Текст книги "Пребудь со мной"
Автор книги: Элизабет Страут
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
– Вы хотите сдать меня полиции? У ребенка Бекки вся жизнь была впереди, а жизнь этих старух уже кончилась.
– Но сами-то они еще не кончились.
– Ну, Тайлер, вы меня совсем запутали. Вы правда собираетесь меня сдать?
– Вы можете оставаться тут, в церкви, пока мы решим, что нам делать, – сказал он. И добавил: – Вы же в шоке. – Но в шоке был он сам. Он поднялся со скамьи. – Вы нуждаетесь в помощи. Я поеду привезу Адриана.
Конни, рыдая, опустила голову. Тайлер снова сел на скамью. Но теперь Конни стала ему по-настоящему страшна.
– Поедем со мной, – предложил он. – Я никому не стану рассказывать о том, что вы мне сказали. Но… поехали со мной к вам домой.
Конни покачала головой.
Он остался сидеть, наблюдая за ней. Наконец он сказал:
– Я собираюсь позвонить Адриану и позвать его сюда, чтобы он приехал и вас забрал. Хватит вам ночевать в церквях и сараях, а какой разговор вы с ним поведете – это ваше дело. То, что вы рассказали мне, – строго конфиденциальная беседа священника с его прихожанкой. Оставляю вам и Адриану решать, что делать дальше.
Через темную парковку Конни шла между двумя мужчинами, повесив голову. Тайлер помог ей взобраться на пассажирское сиденье грузовика.
– Конни…
Она взглянула на него с усталой, грустной улыбкой.
Тайлер отступил назад, и грузовик покатил прочь.
Чарли Остин стоял в телефонной будке. Похолодевшими, трясущимися пальцами он набрал номер. После третьего звонка услышал ее голос – о этот голос! Все, что он пережил в своей жизни, казалось, было лишь для того, чтобы он мог слышать ее голос, исходящий из глубины ее тела, которое он знал, которое так любил.
– Привет, – сказал он. – Это я.
– Привет, я.
Он откашлялся:
– Ну как ты?
– В порядке. Хорошо. А ты?
– Нормально. – Он ущипнул себя за нос. – Скоро я тебя увижу, слава богу.
– Слушай, мне надо тебе что-то сказать. Я это обдумала. И я для тебя не гожусь.
Тесное, темное пространство, в котором он стоит. Слова точно оплетающие его тонкие проволочки.
– А ты не годишься для меня. Прошлой ночью мне спалось лучше, чем много месяцев подряд, и это мне все сказало. Так я думаю. Это о многом говорит. Я рада, что пришла к такому решению.
Он ничего не ответил. Стоял в темноте, сжимая в руке трубку.
– Мы сделаем во всем этом перерыв.
– Надолго?
С минуту она не отвечала.
– Надолго, Чарли, – наконец сказала она. – Просто насовсем. Все это сделало меня женщиной, которая мне вовсе не нравится. И я виню в этом себя, правда-правда. Но ты на меня давишь, и я не могу с этим справиться.
Чарли открыл было рот, но ничего не сказал.
– Давишь – наверное, не совсем правильное слово, и я и правда считаю, что вина тут моя. Я не должна была заходить так далеко со всем этим.
Тесное, темное пространство, окружавшее его, стало еще темнее, словно он оказался замкнут в темной бочке. Он умирал. И вдруг услышал, как сам произносит:
– Ты можешь сказать мне – почему?
– Конечно, – ответила она. И он почувствовал в этом ответе, что она подготовилась и сильна. – Я чувствую, что во мне вроде как два существа. Одно существо во мне хочет тебя, а другое… Ну, просто я не могу переносить такое давление. И нам надо остановиться.
– Тебе встретился кто-то другой? – спросил Чарли.
– Я же не об этом. И не собираюсь такие разговоры с тобой вести, Чарли. Я говорю тебе, что это не годится для меня и не годится для тебя. Это нездоровые отношения. И я не могу с этим справиться. Я чувствую, что ты все время давишь на меня, Чарли. И это нехорошо для меня. И для тебя тоже. Я могу быть тебе другом, если захочешь поговорить, – через некоторое время. А сейчас нам надо остановиться.
Другом.
– Мы не можем стать друзьями, – возразил он. Голос у него был слабым и хриплым.
– Ладно… Я больше не хочу разговаривать об этом. Прости, Чарли. Я сама во всем виновата. Прощай.
Последнее слово прозвучало не до конца – она повесила трубку.
Он достал из кармана сигареты, закурил и зашагал сквозь морозную тьму. В потрясенном мозгу все повторялись и повторялись слова: «Я не знаю, что делать. Я не знаю, что делать». Он шагал и курил. Шагал мимо домов, где в окнах еще горел свет. Мимо домов, где в окнах уже не было света. Он подумал о своем собственном доме и не знал, как ему быть. Как он сможет вернуться туда. Оставаться там. Как завтра вести уроки. «Я не знаю, что делать».
Глава восьмая
В гостиной священника горел свет. Чарли медленно проехал мимо, вглядываясь сквозь окно машины. Он курил и ходил больше часа после того, как его отвергли в телефоне-автомате, и вот теперь он развернул машину в конце дороги Степпинг-Стоун-роуд и снова проехал мимо дома священника, потом сдал машину задом и оставил ее у начала подъездной дорожки, бесшумно закрыв дверцу. Потом бесшумно двинулся к дому сквозь морозную тьму. Он никак не думал, что этот дом может выглядеть таким одиноким. В окно гостиной он увидел, что Тайлер сидит там в качалке, а вытянув голову над перилами крыльца, разглядел, что тот низко склонился в кресле, уперев локти в колени и опустив голову в ладони. Чарли долго стоял, наблюдая за Тайлером; пальцы ног у него так замерзли, что казались горячими камнями в носах его ботинок. Священник сидел без движения. Без всяких эмоций. Чарли задал себе вопрос: может, этот человек мертв? Он взошел на крыльцо, откашлялся, зажег сигарету, уронил спичку, снова откашлялся и растер спичку ботинком. Через минуту священник открыл дверь и вгляделся в осветившуюся луной темноту:
– Чарли?
Чарли шагнул мимо него и подумал, что от священника немного попахивает, волосы его спутались, а белая сорочка была такая мятая, что можно было предположить, что он в ней спал.
– Входите, Чарли, – вежливо сказал священник. – Входите-входите.
А Чарли вдруг охватило желание толкнуть этого человека так сильно, чтобы он повалился на пол. На миг он представил себе глупое удивление на лице Тайлера, когда тот станет заваливаться на спину, его болтающиеся в воздухе длинные руки и ноги, ударяющиеся о мебель.
– А дочка где? – спросил Чарли.
Мелки, карандаши и книжка-раскраска лежали на полу.
– Уже за полночь, Чарли. У вас все в порядке? Садитесь. – Священник махнул рукой в сторону дивана.
Чарли повернулся к дивану и осмотрел комнату. Свет здесь шел только от лампы у кресла-качалки, и какая-то ползучая тьма, казалось, присела в дальних углах. Потолок был такой низкий, что Чарли представилось, что сам он – огромный гриб, только что выросший в сырой и затхлой среде этого дома. Детский свитер и пара красных башмачков валялись рядом с ним на полу. Тающий снег с подошв его ботинок потихоньку подвигался к свитеру, и Чарли отошел к другому концу дивана и сел на самый краешек, засунув руки в карманы. Он был бы совсем психом, если бы стал рассказывать этому человеку про женщину в Бостоне, и надо вообще с ума сойти, чтобы сказать ему, что он боится идти домой. Поэтому он произнес:
– Пожертвования могут сократиться.
Тайлер стоял, свободно держа руки на бедрах.
– Рано предсказывать, верно? – возразил он. – У нас времени – до конца года.
Чарли приподнял одно плечо, как бы слегка пожимая плечами:
– Может, и так. Только слушок пошел. – Так как Тайлер не ответил, Чарли добавил: – Да я сам на это всегда насрать хотел. Только в городе говорят, у вас что-то с этой бабой – Конни Хэтч.
– Но это же смешно, – ответил Тайлер почти без всякого выражения.
– Говорят, вы ей кольцо подарили.
Тайлер ничего не ответил, только снова сел в кресло-качалку.
– А где она?
– Я не знаю, что сейчас затевает Конни, – сказал Тайлер.
– А что ваш лучший друг Бонхёффер говорит о похоти?
Чарли высоко поднял голову и выставил подбородок. Ему показалось, что на лице священника появилось такое выражение, будто он собирается обороняться. Но тот взглянул на Чарли, прищурив глаза, и Чарли отвернулся.
– У вас какие-то неприятности, Чарли?
Чарли откинулся на спинку дивана, вытянул ноги. Устремил взгляд в потолок:
– У меня – нет. А у вас могут быть.
– Почему же? – наконец спросил Тайлер. – Из-за слухов?
Чарли закрыл глаза:
– А как же. У людей зуд в одном месте появляется. Им надо во что бы то ни стало наброситься на кого-то, особенно если они слабость почуют там, где сила предполагалась.
После довольно долгой паузы Тайлер наконец сказал:
– Обычно людям нужен повод, чтобы на кого-то наброситься.
Чарли открыл глаза и фыркнул от отвращения:
– Ну так вы и дали им повод. После того, как были Мистер Замечательный. Вы же вели себя как зазнайка самодовольный. А теперь они услышали про кольцо, которое вы своей экономке подарили, – и хоп! – они бросаются в погоню, и не важно, верят они, что вы спутались с Конни Хэтч, или нет, они просто рады, что есть повод на вас наброситься.
Чарли поднялся на ноги. Его горе после телефонного разговора с женщиной в Бостоне было столь глубоко, что ему казалось – он просто тяжко болен физически. Он направился к двери.
– Что за беда у вас стряслась, Чарли?
Чарли резко повернулся и подошел к священнику. Встал прямо перед ним. Наклонился к нему так, что его лицо оказалось совсем близко к лицу Тайлера, и громко спросил:
– Вы что, не заметили, Кэски? Мы говорим о вас.
Тайлер откачнулся назад в своей качалке.
– Ох, – произнес Чарли, отворачиваясь и отходя. – Бедный вы, бедный сукин сын. Несчастный, подставляющий другую щеку, затраханный сукин сын! – Чарли неожиданно вернулся и шагнул поближе к священнику; тот смотрел на него снизу вверх с напускным спокойствием. – Держу пари, я мог бы сейчас дать вам хорошего раза по башке и вы бы сказали: «Ладно, Остин, давай-ка еще разок!» Ведь сказали бы, да? – Он отошел, взглянул на собственные ботинки. – Господи, Кэски, вы можете человека с ума свести. – Он поднял голову. – Вы небось свою жену до сумасшествия доводили, нет?
В глазах Тайлера едва светились усталые крохотные, словно наполовину ушедшие под землю, огоньки.
Чарли покачал головой:
– Да от вас еще и воняет. У вас что, горячей воды в доме нет? – Он оглядел комнату. – Это не дом, а нужник.
Минуту спустя Тайлер сказал:
– Отвечаю на ваш вопрос. Бонхёффер полагал, что похоть уводит нас прочь от Бога.
Чарли чувствовал себя слишком больным, чтобы стоять на ногах. Он вернулся и сел на подлокотник дивана.
– Уводит нас прочь от Бога? Понятно.
– А это очень страшное место.
– Что за место?
– Вдали от Бога.
– Ну, Кэски, я могу поделиться с вами маленьким секретом. Вы можете проповедовать до скончания века, да только весь наш проклятый мир теперь находится вдали от Бога.
Тайлер задумчиво кивнул.
Чарли чувствовал, что его дыхательное горло словно превратилось в губку: через минуту его дыхание может прекратиться. Ему была неприятна тьма в углах этой комнаты, но страшнее было выйти снова в уличную морозную тьму. Ему не хотелось возвращаться домой. В мозгу взрывались мрачные образы, из шеи человека потоком лилась кровь.
– Кто придумал всю эту религиозную муть? – услышал он собственный голос. – О, я скажу вам, почему это так всем пригодилось, точно. Это позволяет людям чувствовать себя выше всех, и, господи, людям это так нравится! – Чарли рассмеялся. – «Я настолько лучше всех, что даже не собираюсь никому говорить, что я лучше!» Господи, да меня тошнит от этого. Негодяи паршивые!
В голове у Чарли возникло тихое жужжание. Он заглянул в дверь столовой. На стене там висела картина – олененок. Его пятнистый задок был нацелен прямо на Чарли.
– Итак, Кэски, что можете сказать? Ну-ка, ты, муж премудрый?
Он снова посмотрел на священника и увидел, что Тайлер сидит, спокойно положив руки на деревянные подлокотники качалки. Какое-то время Тайлер смотрел на собственные колени, потом ответил:
– Скажу только то, что уже говорил раньше, Чарли. Что нет вины Иисуса Христа в том, что христианство или любая другая религия может быть использована как средство насмешки над Богом.
– Цветистые речи. Вы – любитель щегольнуть. Есть еще кое-что, Кэски, чего я в толк не возьму. Эта ваша дешевая благодать и дорогая благодать – вы нас ими так часто угощаете. – У Чарли дрожало колено. Он крепко прижал ступню к полу. – Это все для меня сплошная абракадабра, а вы все толкуете и толкуете об этом, вроде все это имеет какой-то смысл.
Тайлер ответил очень холодно:
– Это имеет какой-то смысл, если считать, что то, как мы проживаем свою жизнь, имеет какой-то смысл.
– Ага. Ну, мне не понять. – Чарли хотелось заорать. Он сказал, стиснув зубы: – Дурацкая галиматья. – Изо рта у него брызнула слюна.
Тайлер отозвался спокойно, гораздо более добрым тоном:
– Вопрос вот какой: как я проживаю свою жизнь? Живу ли я так, будто моя жизнь имеет смысл? Большинство из нас верят, что имеет. Что наши отношения с Богом, друг с другом, с самими собой – имеют смысл.
Чарли скрестил на груди руки, посмотрел на свои ботинки, потряс головой.
– А если все это имеет смысл, – продолжал Тайлер, – тогда сказать: «О, я грешил, но Бог возлюбил меня, поэтому я прощен» – это будет дешевка.
– Почему же? Что в этом плохого? А знаете, что я думаю? Что вы, ребята, просто любите нам яйца защемлять.
– Да потому, что это ничего не стоит. Дорогая благодать – это когда вы платите за нее своей жизнью.
– Как ваш дружок Бонхёффер, мистер Мученик?
– Да нет. Покаяние и цена ученичества могут принимать самые разные формы. – Тайлер раскрыл руки, приподняв ладони. – Вы, например, учите молодежь красоте языка…
– Ох нет. Меня уж избавьте от этой гребаной хренотени! Я просто спросил, и все тут.
Тайлер кивнул, поднял к лицу руки и сильно потер щеки ладонями.
– На заседании диаконов вчера вечером мужчины много говорили, – раздумчиво начал Чарли. – Сидели там и говорили о машинах и о зимних шинах и о кубинской революции и сколько стиральных машин производит Россия. А женщины, насколько я знаю, обычно сидят и толкуют о том, возможно ли, что священник трахает свою экономку, или нет. И та и другая беседа для меня не имеют никакого смысла.
– Так что же имеет для вас какой-то смысл, Чарли?
Вопрос показался Чарли вызывающим. Он уже не помнил, что только что сказал сам, помнил только, что говорил слишком много. Он устремил на Кэски жесткий, холодный, пристальный взгляд:
– Выяснить, почему вы такой ограниченный и самодовольный болван. Вот это имело бы для меня какой-то смысл. – Чарли встал. – Надо мне уходить отсюда, пока я не дал вам такого раза, что у вас последние мозги вышибет.
Впервые с самого переезда в фермерский дом Тайлер запер обе двери. Он подобрал свитер, валявшийся на полу гостиной, поглядел на лужицы, натекшие с ботинок Чарли, зажег в гостиной еще одну лампу. Стены комнаты засияли двумя розовыми кругами. То, что он остался в этом доме один, то, что Кэтрин ночевала сегодня у Медоузов, создавало странное ощущение чего-то нереального, будто в гостиной на бесшумных черных крыльях носится огромная летучая мышь. До этого момента он даже представить себе не мог, насколько он зависит от дочери, от ее молчаливого присутствия, ее осторожных взглядов. Завтра утром он позвонит ей, еще до того, как она уедет в школу с детишками Медоузов.
Тайлер оставил свет в кухне гореть и пошел в кабинет – прилечь на диван. Он не стал раздеваться, даже ботинки снимать не стал. Он не мог бы сказать, что взволновало его более всего: Конни, Чарли или его собственное будущее. Ему хотелось бы, чтобы Чарли оставил пост главного диакона храма, – это сильно упростило бы ситуацию. И разумеется, он сообщит Церковному совету, что поддержит решение о покупке нового органа: сейчас не время занимать позицию против. Однако именно мысли о Конни, о ее печальном появлении в храме, возвращаясь и возвращаясь к нему, не давали ему покоя. Как ему следовало поступить? Что ему следует делать завтра? Стоило ему вспомнить, какое успокоение давало ему ее присутствие в фермерском доме, тотчас же его сердце как будто сжималось, словно от непонятной болезни. Вспомнив тот первый осенний день, когда он вернулся после беседы о Кэтрин в ее школе, он задумался: что же такое увидел он, вглядевшись в зеленые глаза Конни? Что мог значить этот взгляд узнавания?
Тайлер чуть приподнялся, вжав локти в диван. Может, это было какое-то мрачное товарищество? Словно их объединяло тайное преднамеренное знакомство со смертью? Неужели именно это было видно в ее взгляде?
Нет. Такого объяснения он принять не мог.
С крыши за окном с грохотом упала сосулька, и Тайлер вскочил с места с бешено колотящимся сердцем. Он прошел по всему дому, заглядывая в окна и ничего за ними не видя. Снова усевшись на диван в кабинете, он наблюдал, как медленно дневной свет вытесняет тьму, и у него возникло такое ощущение, что нет ничему ни начала, ни конца, только вечное круговращение мира. Тогда Тайлер вспомнил, как его толстогрудый тесть много лет назад говорил ему, что терпеть не может, когда говорят «солнце село» или «солнце встало», потому что ведь это не соответствует истине, и он жестко смотрел на Тайлера, словно тот один был в ответе за такую вопиющую языковую ошибку. «Это ведь иллюзия!» – говорил тесть. А Тайлер сказал тогда только: «Ну да». Вспоминая их разговор, Тайлер почувствовал отвращение. Надо было сказать: «Ох, да бросьте, вы просто глупый мещанин!»
Выйдя за птичью купальню и следя, как серый сумрак над дальними полями постепенно светлеет, как проясняются очертания старинной каменной стены, Тайлер вдруг остро осознал, что стена эта всего лишь груда камней, уложенных рядком сто лет тому назад: труд, затраченный на ее создание, ее спокойная красота, которая столько лет доставляла ему такое удовольствие, – все, казалось, исчезло в обнаженности устало нараставшего утреннего света. Он вернулся к письменному столу и подумал, что не сомкнуть глаз всю ночь – паршивая штука.
«Им надо во что бы то ни стало наброситься на кого-то, особенно если они слабость почуют там, где сила предполагалась», – слова Чарли постоянно порождали мелкие пузырьки беспокойства, поднимавшиеся в нем, словно в стакане с газировкой, и, вернувшись на диван, Тайлер снова прилег. Что же все-таки хотел сказать ему Чарли?
Он проснулся, словно очнувшись от наркоза, и услышал стук в дверь. Это стучал сынишка Карлсонов, поднесший руку в варежке ко лбу, чтобы вглядеться в дверное оконце.
– Прошу прощения, – сказал Тайлер, дыхание белым паром вырывалось у него изо рта в холодный воздух. – Кэтрин ночевала у Медоузов. Скажи маме – я очень прошу меня извинить за то, что забыл ей позвонить об этом.
Мальчик сбежал по ступенькам, а Тайлер помахал рукой миссис Карлсон и губами проартикулировал слова «прошу прощения». Она кивнула, пар, вырвавшийся из выхлопной трубы машины, отчасти скрыл миссис Карлсон от глаз Тайлера, но ему показалось, что она выглядела недовольной, что ей пришлось ждать. Он крикнул ей, когда она сдавала машину задом, выезжая на шоссе:
– Простите меня за это!
Зимний воздух покусывал его через тонкую белую сорочку И он подумал с внезапной яростью: «Как же мне надоело говорить: „Простите меня!“»
В кабинете звонил телефон. Тайлер чуть было не сказал: «Конни?» Однако это был мистер Уотербери, пожелавший узнать, не сможет ли мистер Кэски прийти завтра днем в школу побеседовать с миссис Мэри Ингерсолл и миссис Рондой Скиллингс?
– Ну как же, конечно, – ответил Тайлер. – Буду очень рад.
Миссис Медоуз отыскала одно из старых платьиц своих дочерей, подходящее для Кэтрин, и дала ей, чтобы девочка надела его в школу. Стоя на коленях и поправляя на Кэтрин маленький белый воротничок, миссис Медоуз сказала ей:
– Какая же ты хорошенькая девочка! – (Кэтрин посмотрела прямо в большие карие глаза миссис Медоуз.) – Ты прямо как твоя мама.
Щеки у миссис Медоуз были гладкие и чуть розоватые сверху, ближе к глазам. И пахла она приятно, как детская присыпка. Кэтрин сделала маленький – совсем маленький – шажок поближе к ней, в надежде, что еще много чего надо будет сделать с ее воротничком.
– Дай-ка я расчешу тебе волосы. И ты говори мне, если будет больно, хорошо? Я не слишком сильно дергаю?
Кэтрин покачала головой.
– Ох ты, вот так так! Как же ты хорошо выглядишь!
Мимо как раз проходила старшая дочь Медоузов. Такая большая, что у нее уже были учебники. Она остановилась, и стала смотреть на них, и улыбалась Кэтрин.
– Мам, – сказала она, – а тебе не кажется, что надо отдать это платье Кэтрин насовсем?
– Да, мне тоже так кажется. – Миссис Медоуз пригладила волосы Кэтрин за ухом. – Если ты не против взять ношеную вещь.
Подошел Дэвис Медоуз. На его серых брюках были отвороты. Кэтрин смотрела, как он открывает ящик шкафа в передней и достает перчатки, как надевает шляпу. Дэвис сказал:
– Кейт очень хорошенькая девочка сама по себе, ношеное на ней платье или неношеное.
Миссис Медоуз приготовила ей ланч – взять в школу, и отыскала старый футляр для него. Кэтрин держала его чуть выше обычного и чуть дальше перед собой, потому что это была одна из самых красивых вещиц, какие ей приходилось видеть: на футляре сбоку была картинка из «Алисы в Стране чудес». Задергивая молнию на пальто Кэтрин, миссис Медоуз спросила:
– Твоя мамочка никогда не дарила тебе маленькое золотое колечко? – (Кэтрин опустила футляр с ланчем пониже и молча уставилась на миссис Медоуз.) – Нет? Тогда, вероятно, твой папа хранит его для тебя, чтобы подарить, когда ты станешь постарше. У твоей мамочки было золотое колечко с маленьким красным камешком, которое она собиралась тебе подарить.
Кэтрин прошептала:
– Мамочка – на небе.
– Да, мое солнышко. Смотрит на тебя оттуда и любит тебя, точно так, как здесь, на земле. И хочет, чтобы я сейчас тебя по-настоящему крепко обняла.
И миссис Медоуз обвила Кэтрин руками и крепко прижала к себе.
У Кэтрин задрожали губы. Ее охватил ужас, что она вот-вот расплачется – прямо перед этими замечательными людьми. Она отвернулась.
– Выходите и подождите нас в машине вместе с папой, – сказала миссис Медоуз одному из своих детей. – Помоги всем пристегнуться – мы скоро выйдем.
Звуки шагов, поцелуев – так близко, что они должны были быть не иначе как в другую щеку миссис Медоуз, и дом опустел. Миссис Медоуз выпрямилась.
– Как ты думаешь, Кейти? Тебе хотелось бы приезжать к нам почаще? Мы были бы так рады!
Кэтрин кивнула.
– Я поговорю с твоим папой.
– А Джинни можно со мной?
– О да! Нам всем было бы так весело! А теперь беги скорей в машину. Кто-нибудь из ребят покажет тебе, как ремень пристегивать.
И Кэтрин почувствовала у себя на голове мимолетное прикосновение ласковой руки.
Как рассказала мистеру Уотербери и миссис Ингерсолл Ронда Скиллингс, ее краткая беседа с Кэтрин Кэски, скорее всего, указывает на то, что между Тайлером и его экономкой, возможно, что-то такое происходит: как видно, речь может идти даже о подарке в виде кольца. И хотя Ронда не была вполне уверена, что ситуация действительно настолько серьезна, насколько, вероятно, думала Кэтрин, она предупредила Мэри и мистера Уотербери о том, как, без сомнения, важно сохранить эту информацию – на некоторое время – в строжайшей конфиденциальности. Однако Мэри отправилась домой и рассказала мужу – муж ведь не считается: он – ее собственный муж, а мужу можно рассказывать все… А после этого она позвонила подруге. «Никому не говори!» – предупредила она ту и приняла на веру ее обещания, – в конце-то концов, это была ее самая давняя и верная подруга. После этого с чувством, похожим на то, что испытываешь, глядя на раскрытую перед тобой коробку шоколадных конфет и думая: «Ну, так уж и быть, возьму еще одну…» – Мэри позвонила еще одной подруге: «Только никому ни слова!» – предупредила она.
Впрочем, и сама Ронда Скиллингс, позвонив Элисон Чейз и разглядывая банку с зараженной радиацией клюквой, сочла для себя невозможным не проговориться.
– А я так устаю, – говорила ей в этот момент Элисон. – Погоди-ка, я эту дверь закрою. Не вешай трубку.
У Элисон телефон был с таким длинным шнуром, что она могла взять его на кухню и зайти в чулан, чтобы разговаривать наедине о чем угодно. Ронда, нарисовав себе эту картину, почувствовала стремление поделиться тайной.
– Я так устаю, что мне плевать, заражена клюква или нет. Могу консервированным желе воспользоваться, кому какое дело, – призналась она. – Я так устаю быть кухаркой и уборщицей в собственном доме, только и делаю, что за всеми тут прибираю да мою.
– Я тоже устаю, – откликнулась Ронда, у которой неясный слушок о Тайлере и его экономке был точно кусок торта во рту, и ей приходилось говорить о чем-то, держа этот кусок непроглоченным. – Иногда мне хочется жить в каком-нибудь поместье в Англии, в доме, где полным-полно горничных.
– Вот я и есть горничная, – сказала Элисон. – А в доме у меня полным-полно грязи и беспорядка.
– А я уверена, это неправда. – Но Ронда знала, что это правда. – А как Фред? Жалуется?
– Да нет. Но он так это мило замечает: «Давай-ка посмотрим, нельзя ли устроить небольшую приборку в доме и держать его в порядке?» Это он так меня критикует. Только никакие тут «приборки» все равно не помогают. Вся мебель исцарапана, выщерблена…
– Вот тебе способ. Возьми немного растворимого кофе и чуть-чуть воды, размешай, чтобы паста получилась, и втирай в поцарапанные места. Это действует, могу поклясться. А ты сразу застилаешь постели по утрам? Помнишь, что Джейн всегда говорит? Просто застели постели.
Элисон в темноте кухонного чулана негромко фыркнула от отвращения:
– Мне хотелось бы, чтобы они сами застилали свои постели.
– Мальчишки никогда этого не делают, – возразила Ронда, у которой был один сын и одна дочь. – Мальчишки – свиньи, Элисон. Может, и есть надежда на следующее поколение, да только теперешние мальчишки – свиньи.
Элисон прислонилась к двери чулана.
– У Джейн это полы, – сказала она.
– Ты права, – согласилась Ронда. – Джейн приводит в порядок полы каждый день и от этого чувствует себя лучше.
– А что ты все-таки собираешься делать с клюквой?
– Понятия не имею. Помнишь того ученого, который заявил, что надо съедать пятнадцать тысяч фунтов зараженных ягод в день в течение многих лет, чтобы получить рак щитовидной железы?
– Неужели? Пятнадцать тысяч фунтов ягод в день? Тогда зачем же нам беспокоиться?
– Да затем, что этот ученый работал на химическую компанию, производящую химикаты. Гербициды. Аминотриозол. Что-то такое.
– Обожемой! – сказала Элисон. – Никому верить нельзя! Наш мир стал до предела безнравственным. Пытаешься вести простую, добропорядочную жизнь, а что получается? Тебя, с одной стороны, отравляют химикалиями всякие химические компании, а с другой – тиранит дочь священника. Ронда, знаешь, я думаю бросить мои занятия в воскресной школе после Рождества.
– Слушай, я собираюсь сказать тебе кое-что. Конфиденциально.
Когда она повесила трубку, Элисон открыла дверь чулана и зашептала:
– Фред, Фред, иди сюда!
Фред с сыновьями смотрел телевизор. По зову жены он поднялся и зашел к ней в чулан.
Через некоторое время старший из сыновей постучал в дверь чулана:
– Эй, вы чем там вдвоем занимаетесь?
– Оставь нас в покое! – крикнул ему Фред из-за закрытой двери.
– А как же! – откликнулся мальчишка. – Еще бы! Ну, меня от вас обоих просто тошнит!
И так новость о том, что Тайлер, вероятно, спутался со своей экономкой, обошла весь город. Это была самая потрясающая и самая драматическая новость с тех самых пор, как умерла Лорэн, – возможно, даже по-своему более драматическая, потому что она не была вполне четкой и определенной. Некоторые просто отмахивались от этого слушка, заявляя, что девочка могла быть «не права» и что это просто глупость, какую невозможно себе представить. Другие не были вполне уверены. В любом случае это давало горожанам повод и возможность, не испытывая угрызений совести, осуждать священника, который в последнее время все больше их разочаровывал. Поведение Тайлера обсуждалось повсюду с таким энтузиазмом, что даже слова, сказанные им Элисон Чейз, будто ее запеченные в тесте яблоки восхитительны, тогда как на самом деле он яблок не любит, бросили тень на его человеческие качества в целом. Дорис Остин рассказывала горожанам, что священник обещал ей новый орган – или почти обещал, – а потом пошел на попятную. Фред Чейз говорил, что никогда не слышал, чтобы конгрегационалистский священник цитировал католических святых так, как это делает Тайлер. Огги и Сильвия Дин задавались вопросом о том, кто же такая та молодая женщина, что появлялась несколько раз на задней скамье в храме, и правда ли, что она продает косметику в Холлиуэлле? И разве его не видели катающимся с ней на коньках? Что же тогда? Это не похоже на действия человека, сделавшего предложение своей экономке, замужней женщине много старше его, да еще к тому же разыскиваемой полицией – ни много ни мало за кражу! Но такие вещи случаются. Вы же постоянно слышите об отчаявшихся мужчинах, которые не в силах выдержать и двух минут без женщины, живущей с ними под одной крышей. Он ведь был всегда очень замкнут, если припоминаете. А дыма без огня не бывает.
Берта Бэбкок, учительница английского языка, вышедшая на пенсию, была так расстроена этими слухами, что велела мужу убрать подальше костюмы первых поселенцев: она чувствовала себя не в настроении рассказывать в окрестных школах об истории первых жителей штата Мэн. Не хотелось ей и устраивать у себя в доме заседания Исторического общества, поскольку Берта понимала, что оно превратится в вечер сплетен. Она сидела на своей туго обтянутой козетке, а ее карликовый мопсик Майлз, стоя перед ней на крохотных лапках, дрожал от нестерпимой нужды и полаивал крохотной пастью, глядя на хозяйку выпученными глазками. А Берта все сидела и вспоминала о том, как Тайлер много лет назад согласился с ней, что стихотворение Вордсворта «Нарциссы»
самое красивое из всех стихотворений английской поэзии, а потом, однажды, посмеиваясь, показал ей пародию, попавшуюся ему как-то на глаза:
Как тучи одинокой тень,
Бродил я, мрачен и суров,
И встретил в тот злосчастный день
Толпу неплаченых счетов!
Берта просидела на козетке половину утра, глядя сквозь старое, искажающее все вокруг стекло в окне их гостиной на искаженный вид реки. В конце концов ее крохотная собачка перестала полаивать и потеряла сознание у ног хозяйки.
Тем временем Тайлер после звонка мистера Уотербери сидел у себя на кухне, слушая радио. В новостях никаких упоминаний о Конни не было, и он подумал, что ему не следует звонить к ней домой. «Что касается внутреннего фронта, – пошутил ведущий новостей, – президент Эйзенхауэр пока еще не дал ответа на недавнее заявление премьера Хрущева о том, что Россия производит в год двести пятьдесят ракет с водородными боеголовками. Хрущев утверждает, что он уничтожит все эти вооружения, если только остальные великие державы последуют его примеру». Тайлер огляделся. На столе стояли немытые тарелки, в раковине – грязные кастрюли. Куча нестираного белья лежала в корзине у дверей раздевалки. На посудном полотенце у холодильника остались темные полосы многодневной давности от соуса к печеным бобам. Он подумал о том, как его мать войдет в кухонную дверь, и встал – открыть кран, пустить в кастрюли воду. «В этот предпраздничный сезон сделайте что-нибудь особенное для вашей семьи», – посоветовало радио. Тайлер отреагировал, выключив его.
