Текст книги "Пребудь со мной"

Автор книги: Элизабет Страут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– Жене священника нельзя сплетничать, – объяснял он ей.

– Но ведь сплетни – единственная забавная тема для разговоров, – возражала Лорэн.

– Сплетничай на здоровье, когда поедешь в Бостон навещать подруг по колледжу. Тебе только нельзя сплетничать ни о ком из нашего города.

– Ты хочешь сказать, что, если я узнаю, что какая-то женщина была привязана на чердаке, я никому не смогу об этом рассказать? И что Лилиан Эшворт родила двух младенцев, когда сама была еще совсем девчонкой?

– Да нет, Лорэн. Не сможешь.

Теперь она уже рыдала.

– Тайлер, эти женщины из Общества взаимопомощи ужасны! Они никогда не смеются! Они устраивают этот свой «кофейный треп» и болтают только о том, как замораживать голубику, о своих домах, о темноте и холоде. И это просто… Это просто кошмар!

Он встал перед нею на колени:

– Ну, давай в конце недели съездим в кино в Холлиуэлл. Как тебе это, понравится?

Лорэн улыбнулась ему сквозь слезы:

– Эх ты, большой нескладный плюшевый мишка, и почему только я вышла за тебя замуж?

Он откинулся назад и сел на пятки:

– И почему же?

– Потому что я люблю тебя, большой старый дурень.

– И я тебя люблю. И ты можешь сплетничать со мной, сколько твоей душе угодно.

– Ну ладно, – сказала она, просветлев. – Расскажи мне, что ты узнал сегодня. Рассказывай мне все подробно, ничего не упускай.

Тайлер сел на диван рядом с ней:

– Я узнал, что Матильда Гоуэн молодой девушкой влюбилась в ловца омаров, но ее родители были против и отправили ее в Англию остудить пыл. Потом она вернулась и вышла замуж за Скоги.

– Отлично, – сказала Лорэн. – Это интересно. А откуда ты это узнал?

– От Оры Кендалл.

– Ох, вот это мне нравится, – сказала Лорэн, хлопая в ладоши. – Представлять себе Матильду молоденькой девушкой. Должно быть, она была хорошенькая. У нее и сейчас хорошая кожа.

– Кажется, она преподавала в однокомнатном школьном домике на острове Пакер-Браш, и я так понял, что этот ловец омаров был нанят отвозить ее ежедневно на остров и привозить после уроков домой.

– Ой, только представь себе! – Лорэн обхватила себя руками. – Представь Матильду – молодую и красивую и, наверное, в длинной юбке, и ветер треплет эту юбку вокруг ее ног, когда она выходит из лодки. Она учит полную комнату ребятишек, а потом идет к берегу по тропе меж кустов дикой розы, думая о своем рыбаке, и тут он и встречает ее в своих больших резиновых сапогах и помогает ей войти в лодку. Интересно, успели ли они стать совсем близки?

– Этого я не знаю, но сильно сомневаюсь.

– Конечно, но ведь точно никогда не знаешь, Тайлер. Должно быть, все же успели, иначе ее родители не отправили бы ее так далеко. Может, она там ребеночка родила. Может, именно это она там, в Англии, и делала. А когда она познакомилась со Скоги?

Тайлер покачал головой:

– Я рассказал тебе все, что узнал.

– Ну что ж, на один день сойдет. Неплохо, Тайлерок-пирожок.

Ощущать ее руки, закинутые ему на шею, было радостно и так же естественно, как голубое небо за окном. А потом она нашла себе подругу.

Кэрол Медоуз – тихая, спокойная женщина, в больших карих глазах которой было какое-то сияние, а ее нежное, цвета сливок, лицо, казалось, тоже светится. Ей было немногим за тридцать, хотя она легко сошла бы и за девушку лет на десять моложе, и в ее мягких, гибких движениях виделось что-то не от мира сего. Это могло быть результатом происшествия, случившегося с Кэрол за несколько лет до приезда семейства Кэски в город: Кэрол Медоуз уложила свою малышку спать и через некоторое – очень короткое – время, зайдя взглянуть на нее, обнаружила, что девочка невероятным, необъяснимым, ужасным образом мертва. После этого Кэрол родила еще трех детишек подряд, но стремилась замкнуться в стенах своего дома, ограничив свой мир почти исключительно мужем и детьми.

Медоузы жили в небольшом доме с красной гонтовой крышей, далеко за городом, на холме, под широким пологом неба и с видом, открывавшимся на пастбища и купы деревьев. Сдержанную привлекательность этого дома несколько умаляло наличие четырех больших громоотводов, укрепленных на крыше. Их угрожающий вид, размер и целеустремленность как бы говорили: «Мы готовы к любой атаке!» В Эннетской академии, где Дэвис Медоуз преподавал естествознание, его считали странным. На своем столе, в банке с формальдегидом, он держал человеческий мочевой пузырь и с маниакальной настойчивостью рассуждал об угрозе энтропии и о последствиях ядерного взрыва в Хиросиме. Если бы Кэрол и знала о репутации мужа, это не имело бы для нее значения. У нее была открытая и любящая душа, и боль ее, после такой ужасной утраты, облегчилась тем, что Кэрол посвятила себя этому человеку. Несчастье связало их крепкими узами. Кэрол приняла его страх перед угрозой несчастья как что-то совершенно естественное и ничего не говорила ни по поводу уродливых громоотводов, ни о ремнях безопасности, укрепленных Дэвисом на сиденьях в их старом автомобиле. А когда он построил за их домом бомбоубежище, она и к этому отнеслась спокойно и покупала банки консервированных продуктов, койки, свечи, настольные игры. А в летние месяцы она соглашалась не позволять детям купаться в маленьком пластиковом бассейне, пока мужа нет дома.

Какой бы инстинкт ни привел Лорэн Кэски к Кэрол Медоуз, это был добрый инстинкт, так как деликатность Кэрол была естественной и глубокой, и, кроме собственного мужа, она никогда никому ничего из услышанного ею не пересказывала.

– Господь милосердный, я и понятия не имела, что вы живете в такой дали, – сказала Лорэн Кэски в тот первый день, усаживаясь и сбрасывая туфельку на высоком каблуке, а потом тщательно ее вытряхивая. – Боюсь, как бы чулок не поехал.

Она осторожно ступала по гравию, чтобы добраться до парадной двери, и Кэрол, наблюдавшая за нею в окно, почувствовала боль за эту молодую женщину, так нелепо одетую: белый льняной костюм для беременных, с красной окантовкой, на ногах блестящие красные туфельки на высоком каблуке, а с запястья на ремешке свисает плоская красная сумочка.

– Я заблудилась, – объяснила Лорэн, принимая от хозяйки чашку кофе. – Господи, у вас тут один неверный поворот, и так заблудишься, что много дней дорогу будешь искать. Ни на одной дороге нет названия. Почему, ради всего святого, ваши дороги все безымянные?

– Все, кто прожил здесь достаточно долго, знают, куда эти дороги ведут.

Лорэн открыла свою плоскую сумочку, достала оттуда пудреницу.

– Это представляется мне не очень-то гостеприимным – не называть дороги. А можно мне воспользоваться вашей ванной? Как там унитаз, хорошо спускает?

Кэрол указала кофейной ложечкой, куда идти.

– Насколько я знаю, там должно быть все в порядке.

– Тут у вас, на севере, туалеты в некоторых старых домах пугают меня до смерти. А вы знаете, что у Берты Бэбкок туалет сделан так, чтобы походить на отхожее место во дворе?

– Ну, Берта любит историю.

– Какое миленькое местечко! – сказала Лорэн, снова возникнув. – Тайлер терпеть не может, когда я писаю при открытой двери. А как ваш муж? Тоже возражает? Если честно? Тайлер иногда заставляет меня чувствовать себя просто ужасно.

– О, я уверена, он не нарочно!

– Ну, не знаю. Только я терпеть не могу этот вонючий старый дом, в который они нас засунули.

В следующий раз, когда Лорэн появилась в доме Медоузов, небо за окном было пронизано перламутровым сиянием, и для Кэрол оно было словно друг: она указала на небо Лорэн.

– О да, прелестно, – сказала Лорэн, даже не взглянув в окно. – Я стала такая толстая, чувствую себя как корова. Могла бы лежать вон там, на вашем пастбище.

– Но у вас же скоро будет маленький. Совсем скоро, – добавила Кэрол.

На Лорэн было голубое платье для беременных, и ее большой живот несколько опустился.

– Ох, смотрите, он все там заполняет, – откликнулась Лорэн, кивнув в сторону детского манежика, где на полу заснул младший ребенок Кэрол.

Кэрол кивнула. Она не сказала Лорэн, что, когда он спит, она не может отвести от него взгляд.

– Вы не против, если я выкурю сигарету? – Лорэн уже открывала плоскую сумочку, на этот раз голубую. – Не вижу здесь ни одной пепельницы.

– Я сейчас вам ее достану.

– Тайлер терпеть этого не может, так что лучше вы ему не говорите. Он говорит, это очень плохо выглядит, когда жена священника курит.

Кэрол поставила перед ней пепельницу.

– Проповедь Тайлера в воскресенье была просто замечательная. Она произвела на всех очень большое впечатление. И его молитвы…

– Он сам все это пишет, – сказала Лорэн, выдыхая дым как женщина, понимающая толк в курении. – Многие не знают этого, но большинство священников не оригинальны. У них есть книги и журналы с готовыми текстами проповедей и молитв, но Тайлер пишет свои собственные.

– Он – человек одаренный. И говорит не по бумажке.

Лорэн кивнула, положив руку с сигаретой на огромный живот.

– Да, он нравится людям. Они приходят к нему со своими проблемами, понимаете? – Она подняла ладонь. – Не беспокойтесь, я не собираюсь ничего рассказывать.

– Конечно, Лорэн. Вы и не должны, – заверила ее Кэрол.

– Впрочем, можно, я только одну вещь скажу?

– Лорэн, человек, занимающий такое положение, как вы, должен соблюдать осторожность.

– Я только хочу сказать, что корка пирога Берты Бэбкок могла бы раздавить вам пальцы на ногах, если бы на них упала. – Лорэн стряхнула пепел в пепельницу. – И когда вам приходится его есть, вы чувствуете себя так, будто кто-то поступает с вами очень нехорошо. А как случилось, что вы не входите ни в Историческое общество, ни в какую-нибудь другую группу в вашем городе?

– Мне нравится быть вечерами дома, с Дэвисом. А в дневное время машиной пользуется он.

Лорэн потерла свой большой тугой живот.

– Значит, вам повезло. Эти женщины в церкви… О, я не собираюсь сплетничать. Но, Кэрол, – она как-то почти зажмурилась от смущения, – они меня невзлюбили.

– Им просто надо к вам привыкнуть. Вы – модная, красивая…

– Они тоже могли бы стать такими, если бы попытались.

– Это совсем другое, – ответила Кэрол.

Она-то знала, что эти женщины вовсе не считали себя немодными. И она их тоже такими не считала.

– А вы не находите их немного… зловещими?

– Ну, знаете, они просто такие, как есть. Они, на самом-то деле, все очень милые женщины.

– Вы считаете, что эта Джейн Уотсон милая? – Лорэн широко раскрыла глаза. – Кэрол, да она бы с огромным удовольствием продала меня русским!

Кэрол расхохоталась:

– А что, как она полагает, русские стали бы с вами делать?

– Откуда мне знать? Запустили бы меня в космос, как спутник.

– Ох, Лорэн, – ласково сказала Кэрол, – вы просто прелесть какая забавная. Тайлеру очень повезло, что у него есть вы.

– Я рада, что вы так думаете, – сказала Лорэн. – Правда, рада. – Она отодвинула подальше голубую сумочку, опустила глаза и пристально посмотрела на спящего Мэтта. Потом оглядела комнату, взглянула в окно, потом снова на Кэрол. – А можно, я просто что-то у вас спрошу? – серьезно произнесла она. – Что же вы делаете целый день?

Не сознавая этого, Тайлер ожидал рождения сына, и, когда доктор вышел в зал ожидания и объявил, что родилась девочка, в голове у Тайлера на миг все странным образом смешалось. Но когда ему разрешили увидеть новорожденную девочку через стекло, ее совершенное, спокойное, спящее личико наполнило его таким благоговением, что по его щекам покатились слезы.

– Это ты – младенец, – сказала ему Лорэн, увидев его мокрое лицо. – Ради всего святого, еще плакать не хватало! Пожалуйста, никогда больше так не делай. – И она потянулась за водой, стоявшей около ее кровати. – Я никогда еще не видела, чтобы взрослый мужчина плакал, и вовсе не хочу видеть это опять.

На две недели приехала мать Лорэн и убедила ее, что кормить ребенка грудью нет необходимости, – это, слава богу, давно уже вышло из моды, поскольку от этого грудь теряет упругость и становится дряблой. И Тайлера отгоняли в сторонку, когда женщины ходили по дому, грея бутылочки в кастрюле с горячей водой, стоявшей на плите, и включали стиральную машину, которая работала практически целый день, выдавая чистые пеленки.

– Вам действительно приходится преодолевать массу трудностей, живя здесь, в лесу, – как-то сказала Тайлеру миссис Слэтин, улыбнувшись своей улыбкой, которую он с некоторых пор терпеть не мог, видя в глубине карих глаз что-то жесткое и неколебимое; он ушел в церковь, чтобы не болтаться у нее под ногами.

Однажды, приехав домой, он услышал, как Лорэн с ее матерью высмеивают вязаные розовые пинетки, подаренные кем-то из прихожан.

– Разве можно представить себе такую шершавую штуку на нежной младенческой ножке? – спрашивала миссис Слэтин.

А Лорэн отвечала:

– Ой, мамочка, если бы ты только видела, какой ужасный детский душ они мне подарили! С такой мрачной вежливостью – это даже не забавно!

Миссис Слэтин уехала домой, и тут приехала его мать, а через два дня Лорэн с яростью прошептала ему на ухо:

– Я хочу, чтоб и ноги ее тут не было. Она думает, что малышка – ее собственность!

– Да она и так скоро уедет. Не могу же я попросту вышвырнуть ее за дверь.

– Еще как можешь! – заявила Лорэн. – Впрочем, может, и нет. Ты иногда такой зайчишка-трусишка!

На следующее утро за завтраком Тайлер сказал:

– Мама, ты очень нам помогаешь, правда – очень. Но Лорэн стремится все делать теперь сама.

Его мать ни слова ему не ответила. Она поставила на стол свою чашку с кофе и пошла укладывать вещи. Тайлер вышел за ней к машине.

– Мама, в самом деле, пожалуйста, приезжай опять, и поскорее. Но ты ведь знаешь, как это бывает: ей необходимо успевать все вовремя делать самой.

Мать молча тронула с места машину и уехала.

Из церкви он позвонил Белл. Белл напомнила:

– Тайлер, в нашем детстве она всегда поступала именно так.

– Как – так?

– Играла в молчанку.

– Неужели?

– Конечно. Том за это с удовольствием залепил бы ей по затылку бейсбольной битой.

– Господи, Белл! Что ты такое говоришь?!

– Всего хорошего, Тайлер.

Во время крещения девочки, совершенного Джорджем Этвудом, оба семейства были, казалось, в полном согласии, за что Тайлер вознес благодарную хвалу. Глядя на младенца на руках у Лорэн, стоящей у окна часовни, над которым вилась надпись: «ПОКЛОНИТЕСЬ ГОСПОДУ В БЛАГОЛЕПИИ СВЯТЫНИ ЕГО»,[69]69
  1 Пар. 16: 29.


[Закрыть] в то время как Джордж Этвуд вводил его дочь в непреходящесть христианской жизни, Тайлер думал, что этот момент, возможно, – самый счастливый момент в его жизни.

И все же плач дочери его пугал. Порой она плакала дольше часа, ее крохотное личико морщилось в гневе, который его поражал.

– Чего она хочет? – спрашивал он у Лорэн.

– Откуда я знаю? – отвечала она. – Ты что, не понимаешь – я пытаюсь разобраться. Я ее накормила, помогла ей срыгнуть… Я не знаю!

Посреди ночи он ходил по комнатам с Кэтрин на руках, держа ее так, чтобы ее головка лежала у него на плече. Когда она затихала и, казалось, была готова заснуть, он укладывал ее в кроватку. Она немедленно просыпалась и поднимала крик. Выходила Лорэн в халате и говорила:

– Тайлер, ты все делаешь не так, иди, ложись спать.

А он радовался, что он не женщина: их обязанности казались ему неизмеримо труднее, чем обязанности мужчин. Но он хотел, чтобы его жена была счастлива. И порой ему казалось, что она счастлива. Когда Кэтрин подросла и стала спать хотя бы по пять часов кряду, настроение у Лорэн улучшилось и она агукала, и щекотала дочку, и утыкалась носом в ее шейку или целовала один за другим пальчики у нее на ногах.

– А кто у нас самая красивая малышка на свете? – пела она. – И кто же мамина самая красивая дочка на всем белом свете? Поедем-ка с тобой навестить Кэрол. Тайлер, мне сегодня будет нужна машина.

У Кэрол Медоуз было постоянное ощущение, что за Лорэн по пятам гонится ожидание какого-то несчастья. Лорэн показала ей свою новорожденную дочку, раздев ее догола и спросив: «А вам когда-нибудь приходилось видеть более совершенное создание?» А потом снова ее завернула. Но молодая женщина просто не могла спокойно усидеть на месте. Она ходила туда и сюда, прижимая к себе ребенка, заглядывая в другие комнаты, спрашивала: «А можно, я просто посмотрю?» Зайдя в спальню Кэрол, она сказала:

– Ой какие симпатичные румяна! Но я никогда не видела, чтобы вы красились.

– Очень редко. – (Дэвис любил, чтобы иногда, в их интимные моменты, Кэрол подкрашивала лицо.)

Голос Лорэн доносился до Кэрол, наблюдавшей в гостиной за спящим в манежике Мэттом, из открытой двери спальни:

– Тайлер сказал, что мне, возможно, захочется организовать молитвенную группу. Вы можете себе это представить? – Лорэн снова появилась в гостиной. – А я сказала, что скорее умру. Можно, я опять у вас покурю?

Кэрол достала пепельницу.

– Я уверена, Тайлер понимает, что сейчас настало ваше время быть матерью. Молитвенная группа может подождать.

– Она может подождать, – согласилась Лорэн. – Еще как может!

Ночью Кэрол сказала Дэвису, что у молодой женщины, по сути, доброе сердце. А Дэвис спросил:

– А где твое сердце? Дай-ка я попробую его найти!

Потом он спросил:

– Она тебе не надоедает, детка? Она часто к нам наезжает.

– Да нет, все нормально. Ей просто одиноко.

Однако выслушивать все, что говорила Лорэн, было обременительно.

– Мои родители не хотели, чтобы я вышла замуж за Тайлера, – сказала она через несколько дней.

Ее малышка только что уснула в гнездышке из подушек и стеганого одеяла, устроенном для нее Кэрол. Лорэн пальцем осторожно поглаживала головку дочери.

– Но Тайлер – прелестный человек, – сказала Кэрол.

– А мой отец назвал его деревенщиной. – Палец Лорэн все еще поглаживал головку дочери. – Мой отец сказал, что меня послали в колледж Симмонса учиться не затем, чтобы я вышла замуж за второсортного деревенского священника, но если я хочу поломать свою жизнь, то это мое дело. – Лорэн вытянула ноги, потом резко встала. – Мой отец сказал, что еще не поздно и, если я захочу, я еще могу вернуться домой.

– А вы хотите? – У Кэрол внутри вдруг возникла какая-то боль.

Лорэн раздумчиво покачала головой:

– От моего отца меня мороз по коже подирает. А сестра меня терпеть не может. Ну а мама моя, откровенно говоря, просто немножко дурочка. Нет, я предпочитаю остаться здесь.

То ли в этот вечер, то ли вскоре после него Кэрол обнаружила, что маленькая баночка с ее румянами исчезла. Она поискала в ванной, во всех ящиках комода, за комодом, куда она могла завалиться, но ее нигде не было. Дэвис испугался, что кто-то из детей мог ее найти и съесть румяна, так что они осторожно и тщательно расспросили каждого, не находили ли они румяна. Все отрицательно и вполне торжественно качали головой. Баночка как в воду канула.

Тайлер в эти дни сознавал, что, наряду с его ощущением радости – изобильности жизни, он чувствует, что его как бы отстранили. Уютный мирок, в котором он существовал вместе с Лорэн, в котором они жили вдвоем, словно в теплом коконе, исчез, а если и не исчез, то теперь его делили меж собой их новорожденная дочь и его жена, а самому ему места в нем не оставалось.

– Давай поедем в ресторан пообедать, – предлагал он. – Только мы с тобой. Устроим свидание.

– И оставим нашего ребенка с какой-нибудь девочкой-подростком? Никогда в жизни!

Но прихожане по-прежнему его любили. В воскресные утра он заверял их: только то, что человек причинит сам, способно его осквернить, но не то, что может с ним произойти. Он говорил им о том, что дело жизни человека – отыскать и спасти в своей душе то, что может погибнуть. Он говорил своим прихожанам о дешевой благодати и благодати дорогой. Он напоминал им про Учение об Оправдании,[70]70
  Учение об Оправдании содержится в Евангелии, главным образом в Посланиях св. апостола Павла, особенно в Посланиях к римлянам, коринфянам, галатам и ефесянам. Поскольку все люди грешны перед Богом и подлежат Его гневу и наказанию, но не в силах сами оправдаться, Бог явил им Свою благодать в жертве Иисуса Христа, Чьим крестом и смертью все людские грехи были искуплены. Поэтому единственный способ человеку достичь оправдания есть вера в Иисуса Христа и праведная жизнь по Его заветам.


[Закрыть] и про их завет с Богом, и про то, что мы не должны, пользуясь этими дарами Всевышнего, сами осенять себя благодатью. Дешевая благодать – проповедь прощения без необходимости покаяния. Дорогая благодать – когда вы платите своей жизнью, как заплатил своей жизнью Иисус Христос. Дорогая благодать – это дар, о котором следует просить, который следует заслужить. О, Тайлер любил эти темы, и потому, что он это любил и верил в это и говорил об этом со спокойной энергией, люди, казалось, внимательно его слушали, а те, кто не понял, могли подождать и подойти, расспросить его после «кофейного часа», а то и, время от времени, позвонить ему в церковный кабинет.

«Вы мне очень помогли, – норой говорил ему кто-нибудь из прихожан. – Вы помогли мне стать более терпеливым с моим отцом». И Тайлер чувствовал при этом огромную радость.

Но радость длилась недолго. У него возникло странное отношение к восприятию похвалы. Ему часто казалось, что она просто протекает мимо, словно желтый поток лучей, отскакивающих от него. А порой – без всяких на то оснований – он подвергал сомнению искренность человека, ее высказывавшего. И все же в некоторых случаях он не мог не понимать, что она не только искренна, но и так сердечна, что под маской обычной новоанглийской сдержанности человек испытывает эмоциональный стресс, и это вызывало чувство неловкости у самого Тайлера. Лучше всего для него было, когда он в безопасности стоял у алтаря, обращаясь к прихожанам и предоставляя им возможность воспринять те части из того, что он говорил, которые они хотели или умели воспринять.

Первое Рождество дочки они провели в Массачусетсе, где Тайлера неприятно поразило невероятное обилие подарков под елкой, которая была так перегружена мишурой, мигающими лампочками и блестящими шарами, что зеленую хвою практически невозможно было разглядеть. Лорэн открывала одну коробку с нарядами за другой, хлопая от восторга в ладоши. Для Кэтрин была приготовлена музыкальная шкатулка, коробочка с попрыгунчиком, погремушки, куклы, маленькие платьица. Для него – бумажник из хорошей кожи.

В тот же вечер они заехали к его матери. Ее елка была небольшая, и на ней висело всего несколько золотых шаров. Под нею лежали подарки: по одному на каждого. Малышка получила набор кубиков из красного дерева.

На следующее утро по дороге назад, в Вест-Эннет, Лорэн сказала:

– Рядом с твоей матерью мне кажется, что я просто пирожок с дерьмом.

– Лорэн! – сказал Тайлер. Он никогда раньше не слышал от нее подобных слов.

– Ну да. Что случится плохого, если немного повеселиться? Зачем ребенку неяркие кубики, без букв или картинок на них? И гладкий черный пояс для меня? Да мне лучше взять и удавиться на нем!

– Лорэн, прекрати, ради бога!

– И она меня ненавидит!

– Как ты можешь говорить такое? Лорэн, это неправда.

Весь остаток пути она не проронила ни слова, малышка спала на сиденье между ними.

– Ну, во всяком случае в следующем году мы никуда отсюда не уедем. Приход не должен приглашать чужого пастора в день Рождества.

К ночи они помирились.

А дочь поражала и восхищала Тайлера. Она стала подниматься на ножки, держалась за перильца кроватки. А однажды вечером вдруг отпустила подлокотник дивана и сделала свой первый шаг. Скоро он уже не помнил ее грудным младенцем. «Бабака, бабака!» – радостно кричала она, увидев, как по дороге мчится собака Карлсонов. «Мадам!» – объявляла она, сжимая в крохотных пальчиках банан. К тому времени, когда Кэтрин исполнилось три года, Лорэн уже стала брать ее с собой в церковь, и она сидела на скамье в третьем ряду, с тряпичной куклой и кукольным одеяльцем в руках. «Ты моя лучшая подружка, – говорила ей Лорэн и терлась о ее носик своим. – Ты моя самая дорогая подружка на свете. И ты такая хорошая девочка, что можешь сидеть в церкви с большими тетями и дядями. Никакой детской церковной группы тебе не требуется!»

Тайлер часто шел в город пешком, позволяя Лорэн брать машину. «Не могу же я торчать тут целый день!» – говорила она. А ему хотелось бы, чтобы она принимала более активное участие в церковных делах, однако было вполне очевидно, что они ей неинтересны, и он понимал, что она занята ребенком. Его радовало, что она ездит к Кэрол Медоуз, но в то же время его беспокоило, что она слишком много ездит, – у них почему-то постоянно оказывалось мало бензина. И он не мог не обратить внимания на то, что она стала делать все больше и больше покупок. Она покупала браслеты и заколки для волос, чулки и бюстгальтеры, туфли и блузки.

«Лорэн, – говорил он, – мы просто не можем себе всего этого позволить!»

Она плакала, и тогда начинался трудный подъем с препятствиями на вершины спора, после которого всегда наступало примирение. Но эти сцены на много дней оставляли у него тошнотворное чувство беспокойства: бывали произнесены слова, которые его горько уязвляли. «Ты заставляешь меня жить здесь, как какое-нибудь животное, – плакала Лорэн. – Нет телевизора, какая-то древняя стиральная машина, а мне приходится видеть в журналах такие замечательные розовые стиральные машины! И женщин в красивых платьях, и если бы папа не дарил мне деньги, я не смогла бы даже купить себе немного духов!»

Тайлер не хотел, чтобы отец Лорэн давал ей деньги.

«Почему же? – резко спрашивала она. – Это лишает тебя твоей дурацкой мужественности?»

Через некоторое время, когда они начинали спорить о деньгах, она просто заявляла: «Я не желаю этого слышать», – и отворачивалась.

Тайлер понимал, что со временем ему придется переехать в более крупный приход, где он станет получать больше денег и где будет больше людей, с которыми Лорэн сможет общаться. Но он полюбил этот городок – Вест-Эннет. Ему нравилось жить далеко за городом, ходить пешком в город в сапогах, под которыми скрипит плотно слежавшийся снег. Ему нравились лица его прихожан, когда они глядели на него по воскресеньям. Он любил запах кофе в комнате для собраний после службы, когда сам он ходил между прихожанами, расспрашивая кого-то о детях, кого-то – о работе, еще кого-то – о проблемах с машиной, потому что ведь всегда у кого-нибудь возникают проблемы с машиной.

Летом в воскресные дни он любил поплавать в озере, проехав много миль на велосипеде, чтобы расслабиться после чтения проповеди. Мчась мимо фермерских домов, посреди широких полей молодой кукурузы, видя вдали извивающиеся стены, уходящие к горизонту, он испытывал То Чувство и, крутя педали, возносил хвалу за прекрасный, прекрасный Господний мир.

В воскресные вечера они ели на ужин блинчики, а потом он сжимал Лорэн в объятьях.

Но что-то ушло. Когда он говорил ей: «Я люблю тебя», она улыбалась, но не отвечала. Если он спрашивал, не случилось ли что-нибудь, она пожимала плечами и отодвигалась. Чувство неловкости сидело с ними за столом, укладывалось с ними в постель (она теперь не хотела, чтобы он трогал ее груди, когда они занимались любовью), чувство неловкости следовало за ним утром, когда он брился в ванной. Но тут Лорэн забеременела снова, и Тайлер почувствовал, что счастье снова заливает их фермерский дом.

Кэрол Медоуз услышала о Маргарет Кэски много всякого.

– Она ужасно недоброжелательна, – говорила Лорэн, наблюдая, как Кэтрин с Мэттом играют на полу с кастрюльками и сковородками, ставя их одну на другую, пока высокая пирамида с грохотом не рушилась, а потом начиная все сначала. – Она холодная, как у ведьмы титька.

– Как грустно за Тайлера, – сказала Кэрол.

– Да он же этого не замечает. Он вообще ничего не замечает, кроме того, сколько бензина я трачу, разъезжая на машине.

Кэрол не хотелось ничего этого слышать. Ей очень хотелось сказать, что счастье в замужестве, по ее мнению, не так трудно обрести. Просто нужно отдавать себя. Одной из причин, почему Кэрол не слишком часто встречалась с другими женщинами Вест-Эннета, было то, что они постоянно жаловались на своих мужей, а ей это не нравилось. «Да они просто ноги о них вытирают», – говорила она Дэвису. Споры из-за того, куда повесить рулон туалетной бумаги, – такие стычки, по ее мнению, не имели никакого смысла. И она подумала, что, если Лорэн тратит слишком много бензина, ей просто следует постараться тратить его как можно меньше. Такое мелочное перетягивание одеяла туда-сюда могло постепенно выщербить семейную жизнь, могло наверняка повлиять на чувства мужа и жены друг к другу в постели, а для Кэрол любые мелочи ее интимных отношений с Дэвисом были таким даром, который она никак не хотела утратить и даже подумать не могла о том, чтобы нанести этому дару урон.

Вернувшись из поездки в Массачусетс, Лорэн сказала Кэрол – и большие карие глаза ее вдруг наполнились слезами:

– Тайлер ужасно разозлил моего отца.

Черная струйка глазной туши медленно ползла по ее щеке, пока Лорэн не стерла ее бумажным платком, поданным ей Кэрол.

– Ох ты господи, – отозвалась Кэрол и откинулась на спинку кресла.

– Тайлер сказал… – Лорэн достала пудреницу и кончиком безымянного пальца коснулась кожи под глазами: жест был естественный и элегантный. – Тайлер сказал, что предпочитает не говорить о политике, но все-таки ввязался. – Лорэн защелкнула пудреницу, и чуть заметная судорога боли вдруг пробежала по ее лицу.

– Они всерьез поспорили или это было просто обычное мужское соревнование, кто кого перещеголяет?

– Не знаю. Может, и соревнование… Только я старалась не вслушиваться, потому что это так скучно, но Тайлер бывает порой так, понимаете, бестактен: он говорит о религии.

Кэрол добродушно кивнула:

– Мужчины любят говорить о своей профессии.

– Но – о религии, Кэрол! Я уверена, что намного интереснее слушать Дэвиса, когда он говорит о естественных науках.

– Религия – интересная тема. Она кажется мне очень интересной.

Лорэн запустила руку в густые, пышные волосы, розовый лак на ее ногтях поблескивал сквозь красно-рыжие пряди.

– А моя сестра улеглась в постель с Джимом Бирсом.

Кэрол помолчала.

– Джим Бирс – ее жених? – спросила она наконец.

– Нет. Предполагалось, что он был моим женихом.

Кэрол наклонилась и протянула обоим ребятишкам по грэм-крекеру.[71]71
  Грэм-крекер – сухое печенье из пшеничной муки грубого помола; по имени реформатора питания С. Грэма (S. Graham, 1794–1851).


[Закрыть]

– Значит, Джим – это кто-то, кого вы любили?

– Думаю, да. Да, любила.

– И что же случилось?

– Моя сестра… Ох, она такая кретинка, Кэрол… Моя сестра рассказала ему, что у меня были все эти другие парни.

Кэрол не знала, что сказать на это.

– И это правда. У меня действительно было много парней. Тайлер про это не знает. Вы считаете, Тайлеру следует знать об этом?

Лицу Кэрол стало очень жарко.

– Я думаю, важно то, что вы с Тайлером чувствуете друг к другу сейчас.

– Так вот, моя сестрица рассказала Джиму, это случилось несколько лет тому назад, а Джим сказал, ну, что он не может жениться на такой, понимаете? А теперь она улеглась с ним в постель.

– Откуда вы знаете?

Лорэн подняла на Кэрол большие глаза, в которых блестели слезы:

– Она сама мне сказала на прошлой неделе, когда я домой ездила. Будто этой ужасной сцены между Тайлером и моим отцом было недостаточно, она сообщила мне об этом в спальне, когда я укладывала дочкины вещички, просто сказала – так, между прочим: «Я переспала с Джимом Бирсом. А Джим сказал: „Теперь, когда я поимел обеих сестричек Слэтин, я понимаю, о чем все толкуют“».