Текст книги "Рукопись Бэрсара"

Автор книги: Елизавета Манова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

– Там, где она посеяна, Ларг. Видишь же, в Касе она понемногу растёт, у нас не так уж и мало обращённых.

– Но и не так уж много.

– Тут опасно спешить, Наставник. Помнишь сказочку, как некто нашёл кошелёк и с воплем кинулся за прохожим, чтобы вернуть ему пропажу?

– А прохожий решил, что это злодей и бросился наутёк. Помню, Великий. Потому и обуздываю доброхотов, хоть душа к тому не лежит.

– Зачем же тогда обуздывать? Отбери тех, что поумнее и отправь туда, где от рвения будет толк. Надо сеять, чтоб проросло.

Он смотрит мне прямо в глаза, и в его глазах недоверчивая радость.

– Великий, – говорит он чуть слышно, – ты вправду решился?

– Да.

– А ты подумал, что будет с нами, когда Церковь почует угрозу?

– Да.

Встал и ходит по кабинету, и его обвисшая мантия чёрной тенью летает за ним.

– Мне ли не радоваться, Великий! Но я боюсь, – говорит он. – Что будет с тем малым, что мы сотворили здесь? Нас в Касе малая кучка, и если Церковь возьмётся за нас…

Да, думаю я, Церковь возьмётся за нас. Это самое опасное из того, на что я решаюсь. Даже наша война в Приграничье по сравнению с этим пустяк.

– Церковь возьмётся за нас, – отвечаю я Ларгу, – но это будет потом. Скоро грянет раскол церквей, и нам должно использовать это время. Пусть наша вера укрепится среди бедняков. Когда жизнь страшна и будущее непроглядно, люди пойдут за всяким, кто им сулит утешенье.

– Утешенье? – он больше не мечется по кабинету. Замер и смотрит пылающими глазами куда-то мимо и сквозь меня. И я любуюсь его превращением – сейчас он, пожалуй, красив и даже слегка величав в своё экстазе, и ёжусь от предстоящей тоски. Да, Ларг по-своему очень умен, хоть способ его мышления не непонятен. Мы словно сосуществуем в двух разных мирах, но эти слова прошли, упали затравкою в пересыщенный раствор, да, это именно так: идёт кристаллизация, невзрачная мысль обрастает сверкающей плотью, прорастает единственной правдой, облекается в единственные слова. Но первый свой опыт Ларг проведёт на мне. Вдохновенная проповедь эдак часа на два…

Господи, как же мне хочется поговорить с кем-нибудь на человеческом, на родном своём языке!

Уже привычный сценарий обычного года: весной дипломатия, летом – война, зимою – хозяйство. Зима далека, а лето уже на носу.

В прошлом году мы очищали восток от олоров вокруг от проложенных нами дорог. В этом году мы сражаемся за железо. Колониальная война. Я давно не стесняюсь таких вещей и не оправдываюсь стремлением к всеобщему благу. Нет никакого общего блага. Есть благо моей семьи и моего народа, и только он интересует меня.

Железо – это власть над Бассотом. То, что мы производим, не имеет хожденья в лесах, но железные топоры, ножи и посуда…

Железные топоры цивилизуют Бассот. На юге, где железо обильней проникло в страну, есть племена, перешедшие к земледелию.

Кажется, я уже взялся за оправдания. Железо облагодетельствует Бассот, и я – благодетель миротворец… Отнюдь. Война уже тлеет в лесах. Два года потратил Эргис на объединение пиргов и полгода на то, чтобы сделать талаев и пиргов врагами. Не мелкие стычки, а затяжная война, и скоро мы вступим в неё – за свои интересы.

Нет общего блага – есть благо моей страны. А какая страна моя? Кеват, раздираемый смутой, таласаровский Квайр или только Бассот?

Эмоции против логики? Позовём на помощь Баруфа.

– Меня умиляет твоя эластичная совесть, – легко отзывается он. – Сначала ты затеваешь бойню, а потом принимаешься ужасаться.

– Или наоборот.

– Или наоборот, – соглашается он. – Если ты знаешь, что сделаешь это, зачем тратить время на сантименты? В конце концов есть одна реальность – будущее. Прошлое прошло, а настоящее эфемерно. Ты говоришь «есть», а пока договорил, оно уже было.

Нет, думаю я, высшая ценность – это «сейчас». Вот этот самый уходящий в прошлое миг.

– Не так уж много у тебя этих самых мигов, – отвечает во мне Баруф. – Зря ты полез против Церкви. От наёмных убийц тебя защитят. А от фанатика? Церковь найдёт убийцу среди самых близких и самых доверенных.

– Нет! – отвечаю я и знаю, что да.

Я боюсь. Я ещё не привык к этому страху. Я ещё вглядываюсь с тревогой в лица соратников и друзей. Ты? Или ты? И мне очень хочется думать, что это будет кто-то другой – тот, кого я не знаю, и кого ещё не люблю.

Началось. Мы заложили посёлок Ирдис на выкупленных землях, и талаи напали на нас. И все это провокация чистейшей воды. Мы выкупали спорные земли, но говорили только с одной стороной. Мы, чужаки, начали строить посёлок, не известив – как полагалось – талайских вождей. Ну что же, у нас есть убитые, и, значит, есть право на месть. Мы можем теперь принять сторону пиргов, не настроив против себя все прочие племена. Ирдис стоит войны. Залежи железной руды, а вокруг неплохие земли. Здесь будет металлургический центр, и он сможет себя прокормить.

Баруф прав, если дело уже на ходу, пора отложить сантименты. Недавний Тилам Бэрсар осудил бы меня. Будущий тоже наверняка осудит. Но дело уже на ходу, и завтра я выезжаю, к сожалению, с Сиблом, а не с Эргисом. Эргис уже улетел. Пирги – его друзья и родня, и он откровенно не любит талаев. Я, пожалуй, наоборот. Но пирги – коренные жители этих мест, а талаи – одно из племён племенного союза хегу, и они лишь два три поколения, как пробились на север страны. Пиргам некуда уходить, а талаев мы можем прогнать на исконные земли хегу. Такова справедливость лесов, и удобней её соблюдать.

Мать приболела, и сейчас я сижу у неё. Матушка стала похварывать с этой весны, и когда я гляжу на её исхудалые руки и осунувшееся лицо, новый страх оживает во мне. Я ещё никогда не бывал сиротой. Когда умерли те чужие люди, которых я звал «отец» и «мать», мне было только немного грустно. Но если я потеряю её…

– Сынок! – говорит мне она, и я сжимаю её исхудалые пальцы. Что я могу ей сказать, и что она может ответить мне? Нам не о чём говорить. Только любовью связаны мы, великим чудом безмолвной любви, и пока со мной остаётся мать, мир не пуст для меня…

Мне повезло – я вырвался из войны. Месяц я ей служил: дрался, уговаривал, мирил Эргиса с Сиблом и Сибла с Эргисом, торговался с вождями и шаманами пиргов, клялся, обманывал, увещевал, но лихорадка свалила меня, и меня дотащили до Пиртлы – маленькой лесной деревушки, где очень кстати нет колдуна.

Главное сделано – я уже не боюсь проиграть. Поршень пришёл в движение и толкает талаев на юг. Я не хочу видеть. У меня нет неприязни к талаям, и если б не время… Я мог бы потратить несколько лет и сделать все без войны. Но у меня нет этих лет. Пять-шесть лет, если удастся то, что я начал…

Лихорадке уже надоело меня трепать. Я к ней давно притерпелся, даже слегка полюбил. Несколько дней кипятка и озноба – и неделю приятной слабости, когда можно валяться в постели. Почти единственный отдых, позволенный мне.

Я валяюсь на шкурах в Доме Собраний, и тут нет даже нар, но здесь достаточно места для пятнадцати человек, и здесь мы не в тягость селенью. Единственный не упрятанный в землю дом, и в тусклом окошке – Карт варит мне травяной настой.

Карт теперь мой оруженосец. Оруженосец, телохранитель, немного слуга – но так лучше для нас обоих. Для меня – потому, что могу я ему доверять, это глаза и уши Суил – но только Суил. Для него – потому, что так он избавлен от всех унижений родства с именитой особой, он только оруженосец, телохранитель и немного слуга. А Кас уверен, что я пригрел родню, и тоже считает, что все в порядке.

Жаль только, что никто на свете не заменит мне Дарна…

Я думаю вперемежку о важном и пустяках. О том, что я уже ничего не могу изменить. О том, что я уже ничего не хочу менять. Я это решил ещё три года назад, в ту чёрную зиму в Ирагском подвале.

Или я, или Церковь – по-другому не выйдет.

Я много сделал, но от этого мало толку, раз существует Она. Церковь Единая. И даже когда распадётся на многие Церкви, всё равно она будет Единой, страшной силой, которая не потерпит никакой другой силы и растопчет меня.

Я живу в осаде, думаю я. Я могу побывать в Лагаре и могу побывать в Тардане, но для этого надо появляться как призрак и исчезать, словно тень. Не выходить без охраны и не не есть вне дома. И даже это лишь потому, что за меня не брались всерьёз. Кому интересен мой Кас и языческий дикий Бассот, который и захватив, нельзя удержать, как не удержишь воду в ладонях? Но я прорубаю дороги и приручаю Бассот, и скоро он станет приманкой для неё – всепоглощающей и корыстной…

Я живу в осаде, думаю я. Ничего моего не выходит из Каса. Новые технологии и новые мысли – она успевает их унюхать и убивает вместе с людьми. Все равно она до меня доберётся, и стоит вовремя нанести контрудар.

Я помню ночные дни ирагского подземелья, их промозглую сырость, их мутный угарный дух и угарную муть в душе.

Что бы я ни задумал – всему помешает Она. То, что я сделал в Касе, я мог бы создать и в Квайре. Это было бы проще: не бездорожье и нищета, а торговля, ресурсы и много толковых людей. Она. Я мог бы почти без крови выиграть ту войну. Орудия и гранаты, и сотни надёжных людей. Она. Всюду встаёт Она, зачёркивая всё, что хочется сделать.

Если против веры бессилен, стоит пустить против веры веру.

Истинная вера, думаю я и невесело улыбаюсь. Истинного в ней – только Ларг, который её придумал. Усечённая вера Братства, развитая до надлежащих высот. Лучшее в этой вере то, что она отрицает Церковь. Есть бог – и есть человек, им не нужен посредник. Нужен только Наставник – толкователь священных книг. Что же, если она приживётся…

– Карт, – говорю я, – вышли разведку. Что-то птицы орут.

Ещё один эпизод, из тех, что я не люблю. Рановато я был уверен в победе. Талаи сообразили, что неплохо бы захватить Бэрсара.

Нас не застали врасплох, потому что Тилир – мой начальник конвоя – прошёл со мной Приграничье. И противнику было хуже, чем нам, потому что я нужен был им живой.

Драка как драка, как много десятков других. К счастью, моя лихорадка труслива – только засвищут пули, её уже след простыл. Немного приятней, когда ты способен драться.

Приятно или не очень, но мы с Картом и Онаром в доме Собраний под защитой бревенчатых стен. Я приличный стрелок, но совсем не силён в рукопашной, мне подходит такой расклад. Я не знаю, что затевает Тилир – наверняка любимый фокус Эргиса: отвлекающие удары по флангам и прорыв в тылу. Моя задача проста – только держаться.

Держаться и убивать. Это не Приграничье, здесь слишком мало людей, чтобы они превратились в числа. И когда моя пуля находит цель, я знаю, что она обрывает жизнь. Но пока не до этого: нас только трое, а враги не жалеют себя – где это черти носят Тилира? – кажется, мы не удержим проклятый сарай. Карт поглядывает с тревогой, ведь вчера я лежал пластом, но моя лихорадка труслива, и ружьё не дрожит в руках, не один остался лежать на земле, но – где же Тилир? – он проскочили в мёртвую зону и уже вышибают дверь. Конечно, мы встретили их залпом, но нас только трое, трое упали, а остальные прошли по ним, кислая вонь и запах псины, Карт и Онар закрыли меня, но это последнее, все плывёт, сабля в руке, но это сквозь темноту, я ещё на ногах но меня достали, и я сейчас упаду, но бой все длится, и я ещё понимаю, что это Тилир, наконец явился, думаю я, и больше не думаю ничего.

А назавтра мы хоронили своих врагов. Своих в земле, а врагов в огне, как требует их обычай, и грязная кучка жителей Пиртлы с изумлением смотрит на нас. Ещё одна легенда, думаю я. Меня хорошо достали, я еле стою на ногах, и Тилир осторожненько держит меня под руку.

Неужели это я накликал беду? Думал я о Дарне, и Карт лежит на земле, но что я знаю о нем? Брат Суил, мой брат, приёмный сын Баруфа. Неужели я вырвал его у смерти, чтобы он умер вместо меня?

Где я, там смерть.

Сколько людей умерло вместо меня, закрывая меня собой? Я устал от вины перед ними. Я устал приносить смерть. Я устал ждать, когда же убьют меня. Я устал…

Я возвращаюсь в Кас. Вернее, меня увозят в Кас, Тилир все решил за меня, и я ему благодарен.

То бред, то беспокойство, то просветы, полные боли, и неотвязная мысль, будто муха на ране: победителей судят. Победителей должно судить.

– Победителей судят, – говорю я Суил, но она исчезла, и морщины тёрна Ирона висят надо мной. Паутина морщин, паутина, а в ней Зелор, он с печальной улыбкой дёргает нить, и кто-то лежит на земле, ещё одна погасшая жизнь, о чём ты думаешь? Говорит Баруф, всё равно не может быть хуже того, что будет, но машина птицей летит по шоссе, мне надо успеть, пока взрыв не разнёс весь мир, ты опоздал, говорит Баяс, все умерли, ты убил нас давным-давно, но машина птицей летит по шоссе, и стены Исога надвинулись на меня, но это не крепость, это столичный стадион, я один посреди огромного поля, подсудимый прибыл, объявляет отец, и судьи встают, полтора миллиарда судей…

Приятно очнуться от бреда в своей постели и увидеть незыблемость мира. Знакомые стены и знакомые лица…

– Прости, – говорю я Суил, – я виноват…

– Мы – не игрушки, Тилар, – говорит она резко, – а ты – не господь бог. Карт сделал, как должно, и никто про него худого не скажет.

– Он меня заслонил…

– Знаю! В том честь его была, чтоб командира своего уберечь. Не марай своим стыдом нашу боль, Тилар, нет в ней стыда – одно только горе.

– Суил…

– Оставь! Наслушалась я, чего ты нёс! Мы – не игрушки, Тилар, – опять говорит она. – Может, тебе и дано судьбу повернуть, да во всякой судьбе мы своей волей живём и своим умом выбираем.

И я с трудом поднимаю руку и благодарно целую ладонь Суил.

Интересно, где теперь кораблик Лаэгу? Может быть, он уже открыл Острова. Я не знаю, кто в нашей истории открыл Острова. Наверное, все же не он.

Когда чуть отпускает боль, лучше думать о ненасущном. Настоящее мне не под силу, а будущее – подождёт.

Скучно чувствовать себя обречённым. В самом деле, не страх, а скука: все опять решено за тебя. Остаётся инерция цели – поделать, успеть, дотянуть, прожить последние годы в несвободе и суёте тех, кого любишь, в несвободе и суёте.

Что-то поломалось во мне, разделив то, что было единым. Не «цель жизни», а «жизнь» и «цель». Отдать жизнь, что добиться цели? Что же, это в порядке вещей. Но вот сделать цель своей жизнью – это больше подходит Баруфу, мне не нравится эта подмена.

Я не очень боюсь умереть и почти не надеюсь выжить, просто все впереди решено, и проклятая определённость раздражает и бесит меня. Если я смогу убежать… Как же я могу убежать!

Его величество правит в постели. Едва я слегка отошёл, навалились дела. Пришлось мне, как Тибайену, завести парадное ложе и возлежать одетым.

С утра – гонец от Эргиса. Все идёт почти хорошо. Потери великоваты – у Сибла! – но талаи уходят, и можно заново строит Ирдис. Надеюсь, что к осени мы сделаем первую плавку.

Потом Асаг – новости Братства и новости торга. Я на пять лет выкупил касский торг и теперь монополист во внешней торговле. Всего за десять кассалов – для местных правителей невероятная сумма, но я окупил свой вклад меньше чем за год, и надеюсь ещё на сотню кассалов дохода. Очень трудно вдолбить Асагу, что умеренность выгоднее, чем жадность: лучше десять раз взять понемногу, чем – много но только раз.

Сегодня у нас другая забота – мы с Асагом упёрлись в закон. Или в то, что у Каса нет писанного закона. Есть племенные обычаи и есть житейский порядок, а в остальном – кто богат, тот и прав. Мне надоело платить за свою правоту.

Драка на постоялом дворе. Местный князёк натравил свою челядь на тарданских купцов. Раньше они откупались, а теперь они требуют возмещенья убытков – не у князька, конечно, а у меня, раз именно я выступаю гарантом торговли. Сегодня драка, завтра – разбой, послезавтра – торговля живым товаром: тарданцы скупают пленников для продажи за море, хоть я и не разрешаю торговлю людьми.

– Все, – говорю я Асагу, – хватит! К вечеру я подготовлю список, и чтобы завтра в полдень все собирались у меня.

– Это кто же? – спрашивает Асаг.

– Наши законники и местные лихоимцы. Пора заводить законы, Асаг! Есть квайрский кодекс, созданный Огилом, возьмём его за основу. Полгода работы – а потом локих его утвердит, вот тогда мы им всем покажем!

Асаг уходит, и является Ларг, и это сейчас самое главное дело. Я откладываю все другие дела и отбрасываю все другие мысли. Мы с ним всерьёз толкуем о вере – что же, если теперь мы возьмём веру, надо придать ей товарный вид.

– Нет, Наставник, – отвечаю я Ларгу, – это не пойдёт. Ты куда готовишь группу? В Кеват? Значит, тут нужно проще и твёрже. Так, например.

«Чем человек отличается от зверя? Тем, что ему дана душа. А если ему дана душа, с ним нельзя общаться как с тем, что души не имеет: его нельзя продавать и покупать, нельзя оскорблять и мучить безнаказанно. Раб не может отвечать за свои поступки – они принадлежат его господину, значит, он не блуждает во мраке среди нерожденных душ». Ну, как?

– Страшно, – отвечает Ларг. – Никогда я о том не думал, Великий, но ежели это так…

– Только богу это ведомо, но разум говорит именно так. Кстати, о разуме. Когда Калиен выезжает?

– Тарданец-то? Дней через пять.

– Я сам хочу с ним говорить. – И отвечаю его удивлённому взгляду: – О Разуме. Всякий ищет в вере что-нибудь для себя. Церковь боится разума, но мы-то знаем, что ум дан человеку, чтобы отличать хорошее от дурного и выбирать между добром и злом. Разве судят животных, что бы они не натворили? Нет, потому что они не ведают, что творят. Каждого из нас ожидает суд и воздаяние по делам нашим, но если нам не был дан выбор – как нас судить?

– Но ежели нам дан выбор, – говорит он совсем тихо, – отчего ж мы тогда всегда выбираем зло?

А когда все уходят, появляется тёрн Ирон, и я делаюсь тихим и очень кротким, потому что ужасно боюсь перевязок. Он приносит мне боль, но я люблю тёрна Ирона, потому что с ним мне не стыдно быть слабым.

А день все вертится в колесе неотложных дел, и только вечером я, наконец, свободен. По вечерам со мной остаётся мать, и можно молча держать её руку в своей и, улыбаясь, слушать её ворчанье. Она говорит о сыне, которого я не знаю, что он сегодня сделал и что сказал – такое шмыгало, как ты, ну, только отворотись, а он в квашню влез. Я ему: ах, ты разбойник! А он: я – не лазбойник, я Бэлсал!

И я улыбаюсь самодовольно: кажется, в самом деле Бэрсар, беспокойная наша порода…

А вот ночи – это куда трудней. Ночью больно. Ночью дневные мысли и дела почему-то теряют цену. Как-то сразу все обретает реальный масштаб. Мой крохотный Кас, чуть заметная точка, на меньшем из трех континентов планеты. Непросто поверить, что корень зла, зародыш грядущих несчастий планеты растёт на этом клочке земли, где поместилось всего пять стран.

Огромные и богатые материки, десятки стран и сотни народов – так почему мы с Баруфом решили, что замочная скважина именно здесь?

Аргументы Баруфа? Это эмоции, а не факты, ему известно не больше, чем мне. История, которую мы изучали – это ложь, по заказу созданный мир. Я обнаружил недавно, что так и не знаю, кто всё-таки победил в мировой войне. И, если честно, то не уверен, одна война была или две. Не потому, что забыл – такова та история, что мы изучали.

И странная мысль: я, конечно, уже не рожусь. В Квайре теперь не осталось Бэрсаров. Наш умный аких выслал их всех из страны, чтобы избавиться от ненавистного имени и ненавистного сходства. Но где-то в Эфарте или Коггеу учёный-мятежник вроде меня вдруг вздумает тоже вернуться назад, чтоб сдвинуть историю к другому исходу. Найдёт ли замочную скважину он? Или нет такого года и места? Или годится всякое и всякий год?

Эргис примчался – значит, в лесу все спокойно. Сидит и молчит, и я тоже молчу. Оказывается, и Эргис постарел. Седина в висках и тяжёлые складки у губ. И в глазах что-то тусклое – то ли мудрость, то ли усталость.

Я лежу и гляжу на него с расстоянья болезни, и спокойная грусть: вот и ты несвободен, Эргис. Ты завяз в это по уши, как и я, и не только не сможешь – не захочешь жить по-другому.

И спокойная гордость: ну, каков мой Эргис? Государственный муж, полководец, тот, кому я могу…

И – угрюмая радость: да, ему я могу все оставить! Он сумеет. С Братством ему не ужиться? Значит, не будет Братства!

– Ну, – говорит он неловко, – как ты?

– Нормально. Не в первый раз. А как в лесу?

– А как в песне, «Всех убили, закопали и уселись пировать». Тилар, – говорит он вдруг. – Зря я тебя тогда отпустил. Вот чуяло сердце.

– Брось! От всех ты меня не защитишь!

Вскинул голову, смотрит с тревогой.

– Весёлая песенка! Про одного уже слыхивал.

– Не так все скверно, Эргис. Просто надо подумать о наследнике.

– Что дальше, то веселей!

Глухая тоска у него в глазах – разве он сам об этом не думал? Наверное, думал, и с ним бесполезно хитрить. Хитрить ещё с Эргисом? И я говорю ему правду:

– Я не хочу умирать. Не потому, что боюсь – просто тошно, когда решат за меня, сколько ты должен жить и когда умереть.

– Кто? – говорит он глухо.

– Церковь.

– Покуда…

– Да, – говорю я ему, – ещё лет пять. А потом прикончат меня и раздавят всех вас, потому что вы слишком привыкнете жить за моей спиною.

– Спина-то не больно широкая.

– Разве?

Вздыхает и опускает глаза.

– Эргис, – говорю я ему, – считай, что я струсил, но для Малого Квайра лучше, если меня здесь не будет через пять лет.

– Ну да! Ты – и страх! Небось ещё почище проделку задумал!

– Может быть, но это будет не скоро. А пока…

– Ну что, пока? Хочешь, чтоб я в эту упряжку впрягся? Ты еле везёшь, а я-то против тебя?

– Больше некому, Эргис. Асаг рано или поздно всех разгонит…

– А начнёт с меня!

– Погоди, Эргис. Послушай. Через пять лет Касе не должно быть ни Бэрсаров, ни Братства. Это не отвратит Священной войны, но даст вам шанс уцелеть. Против колдуна Бэрсара и богопротивного Братства Церковь заставит выступить светскую власть. И Таласар – можешь не сомневаться – с удовольствием ввяжется в эту войну. И Лагар – без всякого удовольствия – тоже. Ну, о Кевате я не говорю – там пока ничего не ясно. Но если не будет ни Бэрсара, ни Братства – только люди верящие как-то иначе, это выглядит уже по-другому. Не дело одного государя указывать другому, как и чему молиться его людям. Нейтралитет Бассота слишком нужен окрестным странам, и это будет для них предлогом не ввязываться в войну.

– Ну, наш-то поганец ввяжется!

– Но только он. И ты его одолеешь.

– Крира?

– Не прибедняйся, Эргис. Из Бассота можно сделать одно большое Приграничье.

– Против своих?

– За своих. Малый Квайр надо сберечь ради большого. Пока мы живы и процветаем…

– Да ладно! А то я не знаю! Ох ты, господи, ну, беда с тобой! Вечно как оглоушишь…

– Это ещё не скоро, Эргис. Года через четыре. Мне ещё надо прикончить Братство.

– Тилар, – очень тихо сказал Эргис. – А, может, вместе, а?

– А на кого я оставлю это? Отпусти меня, – прошу смиренно. – Дайте мне хоть немного пожить свободным!

А вот и ещё один победитель: гон Эраф прилетел из Лагара. Я уже в силах принять его в кабинете.

Попиваем нагретый лот, говорим о приятном и интересном, потому что таков ритуал. Гон Эраф ценит время, но не выносит спешки, и беседа должна созреть. Созреть, перезреть и, как плод, упасть прямо в руки.

– Мой покровитель! – ласково говорит мне старик, – доколе вы будите так безрассудны? Какая вам надобность рисковать своей жизнью, драгоценной для стольких людей?

– Себя не переделаешь, биил Эраф. Но сами вы, надеюсь, в добром здравии?

Какое там в добром! У него полсотни болезней, и он с удовольствием расскажет о них, и надо вздыхать, поддакивать и кивать, но это значит, что мы с ним почти у цели, и можно спросить о здоровье его почтённого брата, а это прямая дорога к тарданским делам.

– Тардан – есть Тардан, – ворчит старик. – Пиратское гнездо и воровская обитель. Даже его величество, могучий и благородный Сантан III – просто грабитель с морской дороги, мужлан неотёсанный.

– Но вас-то он не грабил, биил Эраф?

– Нет, – говорит Эраф, – но и я его тоже.

– Неужели?

– Увы! Я добился только права беспошлинного прохода через Тардан для наших караванов.

– Разве этого мало, биил Эраф?

– Мало! У брата такие связи, что я мог рассчитывать на право свободной торговли с Балгом!

– Не искушайте бога, биил Эраф! Чудеса дозволены только ему. Вы и так сделали больше, чем в человеческих силах. А что кор Эслан? Он не скучал в Лагаре?

– Нет, мой покровитель, – быстрый лукавый взгляд, и я улыбаюсь в ответ. – Царственный кор намерен остаться в Лагаре до зимы. Он просил передать вам письмо, биил Бэрсар…

– Я успею его прочесть.

Я знаю, что хочет сказать Эслан, и он, наверное, прав. Сейчас для него Лагар приличнее Каса.

Немного поговорим о лагарских делах. Теперь гон Эраф одобряет блокаду Квайра. Увидел поближе – и согласился. Нынешний Квайр стоит держать в узде – у него слишком сильные руки.

– Биил Эраф, – говорю я вдруг, – а особенности нашей дипломатии вас не задевают? Я ведь не официальное лицо, и нас с вами словно бы не существует. Тайные договоры, словесные соглашения…

– Да, – говорит он, – бывает. Я привык опираться на документы, а не на слова. Просто никогда ещё я не мог столь многое совершить, потому что никогда у меня не было такого хозяина. – Увидел, что я хочу возразить, и поднял руку. – Я знаю, что вы скажете, мой покровитель, но старой собаке нужен хозяин. Утешьтесь тем, что нет никого вернее, чем старые преданные псы.

– Но вы же знаете…

– Знаю. – И вдруг невпопад: – Кстати, о документах. Я должен сообщить вам весьма прискорбную весть. – Молчит, опустив глаза, никак не может решиться. И наконец: – Чиновники – особое братство, биил Бэрсар. Мы не рубим канатов и не сжигаем мостов, поелику неведомо, на какой стороне спасение, а на какой – погибель. Есть люди – весьма доверенные – в Судейском и Посольских приказах, которые не забывают меня.

Мне стало ведомо, что из Судейского и Посольского приказов, равно как из личной канцелярии правителя, изымаются документы с надписью акиха Калата и заменяются таковыми же с подписью акиха Таласара. Подлинные оставлены только внешние договоры, ибо таковая замена сделает их недействительными. Но это только до той поры, пока не будут заключены новые договоры. – Поглядел на меня и спросил – почти с облегчением:

– Вы ждали этого, мой господин?

– Да. Чего-то в этом роде. Знаете, что сказал бы на это Огил? «Все правильно. Слишком большой контраст. Он всё-таки не может тягаться с нами».

– Да, – говорит Эраф печально. – Так бы он и сказал. Обида жжёт мою душу, биил Бэрсар! Великий человек создал эту куклу из грязи, вложил в неё своё разумение, ибо у этого купчишки нет ни единой своей мысли – и теперь создание восстаёт на творца потому лишь только, что недостойно его!

– Можно сказать и иначе, биил Эраф. Пока он доделывал то, что начал Огил, тень учителя не мешала ему. А теперь он должен идти своим путём, он уже натворил ошибок и сделал врагами немногих своих друзей. И сейчас ему стала опасна тень гиганта, потому что он – человек обычного роста. Все очень понятно, биил Эраф. Он позволил убить Огила, считая, что так надо для блага страны. А теперь он убивает его опять – и опять считает, что это для блага страны.

– И вы допустите?!..

– А что я могу? Убрать сейчас Таласара? Это значит ввергнуть Квайр в многолетнюю смуту, потому что он успел уничтожить всех, кто способен возглавить страну. Заменить Таласара собой? Я не смогу удержать власть. Сейчас надо убивать каждый день, чтобы её удержать. Посадить на престол кора Эслана и направлять его? Но тогда его союзники станут его врагами, потому что благо страны – не благо для знати. Надо перетерпеть, биил Эраф. Никогда не выбираешь из двух благ – только из двух зол.

– Но аких Калат был вашим другом!

– Да. И поэтому я не спорю с ним. Огил сам выбрал свою судьбу – пусть же будет по воле его.

Теперь я совсем один – Баруф ушёл от меня. Последний раз я слышал его в бреду, и больше он не пришёл ни разу, не отозвался и не ответил.

Теперь я знаю, почему он молчит. Его убивают опять, и опять я позволю это.

Я думаю о Баруфе и о себе, потому что с какой-то минуты мы нераздельны. Мы с ним, как сросшиеся близнецы, у которых две головы, но одно дело. Я привык измерять наши чувства делом. А если отбросить дело, что такое Баруф? Умный, добрый, порядочный человек.

А если оставить только дело? Холодный, жестокий прагматик, неразборчивый в средствах и равнодушен к людям.

Как совместить доброго друга – и человека, который играл моей жизнью и моей душой? Заботливого командира – и того, кто молча позволил изгнать самых верных своих бойцов?

Это Олгон, думаю я. Мир, где человек – только винтик, где обрублены корни, где прошлое не существует, а настоящее – только то, что надо как-нибудь пережить.

Баруф виноват только в том, что родился в Олгоне. Как мне его судить? думаю я. Если бы он проделал все это в Олгоне – поставил к стенке верхушку и загнал полстраны в лагеря – я бы принял это почти что без возмущенья: что значат отдельные судьбы, когда спасают страну? Он просто действовал в Квайре, как действовал в Олгоне, и даже гораздо мягче – ведь он не жесток и дозу насилия отмерял по силе сопротивления.

Я все о нем знаю, думаю я, хоть совсем ничего не знаю. Не знаю, любил ли он хоть когда-то и был ли счастлив в любви. Тосковал ли он по нашему миру, мучили ли его те несбыточные желания, что, как фантомные боли, одолевают меня. И всё-таки я последний, кто знает его. Те, что знал его в Олгоне, уже не родятся, а здесь он предал немногих своих друзей.

Это, несправедливо думаю я. Человек, изменивший историю и переделавший мир, не должен уйти без следа. Он, как и я, подлежит людскому суду. Если он виноват – пусть его осудят. Если он прав – пусть будут ему благодарны. Я знаю, ему это было бы безразлично, ему – но не мне.

Я не могу тебя отпустить, думаю я. Я слишком тебя люблю и слишком тебя ценю, чтобы позволить какому-то Таласару распоряжаться памятью о тебе. Я тебе сохраню, думаю я. Не в себе, потому что я тоже недолговечен, а в том, что надолго переживёт меня.

Вот и все. Пора дописать последние строчки и упрятать рукопись в надёжный тайник. Я сделал все, чтобы он оказался надёжным – но кто знает? – двести лет слишком долгий срок. Как бы там ни было, эта история принадлежит Олгону. Я перелистываю страницу и начинаю писать на чистом листе.

Я уже отдал свои долги. Баруфу, Квайру и даже Касу. Теперь я могу сказать «Бассот – уже страна».

Я сдержал своё слово: в Касе нет Братства и послезавтра уже не будет Бэрсара. Есть Совет Городских Старейшин, где всем заправляет Асаг, и надёжная армия под командой Эргиса. Мне здесь больше нечего делать, и я ухожу.

В устье Кулоры меня ждут корабли. Благодаря Эргису мы построили их неведомо для страны. Благодаря тайной сети Суил мы сумели их снарядить. А теперь мы навеки покинем Олгон, чтобы начать новую жизнь на новой земле.