Текст книги "Пребудь со мной"

Автор книги: Элизабет Страут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Услышав, что Конни спускается по лестнице, Тайлер вышел на кухню.

– Миссис Хэтч, – предложил он, – не выпьете ли со мной чашечку кофе?

– Вот только пропущу это белье через отжималку.

Он прислонился к косяку открытой в комнатку при задней прихожей двери и глядел, как Конни пропускает мокрое белье через бежевые валики, укрепленные над бачком стиральной машины. Курточка от пижамы Кэтрин выползла из-под валиков совершенно плоской. Конни швырнула ее в корзину для стираного белья.

– Скажите-ка, миссис Хэтч, – спросил Тайлер, побрякивая мелочью в брючном кармане, – как вы выучили алфавит?

– Понятия не имею. – Она снова опустила руки в бачок стиральной машины. – У меня совсем об этом никакой памяти нет.

– Нет… у меня тоже. – Он наблюдал, как она вынимает из машины новую белую сорочку и пропускает ее через отжималку, и добавил, не думая: – Бонхёффер утверждает, что наша способность забывать – это дар.

– Ну, тогда я даровитая.

Конни обернулась к нему, сияя улыбкой, так ее преобразившей, что ее лицо стало выглядеть совсем юным. Однако эта улыбка как-то обострила печаль в ее глазах, и Тайлер снова был потрясен тем впечатлением, какое она на него производила: ему пришлось отвести взгляд.

– Просто дело в том, что учительница Кэтрин сердится, потому что Кэтрин не знает алфавита, – объяснил он.

– Ох, да выучит она его, – сказала Конни. Она отвинтила шланг от крана. – Надеюсь, эта девочка не вырастет неграмотной.

Тайлер сделал шаг назад, давая ей пройти.

– Надеюсь, вы правы, – откликнулся он и пошел следом за ней на кухню, где и уселся у кухонного стола, вытянув вбок длинные ноги. Смотрел, как она разливает по чашкам кофе, достает пончики. – Миссис Хэтч, – попросил он, – расскажите о себе. Вы из этих мест? Может быть, вы мне уже говорили – извините…

– Я из маленького городка выше по реке, из Эддинга, – ответила Конни и, сев за стол, принялась медленно отхлебывать кофе.

– А, да, я видел это название, когда ехал по главному шоссе.

Конни не могла припомнить, чтобы кто-нибудь раньше говорил ей: «Расскажите о себе». Она не знала, что рассказывать. В собственном воображении она была всего лишь слабой карандашной черточкой на белом листе бумаги, тогда как все другие были вычерчены тушью, а некоторые, вот как священник, – ярким маркировочным карандашом «Мэджик маркер».

– У вас есть братья и сестры?

– Старшая сестра Бекки. Она подальше на север живет.

– А вы с ней часто видитесь?

– Да нет… У Бекки были проблемы.

Тайлер кивнул. Утреннее солнце, пробившись сквозь затянувшую небо белую муть, на миг сверкнуло на хромированном крае стола.

– А еще у меня был младший брат – Джерри. На двенадцать лет меня моложе. Так что он был мне как мой сынок. – Она взглянула на Тайлера своими зелеными, расширившимися, словно от боли, глазами, будто что-то мучительное застигло ее врасплох.

– Это хорошо для него, – сказал священник. – Такая большая разница в возрасте может быть очень хороша – мне так кажется.

– Да. Я и правда его очень любила. Это-то у него было. Матери-то моей к этому времени надоело жить с детьми да собаками, надоели и дети, и собаки. «Никаких больше детей, никаких больше собак!» – говорила она. И выходила из себя по каждому пустяку. Мы держались от нее подальше, старались ей на глаза не попадаться. А я заботилась о Джерри.

– Ему повезло, Конни, у него были вы.

– Он погиб в Корее. Девять лет назад. На следующей неделе ровно будет.

– Ох, Конни!

Так произнести ее имя! Конни наклонила голову и отпила кофе.

– Ох, простите меня, Конни. – Тайлер покачал головой. Минуту спустя заговорил снова: – Да уж, Макартур там здорово напортачил. Такое высокомерие – отправить туда этих мальчишек, необученных, нетренированных. – Тайлер медленно поворачивал в руках чашку с кофе.

– Ну, он-то как раз был обучен. Он ведь в армию еще раньше пошел. Хотел с немцами в Европе сражаться. Но попал на конторскую работу внутри страны, а не за морем и так военных действий и не увидел. – Конни пришлось переждать минуту: на глаза у нее навернулись слезы. – Он говорил, что из-за этого чувствует себя маменькиным сынком. Так что когда еще одна проклятая война подвернулась под руку… – Конни покачала головой и увидела, что священник смотрит на нее добрыми глазами. – Вот что мне хуже всего – ведь он не должен был ехать в Корею. Поехал туда, только чтоб люди не думали, что он маменькин сынок.

– Ох, как это грустно. – Священник сморщился.

– Я собирала ему посылочку, – продолжала Конни, – связала красные варежки и сварила ему помадку, и как раз упаковывала все в ящик – посылочку ему, а тут Адриан подъехал, в середине дня, так что я сразу поняла. Просто сразу.

Тайлер молча кивнул.

– Ну, я заставила Адриана ящик этот унести. Не могла на него смотреть.

– Ну, разумеется, – сказал Тайлер.

Конни отерла губы салфеткой.

– И до сих пор у меня такое чувство, что это все нереально, не по-настоящему, – сказала она, глядя на Тайлера с озадаченным видом.

Тайлер смотрел на Конни молча. Через минуту, упершись подбородком в ладони, он наконец произнес:

– Это странное чувство, не правда ли?

– Там, за океаном, было так холодно, знаете… – Конни поежилась. – Тридцать градусов ниже нуля. Ребятам приходилось писать на винтовки, чтобы заставить их стрелять.

– Кошмар, – пробормотал Тайлер, вздрогнув при слове «писать». Он задумчиво покачал головой. – Просто кошмарный провал. Мне ужасно жаль.

– Несколько лет назад, – сказала Конни, – я отправилась в госпиталь Тогаса навестить одного человека. Он был офицером, Джерри служил под его началом. Я думала, если смогу с ним поговорить – знаете, увидеть все, как было, вроде как своими глазами, – может, оно станет для меня более реальным, настоящим. – Конни покачала головой, оттолкнула кофейную чашку. – Но, бог ты мой…

– Что такое, Конни?

– Ох, ну, этот парень просто сидел там в инвалидном кресле и трясся от страха да курил сигарету за сигаретой. Им пришлось приставлять его кресло спинкой к стене – так он боялся, что кто-то зайдет сзади, крадучись. – Конни побарабанила пальцами по столешнице. – Трудно даже подумать, что он был офицером. Одно утешение, что Джерри кончил не так, как он.

– Да, – согласился Тайлер. – По крайней мере, он не страдает.

– Это верно. – Голос Конни окреп, и она произнесла с неожиданной уверенностью: – И ведь в этом и заключается смысл, правда? Именно в этом – смысл!

– Смысл? Смысл чего, Конни? – В нем неожиданно шевельнулась тревожная неловкость.

Глаза у Конни были мокры. Она взглянула на Тайлера:

– Того, что жизнь этого офицера – это не жизнь, правда? Вовсе никакая не жизнь. Хуже, чем смерть, если вы меня спросите. Он ведь даже разговаривать не может. Они там даже как-то раз обернули его в замороженные простыни. Попробовать шоком его из шока вывести. Только это не сработало. Вот я и говорю – это не жизнь. А вы не считаете, что гораздо лучше быть мертвым?

– Иногда может показаться, что это так, я думаю. Но возможно, им удастся помочь этому парню.

– Они не могут ему помочь. А вы были на войне?

– Только самый хвостик застал. Война практически уже закончилась.

– Понятно. – Голос Конни окреп и стал ее всегдашним голосом. – А за океан вас куда-нибудь посылали?

Тайлер откинулся на спинку стула и принялся рассказывать про год своей службы во флоте на Гуаме,[41]41
  Гуам – самый большой из Марианских островов в западной части Тихого океана. Не являясь штатом, тем не менее считается территорией США. Столица – Агана.


[Закрыть] они там проводили операции по зачистке, война только-только закончилась. Он рассказал ей, как не успел повидать отца, – отец умер, когда Тайлер возвращался домой поездом из Сан-Франциско.

– И вот чего я не знал тогда о смерти, – сказал Тайлер и, прищурившись, стал разглядывать собственные ногти, – смерть моего отца была не просто смертью моего отца: с ним умерло мое детство, умерла наша семья – та, которую я знал. Это мне напоминает о том, как над Ла-Маншем исчез самолет Гленна Миллера. Это была не просто смерть руководителя джаз-оркестра, это стало смертью самого оркестра тоже. – Тайлер взглянул в окно. – Вот что делает смерть. Если в моих словах есть какой-то смысл.

– Ну, – сказала Конни, громко пристукнув ложкой по столу, – если по правде, то нет в этом никакого смысла. Для меня – нет. Позвольте мне задать вам вопрос. – (Священник повернулся к ней лицом.) – Разве легче становится… ну, вы понимаете… видеть, как совершаются все эти смерти, если вы – священник?

Тайлер смотрел на нее молча почти минуту.

– Не думаю, – наконец ответил он.

Конни кивнула, опустила взгляд на ложку в своей руке, и ему показалось, что по лицу ее прошла судорога изумления – миг обнаженности.

– Что такое, Конни? – спросил священник.

Конни ответила:

– А я только что подумала про кукурузные хлопья для завтрака – «Альфа-бутс». Я видела их недавно в большой бакалее. Они ведь как буквы сделаны. Может, Кэтрин будет интересно. Выложить свое имя в тарелке с кашей.

– Слушайте, – сказал священник, – это же просто превосходная идея!

– Мне все равно надо снова поехать в большую бакалею – для Эвелин. Поехала бы в эти выходные, но с машиной был непорядок.

– Да уж, с машинами такая возня! У моего отца был автомобиль, так он дождь просто терпеть не мог. Каждый раз, как начинался дождь, двигатель у него не желал включаться.

Когда Тайлер вспомнил об этом, в нем шевельнулась нежная симпатия.

– Да уж, с машиной вечная возня, – откликнулась Конни. – Взгляните-ка, что я нашла наверху, в бельевом шкафу, сзади, у самой стенки. Видно, это колечко Кэтрин.

Из кармана свитера она достала маленькое золотое колечко и показала ему, зажав между большим и указательным пальцами. В золотой обруч был вделан маленький красный камешек.

Тайлер тщательно осмотрел колечко:

– Нет, оно не кажется мне знакомым. А вы уверены, что оно не ваше?

– Ох, святые небеса, нет и нет. С чего бы мне вдруг – и детское колечко? Может, оно вообще тут пролежало уже сто лет. В любом случае отдайте его Кэтрин.

– Ну что ж, тогда – спасибо. – Он взял колечко, повертел его в пальцах. – Послушайте, миссис Хэтч, а вы не хотели бы стать бебиситтером на полной ставке? Я подумываю взять домой Джинни. Мне бы хотелось, чтобы девочки были вместе.

К его великому изумлению, лицо женщины залилось румянцем.

– Ну, пока это всего лишь мысли вслух, – добавил он легким тоном. – Мне потребуется какое-то время, чтобы проработать кое-какие детали.

– Ох, мне бы это очень было по душе. Просто очень.

– Что ж, так и запомним. – Он опустил колечко в карман. – Спасибо за то, что предложили эти хлопья и согласились их мне купить. Сам я точно про них забыл бы. У меня память стала как решето.

– У меня тоже, – кивнула Конни и улыбнулась ему такой неожиданной и теплой улыбкой, что Тайлеру на миг показалось: он видит, как значительно более юный образ проглянул на пожилом лице Конни.

Она встала, поставила кофейные чашки в раковину и вышла в комнатку при задней прихожей. Тайлер услышал, как пластиковая корзина со стираным бельем проехала по полу.

Он женился на «летней девушке». А это, как скажет вам чуть ли не всякий, никогда не бывает такой уж хорошей идеей. Он женился на «летней девушке» из Массачусетса, и это уже само по себе могло вызвать осложнения. Будь Лорэн из Нью-Гэмпшира или, еще лучше, из Вермонта, это, скорее всего, не имело бы значения. Однако быть родом из Массачусетса означало определенную бестолковость или даже тупость, чаще всего – деньги, возможно, даже коктейли, к тому же жители Массачусетса – самые грубые водители на свете.

Но что может поделать человек, если ему является Любовь?

Тайлер, отправленный «в поле» слушатель Брокмортонской семинарии, поначалу испытывал удивленное отчаяние от того, как малы конгрегации в захолустных, изолированных от большого мира городках. В первый день его студенческого проповедничества в церкви перед ним сидели всего шесть человек, причем одним из них был всеми признанный городской дурачок (так в те дни легко об этом говорили, без всяких оговорок и извинений). Но постепенно Тайлер привык к таким вещам, приспособился даже к тому, что такой человек мог встать посреди службы и уйти. Он понимал, как трудно бывает усидеть на одном месте, в нем самом жила такая непоседливость.

Именно там, в этих захолустных городках, порой отстоявших на сотню миль от Брокмортона и Теологической семинарии, в маленьких белых церковках, он научился читать проповеди.

Свободный от занятий по гомилетике,[42]42
  Гомилетика – раздел богословия, в частности трактующий о способах подготовки и чтения проповедей.


[Закрыть] свободный от необходимости стоять в смущении перед мрачным профессором, свободный от недостатка доброжелательности, который так чувствовался в некоторых его однокашниках, Тайлер обрел свой голос, обращаясь к малочисленным прихожанам, порой отходя от кафедры, чтобы быть ближе, стоять прямо перед ними, цитируя простые стихи из Книги пророка Даниила: «Не бойтесь, ибо вы возлюблены Господом. Мир вам, мужайтесь и будьте сильны».[43]43
  Дан. 10: 19. (Текст несколько изменен.)


[Закрыть]

А так как отчеты об апробации приходили в Брокмортон, к руководителю «полевой» практики, Тайлера направили в прибрежный городок, где конгрегация была так мала, что не могла содержать постоянного священника круглый год, но вырастала, словно океанский вал, в июле месяце за счет летних отдыхающих, живших совсем в других городах. И даже в других штатах.

Картинка: день в начале июля, настолько теплый, что двери в церковь оставлены открытыми. Окна в храме тоже открыты, так что сладкий и свежий утренний воздух заполняет маленькую деревенскую церковку, построенную два века тому назад. Возле церквушки – небольшой розарий, где еще в цвету чайные розы, а решетку увивают великолепные лилии «глориоза», тут же недалеко – белые лилии «мадонна», посылающие свой аромат в церковь вместе с чистым и теплым воздухом. Каждая скамья в это воскресенье заполнена в основном людьми, приехавшими из Каштановой колонии (это довольно близко отсюда) или из самого Массачусетса, а то и из Коннектикута, чтобы провести здесь часть своего летнего отпуска. Сегодня в церковь, надев голубое платье и голубую шляпку, пришла красавица Лорэн Слэтин – та самая «летняя девушка», – сидящая сейчас рядом со своим отцом: он очень широкоплеч и серьезен. Но в красавице Лорэн нет ни капли отцовской трезвости, она вся – цвет и свет, светом лучится ее лицо, свет сияет у нее в глазах, когда она смотрит на молодого преподобного Кэски; а какую проповедь он сейчас преподносит своим прихожанам! Он никогда еще не ощущал в себе столько сил, взгляд его остр, щеки его горят. Они полюбили друг друга по Божьему благословению.

Была ли то действительно Божья воля? Конечно. Они оба оказались вознесены в чудотворные Божьи объятия, ибо Бог есть Любовь. Любовь переполняла Тайлера почти до умопомрачения, когда он нанес визит Слэтинам в их коттедже через несколько дней; Лорэн стояла на зеленой траве в голубом с полосками платье из хлопчатобумажной ткани. А когда пришла осень и в прорези его почтового ящичка у входа в общую гостиную Брокмортонской семинарии появлялись письма, он вскрывал конверты прямо на месте, не отходя от ящиков, и сердце его до краев переполняла любовь, когда он читал строки, написанные ее крупным неровным почерком, поразительная небрежность которого трогала его до глубины души. А еще были замечательные междугородные переговоры по телефону из дома Джорджа Арвуда по вечерам (Тайлер никогда не забывал попросить у Джорджа счет, так чтобы тому не приходилось самому поднимать этот вопрос). Он сидел, с нетерпением ожидая в тиши кабинета, чтобы в телефонной трубке яркой искоркой вспыхнуло «Алло?». О, это несомненно Божьих рук дело. Любовь всегда Божьих рук дело.

– Паренек из наших мест? – спросила миссис Слэтин, ее красивые карие глаза ему улыбались.

– Сельский клуб? Они что, члены Сельского клуба? – спросила Маргарет Кэски. – Тайлер, – спокойно продолжала она, – богатые люди все равно что негры. Они в полном порядке. В них нет ничего дурного. Но я говорю – я всегда это говорила – пусть они живут своей жизнью, а я буду жить своей.

Он понял теперь, когда глядел в окно своей кухни, что в церкви в день их венчания по обе стороны прохода между скамьями существовало не высказанное вслух мнение, что каждый из них выбрал себе пару значительно ниже себя.

Несколько женщин из Общества взаимопомощи собрались «на кофе» в гостиной чисто прибранного дома Джейн Уотсон. События такого рода давали им возможность с нетерпением ожидать чего-то, особенно теперь, когда дни стали короче и темнее и надоевшая рутина смены постельного белья и мытья ванной комнаты и туалета могла порой заставить тщательно скрываемое отчаяние вырасти, точно гриб, еще до полудня. Приглашение выпить кофе позволяло женщинам продемонстрировать новый свитер, чисто прибранный дом, обменяться рецептами блюд, поделиться последними новостями, среди которых теперь не последнее место занимало дурное поведение Кэтрин Кэски. Берта Бэбкок, властная пожилая учительница, давно вышедшая на пенсию, чье присутствие могло оказаться разочаровывающей помехой, когда начинался обмен сплетнями, к счастью, сегодня не явилась «на кофе» к Джейн Уотсон, так что все подробности поведения Кэтрин можно было обсуждать свободно и с удовольствием. То, что Тайлер заставил Мэри Ингерсолл отправиться домой в слезах, казалось фактом совершенно потрясающим. Всем, кроме Дорис Остин, которая, потянувшись за булочкой с черникой, произнесла:

– Чего же тут такого потрясающего?

То, что девочка во время Господней молитвы сказала: «Я ненавижу Бога», – тоже факт потрясающий, и Джейн Уотсон, стряхивая пепел с сигареты в клетчатую, в форме мешка для бобов пепельницу, сказала:

– Надо об этом сообщить Тайлеру.

Никто не хотел ему об этом сообщать.

Однако Кэтрин не выказывала ни малейшего признака раскаяния – кофейные ложечки звякнули о блюдца, – а когда дети не выказывают раскаяния, это может быть признаком социальной патологии. В одном из последних номеров «Ньюсуик» опубликована статья, и в ней именно это и говорится. Разве это нормально, между прочим, когда люди тратят целые состояния, чтобы пять дней в неделю полежать на врачебной кушетке и поговорить о чем угодно – что на ум взбредет? Особенно в Нью-Йорке, где евреи-психоаналитики пользуются сегодня огромным спросом.

– Ох, как бы мне этого хотелось! – воскликнула Элисон Чейз. – Задрать ноги на кушетку и поговорить о своих проблемах.

– Да нет, тебе бы не понравилось, – возразила ей Джейн. – Их же не заботят твои реальные проблемы, только всякое старье из твоего детства, какое ты сможешь припомнить. А в конце концов психоаналитик постарается доказать тебе, что ты хотела переспать со своей матерью.

– С моей матерью?

– В данном случае, поскольку ты женщина, – со своим отцом, я полагаю. Но все это всегда только секс, секс, секс.

– Послушайте, мне кажется, это было грубо со стороны миссис Хрущевой, – начала новую тему Ирма Рэнд (щеки ее заливал румянец из-за замечаний Джейн Уотсон), – отказаться от мыла, которое ей в отеле предложили взять домой, правда? Но с другой стороны, они там, в Калифорнии, писали о ней в газетах ужасные вещи. Например, что ее костюм был похож на старый диванный чехол.

– Но это ведь правда, между прочим, – заметил кто-то.

С этим все согласились. Действительно, Хрущевы – и он, и она – смотрелись неприглядно. На ежиков похожи. Ну, она же простой крестьянкой была, знаете ли. Работала в поле, пока не случилась большевистская революция, пока она не выбралась из деревни и не вышла за него замуж. Может, все дело в принципах, может, она должна выглядеть простой и скромной.

Джейн Уотсон, теперь в раздражении из-за того, что ни одна из дам не удосужилась похвалить ее булочки с черникой, заявила, что им следует решить, говорить Тайлеру о том, что произошло в воскресной школе, или нет, так как у нее еще куча дел.

– Пусть Ора ему скажет.

Все знали, что Ора может сказать что угодно. Но Оры среди них сегодня не было, и она не знала подробностей.

– Это следует сделать Элисон, поскольку все случилось в ее дошкольной группе.

– Кто-то же должен ему сказать, – проговорила Дорис, жуя вторую булочку с черникой. – Я бы захотела узнать, если бы мой ребенок произнес такое. Но ему я говорить об этом не стану. Мне несколько наскучил Тайлер, откровенно говоря. Я пошла поговорить с ним о новом органе, а он посоветовал мне почитать книги какой-то католички, святой Терезы из Лизьё.

Джейн Уотсон коснулась пальцами своих сережек – сережки были похожи на красные пуговицы – и посмотрела на Элисон Чейз.

Но отчего же, собственно говоря, расплакалась Мэри Ингерсолл? Дамы снова принялись обсуждать эту проблему, и все согласно пришли к выводу: Ронда Скиллингс – а именно она первой донесла сей факт до ушей Джейн Уотсон – женщина не из лживых (хотя, надо сказать, она совершенно невыносима – вроде она единственная на всем свете получила докторскую степень!). А Ронда сказала, что Мэри Ингерсолл сказала, что Тайлер был с ней ужасно груб.

Тайлер никогда не бывает груб.

Ну что-то же случилось. А его маленькая дочка была груба, вне всяких сомнений. Печально. Сказать такое в воскресной школе! Элисон Чейз поплотнее натянула новый свитер.

– Погодите-погодите! – Она стала указывать пальцем на каждую из женщин, сидевших вокруг стола. – Энни, Бенни, ни гу-гу, – произнесла она, – схватим негра за ногу. Если крикнет, я сбегу. У его пяты – кто остался? ТЫ-Ы!

Тайлеру позвонит Джейн.