнулась мне:

– Ой, Тилар! Слава богу!

– Как ты меня нашла, птичка?

Она не ответила; по-детски шмыгнула носом и стала расстёгивать сатар. Сердце сжалось, когда я увидел, как она осунулась и побледнела.

– Голодала?

– Всяко было.

– А Зиран?

– Не знаю, – тихо сказала она. – Я десять дней, как из дому.

– Матушка, – попросил я, – принеси водицы.

Старуха хитренько усмехнулась и прошаркала в сени.

– Беда, Тилар! – быстро сказала Суил. – Взяли-то Дигила, он не выдержал!

Дигил? Я его не сразу, но вспомнил: связник. Здоровенный малый, весельчак из тех, что смеются собственным шуткам. Думал, что он сильней… Мне стало стыдно за эту мысль – ведь там его не смешили. Стыдно и страшно. Стыдная память тела шевельнулась внутри, но думал я о Суил. Если она окажется в руках палачей… Наверное, все это было у меня на лице, и Суил сказала удивительно:

– Я не привела.

Я не стал отвечать, и она вдруг вспыхнула и опустила глаза.

– А потом?

Она на меня не смотрела.

– Многих похватали, а к другим следок. Я сперва у Ваоры жила. А вчера иду – а у ней знак на воротах.

– Так и бродишь со вчерашнего дня?

Суил кивнула.

– Тогда поживи тут. Место тихое.

– А старуха?

– Она сама будет рада. Только… – я замялся: а вдруг Суил испугается и уйдёт, ведь в Квайре безумие считают заразным? – только она забывается от старости. Вздумала, что я – её сын… покойный. Ладно, пусть потешится.

Суил вскинула на меня глаза и сразу опять опустила. Никогда прежде я не видел её смущённой.

Старуха, ворча, принесла из сеней котелок, я подхватил его и поставил на печь. Раздул огонь, подкинул дров и взял Синар за руку.

– Матушка, будь так добра, приюти Суил! Беда у неё, и деться ей некуда.

– Господь знает, что ты порешь, Равл! – в сердцах сказала моя приёмная мать. – А то я девку в ночь из дома выгоню! Живи сколько хочешь, милая, места не пролежит. Только гляди, девка, чтоб без греха! Я этого не люблю!

Суил зарделась, а я поспешно сказал:

– Что ты, матушка! Она моему лучшему другу племянница.

– А! Знаю вас, мужиков! Для вас родни нет! – и тут же захлопотала вокруг Суил. – Что стоишь, девка, скидывай сатар. Ишь, прозябла-то, всю трясёт! Ой, благость господня! Да ты, никак, всю юбку вымочила! Да уйди ты, греховодник, чего уставился!

Я вышел на крыльцо, вдохнул обжигающий воздух, и нежность к этому миру захлестнула меня. Прекрасны были безлунная ночь и режущий ветер, и колющий щеки снег – все было прекрасно в этом прекрасном мире.

Утром я дал старухе денег и велел сходить на базар.

– Гляди, матушка, не обмолвись обо мне, – предупредил я её. – Нынче вешают всех, кто в Лагаре бывал, а я, как на грех, оттуда.

– Ой, благость господня! – перепугалась Синар. – Слова не молвлю, сыночек! Ты дверь-то заложи, схоронися!

Насилу я её выпроводил и вернулся к Суил.

– Рассказывай, птичка. Почему ты ушла из дому?

Не об этом бы сейчас говорить! Стать на колени, взять её руки и уткнуться в них лицом. Стоять так и рассказывать, о том, как плохо было мне без неё и как хорошо, когда она здесь. Но я только вздохнул:

– Дигил бывал на хуторе?

– На хуторе не бывал, а в лицо знает. Вовсе не того, Тилар. Наша-то семья и так на глазу, а как Карт с дядь Огилом ушёл, вовсе взъелись. Спасибо, люди нас берегут. Ночью-то из деревни парнишка прибежал: солдаты, мол, пожаловали, поутру на хуторе будут. Мы с матушкой и порешили, что мне уходить. Матушка скажет, что я с первых холодов в услуженье пошла, и родичи подтвердят, давно сговорено.

– Он многих знает?

– Знает, сколь ему положено, да, видать, кто-то ещё заговорил. Я уж упредила, кого могла, да в город мне ходу нет, в воротах поймают.

– Может быть, я?

– Нет, Тилар! Не по тебе дело. Ты и врать-то толком не умеешь!

– Ну, на безрыбье… Помощи ждать неоткуда. Огил ушёл в Бассот.

Она вскрикнула и испуганно зажала рот ладонью.

– До весны, считай, все. Сходить?

– Не выйдет, Тилар. Они ж тебя не знают. Нынче-то и своему не больно поверят, а чужому подавно.

– Значит, тогда Ирсал…

– Кто?

Я поглядел на Суил: притворяется? Нет. В самом деле не знает. Ох, как скверно! Это значит, что в наше убежище ведёт ещё один след… откуда? За себя я почти не боялся, но Суил… Нет! Я должен её спасти. Если даже придётся выводить из-под удара всю сеть Баруфа… ну, так я это сделаю, чёрт возьми!

Я пошёл в свой угол и сел за работу. Надо собраться. Не могу я думать ни о чём, кроме Суил.

Возвратилась Синар, подозрительно покосилась на нас, но я работал, а Суил усердно чинила юбку, и она, подобрев, принялась за стряпню. Суил тут же кинулась ей помогать. А я ждал. Чёртов Ирсал, когда он придёт?

Все тянулся день. Еле-еле ползли расплющенные минуты, оставляя холодный след на душе. И всё-таки они уползли, зарозовел морозный узор на оконце, и на крыльце, наконец, затоптались шаги.

Ирсал без стука ввалился в дверь и встал на пороге.

Глянул на меня, На Синар, на застывшую у печки Суил, ухмыльнулся:

– Что, никак семьёй обзавёлся?

– А это ещё кто? – уперев руки в бока, грозно спросила Синар.

– Как же, родня. Твоего брата жены племянник.

– А хоть и родня! Аль тебя, малый, мать-отец не учили, что, коль в дом вошёл, так хозяев надо приветить?

Я глянул на Ирсала и стиснул зубы. Длинная физиономия вытянулась вдвое, челюсть отвисла, а глаза полезли на лоб.

– Да что это с ним, сынок? – спросила старуха. – Аль блажной?

– С ним бывает, матушка, – еле выдавил я. – В-воды человеку дайте!

Ирсал дико глянул на ковшик, взял в дрожащие руки, отпил, стуча зубами о край.

– Садись, Ирсал. А матушка права – старших уважать надо.

Он безропотно сел.

– Ты б, матушка, показала гостье, где мы воду берём. Не гневайся, у нас мужской разговор.

– И то правда, сынок, – с облегчением засуетилась она. – Давай, девка, бери ведра.

Я услыхал, как в сенях она сказала Суил:

– Я их, таких-то, до смерти боюсь! – и это было все. Я хохотал взахлёб, до слез, до удушья. Ирсал долго тупо глядел на меня и сипло спросил, наконец:

– Ты чего, колдун?

– А что, и тебя полечить?

Он дёрнулся от меня, и я улёгся на стол.

– Ну чего ржёшь? – спросил он жалобно. – Только скажи!

– О-ох! Да нет, Ирсал, не трусь. Не колдун. Кое-что умею, это так. Давай, выпей ещё водички и будем о деле говорить.

– Чего тебе надо?

– Беда у нас, Ирсал. Взяли нашего связного, и он многих выдал.

– То ваша беда, не наша.

– Как сказать. Вот ты на гостью мою косишься, а она пришла меня стеречь.

– А мне… – начал и осёкся: – И нашла тебя?

– Как видишь. Много ваших обо мне знают?

– Так возьми да спроси, кто надоумил! А то, гляди, сам возьмусь!

– Не спеши, Ирсал! Сперва подумай: стоит ли меня врагом иметь?

Он не то, что побледнел – позеленел от страха и всё-таки пробормотал, что нечего, мол, его пугать, не таких видел.

– Врёшь! Таких, как я, ты не видел. Негде тебе было таких видеть. Да не трясись ты, я с тобой ещё ничего не сделал!

Он провёл по лицу ладонью, хрипло выругался и устало сказал:

– Чего взбеленился? Не трону я её, раз не велишь. У нас поищу. Не найдут тебя.

– А я что, за себя боюсь? Не так все просто.

Он усмехнулся.

– А чего тут хитрого? Ты Хозяину служишь, а у нас своя забота.

– А тебе чем тебе Охотник не подходит?

Он невольно оглянулся, услыхав запретное имя, но ответил бесстрашно и сурово:

– Сам из богатых и для богатых старается. У него все хозяева друзья-приятели. И так чёрному люду нет житья, а он ещё пуще зажмёт.

– Резонно. Тогда такой вопрос: ты понимаешь, что делается в Квайре?

Он недоуменно пожал плечами.

– Да, сейчас за власть дерутся двое: Охотник и кор Тисулар. Что будет, если победит Охотник, тебе ясно. А если победит Тисулар?

Опять он пожал плечами.

– Кор Тисулар – кеватский ставленник, кукла в руках Тибайена. Сам он, может, не верит, что будет царствовать… знаешь, мало надежды. Тибайен слишком стар, чтобы что-то откладывать – он ведь уже двадцать лет точит зубы на Квайр. Считай: как победит Тисулар, Квайру конец.

– А мы, почитай, и так под Кеватом живём. Хуже не будет!

– Да? А ты знаешь, как живут те ремесленники, что ушли в Кеват? Так вот, их по кеватским вельможам расписали, рабы они теперь.

– А ты не врёшь?

– Нет. Кое-кто сумел убежать. Бессемейные.

– А, чтоб тебе!

– Смотри, Ирсал. Я сам с Охотником не во всем согласен, но он – единственный, кто может спасти Квайр. Пока страна в опасности, я с ним. Потом… посмотрим.

– А и хитёр! Так подвёл, ровно и впрямь на Хозяине свет клином сошёлся! Ну, чего там у тебя?

– Взяли связного. Знал он, сколько ему положено, но, видно, ещё кто-то заговорил.

– Народец!

– Лихо судишь. Сам-то пытки пробовал?

– Ты, что ли, отведал?

– Досыта.

Он поглядел не без почтения и покачал головой.

– Суди – не суди, дела не сладишь.

– Ирсал, – спросил я тихо, – скажи честно: вам можно верить? Я тебе верю. Но мы можем верить вам?

Он не обиделся. Потёр свой длинный нос и сказал задумчиво:

– Дельный вопрос, коль по вашим судить. Я тебе так скажу: у нас молчат. Ежели кто попался, нет ему расчёту говорить. От петли и так не уйдёшь, значит, на себя все бери. Выдержишь – мы семью не оставим. Нет – клятвы у нас страшные.

– А семью-то за что?

– А мы к себе силком не тянем и втёмную никого не берём. Всякий знает, на что идёт.

Я подумал о Суил и старухе, и озноб протёк по спине.

– Ладно, слушай. Есть писец в канцелярии Судейского приказа, Тас его зовут. С нами он не связан – просто очень любит деньги и не любит кеватцев. Выберите какой-то предлог, прошение составить или ещё что-то. Денег я дам. Если убедитесь, что все чисто, намекните, что знакомый, мол, к нему обратиться надоумил. Тот, с кем он в Оружейном конце о погоде толковал. Станет отнекиваться и погоду бранить – больше ни слова. Значит, и Тас на глазу. Похвалит – отдать ему эту половинку монеты. На, держи. Спросите, для всех ли погода хороша.

– Все?

– Все.

– Ну, так я пошёл, покуда тётки не воротилась, – усмехнулся, покрутил головой. – Ну, дела! А мёртвых ты, часом, не воскрешаешь?

– А что, надо?

Он покосился с опаской, хмыкнул и ушёл.

Ночь была неуютная, а день – непомерно длинным; я спасался только работой. Добил последние ружья, пристрелял их в сарайчике, подправил инструменты… Все. Работа кончилась, осталось ждать.

– Ты чего, Тилар? – спросила Суил. – Иль неладно что?

– Ещё не знаю.

– Так почто ты с ними связался?

– С кем?

– С братцами-то Тиговыми!

– А я с ними не связывался. Меня им Огил подкинул. Отдал на хранение до весны, а вот объяснить что-нибудь забыл.

– Полно, Тилар! – сказала Суил и даже немножечко побледнела. – Быть того… и ты, впрямь, не ведаешь?

– Ничего.

Теперь она покраснела. Красные пятна выступали на скулах, глаза заблестели, губы сердито сжались.

– Я-то не путаю, да не больно много мне ведомо. Братство Тигово – оно, ой, какое страшное! Сказывают про них, что еретики, что обряды у них тайные, что будто людей они ловят, да дьявола их кровью поят. А что не одна болтовня – так мастерские иной раз жгут, дат приспешников хозяйских режут. А уж как скажут: «Во имя святого Тига» – так лучше не супротивничать, потому им ни своя, ни чужая жизнь не дорога.

– И это все?

– А тебе мало?

– Мало, птичка, – грустно ответил я. – Очень-очень мало.

Ирсал пришёл перед рассветом, я чуть не проспал условленный стук.

– На, – сказал он сунул мне в руку тёплую половинку монеты.

– Не ответил?

Он вздохнул, как заморённый конь, и сказал:

– Пошли потолкуем, – и я побрёл за ним, одевая сатар в рукава и хрустя оглушительным снегом. Забрались в какой-то сарайчик, Ирсал заложил дверь и зажёг лучину.

– Садись!

Я послушно присел на полено, а он так и торчал передо мною, как нескладная грозная тень.

– Видели Таса?

Он кивнул.

– Ну?!

– Как помянули про приятеля да Ружейный конец, сразу задёргался. А молвил так: «Дом сгорел, а погода в руке божьей». Грех, мол, про то говорить. Ну и был таков.

Видимо, я всё-таки переменился в лице, потому что он взялся пятернёй за щеки.

– Ну? Какая ещё пакость?

Я покачал головой. Ох, как паршиво! Попробуй не объясни – теперь докопаются сами. И злость на себя: допрыгался, идиот? И страх – но почти только за Суил: что с нею будет, если эти примутся за меня? И остаётся одно: выпутываться любой ценой. Черт с ней, с ценой…

– Ну так что? – спросил Ирсал уже мягче, и я ответил… почти спокойно:

– Этим делом занялась Церковь.

– Что?! – сказал он с трудом и покачнулся. – Что? А, будь ты проклят! – присел было и тут же опять вскочил, заметался, спотыкаясь о поленья: – а, колдун чёртов!

– Сядь! Хватит дёргаться.

– Командует! Будь ты проклят!

– Ладно, буду. Садись!

Он с ворчанием сел.

– Ещё раз скажешь, что я – колдун… ей-богу, морду набью! Кое-что умею – так я в вонючей норе не сидел, а по свету шатался. А что пугал тебя… ладно, прости. Кто ж знал, что так повернётся? Пугаешься ты красиво – приятно глянуть!

– Ах ты, сволочь!

– Уймись! – велел я ему. – Ничего петушиться, когда беда пришла.

– Ты за это ещё заплатишь!

– А ты думал, тебя попрошу? Я за себя всегда сам плачу – не одалживаюсь.

Теперь он молчит. Глядит на меня, и ничего не прочтёшь на длинном закопчённом лице.

– Вот что, Ирсал. Забудь про ваше и наше… тут другое. Очень тёмное дело. Бери конец и распутывайте.

– Какой конец?

– Дом, который «сгорел». Хозяйка – молодая вдова. Зовут Ваора, прозванья не знаю. Она не из наших. Ты про одиннадцать мучеников слыхал?

Он усмехнулся, будто я спорол несусветную глупость.

– Один из одиннадцати, Сабан, был её женихом. Вся их родня связано через Ваору. Деревенские останавливаются в её доме, да и городские навещают. Нам было это удобно – сам понимаешь: эти люди… нам не враги. Вот тут я и не пойму. Почему Ваора? Она ни в чём не замешана. И почему Церковь? Слушай, а если… если не из-за нас? Если из-за одиннадцати? Разделаются с их близкими – им эти люди, как бельмо на глазу – а заодно и память наших мучеников замарают. Что ты на это скажешь, Ирсал?

– Да неужто они бога не боятся?

– Кто? Глава Церкви нашей, акхон Батан, кеватец родом.

– Господи, великая твоя мощь и благость! – тоскливо сказал Ирсал. – Будь он проклят, Кеват, и люди его!

– Я ведь чего боюсь? Симаг разматывает это дело с одного конца, Церковь – с другого. А чем кончится… Да и стыдно. Понимаешь? Неужели мы опять дадим надругаться над святым нашим?

– Слышь, – подумав, спросил Ирсал, – ты по-честному скажи: все правда? А то ведь проверим…

– Ты знаешь, где меня искать. Об одном прошу: не трогайте девушку, что у Синар живёт. Она дочь одного из одиннадцати, Гилора.

– Коль так, не тревожься. Твои грехи не мне судить, а за неё господь тебе много простит.

Он вскочил, и я поднялся следом.

– Ладно. Как уж с тобой… Мудрён ты больно на мой разум, да на то и у нас мудрёные есть. А за дело не бойся. Мне твой Хозяин ни к чему, да за мучеников наших и кровь их весь народ в ответе. Но чтоб больше не шлялся!

А Суил заметила мою отлучку. Весь день поглядывала на меня с тревогой, и я радовался, что старуха так ревностно нас блюдёт. И про Ваору я ей не сказал. Незачем ей сейчас это знать.

Я в тот день не тревожился, потому что не ждал расплаты так рано, и с улыбкою вышел на знакомый условный стук. А когда я увидел угрюмого Ирсала, а в сторонке – но так, чтобы сразу заметил – здоровенного парня с закрытым лицом… нет, я не очень перепугался. Я не мог поверить, что это конец.

– Здравствуйте, гости дорогие! Ко мне или за мной?

– За тобой, – мрачно буркнул Ирсал.

– Ладно, с матерью прощусь…

Он молча заступил мне дорогу.

– Хочешь, чтобы она по городу меня искала?

Отодвинул его плечом, вернулся, подошёл к застывшей у печки Синар. С пронзительной нежностью – я сам удивился её силе – обнял её хрупкие плечи и, с трудом улыбнувшись, сказал:

– Бог тебя храни, матушка. Тут дело спешное, ты не тревожься, если вернусь не скоро.

– Сыночек, – тихо сказала она, – сыночек!

– Ну, чего ты испугалась? Просто заработать можно.

А Суил молчала. Глядела на меня… как она смотрела! Я чуть было не поверил… Ей я сказал:

– Поживи здесь, Суил, не оставляй мать. Будь осторожна. Ради бога, будь осторожна!

Я оглянулся в дверях и опять удивился тому, как мне больно. Будто это и правда дом, где я родился, и эта старуха – моя родная мать. Будто Суил… будто я и правда ей дорог. Неужели я их нашёл лишь затем, чтоб сейчас потерять? Было очень горько так думать, но в этой горечи пряталась радость. Непонятная радость и сумрачная надежда, словно жизнь моя обрела вдруг новую цену, потому что на этот раз мне есть, что терять.

Сумерки загустели, только что было светло, а теперь я едва различал Ирсала, шедшего впереди. Третьего я не видел, слышал только скрип снега; иногда мне казалось, что он там, позади, не один. Зачем? Я всё равно не сбегу. У них в руках Синар и Суил.

Было совсем темно, когда кончился город. Прошли пару сотен шагов по нетронутому снегу и встали перед чем-то огромным, бесформенным, черней темноты.

– Пригнись, – приказал Ирсал и завязал мне глаза.

– Боишься, что меня не прикончат?

– Не болтай, – посоветовал он. – Поменьше ершись – целей будешь.

В этом доме была уйма углов, на которые я наткнулся, и ступеней, с которых я едва не слетел. Мы сворачивали, спускались, поднимались, это был целый город, я измучился и отупел до того, что совсем перестал бояться.

Наконец наши странствия кончились, мы свернули в последний раз, и Ирсал снял с меня повязку. Я открыл глаза и сразу закрыл, ослеплённый внезапным светом. Постоял так мгновение и оглянулся.

Огромный зал, лишь один конец кое-как освещён, и особенная ледяная сырость намекает, что мы сейчас под землёй. Декорация из романов Кэсса, не хватает лишь привидений.

Привидения медлили, но когда привыкли глаза, я увидел, что вне освещённого круга, в промежутке между светом и тьмой, сидят какие-то люди. Я не мог разобрать, сколько их там, но это было неважно. Просто я стоял на свету, а они глядели из темноты, и я был одиноким и беззащитным.

А молчание длилось. Тянулось, разрасталось, давило, и страх – сначала совсем небольшой – тоже рос и густел во мне.

Впервые я один на один со Средневековьем, и это особенный страх – совсем как в ночных кошмарах, когда что-то грозное, без лица ползёт на тебя, а ты не можешь ни крикнуть, ни шевельнуться. Кажется, миг – и я упаду на пол и поползу в темноту.

Эта картинка: я ползу на брюхе, и публика одобрительно наблюдает за мной – вдруг представилась мне так ясно, что стало смешно. Ну уж нет, ребята! Обойдёмся.

Я улыбнулся, и публика рассердилась.

– Скажи, человек, ужель ты и в смертный час свой будешь ухмыляться? – осведомился из темноты хорошо поставленный голос.

– Постараюсь.

– Отбрось гордыню свою!

– Это не гордыня, – объяснил я ему спокойно. – Я ведь о вас забочусь. Гаже труса только лежалый труп.

Кто-то фыркнул во мраке.

– Знаешь ли ты, перед кем предстал? – спросил величавый голос.

– Догадываюсь.

– Обвинение тебе ведомо?

– Хотел бы услышать.

– Ты уличён в самом пагубном из грехов: в колдовстве и сношениях с врагами господа нашего.

– Разве я уже уличён?

– Отбрось гордыню свою, человек! Не свирепство подвигло нас, но чистый страх перед богом, ибо угодно ему должно быть дело наше, и всякий грех, могущий замарать его в глазах господних, должно искоренить в людях наших. Согласен ли ты по доброй воле и с открытым сердцем предстать перед судом братским и принять без гнева приговор его?

– А если нет?

– Коль ты не признаешь правоту суда нашего, мы найдём способ передать тебя в руки Церкви.