Текст книги "Прелюдия любви"
Автор книги: Элизабет Ренье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
Представив толстушку Берту, удирающую во все лопатки по коридору от еще более тучного сэра Уильяма, Сара расхохоталась. Она свернулась калачиком в мягкой постели. Вскоре к теплу от грелки прибавилось тепло от тела Берты. Следуя детской привычке, Сара натянула на голову простыню, отгородившись ею и от холодного ночного воздуха, и от дневных проблем, и сладко уснула.
Она проснулась, когда свет начал пробиваться сквозь оконные ставни. В коридоре раздавались чьи-то шаги. Она слышала стук лошадиных подков во дворе, громко отдаваемые приказы, хлопанье двери, суетливую беготню слуг. Во всяком случае, подумала она, поворачиваясь на другой бок, ей больше не придется общаться с этими неприятными людьми – вчерашними путешественниками.
Спустившись к завтраку, Сара обнаружила рядом со своей тарелкой записку, написанную небрежными каракулями и украшенную чернильными пятнами, так, словно автор ужасно торопился. Сара прочла:
«Сударыня, мы с сестрой уезжаем рано утром, так что у меня не будет возможности лично принести Вам извинения, которых вы заслуживаете. С моей стороны было непростительно говорить с Вами в столь оскорбительном тоне, а также обсуждать с Вами предмет, о котором, как уверила меня сестра, вы не имеете ни малейшего представления. Я узнал, что вы направляетесь в Клэверинг. Мы – близкие друзья Криспина и Мэри Данси. Но, желая избавить Вас от смущения, которое Вы, должно быть, почувствовали в нашем присутствии, поскольку вряд ли сможете простить и забыть нашу излишнюю откровенность, решили отказаться от наших обычных визитов в Клэверинг, пока вы будете гостить там. На сем, сударыня, остаюсь вашим смиренным слугой —
Эдвард Трехерн».
Сара в задумчивости ела завтрак, пытаясь припомнить, не упоминала ли когда-нибудь ее мачеха этих соседей. Но леди Торренс постоянно все путала, так что Сара по большей части ее совсем не слушала, хотя и делала вид, что ей это интересно. Она снова взглянула на записку, размышляя о том, как схожа манера доктора врываться в комнату с манерой его письма. Энтони никогда бы и во сне не привиделось написать письмо подобным почерком или вихрем ворваться в комнату. Он всегда входил фланирующим шагом, вел себя как мужчина, вполне сознающий свою привлекательность, принимая как должное восхищенные взгляды присутствующих. Но Энтони никогда не был стеснен во времени. А этого человека, который умолял ее простить его за несколько оскорбительных слов, занимали куда более важные предметы, нежели ширина манжеты на камзоле или модно завитые с боку локоны.
Она беспокойно заерзала на стуле. Подобные сравнения были недопустимы, более того, они были предательскими по отношению к Энтони. Но надоедливый тихий голос продолжал:
«Этот доктор – при том, что он тебе совершенно незнаком, – поспешил исправить свою ошибку, загладить обиду, причиненную прошлым вечером. А Энтони лгал тебе, отвратительно с тобой обошелся, а теперь, вполне возможно, иронизирует вместе с леди Стернер по поводу твоей наивности».
Сара отодвинула стул с такой силой, что его ножки со скрипом царапнули пол, и приказала немедленно готовить экипаж. Мысли о возращении покинули ее. В Лондоне был Энтони. А Энтони в настоящий момент она видеть не хотела. Несколько дней вдали от него, в совершенно новой обстановке, уменьшат боль и дадут ей возможность решить проблему, не боясь, что близость Энтони повлияет на ее суждение. Может быть, она даже сумеет обсудить это дело с Мэри, которая не была знакома с ситуацией и, по словам леди Торренс, принимала все близко к сердцу.
Вскоре после того, как они тронулись в путь, зачастил дождь, который лил несколько часов без перерыва. Поэтому мало что можно было разглядеть через залитые водой стекла. Наконец, когда они остановились на вершине длинного пологого холма, чтобы дать передохнуть лошадям, облака разошлись и выглянуло солнце.
– Можно ли мне опустить окно? – нетерпеливо спросила Берта. – Ужасно хочется выглянуть наружу.
И поскольку возражений не последовало, горничная высунулась в окно, восклицая через плечо:
– О, сударыня, какой прекрасный вид, особенно после этих мрачных лондонских улиц. Тут леса, и поля, и деревни – насколько глаз хватает. А запах такой сладкий, что просто умереть можно от счастья.
– Не думаю, чтобы это было так уж чудесно, – удивленно сказала Сара. – Но все же попроси Джереми опустить ступеньки. Я выйду и посмотрю.
Они стояли на насыпи, возвышавшейся над грязной дорогой. Из леса позади доносилось птичье пение. Крохотная птичка высоко в небе осыпала их нотами чистых и ясных трелей. Овца, щипавшая короткую травку на соседнем поле, с любопытством глядела на них. За длинным пологим склоном впереди виднелась странная полоса серебристого цвета. Когда небо, наконец, совершенно очистилось от дождевых туч, эта полоса вспыхнула и засверкала, словно невероятных размеров лента, украшенная алмазами.
– Что это? – указывая туда, спросила Сара.
– Не знаю, сударыня. Никогда раньше такого не видела.
Сара спросила кучера и Джереми. Но оба были в недоумении.
– Вон там, в поле, – крестьянин. Не спросить ли у него? – сказал лакей.
На крик Джереми к ним двинулся мужчина, медленно одолевая крутые кочки. На нем была рубаха и бесформенная войлочная шляпа, он жевал травинку.
– Он выглядит в точности как мой отец! – в восторге вскрикнула Берта.
Работник незамедлительно дал ответ на вопрос:
– Это же море. Английский канал. А все эти серебряные штучки – Чичестерская гавань.
– Я думала, что море – синее, – удивленно заметила Сара, вспоминая письмо Мэри.
– Это так, сударыня, или же серое, или зеленое – зависит от погоды. Сейчас оно сверкает на солнце.
– Очень красиво. Скажите, как нам добраться до Клэверинга? Я полагаю, уже недалеко.
Работник махнул рукой в сторону:
– Вон там, в низине. Хороший дом, ему лет четыреста, не меньше.
Все, что могла разглядеть Сара, были высокие дымовые трубы, кусочки остроконечных крыш и изгибающиеся длинные дороги пляжей.
– Вы что, туда направляетесь? – спросил деревенский.
И когда Сара кивнула, повернулся к кучеру:
– Дорога вниз ухабистая, вам нужно ехать осторожно, особенно после такого дождя. Клэверинг – второй большой дом по этой дороге. Вы его узнаете по гербу на воротах. Первый дом принадлежит Трехернам, там на столбах у ворот – две цапли. Слишком много места для одинокой женщины, а ей приходится за всем смотреть с тех пор, как ее братец отправился в Лондон. Правда… – Он понимающе подмигнул. – Два дома – очень удобно, и в самый раз для всяких ухаживаний.
Сара посмотрела вниз с холма. Она разглядела квадратный, фундаментальный дом, выстроенный на возвышенности. В самый раз для ухаживаний? Для кого? Для Криспина? Она припомнила его слова, когда он говорил о ее матери:
«Она была прекрасна, и она была самой любезной женщиной из всех, кого я когда-либо видел, исключая лишь одну».
Сара вспомнила неожиданную встречу с Деборой Трехерн – как она входит в маленькую комнату на постоялом дворе и протягивает руки к огню: высокая, элегантная фигура, грациозная неторопливость в каждом движении.
Если бы Криспин оказался дома и узнал, что произошло на постоялом дворе, ситуация, без сомнения, была бы весьма неловкой. А впрочем, подумала Сара, скоро все встанет на свои места. Словечко Мэри, записка доктора Трехерна, проявление вежливости во всем, вплоть до мелочей, и небольшое неприятное происшествие прошлой ночи можно будет выбросить из головы. Она обнаружила, что хотела бы снова увидеть Эдварда Трехерна. Его быстрые движения, воодушевленное лицо, а еще доброта, сквозившая в его серых глазах до того, как они вдруг внезапно погасли, – все это произвело на Сару сильное впечатление.
Она дала работнику монету и села в экипаж. Берта, бросив последний восторженный взгляд на окрестности, вскарабкалась следом. Спуск, как и предупреждал крестьянин, был сложным. Экипаж качало из стороны в сторону, его крыша склонялась под опасным углом, покуда лошади скользили по сырой меловой почве. Сара вцепилась в ремень кареты, опасаясь, что повозка может перевернуться в любой момент. Но Берта оставалась невозмутимой, хихикая всякий раз, как ее бросало из стороны в сторону, словно тряпичную куклу.
А когда они достигли ровной низины, дорога оказалась еще более ужасной, и их продвижение вперед сопровождалось постоянными рывками и креном. Сара была уверена, что после такой тряски ее тело покроется синяками. Наконец, экипаж остановила. Джереми наклонился с задней ступеньки и с силой толкнул тяжелые железные ворота, украшенные гербом Данси. Медленно, спотыкаясь от усталости, лошади вступили на изгибающуюся дорожку между двумя полосами пляжа и выехали на широкую, усыпанную гравием площадку. Сара увидела беспорядочно выстроенный, увитый плющом дом – его верхние окна сияли красным с золотом в свете заходящего солнца непогожего дня. Рассмотреть что-то еще времени у нее не было.
Прежде чем ступеньки экипажа опустились, они увидели женщину, бегущую к ним через площадку с распростертыми руками. На первый взгляд она показалась Саре настолько невыразительной, бесцветной – ее одежда, глаза, волосы были тускло-коричневого цвета, – что Сара в отчаянии подумала, не повернуть ли ей экипаж обратно и не броситься ли прямиком в Лондон – домой.
С тяжелым сердцем она на негнущихся ногах принялась спускаться на землю. Ее руки встретили теплое пожатие, и ее радушно расцеловали в обе щеки.
– Позвольте мне рассмотреть вас! – в восторге воскликнула Мэри Данси. – О, как прав был Криспин! Вы превратились в самую прелестную из всех молодых женщин. Но этого следовало ожидать, потому что я прекрасно помню, каким вы были очаровательным ребенком.
Сара смущенно произнесла:
– Боюсь, вам придется мне помочь. Я ничего не помню о нашем визите сюда.
– Как вы можете помнить? Вам было не больше пяти лет от роду. Пойдемте, моя дорогая, вы, должно быть, очень устали и замерзли. – И пока Сара колебалась, она быстро добавила: – Не стоит беспокоиться об экипаже и слугах. Обо всем позаботятся. – Она повернулась к Берте: – Это ваша горничная? Добро пожаловать, дитя. Миссис Парджетер вас устроит.
Берта механически сделала книксен, но, похоже, едва ли слышала слова Мэри. Сжимая шкатулку Сары с драгоценностями, она стояла задрав голову и раскрыв рот.
– Только послушайте, – восторженно пробормотала она. – Послушайте, как старые грачи дерутся за свои гнезда, точно так же они дрались рядом с моим домом.
К своему изумлению, Сара заметила капельки слез на ресницах девушки. Неожиданно она подумала, что Берта, хотя и утверждала, что всем довольна, должно быть, не раз испытывала тоску по дому – такую же, какую чувствовала Сара сейчас. Она повернулась и положила руку на локоть горничной:
– Берта, ты поддерживала меня в этом путешествии. Не стоит раскисать сейчас, когда мы наконец приехали.
Девушка утерла слезы.
– Простите меня, сударыня. Это все из-за глупых грачей. – Ее лицо просветлело, когда она посмотрела на залитый солнцем дом и его хозяйку, мягко улыбающуюся гостям. – Мы будем счастливы здесь, мисс Сара, я знаю, что будем.
Не разделяя оптимизма горничной, Сара направилась с Мэри в обитый дубовыми панелями холл, где в камине ярко пылал огонь. Пламя освещало герб Данси, украшавший каминную полку, по обе стороны располагались две великолепные боевые шпаги, склоненные над очагом. Зал был небольшим. В нем не было даже галереи для менестрелей. Резные деревянные стулья выглядели не очень удобными. В одном из углов стояли доспехи.
Мэри указала на них:
– Однажды, когда вы были здесь, Криспин влез в них и вечером напугал вас до смерти.
Внезапная мысль вспышкой озарила сознание Сары: значит, он пугал ее даже в детстве.
– Мальчишкой он был большим проказником, – говорила Мэри. – Хотя потом стал даже чересчур серьезным, и, думаю, Дебора не особенно старается растормошить его. Вы виделись с ним после бала?
– Мы случайно встретилась несколько дней спустя. – Сара гадала, следует ли ей рассказать Мэри, при каких обстоятельствах ее слуги спасли Криспина от головорезов. Она решила повременить с этим и сказала: – Он собирался в тот же день уехать в Бристоль.
– Он должен был поехать туда, чтобы собрать… – хмурясь, произнесла Мэри. – Но давайте не будем говорить о столь печальных вещах в такое счастливое время. Пойдемте. Я покажу вам вашу спальню.
Мэри поднималась наверх очень медленно, держась за перила. На верхней площадке она остановилась, похоже, ей не хватало воздуха. Затем пошла вперед по темным коридорам и открыла дверь справа. На мгновение солнце ослепило Сару. Все в комнате было позолочено солнечным светом: высокая кровать, ее занавески и покрывало, расшитые павлинами, сундук красного дерева, гобеленовый ковер; тисненый цветочный орнамент на стенах. На маленьком столике у окна стояла ваза, полная крошечных фиалок.
Мэри подняла вазу и протянула ее Саре:
– Понюхайте их.
Сара ощутила тончайший, едва уловимый аромат.
– Никогда раньше не видела таких крохотных фиалок. Откуда они?
– Это дикие фиалки, они растут недалеко отсюда. Я отправила мальчишку-садовника специально, чтобы он сорвал немного для вас. – Она открыла перед собой дверь. – Посмотрите, это комната, которую я велела приготовить для вашей горничной. Она маленькая, но достаточно удобная и будет рядом с вашей.
Как и спальня Сары, эта комната пахла восковым полиролем и купалась в таком же золотом солнечном свете.
– Надеюсь, вы будете здесь счастливы, Сара, – взволнованно сказала Мэри. – Этот дом может показаться вам слишком маленьким после вашего лондонского особняка. Но он принадлежал нашей семье многие поколения и знал немало радостей. Но и печалей разумеется, как бывает во всякой семье. Я по-новому перепланировала сад и долгими часами с наслаждением работала в нем, но теперь у меня нет той силы. – Она грустно улыбнулась. – Мне бы хотелось, чтобы Криспин поскорее женился, увидеть его детей в этом доме до того, как… Ах, я ведь я поклялась отбросить в сторону все грустные мысли, пока вы здесь. – Она подошла к окну. – По утрам, когда солнце не бьет в глаза, вы сможете сквозь деревья увидеть устье реки. Я запланировала так много: экскурсию на море, визит в Чичестер, показать вам собор и наш знаменитый Маркет-Кросс; поездку в Портсмут, чтобы посмотреть на лучшие корабли нашего флота. – И тут лицо Мэри снова затуманилось. – Я всей душой надеюсь, что после всех тех развлечений, которыми вы наслаждаетесь в Лондоне, вы не сочтете это чересчур скучным.
Одно мгновение Сара испытывала искушение ответить:
«Ну конечно, я найду это скучным. Я намерена выдержать все это в течение нескольких дней, пока буду нянчиться со своим сердцем, но не стоит ожидать от меня, что я с восторгом приму те убогие развлечения, которые может предложить Сассекс».
Она внимательно посмотрела на хозяйку дома и увидела хрупкие плечи, бледное лицо, морщины вокруг глаз и рта. В это мгновение Мэри можно было скорее дать сорок, нежели двадцать восемь. Неожиданно Сара почувствовала угрызения совести, осознав, что ее внезапное решение приехать сюда налагало на эту молодую, болезненную женщину безмерный груз ответственности.
Она взяла руки Мэри в свои:
– Меня никогда в жизни не встречали более радушно и никогда о моем удобстве не думали больше, чем здесь. От всего сердца благодарю вас, кузина Мэри.
Солнце осветило сияющее лицо Мэри. Она мягко сказала:
– Думаю, вам стоило бы немного отдохнуть, дорогая Сара. Вы выглядите не такой счастливой, как я бы вам того желала.
Ее слова, тон ее голоса едва не разрушили намерение Сары. Но с решимостью, которая удивила ее саму, Сара отбросила невеселые мысли и легко произнесла:
– Я, наверное, просто устала с дороги.
– Ну конечно. А я занимаю вас разговорами. Я пришлю вам вашу горничную, и потом вы можете отдыхать до ужина. Если я о чем-нибудь забыла, вам стоит только сказать мне об этом. Я так хочу, чтобы вы чувствовали себя здесь как дома, Сара, совершенно свободно.
Часом позже Сара, сменившая одежду и отдохнувшая, готовилась спуститься вниз. Солнце скрылось. Серые облака затянули небо, и дождь стучал в окна. Берта закрыла ставни и разожгла огонь на решетке, где уже были приготовлены угли.
Добравшись до лестничной площадки, Сара взглянула на холл, освещенный лишь пламенем камина, тусклый и мрачный, отличающийся от высоких комнат в доме на Беркли-стрит с его хрустальными канделябрами. Она уже была готова сойти по ступенькам, когда входная дверь со скрипом отворилась. В холл вошел мужчина, сдернул с головы шляпу и стегну кнутом по скамье. Не снимая тяжелого пальто верховой езды, он шагнул к огню. Стоило пламени осветить его лицо, как Сара, подавив возглас, готовый сорваться с ее губ, прижалась к стене.
Мэри, неся в руках два подсвечника, вышла из комнаты, прилегающей к холлу. При виде мужчины она замерла на месте и издала крик, полный удивления и радости.
– Криспин! Я не ждала тебя домой так скоро.
Забрав у нее из рук подсвечники, мистер Данси поставил их на место. Обнявшись с сестрой, он вдруг услышал:
– О, это в самом деле счастье! Вы оба здесь – ты и Сара, одновременно!
– Сара? Здесь?
– Да, в самом деле. Она наконец собралась меня навестить. Разве это не чудесно?
Но Саре, которая в нерешительности замерла на лестничной площадке, это казалось чем угодно, но только не чудом. Лишь полнейшие заверения, что Криспина не будет в Клэверинге, убедили ее отца разрешить ей поездку. Она гадала, что ей следует предпринять в изменившихся обстоятельствах; потом решила, что не остается ничего другого, как со всем смириться. Вряд ли отец станет обвинять ее в неожиданном возвращении Криспина.
Она уже была готова дать знать о своем присутствии, когда ее остановили слова Криспина, сказанные резким тоном:
– С чего это она приехала? Что за причина?
– Она немного нездорова, – отвечала Мэри. – Я думаю, возбуждение от помолвки, так много балов и…
– Когда мы виделись в последний раз, она находилась в полном здравии, – сказал Криспин тем же тоном. – А если ей нездоровиться, то вряд ли долгое и изнурительное путешествие в Сассекс является лучшим лечением.
– Это просто… приехать сюда, для нее – перемена, – предположила Мэри неуверенным тоном.
Криспин качнулся и ухватился за стул, чтобы не потерять равновесия.
– На что ей понадобилась перемена? Она совсем недавно обручилась с мужчиной по своему выбору, заметь, а вовсе не по принуждению семьи. С чего это она так внезапно пожелала избавиться от его общества?
Сара знала, что ей не следует так стоять; нужно вернуться обратно в спальню. Но казалось, ноги приросли к полу. Она не хотела больше слушать, однако что-то заставляло ее прислушиваться снова и снова.
Мэри повысила голос:
– Криспин, почему ты так говоришь? Словно ты Сару терпеть не можешь. А она такая хорошенькая, такая милая и так похожа на мать.
Теперь в голосе Криспина звучала горечь:
– Не дай сбить себя с толку внешним сходством. В Саре нет ничего от матери. Если бы было, я мог бы пожалеть ее. Так же, как… – Он качнулся вперед и упал бы, если бы его не поддержала рука сестры.
– Криспин, ты болен?
В каком-то оцепенении тот покачал головой и провел рукой по лбу.
– В таком случае… ты пьян.
Он освободился от ее руки и рухнул на стул.
– Да, я выпил. Я пил не ради вкуса вина и не ради удовольствия, которое от него получаешь. И я буду пить всю ночь, чтобы залить вином то, что видел и слышал в Лондоне и Бристоле.
Мэри осторожно спросила:
– Ты нашел те свидетельства, на которые рассчитывал?
Криспин вытянул ноги, так что его ботинки с шумом царапнули камин.
– О да, я нашел то, что хотел, и даже больше. Я видел и слышал такие вещи, которые способны утопить мужчину в вине, а женщину – в слезах.
Мэри поднялась и встала рядом с ним.
– Расскажи мне.
Наконец Сара сбросила с себя оцепенение. Она тихо повернулась и на цыпочках двинулась по коридору. Но голос Криспина преследовал ее, громкий, полный той же самой жгучей горечи.
– Рассказать тебе! Ты просишь меня рассказать тебе, что я видел, когда под нашей крышей ты принимаешь дочь сэра Уильяма Торренса!
Сара зажала уши руками и бросилась в спальню. И снова ей захотелось сбежать, вернуться в знакомое окружение, в безопасность родного дома. Она намеренно изгнала из памяти обвинительные слова, произнесенные Эдвардом Трехерном на постоялом дворе. Теперь, в доме родственников своей мачехи, где ее приняли с таким гостеприимством, та же самая ненависть к ее отцу выплеснулась наружу, сверкая, словно обнаженный клинок. И не только к ее отцу. Ведь она спасла жизнь Криспину всего неделю назад. И тем не менее, его слова снова и снова заставляли ее думать, что он ей враг.
В спальне огонь в камине погас. Берта погасила свечи. Ветер стучал в ставни, из-под двери сквозил холодный воздух. Дрожащими руками Сара взяла вазу с дикими фиалками и зарылась в них лицом. Но теперь в ночной темноте и холоде их запах, похоже, улетучился.
