Текст книги "Тринадцать: Оккультные рассказы [Собрание рассказов. Том I]"
Автор книги: Елизавета Магнусгофская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
ЗВЕЗДА ЛЮБВИ
В этом свете призывном есть тайная власть,
И святые порывы, и страсть…
Пройти в собор было невозможно – выходил как раз крестный ход. Яркие ленты огоньков опоясали со всех сторон многовековые стены, черные и мрачные. И только наверху, на колокольне, горели тысячи разноцветных лампочек.
Илюшу оттерли от отца, который с матерью и профессором Смирновым ушел вперед.
– Как понимаете вы слова богослужения «о всех и за вся»? – спросил профессор Смирнов, продолжая начатый разговор.
– Церковь толкует, что речь идет обо всем человечестве, – ответил немного удивленный профессор Цветков.
– Только о земном?
– Как земном?
– Ну, о человечестве нашей планеты. Неужели православная церковь ваша смотрит так узко? В таком случае, у древних было более широкое мировоззрение. У них существовала молитва «за человечество всех миров». Любовь, внушившая эти дивные слова, соединяла в одну семью всю вселенную.
– Человечества других миров… Вы в это верите?
– Величайшее самомнение со стороны земного человека считать себя единственным разумным существом во всей вселенной. Такая крупица, как наша земля – и эта бесконечность!
Профессор задумчиво посмотрел в высь, где искрились, переливались и мерцали мартовские огнистые звезды.
– Вы сказали сейчас «ваша православная церковь», – вмешалась в разговор жена профессора Цветкова, – разве вы не православный?
– Я – просто верующий, – ответил Смирнов, – и не признаю вероисповедных рамок. Я беру от всякой религии, что есть у нее прекрасного. От христианства я беру его символ – воскресшего Христа, у древних египтян – их лучезарного Озириса, у буддистов…
– Но ведь это какое-то сумбурное смешение христианства с язычеством, – искренне возмутилась Цветкова.
– У всех религий корень один – у самых древних народов даже было положено в основу религий: «Он существует»!
– А где Илюша? – вдруг заметила мать, которой казалось, что разговор обоих профессоров как-то не подходит к этой обстановке пасхального крестного хода.
– Стоит где-нибудь и смотрит на звезды! – слегка насмешливо ответил отец.
– Вы не говорили мне никогда, что он такой любитель астрономии! – оживился профессор Смирнов, читавший курс астрономии на математическом факультете.
– Любитель! Ну, полагаю что дело не в самой астрономии! – тем же насмешливым тоном отозвался Цветков. – Не думаю, чтобы он интересовался самой наукой. Не знаю даже, знает ли он все созвездия… Но у него есть свои любимые звезды… А вот Венера – так он просто влюблен в нее… Вы знаете, он может часами стоять и смотреть на нее… Словно его гипнотизируют ее лучи… По-моему, это что-то болезненное…
– Мы уже обращались к доктору, – робко вставила мать.
– Венера теперь восходит на рассвете, – сказал профессор Смирнов, не обративший внимания на последние слова Цветковой.
– Ну, так Илюша встает еще до рассвета… Словно его кто будит каждое утро… И сидит у окна… Мы браним его… Гоним в постель… А он встает тихонько, так что мы не слышим…
– И давно это?
– Да так, трудно сказать. Теперь ему восемнадцать. Ну, года три.
Громкий колокольный звон заглушил дальнейшие слова Цветковой. Крестный ход вливался обратно в собор. Словно из другого мира, доносилось отдаленное «Христос воскресе»…
Илюша не молился, а только слушал. Колокольный звон, пение, весенние шорохи – все сливалось для него в одну непередаваемую общую, чудесную гармонию… И внезапно показались ненужными и лишними все эти люди, обтекающие собор. Илюша загасил свечку и вышел из толпы. Далеко уходила налево от собора темная аллея, и никого в ней сегодня не было, кроме весны…
Обычно на скамьях ее прятались парочки, искавшие весеннего уединения, но сегодня их спугнул шум крестного хода. Илюша опустился на скамью и погрузился в сладкое бездумье. Музыка колоколов, Пасха и весна сливались в его юной чистой душе в одно и будили в ней сладкое ожидание.
– Сегодня она должна прийти!
И она пришла.
Легкая, еле осязаемая, скользнула она рядом с ним на скамью. Не пятью грубыми чувствами воспринимал он присутствие любимой, а тонким внутренним… шестым…
Одну секунду продолжалось ощущение ее близости, потом, как всегда, она начала растворяться… таять… Но внутренним ухом уловил он то, чего не слышал ранее никогда:
– Иди за мной!
И ноги стали легки, как два крыла. Оторвались от земли…
Вот уже далеко внизу темная аллея и вливающийся в собор крестный ход, и расцвеченный огоньками старинный купол… И ближе, ближе золотые звезды…
Несутся, в бешеной пляске, навстречу миры, несутся, пропадая далеко позади, звезды, кометы, метеоры. Вот надвигается, раздвинувшийся до гигантских размеров, серебристый серп луны… Бежит навстречу ее неосвещенная сторона: какие-то ледяные горы, застывшие реки, чудовищные пещеры, безводные пустыни.
Мимо, мимо…
И вот уже глубоко внизу блещет ее серебряный узенький серп…
Со всех сторон обняла синяя бездна, усеянная мириадами золотых огней…
О, что это за блеск, что за лучи льются, сыплются, мчатся навстречу!
Венера, Венера!
Как не узнать тебя, царица заката и востока!
Неизъяснимое блаженство исходит от этих зеленых лучей, ласкающих и тело, и душу… И теперь Илюша ясно ощущает, что он – не один! Она рядом с ним, такая же сама яркая, сияющая, как Венера! Первый раз при ясном дневном блеске видит он лицо подруги своих вечеров…
«И увидел я новое небо и новую землю…» Да, новая земля! Неведомые ландшафты, невиданные деревья и цветы… И это новое небо, с новыми созвездиями…
Почему так знакома эта яркая звезда там, в синей бездне?
Ну, конечно, это – Земля! Земля со всеми ее страданиями, с ее гордостью, ее самомнением…
– Милый, ты теперь у меня, на моей родине! Века, целые века ждала я твоего возвращения… Ты не помнишь меня, нет?
Она заглянула глубоко ему в глаза своими искристыми, неземными очами.
– Наши души в один и тот же час вышли из рук Всемогущего Творца… Века носились мы с тобою в волнах вечного эфира, пока не прозвучал нам призыв идти в мир!
Средь бронзовых столбов Атлантиды, залитых блеском горячего солнца, встретились мы впервые на земле. Мы любили друг друга на берегу царственного Нила, воды которого серебрились у наших ног… Арена Колизея была обагрена нашей кровью, когда великий Цезарь бросил нас вместе на съедение львам…
Милый! Разве не помнишь ты, как с именем моим на устах ринулся ты, сам как лев, на толпу неверных сарацин, когда вдали открылись священные стены Иерусалима?
Забыл меня, забыл!
Твоя душа оторвалась от моей, ты стал рабом земли, рабом своего тела…
И великое возмездие совершилось – наши души, созданные друг для друга, были разлучены и поселены на разных планетах…
Но в душе твоей не умерла великая любовь, а только задремала… И, когда я позвала тебя отсюда, послала тебе в луче первый привет – ты откликнулся на мой призыв неведомым тебе доселе трепетом… И вся жизнь твоя превратилась в одно томленье, в одно стремление в недосягаемые выси…
Еще не совершился наш круг. Еще не переполнилась чаша очищающих души страданий… Глубокая бездна разделяет нас… И только в эту весеннюю ночь, когда сгладилась рознь между живыми и мертвыми, когда все возможно, потому что совершено величайшее чудо – победа над смертью, когда вся вселенная, от земли до последней грани звезд, слилась в единый великий гимн воскресшему Христу – можем мы быть с тобою вместе…
Но смотри – солнце взойдет сейчас… Солнце играет лучами, воздавая хвалу Поправшему смертью смерть!
Милый, люби меня… Люби всегда… всегда!
Серебристым звоном прозвучали эти слова и растаяли где-то в зардевшейся вышине…
Шелестели ветви еще не одетых листвою дерев. Где-то в кустах робко крикнул проснувшийся зяблик. Пусто было на бульваре. Проходили только запоздалые богомольцы, несшие узелки с освященными пасхами и куличами. В монастыре, что над рекой, еще звонили, и звон этот плавал в предрассветном воздухе…
На зардевшемся востоке догорала, сияя своими загадочными, властными лучами, белая звезда…
Белая Венера…
ВЕНЕРА ПОБЕДИЛА
Зимнее солнце зашло, но все небо горело еще розовым отблеском заката. Алые блики скользили по льду и от этого он казался каким-то весенним. А между тем, только самое начало марта…
Крепок в этом году лед, сковывающий широкую реку – крепки были и морозы этой рано надвинувшейся зимою. Почти три месяца стояла такая ясная солнечная погода. Много дорожек разбежалось по реке. А по ним тянулись почти сплошной вереницей люди. Туда, за реку. Рабочий день окончился. Все спешили домой. В город шло меньше. Кто живет в центре – на правом берегу реки, презрительно не считает левый берег городом. Там много больших каменных домов, но больше красивых особняков в густых и прекрасных садах. Весной и летом тонет весь левый берег в зелени. Зимой как-то глухо. По всем дорожкам реки спешат люди. На рукавах, ответвляющихся от реки, их меньше. По маленькому рукаву идет женщина. Она одна. Кто спешил – обогнал ее и скрылся уже на берегу. Сзади нет никого. Она не спешит. Идет медленно. Рано.
…Он обещал сегодня прийти. Но сколько раз обещал он это – и как редко держит слово. Да если и придет… Она глубоко вздохнула.
Весь запад горел еще закатом, а между тем, зоркий глаз мог различить там, очень высоко, белую точку – вечернюю звезду. Она привлекла внимание шедшей по льду.
«Вот, говорят астрологи, когда ты, Венера, близка к земле, когда ты в своих домах, твое влияние на человека особенно сильно. Неправда это! Не сердись на меня, золотая! Вот уже месяц, как вижу тебя каждый вечер. И он должен видеть. На закат его окна. Не может он не видеть тебя… Да кто не поднимет глаз на твои влекущие луч и? А все еще так же, как месяц назад… как год… два года…
Не любит… не любит… не любит!
Зачем же встречаемся мы? Ведь знает он – не делаю я из этого тайны, – что люблю его. Горячо и безумно… А он – он ищет во мне одной только дружбы. И никогда, никогда не будет иначе!»
Женщина задумалась, и перед глазами ее поплыли картины минувшего.
Евгений приходит не часто. Но вот, в один, из тех вечеров, что провели они так, вместе, вышла она проводить его до калитки. Надо же было отпереть. И, прощаясь, задержал руку Надежды Львовны Евгений, и стал целовать ее пальцы… без конца… без конца…
«Почему ты не поцелуешь меня в губы?» – думала Надежда Львовна. И ушла назад недоумевающая.
И был еще один вечер. На именинах сослуживца встретились они. Евгений не отходил от нее весь вечер. Все танцы танцевал с ней. Не хотел приглашать больше никого. Перешептывались знакомые. Хихикали, завидуя втайне, дамы: очень красив Евгений. Ни до кого не было дела Надежде Львовне. Она чувствовала близость любимого человека. Отвечала на пожатие его руки; прижималась к нему в ритме танца.
И была счастлива, счастлива!
Тесно было в небольшой зале. Толкались, теснили друг друга. И никто не обращал внимания на другие пары. И там, на людях, незаметно для прочих глаз, поцеловал он Надю в плечо.
В первый раз…
Много было встреч потом. Случайных и намеренных. Сколько раз приходилось вместе дежурить. Но ничем и никогда не напоминал ей об этом вечере, об этом – первом – поцелуе Евгений… Но чем холоднее становился он, чем резче подчеркивал, что отношения должны оставаться только дружескими – тем ярче разгоралась в ней эта глупая, безнадежная страсть…
Придет ли?
Придет, как друг… А разве этого ей надо!
Зачем ты обманываешь, золотая? Лжешь, лжешь!
Евгений пришел.
Как всегда, было их свидание. Говорили между собой, как друзья, близкие – но вполне равнодушные друг к другу.
И насмешливо смотрела в резное окно Венера. Только снизу затянул его морозный узор. А вверху было достаточно места, чтобы вливались в комнату белые лучи. Говоря с ним, Надежда Львовна смотрела в окно, и больно было от этих лучей, смотревших прямо в душу.
Евгений вышел купить папирос. Надежда Львовна видела в окно, как прошла по белому снегу темная тень.
– Венера, Венера! Ведь ты сейчас в своем доме – в Тельце. Сильно должны влиять на человека твои лучи. Я чувствую, как они вливаются в мою душу. Как растапливают мое сердце. Но не ко мне, не в мою душу стремитесь, а к нему! В его душе пробудите любовь!
Астрологи говорят: каждая планета имеет своего духа, злого и доброго – ангела-хранителя… Добрый гений Венеры – не знаю, как тебя звать – услышь меня, услышь!
Золотая Венера! В глубокой древности поклонялись тебе люди. Строили тебе храмы. Воздвигали алтари. Они приносили тебе золото, свои молитвы и свою любовь.
Христианство…
Разве посмеет христианин просить у Бога, у святых – любви, земной любви?
Святые… Отказавшиеся от земли, порвавшие с запросами плоти, уходили вы в пустыни и горы. Вы побеждали в себе все земное, заставляя торжествовать дух. Для вас было ужасно торжество тела.
Аскеты… отшельники…
Или другие – раскаявшиеся грешники, годами замаливавшие то, что было сделано в юности. И к вам нельзя обратиться с молитвой о помощи. Ибо в прошлом остался ваш грех, забыт он давно и прощен перед Господом.
И если стану молиться вам – пожалеете вы о моем падении, и станете сами молиться за меня, да отвратит Бог мои мысли от земного и грешного…
Кощунством была бы молитва к вам – молитва о земном.
…Об этом молились язычники. Любили они жизнь, солнце и свет… Любили молодость и любовь. Знали, что единая жизнь дается человеку. Думали – в грядущем тьма Эреба…
Они могли молиться тебе, золотая, в храмах, посвященных тебе, в рощах и лесах…
Разрушены храмы твои. Разнесены по камню твои алтари. И звучат в честь тебя напевы только средь людей, которые знают, что такое Красота. Вечная Красота… Из жизни изгнали тебя. Но, издеваясь над тупостью человека, сияешь ты, божественная, на небесах… И редок в году тот день, когда ты не освещала бы человеческую жизнь на утренней или вечерней заре..
Венера, золотая Венера! Царица Венера! Я верю тебе! Я поклоняюсь твоей красоте и твоему могуществу!
И я молюсь тебе, золотая, могучая, дивная! Венера – помоги мне! Пролей блеск лучей своих и пусть ярким потоком вторгнутся они в сердце человека, который не любит! Пусть пробудят в душе его горячий и яркий блеск!
Венера, я молюсь тебе!
Молюсь! Молюсь!
Ушедшая мыслями в высь, не заметила Надежда Львовна, как вернулся Евгений.
– Что вы все смотрите в окно, на эту звезду? – спросил он, поймав ее взгляд. – Я заметил ее на улице. Это – вечерняя звезда?
– Да, Венера.
– Венера…
Он еще раз взглянул в окно, потом отвернулся и закурил. Они не зажигали света. Этот полумрак как то больше шел в настроению. Странному. Необычному. И Евгений чувствовал что-то новое. Обычно так не любивший темноты, он сам просил сегодня не зажигать света. Надежда Львовна молча взяла его руку. Не любил этого Евгений. Но сегодня не противился. Отдал ей свою руку, и даже вздрагивали его пальцы в ее тонкой, горячей руке.
И было что-то особенное в яркой звезде – заставлявшее и Евгения поднимать к ней глаза.
Есть люди, глаза которых не выносят незащищенного света. Но, если где заметят его, – что-то непреодолимо тянет их смотреть на яркий луч, хотя от этого невыносимо страдает глаз. Так и Евгений. Ни за что не хотел смотреть в окно – его манили и звали струившиеся оттуда лучи. Кололи, жгли, – и заставляли смотреть, смотреть, не отрываясь.
И в темной комнате шла странная и непонятная борьба: разумная воля упрямого человека боролась – всеми силами – с таинственной силой, которую рождали лучи, прилетевшие из Неведомого.
– Подлая Венера! – сказал неожиданно Евгений. И снова посмотрел в окно.
И в странном восклицании этом поняла Надежда Львовна, что и он – холодный – чувствует влияние золотой богини…
И, схватив снова его руку, прижалась к ней жадными, манящими устами…
Венера победила!..
ЛАВРЕНТЬЕВ ЦВЕТ
Чудесна звездная ночь в сосновом лесу.
Звезды…
Они сияют, крупные и яркие, многоименные, с синего неба, смотрят сквозь ветви дерев. Говорят о вечности… И молчаливо слушают их старые сосны, видевшие уже много-много на своем долгом веку.
Вот соскользнула одна, сорвалась с самим Богом указанного ей места и, оставя после себя длинный зигзаг – полетела вниз. Знала ли она о том желании, что шепчут девушки, еле начинающие жить, и увядающие женщины, прощающиеся с пышно расцветшей осенью?
– Пусть он любит!
Он был недалеко. Подложивши руку под голову, спал он тут же, в сосновом лесу.
Зачем она здесь? Зачем приехала на свою муку? Ведь знала она, зачем зовет ее Алексей. Кто сказал ей об этом? – Никто, кроме того чувства, которое никогда, никогда не обманывает любящей женщины.
Алексей никогда не говорил ей «люблю». Но было много-много минут, в которые хотелось верить этому. Не простой, банальный флирт был между ними. Это было нечто большее – но не любовь!
Как странно, как нелепо отдалась ему Елена, обычно такая гордая, недоступная. Ведь она любила!
Он не придал этому значения. По крайней мере, никогда не вспоминал про это. А в душе Елены пробудилась – не могла отогнать ее – глупая, наивная надежда, что отныне сольются столь различные дотоле дороги…
Он сказал ей вчера по телефону: «Приезжайте». И она приехала, не спросив – зачем. И только сердце подсказало:
– Он зовет тебя, чтобы сказать: «Люблю другую!»
Она думала об этом утром, когда проснулась. Она слышала его – не сказанные – слова в поезде. Она ждала их с его уст с первой минуты встречи.
Елена была знакома с родителями Алексея. Они относились к ней корректно, но равнодушно. Они были богатыми помещиками, а Елена какой-то там учительницей. И то, что Алексей, позвавший ее к себе, не пригласил ее в дом своих родителей, а принял в лесу, не показалось ей странно и нелепо. Алексей же сделал это вовсе не из соображений романтики – чтобы придать встрече своеобразную красоту. Он просто счел, по каким-то своим соображениям, неудобным, чтобы Елена пришла к ним в дом. Елена же знала, что Алексей эгоист, что ему всегда дело только до самого себя. Только…
Долго гуляли они по лесу, но Алексей не начинал разговора. Елена не спросила: «Зачем вы позвали меня?» Оттягивая сознательно момент объяснения, все еще надеялась:
– Может быть, обмануло предчувствие!
Но никогда не обманывает оно любящей женщины!
– Какие отношения, хотите вы, чтоб были между нами?
И Елена почувствовала:
«Вот!»
– Такие, как были до сих пор! – не задумываясь, ответила она.
– Дружеские? – понял по-своему Алексей. – Будут всегда! – и протянул ей руку. Но она постаралась не заметить. А он стал – к чему было это? – рассказывать о девушке, которую полюбил, на которой собирается жениться.
К чему он говорит ей это, к чему?
Елена молчала.
– Когда идет последний поезд? – внезапно спросила она. Алексей посмотрел на часы.
– Только что ушел… – ответ прозвучал слегка смущенно. Елена молча посмотрела на него. Ждала ли она, что хоть теперь-то пригласит Алексей ее в имение? Ведь этого требовала простая вежливость. Он не сказал ничего…
– Сколько верст до города?
– Двадцать… или двадцать две… Хорошо не помню…
– Пойду пешком. Люблю большие прогулки.
И опять не сказал он ничего. И это переполнило чашу терпения.
– Уж конечно, другую бы вы так не отпустили – ночью и одну! – вырвалось у Елены. Он посмотрел на нее долго-долго. Потом как-то резко взял ее под руку и сказал:
– Я иду с вами!
Молча стали они углубляться в чащу. Елена не спросила, знает ли он дорогу. Не все ли равно было ей, куда они идут? Ведь Алексей с нею!
И – странно – Алексей, который только что сентиментально рассказывал ей о девушке, которую любит – крепко сжимал ее руку. Елена чувствовала в его руке знакомую дрожь.
Лесу не было предела. Направо были какие-то воды, налево – густая чаща. Тихо шептались о чем-то папоротники. Тихо переговаривались сосны. Молча мерцали звезды.
А они уходили – не зная, куда!
К одному и тому же месту возвращались они. К одному и тому же месту вела, извиваясь зигзагами, тропинка.
– Нам не выбраться отсюда – лениво сказал Алексей. – Придется подождать, пока рассветет.
Он устроился на мху и скоро заснул. А она сидела возле – охраняя его сон. И думала невеселую думу – думу нелюбимой.
Видела, как скатилась с неба звезда. Слушала, как шепчет о чем то вода, скрытая высокими кустами.
Вот темный лес загорелся огнями. Много-много мелькает их в высокой траве, во мху. Горят и разбегаются. Манят. А подойдешь – нет никаких огоньков. И загораются они, когда отойдешь – позади.
Светляки…
Любовь – великая творческая Любовь бросила свое отражение на этих маленьких насекомых. Ярко зажигают они темной ночью свои фонари, чтобы привлечь внимание любимого. Но и в мягком лесном мху, и в яркой зелени болот живет вечная спутница земной любви – серая мрачная Ревность. И если заметит самочка, что любимый предпочел ей другую, зажигает она ярким светом свой фонарь и умирает, когда потухнет погребальный светильник.
Сгорает на пламени своей любви.
А это уже не светляк. Что-то большое, лучистое загорелось в траве у воды. Там, где болото. Как будто яркая звезда сорвалась с синих небес в болото и продолжает гореть там ярким пламенем.
– Плачет, плачет чистыми слезами святой Лаврентий. Падают слезинки его на траву и загораются в ней огоньки. Огоньки живые. Горячая, жгучая слеза попала в болото. И горит там звездой. Подойди, человек, жаждущий счастья. Подойди и сорви этот цветок!
Красным огнем загорается папоротник в языческую Иванову ночь. Цветок счастья – земного и грешного.
От чистой слезы святого Лаврентия загорается также болотный цветок. Голубое чистое пламя. Чистое, как само лазурное небо…
Подойди и сорви! Подойди и сорви! И будет счастье в руках!
Словно пригнувшись к самому уху, шептал кто-то эти странные слова. Прошептал – и скрылся в темноте.
– Не надо! Не шепчи! Не искушай!
Разметался во сне Алеша. Закрыты красивые глаза. Кого ты видишь сейчас?
Алеша!
Придвинулась к нему. Схватила руку. Прильнула к ней жадными устами. Проснулся Алексей. Чувствует близость любящей – но не любимой… Как во сне, обнял ее Алексей – и так сидели они несколько минут, объятые звездной тишиной ночи.
Прижалась Елена щекой к его щеке. Прошептала:
– Поцелуй меня!
Слышал. Ответил – о, к чему было это жестокое слово!
– Нет.
– Почему?
– Дружба…
Издевательством прозвучало это в лесной тишине. Укоризненно зашептались деревья.
Кто-то пронзительно крикнул в лесу. Леший?
Лежала женщина на мягком мху, и вздрагивали от рыданий ее плечи. И невидимые – но добрые – собрались кругом, и осуждающе смотрели на жестокого… Почувствовал их Алексей. Протянул руку к оскорбленной им женщине. Но быстрым движением вскочила она, бросилась от него. Вода манила, темная вода, окруженная тростником и камышами. Манила коварная глубина. Все равно, без его любви – не жить!
И укоризненно смотрели с высокого неба Божие звезды. Блестящие, яркие… Но такие холодные, холодные… Не было среди них той, единственной, которая бы не осудила: Венеры…
Нежные руки отвели ее от воды. Заставили Алексея сделать это добрые духи леса.
Она рыдала, положив голову ему на плечо, и шептала:
– Люблю… люблю…
Не успели остеречь его добрые духи леса. И снова сказал он слово – слово, нарушившее все волшебство звездной ночи:
– Ведь вы любите меня только для себя… Скажите – если я был бы неизлечимо болен, и, чтобы спасти меня – надо было бы пожертвовать своей жизнью… сделали бы вы это?
Она молчала.
«Неужели не знаешь, что до последней капли крови готова я пожертвовать для тебя?»
Но не сказала. Ибо лгут, лгут те, которые сыплют клятвами и уверениями. Лгут, всегда лгут!
Он ждал ответа.
И Елена ответила:
– Не знаю…
В начале августа сидели они в сосновом лесу. А в середине октября был Алексей у нее в комнате. Пришел совершенно неожиданно. Поздно – и пьяный.
– До поезда осталось у меня около часа. Посижу у вас. Можно? На улице холодно. Ветер.
Из часа вышло два. Поезд ушел.
– Вот, опоздал на поезд. – Досадой звучали слова – словно кто-то другой, не он был виноват в этом.
– Лягте, – просто сказала Елена, – я уступлю вам свою комнату. – Могу переночевать в беседке. Там часто ночевала летом.
Не мог он сказать:
– Но ведь теперь – не лето… Смотрите, какая буря разыгрывается на дворе.
Ничего не сказал Алексей. Какое ему дело до нелюбимой!
Закутавшись в большой платок, вышла Елена в сад. На окраине города стоит домик. Прошла в беседку, села на старой холодной скамейке. Ветер становится все сильнее и сильнее. Жалобно скрипят сосны и теряющие листы липы. Черными тенями носятся над садом летучие мыши. И пронзительно, неприятно кричит сыч. Одинокой, словно одна в целом мире, чувствует себя этой темной ночью Елена. И так же мрачны, как эта осенняя ночь, мысли в душе Елены. И сердце ее стонет, как эта ночная птица… Холодно. Стынут руки… А там, в ее теплой комнате, сладко спит Алексей. Кто в его мечтах? Та, чужая, ненавистная?
Борьба шла в эту темную ночь – борьба между добрыми и злыми… Ночной сад был во власти черных. И черные победили.
– Откройте! Откройте! Мне же холодно! На улице начинается настоящая буря.
Неохотно открыл ей дверь Алексей… А между тем, он ведь хотел, чтоб Елена пришла…
Мужчина, упрекающий женщину за ее ласки, за ее поцелуи, которых просил, на которые отвечал.
Месяцами упрекал Елену Алексей за эту ночь в ее комнате, когда на улице бушевала буря, когда она пришла среди ночи, продрогшая, усталая… Как будто бы не отвечал на ее ласки. Как будто бы над телом его и душой было кем-то совершено насилие. И упреки эти встали между ними, как крепкая стена. Стена, ее же не разрушить никому.
И еще раз пробежало солнце все двенадцать знаков зодиака и снова было в созвездии Девы.
В небе снова сияли Лаврентьевы огни. И снова сидели они, двое, в лесу. В том самом лесу, у озера. У болота. Только теперь не надо было Елене идти домой ночью, пешком, одной. Могла переночевать в имении, как делала часто.
Когда весной предложил ей Алеша давать уроки его брату, она согласилась не сразу. Боялась: когда-нибудь, придя к ним, встретит ту, о которой думает Алеша, из-за которой упрекал ее столько месяцев. Но потом согласилась. Алешина мать предложила очень выгодные условия – с Шуркой заниматься было нелегко, и учительницы менялись у него часто. Приходя на урок, заставала Алексея редко. Намеренно ли он избегал частых встреч с ней, или это было случайно – никогда об этом не спрашивала Елена. С тех пор, как начались эти уроки, Алешины родители стали относиться к ней иначе. Отца она видела мало – он был то у себя в имении, то в отъезде, то на каком-нибудь заседании – он принимал деятельное участие в различных сельскохозяйственных обществах. Но мать бывала почти всегда дома. Она как-то присматривалась к Елене, и во внимании этом было что-то благожелательное. Нелегко было заниматься с упрямым и своевольным Шуркой. Может быть, мать ценила, что эта молодая учительница умела с ним справляться так, как не умели справляться предшественницы, между которыми бывали и заслуженные учительницы и даже учитель. Очень редко бывал дома Алеша. Иногда он просил ее остаться и они проводили вместе несколько теплых хороших минут. Беседовали по-дружески. Иногда она брала его руку. И Алеша не противился.
О той, другой, никогда больше не говорил ей Алеша. И только раз…
Однажды Елена, придя на урок, не застала никого дома. На столе у Шуры лежала записка, написанная рукой его матери:
«Шура сейчас придет».
Минут через пять раздался, действительно, звонок. Прислуга впустила. Елена раскрыла книгу и стала ждать ученика. Но это не был Шура. Дверь в соседней комнате открылась. Послышались голоса. Алешин и еще один – женский. Невольно прислушалась Елена. Они говорили друг другу «ты»… Какой-то туман опустился на мысли Елены. И казалось ей – вокруг темный сад и черные страшные существа, вырываясь из каждого куста, показывают на нее костлявыми пальцами, дразнят ее языками.
В соседней комнате стало тихо. И эта тишина нарушила колебания Елены. Вскочила, вышла из комнаты, подошла к Алешиной двери, постучала. Ответа не было. Вернулась в комнату Шуры. Вырвала из первой попавшейся тетрадки листок, написала карандашом – какие-то каракули выходили вместо букв:
«Вынуждена, к сожалению, уроки прекратить».
Положила листок на стол. Вышла из комнаты. И, казалось, гнались за ней черные существа.
Разве только в лесу они? Разве не окружают нас всюду – невидимые и неслышные для большинства людей – духи, добрые и злые? Кто чуток – может видеть их. Видеть и слышать. Не во всякую минуту жизни… А иные видят – и не постигают, слышат и не понимают.
В соседней комнате были снова голоса. Проходя мимо, постучала. Но те, занятые разговором, не слышали…
Было еще очень рано, когда в дверь Елениной комнаты постучали. Она только что встала, выпила чашку кофе и собиралась приступить к обычному дню: через час ждала свою первую ученицу.
– Войдите, – сказала она, оглянувшись кругом, все ли в порядке. И не поверила глазам: на пороге стояла мать Алеши и Шуры. Так рано приехала она, дама, любившая долго поспать, довольно ленивая. Сейчас в ее, обычно таких немного холодных, глазах было что-то мягкое, почти ласковое.
– Шура был у зубного врача. Вам пришлось бы подождать совсем немного. И отчего вы хотите прекратить уроки? Разве мальчик сделал вам какую-нибудь неприятность? Ведь Шура к вам так привык… Скажу правду – редкая учительница могла с ним так поладить, как вы. Вы сумели внушить ему доверие к себе и уважение. Он делал у вас такие успехи… Неужели вы прекратите уроки за неделю до начала рождественских каникул? Ведь он должен много заниматься на Рождестве.
Елена виновато молчала.
– Ведь я оставила вам записку. И потом, спросили бы Алешу – он сказал бы вам, что Шура сейчас вернется.
Старушка пытливо посмотрела на нее. И снова опустила Елена глаза.
– Я… я стучала к нему… у него… был кто-то… наверное, его невеста…
Слово это чуть вырвалось с ее уст. Елена чувствовала, что дрожит. Старушка посмотрела на нее еще внимательнее.
– Нет у него невесты, – спокойно ответила она. – Вчера у нас была моя крестница. Они росли вместе. Вполне понятно, что Алеша говорит ей «ты». Но она – ему не невеста.
– Но у него есть невеста! – упрямо сказала Елена.
– Нет!
– Он скрывает от вас.
– Нет, я всегда об этом знаю. Мало ли было невест у Алеши! Ведь он очень красив… А раньше был еще лучше… Когда был гимназистом… студентом. От девчонок просто отбоя не было. Нет у него невесты, – решительно докончила она, – если это не вы, – добавила она чуть слышно.
И эти слова лишили Елену последней капли самообладания. Слезы так и брызнули из ее глаз. Старушка ласково обняла ее. Елена плакала, прижавшись к ее плечу.
– Он же не любит меня, не любит, – еле слышно шептала она.
– Нельзя же так, деточка, – говорила старушка, гладя ласково ее растрепавшиеся волосы, – нельзя же так все принимать к сердцу.
И, чем ласковее говорила старушка, тем больше хотелось рыдать Елене – рыдать и чувствовать материнскую ласку. Шесть лет было Елене, когда скончалась ее мать, отец был человек занятой. И так росла девочка, на попечении чужих, с душой, жаждавшей ласки и привета. Теперь ей хотелось целовать эти руки – руки, вырастившие того, кого она любила.
