Текст книги "Рукопись Бэрсара"

Автор книги: Елизавета Манова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

КНИГА ВТОРАЯ

1. БРАТСТВО

С утра попахивало дождём. Сыро и зябко было в лесу, ветер угрюмо мотал деревья, лез под одежду, шуршал в сугробах опавшей листвы. А к полудню он вдруг утих, распогодилось; прямо в золото осеннего дня мы выезжали из леса.

Тихий и добрый лежал перед нами Кас, небольшой деревянный город перед на берегу очень синей речки. Золотился в пронзительной сини шпиль игрушечного храма, солнце грело цветные навершия деревянных башен дворца, и тянулись, курчавились над домами дымки.

Я всегда любил Кас. Тихий, приветливый, не упрятанный в стены, он внезапно вставал впереди после тягостных дней дороги, обещал уют и покой. Кас был совсем не похож на другие столицы; он не нуждался в красотах, как не нуждался в стенах – он был Кас: город, в который въезжаешь из леса, предвкушая удобства человеческого жилья.

Никогда ещё я не чувствовал это так остро – не потому, что мы месяц мотались в лесах, просто теперь я не гость, я возвращаюсь в свой дом, и в этом доме меня ожидает Суил.

Мой дом был самый высокий на улице и самый красивый, и я залюбовался им прежде, чем узнал. Его ещё не было, когда я уехал. Едва укладывали нижние венцы, чего-то не хватало, и Суил боялась, что не сладит с мастерами. И вот он гордо высится среди хибар, сияя медовой плотью стен, квадратиками стёкол в частом переплёте окошек, белизной скобленного крыльца.

Вот вылетела на крыльцо Суил, припала, плача и смеясь, как будто это наша первая разлука, за нею мать; потом они торжественно ввели нас в дом – приятно и немножечко смешно, я и посмеивался над собой: какой же я почтённый, семейный человек! – а Онар, мой товарищ, оглядывался и завистливо вздыхал.

Суил забавно округлилась; каталась шариком, и мать ревниво поглядывала на нас и все покрикивала, чтоб не брала, не трогала, не говорила.

И все, как я люблю: уже нагретая вода, накрытый стол, и долгая неторопливая беседа.

А потом мы с Суил поднялись наверх, на чистую половину, и она с милой гордостью показала мне комнаты, обставленные по-господски. Бронза, резьба и шёлк, и – святая святых – мой кабинет, уже готовый к работе.

Мы стояли, обнявшись; тёплый запах её волос и податливая упругость её тела – счастье было таким полным, таким томящим… И вдруг слабый, мягкий, властный толчок – он наполнил меня всего, я испуганно отстранился и спросил:

– Уже? – и Суил засмеялась:

– Ой, да давным-давно! Такой, как ты, непоседа!

– Ты меня звала.

– Да гость тут к тебе пожаловал. Из Квайра.

– Где он?

– А у Ирсала. Что-то больно людно в круг нас. Я и рассудила: пусть там поживёт. Кликнуть, что ли?

– Успеется, – сказал я и снова обнял её. – Сам схожу, когда стемнеет.

Так я в тот вечер и не попал к Ирсалу. Ничего я тогда не успел: ни побыть с Суил, ни поговорить с матерью, ни отдохнуть с дороги. Ещё один гость из Квайра.

Визит, который меня удивил. Да, конечно, я знал, что гон Эраф нынче в Касе, и знал, по какому делу. Просто я не думал, что он посмеет ко мне зайти.

Слишком уж свеж и громок мой уход от Баруфа, и я подлил масла в огонь, став – за немалую мзду! – потомственным подданным господина Бассота. Мы сидели вдвоём в ещё не обжитом, не притёртом ко мне кабинете, и мне казалось, что мы снова в Лагаре.

Та же ласковая улыбка и обманчиво-ясный взор, та же тросточка в узловатых старческих пальцах, и опять он прощупывал меня, завлекал во что-то невинной беседой, и опять мне приходилось хитрить, уклоняться, прятаться за пустяками. Не потому, что я в нём сомневаюсь – о нет, досточтимый гон Эраф, я знаю вам цену и знаю, что у вас лишь один хозяин, и поэтому – вы уж простите! – я не могу рисковать…

Он очень точно почувствовал, что пора менять тональность, безошибочно уловил мгновение – и переломил разговор.

– Боюсь, биил Бэрсар, что в душе вы проклинаете мою неучтивость. Явиться незваным, едва хозяин вошёл в дом…

– Значит, это ваши люди опекают моё скромное жилище?

– И мои тоже, дорогой биил Бэрсар. Вы и в Касе весьма знамениты.

– Вас это не пугает?

Он приятно улыбнулся.

– В Квайре я был бы осмотрительней, дорогой биил Бэрсар. К счастью, мы в Касе, и я могу себе позволить поступать не только как должно.

– Это значит, что вы просто хотели меня повидать? Я польщён.

– Я действительно рад вас увидеть, и беседа сия – истинное для меня наслаждение, но не будь у меня, скажем, оправдания, я не решился бы войти в ваш дом.

– Вот так все скверно?

Он на миг нахмурился.

– Ещё не так, но время сие не за горами. И если хочешь служить Квайру…

– Надо научиться служить Таласару?

– Ну, до этого ещё не дошло!

– Боюсь, что дойдёт, биил Эраф.

– Я привык почитать вашу прозорливость, биил Бэрсар, но будем надеяться, что на сей раз вы ошиблись. Господь дарует акиху долгие дни – хотя бы ради Квайра.

– Да будет так, биил Эраф. Я тоже хочу этого.

– Я думаю, мне не надо говорить о миссии, приведшей меня в Кас?

– Не надо?

– Ох, уж этот Кас! – сказал он со смехом. – Тайные переговоры здесь надлежит вести во весь голос на торговой площади, ибо Кас не видит лишь того, что на виду!

– Вы правы, биил Эраф, но тогда это видит Кайал. Значит, вас интересует кор Эслан?

– Да, – сказал он серьёзно, – потому, что медовый месяц власти кончился. Народ пока верит акиху, но калары потеряли терпение. Ни для кого не секрет, что выборы нового владыки столь… э… безуспешны.

– Это никогда ни для кого не было секретом, биил Эраф.

– Да, и многих это устраивало, поскольку сам аких не претендовал на престол. Калары имели основание почитать, что сие лишь вопрос времени…

– И согласились подождать, пока Огил спасёт страну?

– Вы, как всегда, правы, биил Бэрсар. Но теперь, когда появилась новая фигура… наследник. Вы ведь понимаете?

– Они правы: другой возможности забрать власть у них не будет. Но Эслан? Он ведь из тех, что никогда не идут до конца.

– Это сделают за него, биил Бэрсар. Пока кор Эслан – фигура, которая всех устраивает. Единственный претендент истинно царской крови… и ничем не замаран. Конечно, есть и другие способы… но знаете, не хотелось бы. Скажу вам честно: мне нравится кор Эслан.

– Не надо со мной хитрить, биил Эраф. Если с кором Эсланом что-то случится – от вас отвернутся и Лагар, и Тардан. Скажите-ка мне лучше: вы ведь знали, что кор Эслан не вступит с вами ни в какие переговоры. Зачем вы взялись за это дело?

Старый хитрец поглядел на меня невинно.

– Видите ли, дорогой биил Бэрсар, сиятельный аких предоставил мне достаточную свободу действий.

– Достаточно для чего?

Он мило улыбнулся, развёл руками, и я невольно улыбнулся в ответ. Значит, вон оно что? Я даже не представил, а просто увидел эту сцену. Я мог бы пересказать её слово в слово. И то, как Эраф позволяет себе заметить, что, без помощи соответствующих лиц в Касе, успех его миссии вызывает сомненье. И великолепно равнодушный ответ Баруфа:

– Это ваше дело, досточтимый гон Эраф. Меня не интересуют подробности.

Тепло и боль: словно прикосновение дружеской руки, словно привет, донёсшийся через пропасть. И печаль: как она глубока, эта пропасть! Никогда нам её не перейти…

– Мне очень жаль, биил Эраф, но вы меня переоценили. Может, через несколько дней…

– Вас не будет в Касе? – спросил он невинно, и я понял: Эраф знает и о гонце. Ах, старый хитрец!

– Может быть.

– Боюсь, что вы сочтёте меня навязчивым, но смею надеяться, что их сиятельство царственный кор Эслан не откажется принять вас сегодня вечером.

– Мне кажется, биил Эраф, вы забыли, что я теперь – свободный человек и даже не квайрский подданный!

– И это даёт вам возможности, о которых мы, дипломаты на службе, можем только мечтать!

– У меня другие мечты, биил Эраф.

– Биил Бэрсар, – сказал Эраф сурово, – я готов принести вам всяческие извинения – по форме, но не по существу. Я – слава Господу! – узнал вас немного и никогда не поверю, что, освободив себя от службы акиху, вы освободили себя от служения Квайру! Позвольте мне в память нашей прежней приязни обратиться к вам с просьбой…

– Которая ставит меня в неловкое положение!

Опять он мило улыбнулся.

– Отнюдь! Смею вас уверить, вы проведёте вечер весьма приятно. Кор Эслан – очаровательный собеседник… скучно вам не будет!

Мне не было скучно – старик оказался прав, и кор Эслан был действительно очень приятен. Красавец с серебряными висками, чеканным профилем и безвольною складкой губ. Породистое лицо, в котором ирония искупает надменность, а тайная неуверенность привычку повелевать.

Он встретил меня приветливей, чем я ожидал – не встал, конечно, но слегка поклонился и предложил мне сесть. Отпустил слугу и сказал неожиданно просто:

– Я многое слышал о вас, досточтимый биил Бэрсар, и, признаюсь, не всему верю. Надеюсь, вас не обидит, если я попрошу вас повернуться к свету?

– Как вам будет угодно, царственный кор.

– А в вас видна природа! – воскликнул он живо. – Старый род, а? И наверное не боковой… отросток, я это сразу чую. Старший сын или даже единственный. Так? Покажите руки! Да, кровь хороша, но работу чёрную знали. – Он притронулся к моей изуродованной ладони и заглянул в глаза. – Божий суд? Вы умеете делать золото из меди?

– Я равнодушен к золоту.

– Значит, эликсир вечной молодости?

– Нет. Только лекарство от голода и насильственной смерти.

– Понятно! Вы надеетесь вылечить Квайр?

– Я – скверный лекарь, царственный кор.

– И вы сами излечились от ненужных надежд?

– Я неизлечим. Именно поэтому я осмелился затруднить вас этой беседой.

– Значить, этот невозможный старец, гон Эраф, сумел и вас втянуть в игру? Но вы ведь уже не служите Калату?

– Я поссорился с акихом, а не с Квайром, царственный кор.

Он невесело засмеялся.

– Очень занятно, правда? Никто столь не печётся о Квайре, как иноземцы! Вы ведь с Калатом оба из Балга, я не ошибся? А я – насколько могу судить – чистокровный тарданец, без единой капли квайрской крови. И тем не менее вы, уроженец Балга, требуете от меня, тарданца, жертвы именем Квайра. Я ведь правильно все понял?

– Кроме одного. Не требую, а умоляю.

– И есть различие?

– А кто я такой, чтобы чего-то требовать от вас? Я просто пришёл к вам, как изгнанник к изгнаннику, чтобы поговорить о том, что важно и для вас, и для меня.

– О чем же?

– О благополучии Квайра. Как это ни занятно.

– Но вы же не станете отрицать моих прав на престол!

– Нет, царственный кор. По-моему, вы более достойны престола, чем ваш покойный брат.

Опять он нерадостно засмеялся.

– Хотите сказать, что я-то знаю своего отца? Не уверен. Все это мелочи, биил Бэрсар. Любой квайрский мужик имеет ровно столько же прав на квайрскую корону. И тем не менее, для всех очевидно именно моё право.

– Я сожалею об этом, царственный кор.

Он нахмурился.

– Это звучит оскорбительно, биил Бэрсар! Я настолько глуп и бездарен? Погряз в пороках?

– Простите ради бога, царственный кор! Я вовсе не хотел вас оскорбить! Я просто неточно выразился: я сожалею о том, что человек, столь достойный престола, не может сейчас воспользоваться своим правом, не погубив страну.

– А это ещё оскорбительней!

– Разве? Для времени благополучия и покоя я не пожелал бы себе иного государя. Но сейчас иное время, царственный кор! Или вы думаете, что Тибайен смирится с поражением?

– Тибайен тоже смертен.

– Вам его не достать. Его даже Огилу не достать, а в этом – вы уж простите! – он куда сильнее, чем вы.

– Единственные ваши слова, которые я могу принять без обиды! А всё-таки, биил Бэрсар, если я столь несостоятелен, как государь, почему ваш Калат так меня боится? Почему он подослал ко мне Эрафа… и вас?

– Потому, что вы можете победить, и это будет концом Квайра. Дело не в вас лично, царственный кор. Просто сейчас, чтобы выстоять, надо перевернуть весь Квайр. Перестроить армию, наладить торговлю, упорядочить налоги… выиграть войну. Нынче время жестокой чёрной работы.

– А если без обиняков: Калат – хороший правитель, я – нет?

– Откуда я могу это знать? Скажем иначе: Калат – проверенный правитель, вы… – я пожал плечами, и он усмехнулся. – Надеюсь, моя откровенность вас не обидела, царственный кор?

– Откровенность обижает только глупцов. Это единственное, в чём вы меня ещё не обвинили.

– И не обвиню. Не будь я столь уверен в вашем разуме, я не пришёл бы к вам.

– Калат нашёл бы другой способ меня убрать?

– Обезвредить, так точнее. Не думаю, чтобы он злоумышлял против вашей жизни.

– Да, сейчас это ему повредить. Ну, хорошо, биил Бэрсар, а если бы я пошёл на соглашение? В конце-концов я могу стать локихом, а он – остаться акихом?

– Отличный выход – будь он возможен. К сожалению, в такое время у страны должна быть одна голова. Вам пришлось бы опираться на две противоположные силы. Опора акиха – купцы, и они поддержат его во всем, ведь они любят сильную власть. А вам бы пришлось опереться на каларов…

– И если я не буду им угождать, то останусь без опоры, и аких меня проглотит?

– А вы позволите себя проглотить?

– Боюсь, что нет. В самом деле, глупо. А знаете, вы меня почти убедили!

– Почти, царственный кор?

– Почти. Ваши доводы могут быть безупречны, но желания всегда сильнее рассудка. Просто я не знаю, хочу ли я на самом деле власти. Я стоял близко к трону, чтобы верить, что локих чем-то правит. Государь – это кукла, а кукольник должен быть в тени.

– Вы были в тени.

– Да. И мне страшно превратится из кукольника в куклу. Брат был счастливее меня, он не понимал, что им управляют.

– Зачем же вам это?

– А зачем мне жизнь? Меня с детства готовили к трону. Не женился, потому что не мог взять жену царской крови, а недостойная стала бы помехой. Не нашёл друзей, потому что всякий друг может стать врагом, и нет врага страшней, чем бывший друг. С чем я останусь, если выйду из игры?

– А если просто подождать, царственный кор? Ведь вы умеете ждать.

Он усмехнулся.

– Дело не в умении, биил Бэрсар. Ещё месяц – и мне придётся просить милостыню. Вы забыли, что заставили меня бежать прямо из армии? Видите, – он показал мне свои тонкие пальцы, на которых уже не было ни одного кольца.

– Я готов просить у вас прощения, царственный кор, но может быть, я смогу что-то… исправить?

– Только не это! – сказал он с отвращением. – От Калата я ничего не приму!

– А от Квайра?

– Не надо золотить топор и серебрить плаху! Калат – это сейчас и значит «Квайр»!

– Правитель никогда не равнозначен стране. Вы слишком возвеличиваете акиха. Мне безразлично, кому в конце концов достанется власть. Мне важно только, чтобы страна была жива. И если благополучие Квайра требует, чтобы вы на время устранились от борьбы, то справедливость требует, чтобы вам предоставили возможность это сделать. Думаю, вы вправе поставить такое условие… Квайру.

Он улыбнулся – горько и насмешливо.

– Вот настолько вы меня презираете?

– Нет, царственный кор, – ответил я искренне. – Прежде я хуже думал о вас.

Он надолго задумался, глядя в оконную черноту, а я радовался, что Эраф сумел меня убедить. Кор Эслан заслужил, чтобы его спасли. Остаться человеком в клоаке продажнейшего из дворов…

Он вернулся. Опустил глаза и сказал:

– Хорошо. Я согласен. Если Калат вернёт мне доходы с моих поместий, я затяну дело с выборами… на сколько понадобится.

– Спасибо, царственный кор!

– Не за что, – сказал он угрюмо. – Признаться вам?..

– Я знаю, царственный кор. Только ради этого соглашения вы и соизволили меня принять. Правда, вы рассчитывали на большее. Вы позволите мне удалиться?

Эслан улыбнулся и протянул мне свою красивую руку – без перстней.

Вот я и научился находить дорогу в лесу. Правда, это знакомая дорога, много раз я по ней проезжал, но без Эргиса – впервые.

Мне очень не хватало Эргиса. Не как няньки или поводыря – всё-таки он чему-то меня научил – просто мне очень его не хватало. Но Эргис был нужен в лесу, где ещё не достроена наша лесная база. Тёплая осень и так выручает нас: мы много успели, но осталось тоже немало, и на счёту каждый день, пока не пошли дожди…

Путь был долог, спутник мой молчалив; впрочем, и я неразговорчив в лесу – лес неуютен, враждебен, в любую минуту он может бессмысленно оборвать твою жизнь – и что тогда будет со всем, что ты начал и что ты задумал? Только с Эргисом мне не страшно в лесу: он сам – часть леса, надёжный посредник между нами, и только Эргис унимает мою тревогу – реакцию горожанина на извечное, нечеловеческое, чужое.

Посланец Асага был тоже горожанин.

Мы с ним почти что и не говорили. Я взял записку – грязный клок бумаги с единственным корявым словом: «приезжай» – и задал несколько вопросов. Бессмысленные для непосвящённых, но он ответил как надо, и я велел седлать коней.

Есть своя прелесть в равномерном, многодневном движеньи вперёд, в том мнимо-отклонённом, нефункциональном промежутке, что лежит между начальной и конечной фазами пути. Фонд времени.

Выскакиваешь прямиком из суеты, из кучи дел, с едва поставленной задачей, а приезжаешь – все уже готово. Обдумано, размечено – и можно начинать.

Мы едем, путь далёк, а лес угрюм, и понемногу отходя от суеты, я думаю о том, о чём пора подумать.

Сначала подобьём итоги. Что есть? Есть в Касе улица. Мой дом, дома Ирсала, Зиран, Эргиса, ещё десятка беглецов из Квайра. Немного. Но Квайрской улице известно все о Касе, а Кас не знает ничего о Квайрской улице.

Есть – да, могу сказать, что есть – лесная база в полудне езды от Каса. Конечно, Кас не обижает чужаков – особенно когда у них есть деньги, – но благодушие его немного стоит. Он приютит тебя, он он же и предаст – тому, кто платит больше.

Хотя в ловушку эту угодить непросто – Бассот совсем особая страна. А если точно: это не страна. Огромный дикий край, заросший лесом, где проживает множество племён. Я, собственно, ещё не разобрался в их связях, отношениях и родстве. Четыре племенных союза, пять брачных групп, одиннадцать военных групп и прочая абракадабра. И в этом первобытном захолустье есть город Кас – единственный в стране, – где все, как у людей. Локих с двором, торговые ряды, храм – и при нем поделт-кеватец. И это – то, что именуется Бассотом – окружено кольцом нормальных стран, и ни одна страна из региона не смеет отщипнуть кусок Бассота. Армии здесь нет, но каждый житель леса – воин, и есть ещё одна увесистая сила – разбойники-олоры. Отребье, выплеснутое из всех окрестных стран: бродяги, беглые рабы, бунтовщики, преступники и дезертиры из всех армий.

Их цель – грабёж, единственный закон – делить все поровну; они опасны всем, но с местными и им приходится считаться. В лесу своя, простая справедливость: смерть за смерть, обида за обиду.

Да, Бассоту нечем воевать, его нейтралитет немного стоит, но именно нейтралитет и кормит Кас. Кас – это нервный узел региона, здесь подготавливают все договора и обретают плоть все заговоры, здесь заключают политические сделки и дипломаты из враждебных стран спокойно предают своих хозяев.

А, ладно! Кас сейчас неинтересен мне. Я им займусь, когда наступит время. Итоги? Есть и кое-что ещё. Мы это сделали вдвоём с Эргисом. Мотались целый месяц по лесам от поселенья к поселенью, отбивались от людей и от зверей – Фирагу этой эпопеи бы хватило, пожалуй на пяток бо-ольших романов. Мне тоже этого хватило – и с избытком. Но главное мы сделали. Пока ещё не договор – знакомство с несколькими атаманами олоров. Одна-две ночи где-то в шалаше, неспешный разговор о том, о сём: откуда родом, как дела и как охота. Нас охранял закон гостеприимства, их к нам влекли воспоминания о позабытой, безвозвратной жизни, и расставались мы почти друзьями. И вот из этих всех лесных метаний, из всех опасностей и неудобств мы создавали то, что очень нужно: возможность безопасного проезда по тем местам, где не пройдёт никто.

Я вдруг подумал: ну, а если зря? Спешил, метался, строил планы, а вот доеду – и конец. Пожалуй, мне не стоит ехать в Квайр. Нет, я не верю, что Асаг завлёк меня в ловушку. Асаг честней меня. Верней другое: просто подошло то неизбежное, что я нечаянно отсрочил. Баруф решил прихлопнуть Братство – и этому не помешать. Оно должно погибнуть. Застывшее, ортодоксальное, тупое – ему не выстоять против блестящей логики Баруфа и опыта олгонского подполья. Хотя противно, честно говоря: он этот опыт накопил в борьбе с гнуснейшей полицейской машиной – а для чего?

Не мне его судить. Я сам убрался в Кас, чтобы пересидеть разгром, потом вернуться, собрать осколки и построить то, что надо мне. Тогда зачем я еду в Квайр? Кой черт несёт меня туда в такое время, когда опасны и чужие, и свои? Наверное, из-за Асага. Он честно защищал меня полгода, и, если что, заплатит головой.

Мы все ехали: перекусывали, не рассёдлывая коней, по очереди караулили ночью, и я уже знал, что зовут моего спутника Дарн, и уже вспомнил, где я его видел. В день бунта у тюрьмы.

И вовсе он не был угрюм – скорей, основательно-немногословен; я стал уважать его, узнав, что он – боевик из дома Эгона, а к концу пути уже твёрдо решил, что когда-нибудь перетащу к себе.

Просто он видел и понимал – редкое качество среди братьев; он точно отвечал на вопрос – а этого не умеет даже Асаг. Из его точных, немногословных ответов все вырисовывалось довольно ясно, и, кажется, дело гораздо хуже, чем я до сих пор предполагал.

Опять я не мог не восхититься Баруфом, изяществом и нестандартностью его решений. Он не стал, как я думал, связывать оборванные нити и заново распутывать клубок. Он просто обозначил Братство.

Завалил Садан работой, наводнил пришлым, затопил слухами и шепотками. Слухи были идиотские, взаимоисключающие: отменят налоги, введут новые налоги; скоро война, всех подряд станут брат в войско – не будет войны, войско распустят, все кинутся в столицу, опять хозяева срежут жалование. А шепотки были хитрые: кто-то предсказал на днях конец света, теакх отлучил Квайра от церкви – непременно теперь быть мору; где-то у кого-то было видение: аких восторжествует над врагами своими и отдаст все богатые дома беднякам на разграбление; Братство святого Тига пленило дьявола: держат его в развалинах старого храма и заставляют губить неугодных, а кормят его сердцами детей, которых ночами воруют в предместьях…

Слухи и шепотки всколыхнули Садан; он вскинулся, забурлил – и затих, притаился, выжидая; люди как-то отшатнулись друг от друга, и стабильные, выкристаллизованные веками конспирации связи Братства стали проступать, как окрашенный образец под микроскопом.

Дарн высказал это довольно чётко:

– Ровно шёл по большаку – и вдруг болото. Вроде и место твёрдое, а утопаешь – и ухватить не за что.

Да, теперь понятно, зачем Асаг меня вызывал… Не слишком ли поздно? А, может быть, мне и хотелось бы опоздать?

Но я не опоздал, хотя осень вдруг передумала и свалила на нас нерастраченные дожди. Три дня мокрые, как дождь, мы продирались сквозь лес в стороне от раскисшей дороги; совсем невесело и даже обидно, когда у тебя есть дом, тёплый, сухой дом, где тебя так ждут.

Кончается все, кончилась и дорога; завистливым взглядом я проводил Дарна и спустился в промозглую сырость запрятанной в мелколесье землянки. Сочились стены, хлюпала под решётчатым настилом вода – только и радости, что сверху не льёт. И огонь не разведёшь – город рядом. Поёжился, покуда не завертело.

А завертело сразу. Только стемнело – по-осеннему рано – как ко мне заявился гость. Старший брат Сибл. Я испугался. Я ждал Асага.

Он понял и усмехнулся, но успокаивать не спешил. Мы стояли у стола, разделённые лишь огоньком лучины, и разглядывали друг друга, словно виделись в первый раз. А разве нет? Я совсем не знаю Сибла. Здоровенный рябой мужик, по виду простак, по одежде – нищий, а на самом деле искусный ткач и глава всех боевиков Братства. Генерал, можно сказать.

Умен – наверняка: глупый Старшим не станет, смел – без сомнения, но чем обернутся для дела его смелость и его ум?

Наконец Сибл зашевелился. Нашарил позади нары, сел и кивнул мне. Я уселся напротив.

– Как ехалось-то? – спросил он по-домашнему. – Намоклись, чай?

Знакомый рисунок – и неприятный: кто задаёт вопросы, тот и ведёт разговор. Нет, разговор поведу я. И я спросил:

– Что с Асагом?

– Ничего, – ответил он равнодушно. – Тебе как, про наши дела все говорить иль на половину?

– Наполовину.

Он медленно кивнул. Он все делал медленно, словно остерегался своей непомерной силы, придерживал её, чтобы не наделать беды невзначай.

– На то и надеялся, когда за тобой Дарна послал. Смекалистый мужик.

– Ты?!

– А Асаг что, позвал бы тебя к черту в зубы?

– Я всю дорогу голову ломал…

Сибл усмехнулся.

– Не сломал – и ладно. Не знает про тебя Асаг.

– А записка?

– Мы с ним грамотеи одинаковые: что рукой – что ногой. А насчёт другого-прочего, так я Дарна к нему загодя подсунул, смышлёный помощник никому не во вред.

Ловко он меня обманул! С гениальной простотой, можно сказать. Запоздалый страх: это мог бы сделать и Баруф. Ещё проще. Гнусная мысль, и я с облегчением её отогнал. Баруф так не сделает. Может быть, Таласар… но не сейчас…

Сибл глядел на меня, и я спросил напрямик:

– Зачем я тебе?

Он опять усмехнулся.

– Не мне, а Асагу. Хватит за его спиной хорониться. Кашу-то сам заварил – сам и хлебай.

– Опять суд? Заглазно?

– А на кой ты им сдался? Больно высоко себя ставишь, брат Тилар. Судят-то тебя, а бьют по Асагу.

Понятно. И снова такое знакомое, привычное чудо, к которому не привыкнуть никак. Грузный, неопрятный, с плоским рыбьим лицом – пожалуй, скорее неприятный. И вдруг все исчезло. Остались только умные, пронзительно-светлые глаза, бесшабашно-горькая, насмешливая улыбка и чувство, что мне нужен этот человек – нужен, и я должен его завоевать.

– Самое время сводить счёты! Пусть бы вы уж все на меня взъелись… ладно! А что между собой грызётесь…

– А что ты за птица такая, чтоб всем на тебя взъедаться? Брат Совета? Так их с тобой сорок, без тебя тридцать девять, да все не тебе чета – свои, не приблудные.

– Да, я им не чета! Что, лучше своя уродина, чем чужая красавица? А за Ирсалом ты бы тоже Дарна послал?

– Ах ты, раскрасавица, – сказал Сибл с ласковой угрозой. – Светик ты наш… в чужом окошке! Всех-то он объегорил! От петли ушёл, от суда ушёл, от акиха ушёл… и от нас, считай, ушёл. У-умненький Брат Совета Тилар… а как нас перебьют, глядишь, уже и Старший… а то и Великий брат, а?

– То-то я по первому слову сюда прибежал!

– Так ты уж у нас у-умненький! Сюда б не явился, там бы тебя нашли!

– Хватит, Сибл! – сказал я с досадой. – Позвал – так говори зачем. А угрозы… ты их для своих побереги – для тридцати девяти – они оценят!

– Ты тоже, – спокойно ответил он. – Я понял, ты понял, оба мы понятливые. Можно и забыть… пока. Худые нынче у нас дела, брат Тилар. Отшатнулся от нас народ-то, впервые Братство как рыба на песке… голенькое. Может, оно и не надолго, так ведь Охотник рядом, возьмёт рыбку-то – да в мешок.

– Боюсь, что рыба уже в мешке. Только верёвочку задёрнуть.

– Верёвочку бы и перевязать можно.

– Нет, Сибл. Поздно. Огил одну ошибку дважды не делает. В прошлый раз он по старинке концы искал… а теперь мешок: всех разом.

– А ведь это мы ему дорожку расчистили… считай, на готовенькое позвали…

– Асага обвиняют в этом?

– Покуда его только в том винят, что он тебя, хитреца, Калатом подосланного, послушал, дал себя вокруг пальца обвести.

– А если я сам отвечу за свою вину?

– Твою вину ему с тобой делить, он за тебя голову в заклад ставил.

– А если я докажу, что был прав?

– Может, оно для Братства ещё хуже будет. Ты согрешил, Асаг ошибся – что же, только господь не ошибся. Вина накажется, грех отмолится – а все, как было, так будет… как от дедов завещано.

– Не будет, Сибл. Братству жить считанные недели.

– Все-то ты знаешь! А оно, чай, тоже от нечистого!

– Значит, это наставник Салар воду мутит?

– Значит, он.

– И чего он хочет? Власти?

– Кабы так! Ты его просто не знаешь, Тилар. Он-то, наставник наш, святоша да постник, дай ему волю, всех бы постами да молитвами заморил, а только ни хитрости в нём, ни корысти. Для себя-то он ничего не хочет. Братство ему заместо души, да только не наше, не всамделишнее, а какое он сам вымечтал. То и боится перемен, что, мол, всякое искушение от дьявола. Думает: и эту беду можно отмолить – поститься да покаяться, глядишь, господь и смилуется.

– А ты?

– Что я?

Я глянул ему в глаза, и Сибл нехотя усмехнулся.

– А я, брат Тилар, мужик простой. По мне на господа надейся, а топор точи. Нынче, коль возьмёмся молиться, не взвидим, как и на небесах очутимся.

– Тогда выход один. Раскол.

– Что?! – глаза его засверкали, стиснулись огромные кулаки. Ну, если он сейчас да меня… конец! Но досталось не мне, а столу: хрустнула от удара столешница, подпрыгнул светец, выронив лучину, красным огоньком она чиркнула в темноте и погасла. И стало очень страшно.

– Что?! – опять прорычал Сибл из тьмы. – Да ты…

– Что я? Какого дьявола вам от меня надо? Я что, просился в ваше Братство дураков? Да за один ваш суд… вот ей-богу! – надо бы вас… к ногтю! А я, как нанялся, вас спасать!

– Спаситель! – Сибл уже успокоился; этакий ненавистно-насмешливый, почти ласковый голос.

– А ты у Асага спросил. Он знает. Ладно, зажги свет.

Он послушал зашевелился в темноте. Высек огонь, присвечивая трутом, отыскал на столе лучину, зажёг и сунул в светец. Поглядел на меня и сказал – с той же ласковой злобой.

– Ты расскажи ещё, что ради нас кинул.

– Слушай, Сибл, – отозвался я устало, – что ты все на меня сворачиваешь? Считай, на плахе сидим, а ты все заладил, как этла, кто я да что я.

– Ох, и непочтителен ты, брат Тилар! – сокрушённо ответил он. – Так ли со Старшими говорят? На плахе-то я всю жизнь сижу, привык уже под топором, а вот кто ты да что… понять мне тебя надо, брат Тилар. Как это ты в душу к Асагу влез да почти все Братство перебаламутил? Ишь ты, с дороги не переспал, а уж сразу: раскол. А ты Братство ладил, чтоб рушить?

– А ты?

– И я не ладил. Готовое получил, потому и сберечь должен. Дедами слажено, отцами завещано – как не сберечь?

И все-то он врал, хитрый мужичок. Ходил вокруг да около, покусывал, подкалывал, а сам все следил за мной своим зорким, алмазно-светлым взглядом, все прикидывал, примерял меня к чему-то, что уже решено. И разгневался он, когда я сказал про раскол, не потому, что это было сказано мной. Потому, что я так уверенно это сказал, будто знал, что все уже решено.

Нет. Я не стану пешкой в чьей-то игре. Я и Баруфу этого не простил, а уж там была игра – не этой чета. И я спросил:

– К чему ты ведёшь, Сибл? Хочешь выкупить Асага моей головой? Ваше право – я давно перед ним в долгу. Только что тебе это даст? Мир в Братстве? Возможность умереть заодно?

Он только хмыкнул. Не соглашался и не возражал – слушал.

– Хочешь, чтобы конь не ел траву, а урл – коня? Чтобы Братство спасти, а святош не обидеть? Не выйдет. Я Огила знаю. Если он что-то начал, он это дело кончит. Мы ему сейчас, как нож у лопатки. Он страну в кулак собирает, из кожи вон лезет, чтобы мясо жилами проросло, чтобы нам – малюсенькому Квайру – выстоять один на один против Кевата. А вы тут, под боком сидя, все галдите, что, мол, сами к власти его провели, на готовенькое посадили. Все ему весну поминаете… допоминались! Он бы её и сам не забыл – припомнил бы – да не так скоро и не так круто. А уж раз сами хотите – извольте! Все на памяти. И как столицу взбунтовать, и чем бунты кончаются. Оч-чень ему болячка у сердца нужна, когда Квайр в опасности!