Текст книги "Тринадцать: Оккультные рассказы [Собрание рассказов. Том I]"
Автор книги: Елизавета Магнусгофская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Громадным зигзагом блеснула молния. Все море осветилось на миг лиловым блеском. Осветилось, чтобы снова потонуть во мраке… Удар грома смешался с хохотом бури…
Но в этот единый миг я увидел – увидел то, чего не забуду никогда! Увидел горевшие каким-то злым, сатанинским блеском глаза моей Мары! В лиловом сиянии мелькнула мне Лорелея… Злая русалка морской глубины… Сирена с золотыми волосами!
Как безумный, оттолкнул от себя я женщину, отдававшуюся мне с какой-то нездешней страстью… Выскочил из каюты… бросился к рулевому…
Я не ошибся, что маяк показался мне не с той стороны! Проклятый штурвальный сильно сдал с курса. Я оттолкнул его и сам встал на штурвал.
Молния, молния, спасибо тебе! Спасительница молния!
Сменившись с вахты, я хотел посмотреть, что с Марой. Я не заметил совершенно, как ушла она с мостика. Я тихонько постучал к ней в каюту. Ответа не было.
„Спит“, – с облегчением подумал я. Говорить сейчас с Марой было бы мне тяжело. Я пошел к себе и завалился на койку.
– Спать, спать!
Никогда не спал я так долго. Проснулся только за десять минут до вахты. Стоя на мостике, я все время посматривал, не покажется ли Мара. Но ее не было.
Ветер начал стихать. Из своих кают начали выползать бледные, зеленолицые пассажиры. Выглянуло солнышко. Некоторые стали прогуливаться по палубе. Оживились. От Лондона отделяли нас какие-нибудь двенадцать часов.
Если бы знали они, какой опасности подвергались ночью… Ведь пройди „Владимир“ еще хоть полмили тем курсом, на который сбился рулевой – не осталось бы, может быть, ни одного пассажира. Мы шли прямехонько на рифы!
Но где же Мара?
Я долго стучался к ней, сменившись с вахты и, наконец, решился на крайнее средство. Вспомнил, что у меня есть запасные ключи от всех кают – я же ведал распределением пассажиров – и решил попробовать. Один подошел…
Мары в каюте не было.
Томимый тяжелым предчувствием, я стал искать ее всюду. Ее не было нигде…
Сомнений не оставалось…
Я должен был заявить, что видел ее вчера ночью на палубе. Но я не смел сказать „на мостике“. Я не должен был допускать туда пассажирку даже днем.
Капитан сам произвел расследование. Один из стюардов подтвердил, что видел ее „ночью большого шторма“.
– Во втором часу я вышел из салона, где ужинали сменившиеся в 12 часов с вахты второй штурман и помощник машиниста. Я задержался там немного, убирая.
Мы все едва сдержали улыбку: знали отлично, что значило его „задержался“. Всем было известно: если кто забудет в салоне хоть полстакана недопитого пива, про водку уж и говорить не приходится…
– Задержался в салоне… Ухожу и вижу, как открывает дверь каюты № 14 эта дама с золотыми волосами… красавица… Она вышла в коридор… я часто видал, что она выходит на палубу ночью, на рассвете… Она же не боялась качки… никогда не страдала морской болезнью… ходила, как настоящий моряк. Она остановилась в дверях. Вышла ли она на палубу? Не знаю, я ушел к себе…
Несчастный случай был занесен в судовой журнал на моей вахте…
Два месяца протекло с той роковой ночи.
Я снова открыл свой дневник и перечитал его. Сегодня я оставлю „Владимир“. Мне тяжело оставаться на нем… Буду искать другого места. Домой еще не поеду, как ни зовет отец… Дневник я передам Сереже… Хочу, чтоб он попал когда-нибудь в руки Олечки. Не теперь. Сейчас ей не понять моих переживаний… Прочтет его, как занимательный рассказ… Может быть, поплачет…
Я написал ей давно. Общими фразами. Конечно, не упоминая ни словом о той, „другой“.
Я никогда не любил Олечку… Это было только увлечение. Весеннее увлечение. Светлое, как сама весна… Милая, светлая Олечка… Не сердись… тебе еще встретится в жизни тот, кто сумеет тебя понять и оценить… Ты найдешь свое счастье. И, когда ты полюбишь, как следует, как взрослый и вдумчивый человек – тогда ты поймешь меня.
Прости меня, Олечка! Я не любил тебя…
Я любил только одну женщину.
С золотыми волосами. С черною бездной души.
Губительную Лорелею…
Я иногда вижу ее во сне.
Придет ко мне, сядет рядом, смотрит на меня своим манящим взглядом.
И, кажется мне, шепчет:
– Ты – мой и не уйдешь от меня никуда!
И тогда я знаю, что наутро будет шторм…
Лорелея…
Загадочен ее туманный взгляд. Но нет в нем ненависти. Нет в нем того сатанинского злорадства, что видел я в нем, когда блеснула молния… Он таинственный и бездонный…
– Ты простила мне свою смерть, Лорелея?
Смерть! Разве она умерла? Разве была смертным существом Лорелея?
Из глубин моря вышла она, чтобы манить и увлекать суда к гибели…
Когда я буду читать о гибели судов со многими жертвами – я буду видеть на палубе обреченного судна ее. Такую, как в ту ночь…
Молния спасла наш пароход… Спасибо тебе, молния…
Перед бурей является мне всегда она. Роковая, губительная. Соблазнительная и манящая… Увлекающая к гибели… В бурю слышу я ее хохот в снастях.
Лорелея… Лорелея…»
Страшная катастрофа в Северном море
Лондон, 5 марта. Во время последнего шторма у берегов Германии, в тумане, произошла большая катастрофа. Английский пароход «Ориент» столкнулся с германским «Лорелей» по вине последнего, не дававшего туманных сигналов. «Ориент», получивший пробоину, немедленно пошел ко дну. Так как «Ориент» потерял во время шторма одну из шлюпок, а «Лорелей», маленькое судно, не имело достаточного количества спасательных средств, спасти удалось немногих. Точное количество погибших пассажиров не выяснено, так как судовой журнал погиб. Полагают, что их было около 100 человек. Из команды погибли трое матросов и капитан Николай Савельев. Капитан «Лорелей» будет отдан под суд.
Эта короткая телеграмма бросила меня в целый омут воспоминаний.
Бедный Колька… Он был совсем недавно назначен капитаном «Ориента». Это я знал из его последнего письма…
Правы были они – цыган и цыганка, предсказавшие ему гибель от белой женщины с золотыми волосами. Несколько недель спустя увидел я в Гамбурге это злополучное судно. Золотыми буквами на носу этого маленького парохода было написано «Loreley». А на носу гальциона: белая женщина с позолоченными волосами.
Да, Колька… Тебя погубила Лорелея…
И погиб он ровно через двенадцать лет после того, как говорила с ним цыганка.
А двенадцать лет – это сто сорок четыре луны…
ПОСЛЕДНИЙ РЕЙС КАПИТАНА БРАУНА
Четыре года не проводил я своего отпуска в В., где привык бывать ежегодно. Нет лучше места для того, кто думает отдохнуть или заняться серьезным трудом, чем В. Море, лес, тишина. И покой, покой…
Все осталось по-старому – те же дома, те же жители. Новое увидел я только на морском берегу. Отойдя версты три к северо-востоку, наткнулся я в море, у самого берега – на врак. Старенькая шхуна. Уткнулась кормой в самый берег. На корме тусклая, полустертая надпись: «Амур».
Я стал расспрашивать, когда это случилось.
– Три года тому назад, в октябре, – ответил мне как-то неохотно полицейский, с которым мы были приятели.
– Кто-нибудь погиб?
– Вся команда. Спаслось только двое. Была страшная бур я. Трупы потом были выброшены на берет. Там, немного дальше. Около Белой горки. Знаете ведь ее? Там и положили их. Тринадцать человек. Как бревна, лежали они там, около горки. Потом увезли хоронить.
– Что вы говорите? Значит, на таком маленьком суденышке было пятнадцать человек команды? Да не может быть!
– В том-то и дело, что не все были матросами. Откуда взялись эти посторонние – спасенные матросы не могли сказать. Капитан сказал, что взял с собой нескольких пассажиров. А я думаю, что тут была контрабанда. Хотя, конечно, груз погиб, доказать ничего невозможно… да и к чему? Капитан погиб, не с кого и спрашивать…
– А никто не думал спасать судно? То есть взять его, чтобы не гнило оно тут вконец? Там и такелаж еще. Разве нет у него хозяина?
– Хозяином его и был сам капитан Браун. А он погиб.
– Значит, и его труп выбросило море?
– Нет. Когда прибило к берегу «Амур», мы осматривали, не остался ли там кто. Матросы говорили, что Браун ни за что не хотел покидать судно. Вы знаете, у них, моряков, так принято – капитан покидает судно последним.
– Но все-таки, я не могу понять этого. Судно погибает вблизи берега. Все тонут. Ведь моряки же должны уметь плавать!
Мои слова показались, наверное, полицейскому наивными.
– Если бы вы знали, какая буря свирепствовала в ту ночь!
И он переменил разговор.
В В. так хорошо, что, раз приедешь туда – не хочется уезжать. Отпуск мой окончился в сентябре, но я остался до половины октября.
Вечером 8-го октября – помню отлично это число, день рождения покойной мамочки – вышел я побродить. Солнце уже зашло. Стояли какие-то бледные сумерки. Какие-то запоздавшие рыбаки тянули свои сети. Старший, седобородый, торопил остальных:
– Скорее, черт вас дери! – кричал старик на молодого парня, очевидно, своего сына. – Скоро совсем стемнеет!
– Ну, какая беда! – отозвался тот.
– Забыл, что ли: сегодня 8-е октября!
Слова эти произвели на молодого магическое действие. Он заторопился.
Не знаю, почему я думал об этих непонятных мне словах, когда шел дальше.
Стемнело. По небу, закрывая звезды, бежали тучи. Что-то унылое было во всем окружающем. На берегу было пустынно. Редко кого встретишь здесь вечером. Да, летом, когда живут дачники, принято ходить «смотреть заход солнца». Это же принято у всех дачников мира. Иные, особенно парочки, остаются и дольше, прогуливаясь вдоль моря лунными и звездными вечерами. Но осенью – никого. Поэтому мне показалось странным, что впереди маячила какая-то фигура. Очертания ее скрадывались туманом. А, может быть, это вовсе и не человек был – один из тех знаков, что попадаются здесь, на берегу: палка с каким-то веником наверху. Нет, движется. Значит – человек. Я нагнал его около «Амура». В августе были сильные дожди, и судно почти все под водою. Дощечка с надписью давно уже исчезла. Может быть, сорвало ее ветром или содрал кто-нибудь – так, неизвестно зачем.
Что это? Я ошибаюсь? Дощечка на месте… И буквы как-то необычайно ярки… Но дощечки же не было? Или была?
Я рассмотрел человека впереди. По одежде и походке – моряк. Теперь он остановился и устремил свой взгляд в море. А может быть, на «Амур». Он был молод. Лет тридцати.
– Три года, три года… А сколько лет еще? – в голосе моряка прозвучала какая то необычайная грусть. – Вы были здесь три года тому назад? – обратился он совсем неожиданно ко мне.
– Когда погиб «Амур»? Нет… Я был тогда за границей… А вы хотели бы знать что-нибудь о его гибели?
– О гибели «Амура» я могу рассказать вам сам… Я вам расскажу. Я – капитан этого судна, Браун.
Я удивился. Ведь полицейский уверял меня, что капитан погиб… Правда, трупа его не нашли, но среди спасенных его также не было… Значит, он все-таки жив?
– Так вы хотите знать, как погиб «Амур»? – спросил капитан еще раз. Я кивнул. Он резко повернулся и мы пошли дальше. К северо-востоку.
– Это длинная история, – начал капитан Браун. – Начну с того… ну, начну с отца. Отец мой был истый моряк. Преданный морю, любящий его больше всего в мире… Я был у него один, и он воспитал меня таким, каким был сам. Еще совсем малышом я уже мечтал о том, что буду моряком, «как папа».
Отец был капитаном. Плавал на разных больших судах. Но у него была одна тайная мечта. С двадцатилетнего возраста начал мечтать он, чтобы стать капитаном собственного судна, хотя бы и малюсенького… Когда умерла мама, он взял меня к себе на судно. Сам готовил меня там к поступлению в школу. Потом, когда учился в мореходке, я плавал с отцом все вакации…
Я много не стоил отцу. Сам же он был удивительно скромен в своих требованиях. Он не пил – то есть не пьянствовал, не играл в карты, вообще тратил свои деньги только на самое необходимое. Отец приучал и меня к бережливости… Я: считал его – как и многие – скупым. Я же не знал, что каждый заработанный грош он откладывает. Откладывает, чтобы приобрести свое суденышко…
Отец мой погиб, как истый моряк – утонул во время бури. Я был очень удивлен, что он оставил мне у адвоката завещание. Оно было составлено года за четыре до его смерти.
– «Если Господу не будет угодно, чтобы я дожил до исполнения своей мечты, то доживешь ты. Много лет копил я, откладывал весь свой заработок, лелея свою мечту… И вот, наконец, мне показалось, что у меня достаточно. Я стал наводить справки, где я мог бы купить суденышко. Это было в июне 1914 года…
Ты поймешь, что мечта моя не могла осуществиться… Да и хорошо, что я не купил судно в последние недели перед войной. Все равно оно бы пропало…
Окончилась война. И, когда, после заключения мира, я подсчитал свои деньги, остававшиеся все время нетронутыми – оказалось, что на них теперь не купишь ничего, кроме какой-нибудь жалкой шлюпчонки… И снова я стал копить и копить, отказывая себе во всем… Меня считали страшно скупым… Ведь они же не знали, на что я коплю!
Теперь все так дорого… а зарабатываешь так мало… Бог знает, сколько лет пройдет еще, прежде чем наберется нужная сумма. Может быть, я и не доживу. Тогда продолжай ты. Я знаю, что это и твоя мечта. Ты – настоящий моряк. Я мечтал подарить тебе судно, когда ты станешь совершеннолетним. Потом, когда выдержишь экзамен на штурмана… на капитана… Но вот, не вышло…
Но ты добьешься своего!
Покупай надежное парусное судно. Только парусное, без всяких там моторов. Это гораздо дороже… И потом не то! Настоящий моряк не может любить моторов, пара… Только на парусном судне настоящая поэзия моря!
И, когда ты, мальчик, ступишь в первый раз на палубу своего, своего собственного, – судна, я пошлю тебе „оттуда“ свое благословение…»
Я был очень привязан к своему отцу. Смерть его сильно подействовала на меня. Ведь у меня больше никого не было. Два года проплавал я еще. Был в дальнем плавании. Потом, вернувшись в Ригу, пошел к адвокату. Я хотел знать, сколько денег оставил мне покойный отец. До тех пор я не справлялся. Оказалось, что деньги, положенные отцом в английский государственный банк, несли проценты, и, если я прибавлю деньги, скопленные мною за два года – не хватает немногого, чтобы осуществилась моя мечта – мечта моего отца!
Еще два года плавания, твердого отказа от всего, что дают чужие города… Товарищи подсмеивались надо мной, считали меня чудаком… Они же не знали о моей мечте!
И вот, три года тому назад, у меня была нужная сумма!
Во всех больших портах начал справляться я, кто хочет продать… И вот, в Либаве один разорившийся предприниматель предложил мне купить свою шхуну «Церера»… Я купил ее – и даже дешевле, чем предполагал!
Отец завещал мне: «Покупай надежное». Я не исполнил его совета. Судно нельзя было назвать надежным. Впрочем, что же нужно для каботажного плавания?
Много надо было переделать на нем… Ну, всего нельзя было сделать сразу… Ремонт поглотил остатки моего капитала. Я сделал даже – первый раз в жизни – долги… И вот, чтобы погасить их, я совершил поступок… Его можно, конечно, назвать бесчестным, хотя, вернее – незаконным. Я согласился провезти четырех пассажиров, хотя знал наверное, что они везут контрабанду… В Эстонию… Они обещали хорошо заплатить… А векселя ведь не ждут… И еще второе… Принимая пассажиров, я должен был позаботиться об их безопасности. А что у нас было? Одна жалкая шлюпчонка, ветхая, ненадежная, мало спасательных кругов, а пояса какие-то дрянные… Когда мы вышли, ничто не предвещало бури. Она налетела как то внезапно…
И еще я сделал то, чего никогда не простил бы мне покойный отец: переменил название судна.
Каждый моряк знает, что нельзя, нельзя делать этого! На верную гибель обречен корабль, меняющий свое имя!
Мне не нравилось «Церера». Ну, к чему мне Церера – богиня крестьян? Я – моряк. Подумал о «Нептуне». Но потом осенило меня: «Амур»! Амур – это любовь. А моя любовь – море… Кроме моря, я не любил никого.
И в роковую минуту назвал я свое судно «Амур».
«Он погиб в непроглядную, бурную ночь…» И в эту страшную ночь понял я, какое преступление совершил, не позаботясь в достаточной мере о спасательных средствах. Шлюпка дала течь. Пояса никуда не годились. Спасательных кругов было только три… Девять матросов и четыре спекулянта нашли смерть в морских волнах… и вблизи берега!
Мы дошли уже почти до Белой горки. Так называют в В. высокую дюну, отошедшую как-то вглубь. Очень высокая, она видна издалека. Со стороны моря вырос на ней густой лес, на других склонах растительности нет. И светится она далеко, даже в темноте, своим белым песком.
– Здесь, – сказал капитан, – лежали они… все тринадцать… Выбросило их море… люди взяли… предали христианскому погребению…
Мне показалось, что в голосе капитана проскользнула какая-то завистливая нотка…
Он остановился, снял шапку и погрузился в молитву. Я молча последовал его примеру. Окончив молитву, капитан преклонил на минуту колени, потом быстро пошел назад. Я следовал за ним.
– Погибли вблизи берега, – повторил капитан. – Я понял, что они не спасутся. О, что я испытал в ту ночь, когда гибло мое судно, мой «Амур», моя любовь! Что осталось мне еще в жизни? Отец копил всю жизнь, отказывая себе во всем… Он жил этой мечтой… я тоже… И вот… в первый же рейс… Я посмотрел еще раз на море… мое море, которое я одно любил в жизни… Оно захлестнуло шлюпку, давшую течь… Люди в темноте боролись в волнах за свою жизнь. Я знал, что напрасно… А берег был так недалеко… Бушевало море в полной тьме. Высокие волны перебегали по палубе, унося наш «Амур», потерявший руль, к неведомой цели. Посмотрел на море в последний раз. Потом вошел в свою каюту. Запер за собой дверь. Открыл иллюминатор и выбросил ключ… Волны хлынули в каюту, холодные… соленые…
Капитан замолк. Я не решался прервать его молчания – до того жуток был его странный рассказ: «Закрыл дверь каюты. Волны хлынули в окно». Но как же он спасся? Почему никто не знает о его спасении? Как он идет здесь, рядом со мной?
Тучи скрыли последние звезды. Ночь стояла совсем черная. Только там, на юго-западе, вспыхивал лентой проблесковый огонь маяка.
Внезапно в темном море еще огни. Огни проходящего судна: зеленый, красный… Куда оно идет? Я знал, что там, на горизонте, иногда видны проходящие буксирики, которые тащат плоты. Но откуда взяться буксиру ночью? И потом… Нет, ведь пароходы несут три огня – белый, зеленый и красный – а два – парусники! Значит, какой-то парусник в море. И держит курс прямо к берегу! Зачем? Ведь здесь же мелко? Куда он? Куда?
Я хотел спросить капитана – не мог. Он также не сводил глаз с этих внезапно появившихся огней… И теперь мне показалось, что огни – вовсе не двигаются… Да, да, они на месте… У самого берега… Но ведь стоящее на якоре судно не несет никаких огней, кроме белого… Как же… И внезапно я понял: огни были зажжены на «Амуре»!
Мы подходили. «Амур» стоял к берегу не кормой. Стоял носом, и жутко горели на нем отличительные огни…
Каких-нибудь сто шагов отделяли нас от «Амура», когда судно начало медленно поворачиваться. Теперь оно стояло к берегу бакбортом. Горел только один красный бортовой огонь. Жуткий кровожадный глаз…
– Красный!! – с ужасом воскликнул капитан. – Три года прошло… Значит – еще и еще!!
Такая тоска, такой нечеловеческий ужас звучал в голосе капитана, что мучительно-жуткое чувство пронзило меня насквозь.
Он пошел вперед. Просто бежал. Как будто бы хотел уйти от красного глаза. Но не поравнялись мы еще с «Амуром», как огонь как-то сверкнул, как бывает с выгорающей электрической лампочкой – и погас. «Амур» лежал перед нами мрачный, забытый… К берегу кормой… И дощечки не было видно в темноте…
Неужели мы бродили с капитаном всю ночь? – Там, за лесом, светлело…
– Не забудьте, что я остался в каюте! – как-то странно сказал капитан. – Не забудьте!
Я оглянулся в последний раз на темные очертания «Амура»… Да, но где же капитан?
Его не было ни около меня, ни впереди, ни сзади. Пустым лежал предо мной берег в свете занимающегося дня.
Тихо плескались волны.
– «Не забудьте, что я остался в каюте», – целый день не давали мне покоя эти слова.
Я не знаю, я не хочу знать, что мне думать о вчерашней ночи. Я не хочу думать о ней, но иду к «Амуру». Зачем?
– «Не забудьте, что я остался в каюте»!
Сегодня море бурно. В полдень налетела северная буря, и все продолжает усиливаться. Северная, холодная. И все же, подойдя к «Амуру», я почувствовал, что взойду на судно. На мне высокие сапоги и дождевой плащ. Я должен увидеть каюту капитана Брауна. Должен!!
Но волны были так высоки, так сбивали с ног, что я не был в состоянии добраться до палубы. А если даже и доберусь – как попаду в каюту, когда внутри вода? Волны толкали меня прочь, волны гнали меня от мертвого судна…
Не пускали меня на «Амур»!
Следующее лето я не жил в В. В апреле я тяжело заболел, два месяца пролежал в больнице, а потом доктора послали меня еще в санаторию. Но как же мог я хоть один год не побывать в В.? Ну, хоть бы несколько недель! Я поехал туда в конце сентября.
Я давно не был в лесу. То, что было около санатории, с трудом можно было назвать лесом. Да там мне и не разрешали много гулять. Поэтому, отправляясь в В., я вылез одной остановкой раньше и пошел дальше пешком. С версту через деревню, потом мимо кладбища, потом – лес. И дальше вся дорога лесом…
Живописное кладбище, расположенное на горе. С него – чудесный вид: на реку, на море. Здесь спят вечным сном старые моряки, проведшие остаток дней своих на суше. Из последнего дома их видно море… Многие, многие моряки родом из этой деревни.
Весной превращается кладбище в рощу цветущей сирени. Летом утопает в цветах. Одна могилка спорит с другой красотой своего убранства.
Давно не был я здесь. Зашел пройтись по тихим дорожкам, посидеть на скамеечке – отвык ходить после тяжелой болезни. Красиво здесь даже в сентябре; на всех могилках – астры и настурции, всех цветов: желтые, алые, красные, вишневого цвета. И среди этих украшенных могил, ближе к забору – одна… Ни цветочка, ни венка. Только один – на простом деревянном кресте – дешевый, засохший… А могилка – совсем свежая… Видно, что похоронили недавно. Я подошел ближе к простому, некрашеному кресту. Кто покоится здесь, забытый всеми?
Капитан шхуны «Амур»
Александр Браун.
Род. 5 мая 1897, сконч. 8 октября 1930 г.
Я остановился, пораженный.
Когда же и кто его похоронил? Почему никто мне не говорил об этом? И похоронен-то он как – у самой ограды, как в прежнее время хоронили самоубийц! Я долго смотрел на заброшенную могилу, потом сотворил молитву и пошел задумчиво дальше.
Дня через два, уже в В., я зашел к своему приятелю, полицейскому, и завел разговор про капитана Брауна.
– Это такая история, – сказал он, и я заметил, что разговор был ему не особенно приятен. – С месяц назад, а может быть, меньше – недели три – приехали сюда два моряка. Они справлялись, как и где погиб «Амур» и захотели его осмотреть, выяснить, нельзя ли еще что-нибудь спасти.
– Мы – товарищи покойного Брауна, – сказали они, – вместе с ним учились, встречались и потом. Хочется посмотреть, нельзя ли еще что-нибудь сделать с судном.
Четыре года никто не справлялся о нем, никто не интересовался… А судно портилось и портилось… Если нельзя ничего спасти – пусть возьмут хоть на дрова. Я позволил им осмотреть. Было воскресенье. Я был свободен. Погода прекрасная, совсем не осенняя. Я пошел с ними. Несколько дней дул сильный юго-восточный ветер. Море отошло. «Амур» стоял почти на суше. Они поднялись на палубу, тщательно осмотрели все, потом вошли и в каюту. Вход в нее был открыт – видно, дверь выломана давно. В глубине каюты была еще еле заметная дверь, засыпанная песком – очевидно, когда «Амур» бывал покрыт водою.
– Войдем и туда – смотреть, так смотреть.
Дверь была заперта, но была так ветха, что поддалась их усилиям. Они вошли. А когда вышли – один из них был страшно бледен, другой – серьезен.
– Войдите сюда, – сказал серьезный, а бледный прибавил:
– Как хорошо, что полиция с нами!
В каюте лежал труп – вернее – скелет в отрепьях… Если можно было еще сомневаться, что это – капитан, то обыск в карманах полуистлевшей одежды уничтожил последние сомнения. В кармане был паспорт и записки. Он покончил самоубийством.
– Но скажите, как же труп пролежал там целых четыре года? Неужели, когда море выбросило этот врак, не посмотрели, не осталось ли еще кого-нибудь на судне?
– Конечно, смотрели… Каюта не имела дверей, а что там, в глубине, еще каюта, мы даже не предполагали! Думали, так, какое-нибудь помещение, где хранят паруса или тросы… или просто кладовая… Дверца была заперта… Какое мы имели право ломать ее? Как могли мы предполагать…
Он запер каюту и покончил с собой. Как – этого, конечно, теперь установить уже было невозможно… Так и пролежал бедный капитан Браун в каюте четыре года без христианского погребения…
Полицейский замолчал.
– Ну, скажите, а на кладбище его похоронили как следует? Отпевали, то есть?
– У нас, лютеран, никому не отказывают в христианском погребении, – с достоинством ответил полицейский, – мы же не католики!
Дня три шел проливной дождь. Я сидел в своей комнате и злился. А потом началась буря. Деревья скрипели и плакали. Море выло. Ветер дул с юго-востока. Я не рискнул выходить на берег.
На следующий день к вечеру шторм немного стих. Я шел к «Амуру». Я не мог себе отказать в этом – было 8-е октября!
Идти было трудно. Ветер, буквально, сбивал меня с ног, гнал в воду. По небу мчались, в какой-то бешеной пляске, облака, открывая на миг то одно, то другое созвездие. Тысяча голосов сливалась в этой буре. Кто-то стонал, плакал, выл… И невыносимо жуткое ожидание чего-то было и в этой тьме, и в голосах бури…
Я не удивился ничуть, что капитан Браун стоял против «Амура». Я ждал его.
– Пойдем, – сказал он. И мы пошли к северо-востоку.
Молчали. Мне казалось, что он ждет чего-то. Поэтому я стал рассказывать, как в прошлом году я хотел попасть на «Амур» и как меня не пустило море.
– Еще время не вышло, – сказал капитан. Потом мы опять молчали.
Опять шли мы к тому месту, где лежали трупы погибших. И снова капитан погрузился в молитву. Он молился долго. Потом быстро обернулся к морю. Я знал, чего он ждал. Я ждал того же. На «Амуре» горели уже огни…
– Идем, идем! – торопил меня капитан, и мы шли, хотя ветер гнал нас в сторону.
Мы были уже близко, когда порыв ветра дернул «Амур». И – свершилось!
Красный огонь погас в темноте, и ярко и победно загорелся зеленый!
– «Боже, услышал Ты наши молитвы!» – прошептал слова морской песни капитан. – Боже, Боже, благодарю Тебя! Зеленый!!
И в голосе капитана слышался такой восторг, такая радость. Что-то такое, что слышишь в голосе глубоко верующих иереев, когда они говорят народу в Светлую ночь:
– Христос Воскресе!
Мы подошли к «Амуру». Капитан обернулся ко мне. Глаза его сияли. Лицо дышало каким-то благоговейным миром. Кивнул мне, как бы прощаясь. Потом взошел на палубу. Положил руку на штурвал. Какие-то легкие паруса спустились, как облака, на согнутые мачты. И «Амур», управляемый своим капитаном, понесся, подгоняемый боковым ветром.
И долго еще видел я на горизонте удаляющийся, – казалось, поднимающийся все выше – зеленый огонь.
Море шумело. Над морем и лесом носились какие-то голоса.
Капитан Браун летел в свое последнее плавание…
