Текст книги "Прелюдия любви"
Автор книги: Элизабет Ренье
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Сара медленно поднималась по лестнице к себе в спальню. Там была Берта, убиравшая вещи. Она быстро повернулась к Саре:
– Пока вас не было, мне пришло письмо, сударыня, от нашего пастора. Он так добр, что время от времени посылает мне весточку о моей семье. Не будете ли вы так добры прочесть его мне!
Сара взяла письмо и пробежала глазами единственный листок.
– У твоей матери – еще один малыш, Берта, мальчик. Разве это не превосходная новость?
Девушка на это ничего не ответила, и Сара подняла глаза. К ее удивлению, лицо Берты не выражало никакой радости. Она выглядела очень встревоженной.
– Еще один голодный рот, сударыня. Это значит, что Томасу придется бросить учебу и начать работать, а ему всего шесть лет. А по-другому им не управиться.
– Разве еще один ребенок будет в тягость?
– Будьте уверены, мисс Сара. Он забрал у моей матери время, которое она провела бы за ткацким станком, зарабатывая деньги. А когда его отлучат от груди, понадобится больше еды. Видно, на то Божья воля. С этим ничего не поделаешь – нужно смириться.
– Я могу помочь, Берта. Дай мне мой кошелек.
Горничная покраснела:
– Нет, сударыня, это не ваша забота.
Слова девушки резанули душу Сары острой болью. Как часто в прошлом она успокаивала себя уверенностью, что вопросы, лежащие за четкими границами ее повседневной жизни, ее не касаются. Теперь она знала, что эти дни миновали навсегда.
– Не твое дело спорить со мной, Берта, – твердо сказала она. – Делай, как я говорю. – Сара отсчитала несколько монет. – Вот тебе десять гиней. Это все, что я могу потратить, потому что в настоящее время мне нельзя просить отца…
– Десять гиней! – Карие глаза девушки расширились, словно блюдца. – Но на это моя семья может полгода кормиться.
«А для меня, – думала Сара, – они означают новое платье, несколько безделушек, чтобы потакать своим капризам». А какова цена человеческого страдания? Она вспомнила горький выпад Деборы: «Каждое платье, в которое она одета, каждое украшение, пища, которую она ест, жалованье ее горничной оплачены кровью и страданиями тысяч рабов». Эти слова, которые, как думала Сара, были сказаны по злобе, в конце концов, оказались правдивы. И ее отец только подтвердил их.
Сара протянула монеты горничной:
– Возьми их. Возьми их, Берта. Пусть они будут потрачены на добрые цели, чтобы смыть с них то зло, которое принесло их в этот дом.
Она закрыла лицо руками. Но слезы не приходили. Она могла думать только о грачах в Клэверинге, в растерянности парящих в штормовую ночь над своими гнездами, которые вот-вот сорвет ветром. Утром, когда шторм миновал, они подобрали упавшие веточки и свили гнезда заново. Она не видела способа вернуть прежнюю жизнь, разрушенную вместе с ее иллюзиями, разрушенную правдой, которую она узнала, – правдой о двух мужчинах, которых она ставила превыше всех других.
Глава 9
Два следующих дня здоровье Энтони вызывало беспокойство. Всякий раз, когда Сара слышала звон подков во дворе или стук в дверь, ее сердце начинало колотиться от страха, что прибыл гонец с плохой вестью. Она боялась минут, когда входила в комнату леди Бретертон, потому что ей могли сказать, что хирург велел ампутировать правую руку.
На третий день она обнаружила Энтони сидящим опершись на подушки, выбритым и в парике. В его глазах мелькали искорки былой веселости, и он приветствовал ее улыбкой:
– Доктор сказал, что я снова буду на ногах меньше чем через месяц. И я сохраню это… – Он легонько похлопал бинты, охватывающие его правую руку и плечо. – Хотя я думаю, что от нее не будет никакой пользы.
– Энтони, я так рада, – сказала Сара, порывисто целуя его в щеку. – Я уверена, что ты скоро научишься обходиться одной рукой.
Он скорчил гримасу:
– Полагаю, что большинство важных вещей можно делать и с одной рукой. Держать карты, бросать кости, кататься на лошади, заниматься любовью. Я все еще способен делать это, моя маленькая Сара.
Прикосновение его пальцев, когда он тронул ее запястье, взгляд его глаз, который словно бы ласкал ее лицо, шею, тело и который раньше так волновал ее, воспринимался теперь словно наказание. Она сожалела о своем поцелуе, который означал лишь благодарность за то, что он останется жить. Ей хотелось отшатнуться от него, сказать: «Давай не будем больше притворяться – ни ты, ни я. Между нами нет настоящей любви и никогда не было. Что же до меня, то, поскольку твое положение больше не взывает к моей жалости, для меня остается лишь долг».
Она пришла в ужас, осознав это, в такой же самый ужас, который породило в ней чувство, взметнувшееся в объятиях Криспина. Еще так недавно она с негодованием опровергала предположение Энтони, что какой-то другой мужчина может показаться ей привлекательным, и как он смеет даже говорить об этом.
– Как ты полагаешь, – произнес он с унылой усмешкой, – Мария Стернер могла бы хотя бы разок поинтересоваться моим состоянием?
– Насколько я поняла, они с мужем сразу же отбыли в Бат.
– И тем не менее, новость, должно быть, достигла ее ушей. Ах ладно, не все женщины так верны, как ты, моя маленькая Сара.
Это слово напомнило Саре о том странном чувстве, которое она испытала перед тем, как уехать в Сассекс, – словно невидимая нить соединяла их с Энтони. В то время она не предполагала, что когда-либо захочет порвать ее. Но теперь…
Пальцы Энтони ласкали ее ладонь, ладонь, которую дважды целовал Криспин. Она терпела сколько могла, потом отдернула руку и быстро сказала:
– Ты не должен переутомляться. Только потому, что ты теперь вне опасности…
– Меня это никогда не утомит, – довольно легкомысленно отвечал он. – Во всяком случае до тех пор, пока в мире существуют хорошенькие женщины и глупые мужья, которые достойны рогов. – Он снова потянулся к ее руке, но Сара отпрянула от кровати. – Сара, ты же знаешь, я ничего не могу с собой поделать. Мы таковы, какими были созданы. Может быть, если я буду вести себя так же скверно, ты снова убежишь. Но ведь ты всегда будешь возвращаться ко мне, разве нет?
Сара почувствовала, что нить натянулась и бегство невозможно. Оно было невозможно просто потому, что, как он сам сказал, люди таковы, какими они созданы. А в ее природе, во многих отношениях слабой, было заложено твердое убеждение, что важней всего на свете – держать свое обещание.
Она произнесла мягко, надеясь, что он не расслышит сомнения в ее голосе:
– Да, я всегда буду возвращаться.
Вернувшись домой, Сара обнаружила, что Берта готова разорваться на части от волнения.
– О, сударыня, он здесь.
– Кто здесь?
– Мистер Данси.
У Сары перехватило дух.
– Здесь, в доме? Мой отец знает?
– Нет, мисс Сара. Сэр Уильям в библиотеке, а мистер Данси в саду. Посмотрите, вы можете увидеть его в окно.
Криспин стоял у высокой изгороди из падубов, где его не было видно из окон первого этажа. Когда Сара громко произнесла вслух его имя, он поднял глаза.
– Вы пойдете к нему? – оживленно спросила Берта.
– Как я могу? ПапА рассердится.
– Я посторожу, сударыня. Пройдите через бальную залу, так будет безопаснее.
Сара смотрела на свою горничную, все еще колеблясь.
Берта сказала:
– Если даже вас поймают, мисс Сара, разве дело того не стоит? В конце концов, сэр Уильям вас не съест.
Сара задумалась.
– Ты права. Я… я должна повидать мистера Данси, поблагодарить его за… – Приметив особое выражение в глазах горничной, Сара вспыхнула и выпалила на одном дыхании: – …За его заботу о нас обеих во время возвращения домой.
Она подобрала юбки и неслышно побежала вниз по лестнице и так же быстро – по коридору в бальную залу. При виде дворецкого, закрывавшего ставни от слепящего солнечного света, она резко затормозила.
– Я вам нужен, мисс Сара? – спросил Фредерик, не выказывая ни малейшего удивления оттого, что она как вихрь ворвалась в бальную залу.
– Я… я только собиралась немного прогуляться по саду, – отвечала она, и краска залила ее щеки.
Дворецкий пересек комнату своей обычной величавой походкой и открыл французские двери. Призвав на помощь все свое самообладание, Сара прошествовала мимо него и вышла на вымощенную плитами дорожку. Она притворилась, что не знает, куда направиться, а потом повернула направо и медленно двинулась к живой изгороди. Она слышала, как двери за ней затворились.
Криспин приветствовал ее, протянув навстречу руки:
– Сара, я должен был прийти. Я должен был узнать, что с вами происходит.
Когда его пальцы сомкнулись вокруг ее пальцев, Сара почувствовала, как их тепло проникает внутрь и разливается по всему телу.
– Энтони вне опасности, – быстро сказала она. – Однако он очень слаб. Он выглядит хуже, чем Мэри, и страдал от сильнейших болей, которые выдержал с большим мужеством.
– И вы снова полюбили его?
– Нет. О нет! – Она освободила руки и отвернулась. – На самом деле я немного шокирована тем, что моя страсть к Энтони могла увянуть столь быстро. Я ничего не чувствую к нему теперь, кроме жалости. Криспин, как это могло случиться, и так скоро?
Его слова лишь подтвердили то, что она уже знала.
– Вы никогда по-настоящему не любили его, Сара. Если бы все было наоборот, вы не стали бы слушать ни Мэри, ни меня, когда мы высказывали наши сомнения. Вы бы не убежали прочь в первую же минуту, когда он поддался слабости, а ведь вы всегда о ней знали. Вы были влюблены в призрак, в плод воображения юной девушки – мужчину, которого вы сможете изменить и который всегда будет вашим. – Он вздохнул, а потом уныло спросил: – Вы все еще собираетесь выйти за него, Сара?
Она сорвала лист с падуба, намеренно поранив палец о его шипы.
– Я не могу поступить иначе. Я дала ему слово.
– Но мысль об этом не делает вас счастливой?
Сара повернулась к нему, отбросив лист в сторону:
– Как это может быть… теперь? Вы сами учили меня…
– Сара, что я сделал с вами? По ошибке разбудил чувства, которым лучше было бы спокойно спать? Маленькая кузина, простите меня. Вам достаточно приходится выносить и без того…
– Без того, чтобы любить вас, ведь это не имеет смысла?
У него перехватило дыхание.
– Сара, это правда? – Он с горячностью схватил ее руки и прижал к груди. – Я думал, что увидел это на вашем лице, на одно мгновение, в тот день, у леса, но… – Он неохотно освободил ее руки и отвернулся. – Я не должен был целовать вас, Сара. Это было непростительно.
– Я так не думаю, – мягко сказала она. – И меня можно винить так же, как и вас. Кроме того, я слишком много судила других, в то время как сама была так слаба.
– В последние несколько недель вы выказали мало слабости. Вы отбросили все мысли о себе, чтобы заботиться о Мэри, вы спасли несчастного негра, вы немедленно вернулись, чтобы быть с Бретертоном.
А ведь было время, когда Сара не могла заслужить его одобрения – что бы она ни делала. А теперь, согретая его похвалой, она произнесла:
– Была еще одна вещь, которую я сделала, Криспин, и она потребовала от меня всех душевных сил, которыми я только обладаю. Я говорила с моим отцом.
– И что же? – настаивал он на продолжении.
Сара колебалась.
– Это был очень болезненный разговор для нас обоих. Он ничего не отрицал, у него нет даже чувства вины, ощущения, что он совершает ошибку. Все было так, как вы говорили. Криспин, я никогда бы не поверила, чтобы кто-нибудь столь же добрый, как папА, мог говорить так грубо, так жестоко о других людях. Мне кажется, что каждый пенни, который я держу в руках, покрыт позором.
– Моя дорогая, вы не должны принимать это близко к сердцу. Однажды все это закончится.
– Но как скоро, Криспин, как скоро?
– Боюсь, это потребует много времени. Мужчины вроде вашего отца никогда из-за денег не будут руководствоваться чувствами гуманности. Если уж даже ваши слова не тронули его сердца… – Он развел руками. – Но мы должны продолжать, Сара, до тех пор, пока не положим конец рабству.
– Если бы только я могла быть с вами, помогать вам. Но в нынешних обстоятельствах я могу лишь молиться за успех вашей борьбы, и, может быть, через некоторое время я смогу снова поговорить с папА.
– Попытайтесь сделать это, Сара. Если мы сможем склонить к жалости хотя бы одного работорговца, убедить его отказаться от своего ремесла…
Послышались торопливые шаги. Берта, с покрасневшим лицом, подбежала к углу живой изгороди.
– О, мисс Сара… – только и сумела сказать она, задыхаясь.
– Что такое? – встревожилась Сара. – Быстро говори мне.
– Сэр Уильям спросил про вас, а Фредерик сказал, что он видел, как вы вышли в сад и…
Окно второго этажа с треском распахнулось. В окне показался сэр Уильям, его лицо пошло лиловыми пятнами.
– Как вы осмелились, мистер Данси? Как вы посмели пробраться в этот дом и сбивать с толку мою дочь своими лживыми речами? Сейчас же идите в дом, вы оба.
Берта в смятении разинула рот. Сара вцепилась в руку Криспина.
– ПапА и без того на меня зол. А теперь…
Пока они шли к дому, Криспин крепко сжимал ее руку.
– Это моя вина. Я не должен был приходить. Сара, похоже, я не приношу вам ничего, кроме горестей и печали.
Сара остановилась и повернулась к нему, когда угол дома скрыл их от посторонних глаз.
– Это неправда. Но даже если и так, это не имеет значения. Вы должны мне верить, Криспин, – мне не о чем сожалеть. Я была ребенком, пока не приехала в Клэверинг. А теперь… Поцелуй меня, Криспин, только раз – прежде чем мы предстанем перед моим отцом, и я ничего не побоюсь.
Сэр Уильям тяжело дышал, прислонившись к перилам на лестничной площадке.
– Я даю вам ровно две минуты, чтобы объяснить свое поведение, после чего выброшу вас вон.
– ПапА, умоляю вас… – быстро вставила Сара.
Но голос Криспина заглушил ее слова:
– Сэр, целью моего визита, в первую очередь, было желание узнать о состоянии лорда Бретертона.
– Очень правдоподобно! Каких еще предметов вы коснулись, удовлетворив свое любопытство?
Криспин избегал взгляда пожилого джентльмена. Сара почувствовала, как предательский румянец проступает на ее щеках.
– Итак? – потребовал сэр Уильям. – Прав ли я, полагая, что вы задумали настроить мою дочь против меня, что вы забивали ей голову очередными глупостями?
Голова Криспина дернулась.
– Сэр, я не могу принять этих обвинений. Мои взгляды широко известны. Моя цель – покончить с рабством, и я не делаю из этого секрета.
– А я, сэр, не делаю секрета из своих намерений. Если ваша нога еще когда-нибудь ступит на мою землю, я устрою вам публичную порку прямо во дворе. И позвольте мне сказать вам еще одно. – Толстый указательный палец сэра Уильяма уставился прямо на них. – Если вы надеетесь, что дело, которое будет слушаться в следующем месяце, пройдет успешно, то советую вам еще раз хорошенько подумать. Я и многие другие работорговцы собрали деньги, чтобы нанять мистера Даннинга, самого блестящего из адвокатов, который будет выступать против этого выскочки, Грэнвилла Шарпа. И черт бы нас побрал, если мы позволим хотя бы одному из негров получить свободу. А ты, Сара, отправляйся в свою комнату и оставайся там до тех пор, пока я не дам тебе разрешения ее покинуть.
Сара бросила на Криспина последний, беспомощный взгляд. Он протянул было к ней руку, но тут же бессильно опустил ее. Молодой джентльмен медленно повернулся, прошел через холл, у двери поклонившись им обоим. Сара стала быстро подниматься по лестнице, не осмеливаясь взглянуть на отца, который все еще стоял, тяжело опершись на перила, и убежала в свою комнату.
Из окна она в последний раз взглянула на Криспина. И, словно прочитав ее мысли – впрочем, Сару это уже давно не удивляло, – Криспин остановился у ворот и посмотрел вверх. Он поднял обе руки, грустно покачал головой и удалился.
«Я не принес вам ничего, кроме горестей и печали», – сказал он. Сара возражала. Но в ту минуту это было правдой. Разве может быть счастливой любовь, от которой нужно отречься навеки? Впереди она не видела ничего, кроме трудностей в отношениях с отцом, кроме печали в отношениях с Энтони. И разве Криспин не был повинен во всем этом, открыв ей глаза на правду? Сара бросилась на кровать и принялась колотить сжатыми кулачками по подушке, а потом Дала волю слезам.
Сентенции сэра Уильяма насчет того, что образование для женщины – пустая трата времени, в первый раз за всю жизнь стали докучать Саре. Ей хотелось забыться, читая книги, как Мэри или Дебора Трехерн. Ей хотелось излить свои сердечные крушения, свои сомнения и тревоги в письмах к Мэри. Но как она ни старалась, ей удалось добиться лишь не слишком внятного изложения фактов, таких же, какими она заполняла свой дневник.
«Сегодня утром Энтони чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы спуститься вниз. Я просидела с ним примерно час. А днем, поскольку уже довольно тепло, Энтони отправился покататься в экипаже, и я его сопровождала. Многие люди останавливались, чтобы спросить, как его дела… Я ходила по магазинам с маман и была на званом вечере. Здоровье папА не улучшилось, и я все еще у него в немилости. Жизнь очень скучная. Хотелось бы мне оказаться в Клэверинге».
Из-за противоборствующих желаний и противоречивых стремлений хранить верность, которые тянули ее в разные стороны, ей было трудно, почти невозможно писать откровеннее. И тем не менее Мэри, похоже, ее понимала. Она отвечала ей подробно и обстоятельно, и в ее письмах было столько теплоты и участия, что Саре порой казалось, что это сама Мэри стоит в комнате. Когда Сара читала ее письма, звуки, запахи, сама панорама Лондона исчезали, таяли. А вместо них она слышала крики грачей в вязах, видела солнечные лучи, искрящиеся на синих морских волнах, вдыхала острый запах соли и водорослей. Но Клэверинг теперь другой. Примул уже не найдешь, да и фиалок тоже. Теперь пришло время роз и деревьев в пышном уборе листвы. Море, должно быть, уже достаточно теплое для купаний, которыми, как говорила Мэри, приезжие наслаждаются на побережье в Богноре.
«Расскажи мне, как у вас теперь, – умоляла она Мэри в следующем письме. – И ради бога, пришли мне весточку о Криспине».
Мэри отвечала немедленно, и в письме было такое подробное и красочное описание лесов, и полей, и садов Клэверинга, что в сердце Сары загорелось страстное желание снова все это увидеть, а следующий отрывок письма глубоко ее тронул.
«С тех пор, как ты уехала, у нас стало так тихо, – писала Мэри. – Дебора навещает меня между поездками по стране, где она выступает на собраниях с речами, но, хотя она очень добра, ее разговоры и мысли все так же серьезны, и с твоим отъездом смех покинул наш дом. Думаю, я уже писала тебе, что Эдвард вернулся в Лондон. Доктор Хардвик достаточно поправился, чтобы вернуться к практике, но Криспин настаивает, чтобы я не слушала его советов и продолжала лечение, назначенное Эдвардом. И в самом деле, оно, похоже, творит чудеса. Я настолько окрепла, что даже езжу на верховые прогулки с Криспином. Но поскольку мы оба помним тот день, когда впервые повезли тебя кататься, и твою тогдашнюю радость, я не могу назвать эти прогулки безмятежно счастливыми. Криспин молчалив и подавлен, и мне нет нужды спрашивать его отчего. Дорогая Сара, я молюсь о счастье двоих людей, которых люблю больше всего на свете, но боюсь, что моим молитвам не сбыться. Будь мужественной, мысленно я всегда с тобой».
Проходили дни. Проходили недели. Сара жила в каком-то вакууме, когда лучшим способом решить проблемы и справиться с несчастьем казалось просто жить, час за часом и день за днем. То, что она сама все это на себя навлекла, не приносило утешения. Она выбрала Энтони себе в мужья. Она сама решила обсудить с отцом вопрос рабства. Она позволила себе влюбиться в Криспина. И теперь платила за свое легкомыслие и недальновидность, и никто не мог ей помочь.
А потом от Мэри пришло письмо, которое поставило ее перед выбором – перед искушением.
«Криспин и Дебора уезжают в Лондон, к Эдварду, чтобы присутствовать на суде над негром Джеймсом Сомерсетом 17 июня. Они уверяют меня, что это дело, если оно решится в пользу негра, войдет в историю и изменит ее. Я знаю, что душой ты с теми, кто борется за свободу этого бедного человека и всех несчастных, продаваемых в рабство. Но я сознаю, как тяжело тебе, должно быть, делить свое сердце между ними и своим отцом, который держится противоположных убеждений».
Криспин будет в Лондоне, всего несколько миль будут отделять их друг от друга. Сара жаждала его видеть, слышать его голос, очутиться в его объятиях. Но, конечно, это было невозможно. Ее отец запретил Криспину приближаться к ней.
Но что, если она сама отправится к нему? Зайдет с визитом на квартиру Эдварда? Криспин дал ей адрес. Нет, этого делать нельзя, размышляла она. Там ведь будет и Дебора. В таком случае какая еще возможность повидаться с ним, поговорить с ним хотя бы минуту-две у нее остается?
Сара снова перечитала письмо Мэри. Семнадцатое июня. Послезавтра. Сара бросилась в другой конец комнаты. Когда она звонила Берте, ее пальцы дрожали. Узнав о тайном намерении хозяйки, горничная пришла в восторг и тут же предложила Саре свой план.
– Вам лучше сказать, что у вас болит голова, сударыня, и вы не хотите, чтобы вас беспокоили. Потом мы проскользнем в боковые двери, и я найму вам портшез. Это безопаснее, чем наша карета, потому что придется просить двоих слуг держать язык за зубами. Мне вы можете доверять, но эти мужчины… – Берта пожала пухлыми плечами. – Я встречу вас на тихой улице рядом со зданием суда, и я уверена, что мы тут же сумеем смешаться с толпой. Вам лучше надеть свой длинный плащ с капюшоном.
– Но будет слишком жарко, – возразила Сара.
– Тут ничего не поделаешь, сударыня. Это единственный способ остаться незамеченной. Там ведь будет много друзей сэра Уильяма, даже не сомневайтесь.
– Об этом я не подумала. Но не захочет ли папА сам туда отправиться? – неожиданно встревожилась Сара.
– Нет, мисс. Его слишком мучает подагра. Его слуга сказал мне, что он теперь все время задыхается, когда поднимается наверх. Сэр Уильям приказал немедленно сообщить ему, когда дело будет закончено. Об этом много болтали в привратницкой. Он…
– Что такое, Берта? Ты не хочешь мне говорить?
– Ну, знаете, сударыня, поскольку вы переменились, мне не так легко вам говорить об этом. Но болтают, будто сэр Уильям изрядно потратился на судебные издержки.
Чтобы отправить человека обратно в рабство, с горечью подумала Сара. И неожиданно ей захотелось присутствовать на этом суде не только ради того, чтобы увидеть Криспина, но и для того, чтобы услышать доводы обеих сторон. Скорее всего, она не сможет понять всего, о чем будет говориться, но, во всяком случае, будет слушать без предубеждения. Она не будет лично вовлечена в спор, как было с Криспином и с ее отцом.
Их план сработал без помех. После завтрака сэр Уильям заперся в библиотеке и приказал, чтобы его не беспокоили. Леди Торренс предупредила, что собирается посвятить некоторое время домашним заботам и проверить с домоправительницей кладовую и бельевую. Сара, как и предложила Берта, пожаловалась на головную боль и удалилась в свою комнату.
Через пять минут ее фигурка целиком скрылась под длинным серым плащом, на лицо был наброшен капюшон, и Сара заторопилась вниз по ступеням боковой лестницы и вон из дома через боковую дверь, пока Берта стояла на страже. Сара подождала в тени высокой стены, а потом с благодарностью спряталась в портшез, который раздобыла Берта.
Выйдя из портшеза на другом конце города, Сара испугалась, увидев громадную толпу. Казалось, весь Лондон явился в зал заседаний, чтобы услышать исход дела. Она в смятении смотрела на мужчин и женщин, которые боролись у входа за то, чтобы войти. Она тихонько поведала Берте о своих опасениях и увидела, что на лице горничной отразилось ее собственное настроение.
– Боюсь, нам никогда не попасть туда. Давайте немного постоим в сторонке и посмотрим.
Вдоль улицы выстроились в ряд кареты. Сара узнала некоторых из тех, кто в них восседал: купцы – друзья ее отца, плотные, средних лет, богато одетые. Другие мужчины, одетые в черное, как она полагала, были стряпчие.
Неожиданно Сара затаила дыхание. В нанятом экипаже подъехали двое мужчин и женщина. Все трое были темноволосыми, а женщина была очень высокой. И, не успев даже подумать, Сара протянула к ним руку и произнесла имя.
И, как это уже бывало, Криспин словно бы услышал ее, несмотря на расстояние и шум толпы. Он удивленно осмотрел лица вокруг. Сара прижалась к стене, закутавшись в плащ и опустив на лицо капюшон. Стоявшую рядом с ней Берту неожиданно оттолкнули, и поток прохожих подхватил ее. Она с негодованием вскрикнула. Криспин быстро обернулся, а потом, что-то сказав своим спутниками, которые уже входили в здание суда, быстро двинулся навстречу двум девушкам. В нескольких футах от них он было остановился, и все же оказался рядом с Сарой раньше, чем она успела двинуться.
– Сара! Вы здесь?
Сара откинула капюшон:
– Как вы меня узнали? Я думала, что хорошо замаскировалась.
– Неужели вы надеялись спрятаться от меня? Кроме того, я слышал, как вы назвали меня по имени.
– Вы не могли этого слышать, Криспин, здесь такой шум.
– Но если этого не слышали мои уши, значит, слышало мое сердце. – Криспин взял ее за руку, его глаза были печальны. – Зачем вы приехали? Только подумайте, что будет, если ваш отец об этом узнает!
– Боюсь, мне придется несладко. В последнее время он сам не свой. Иногда я даже немного боюсь его, такое со мной впервые. И все же риск стоил того, если я сумела увидеться с вами.
– Так вот почему вы приехали, потому что знали, что я буду здесь?
Сара опустила голову:
– Отчасти. Хотя я все равно хотела бы послушать разбирательство. Мэри писала, что оно может стать делом огромной важности.
– Это так. Если мы выиграем тяжбу, то немедленно отправимся с Деборой в Ливерпуль, чтобы продолжить борьбу там.
Неожиданно Сара почувствовала себя, словно в тот день, на пляже, совершенно безрассудной.
– Возьмите меня с собой, Криспин.
– Сара, поймите, что это будет означать, – серьезно ответил он. – Вы только что сказали, что в последнее время стали все сильнее бояться отца.
– И тем не менее, даже если он каким-то образом узнает об этом, я готова встретиться с ним лицом к лицу. Я слишком часто убегала. Я всем своим сердцем верю в дело, за которое вы боретесь. Возьмите меня с собой, пожалуйста.
Он еще немного колебался. А потом сказал:
– Очень хорошо. Вы такая маленькая, что вас едва можно заметить, и на нашей стороне судебной залы вас никто не узнает.
«Я буду там среди врагов моего отца», – напомнила себе Сара. И когда толпа стала теснить ее, она испытала старое, знакомое желание повернуться и убежать. Но Криспин, работая локтями, прокладывал ей путь вперед, заслоняя ее от зевак, а с другой стороны ее защищали пухлые формы Берты. Уже теснясь внутри здания, Сара заметила на себе взгляд Деборы, ее серьезное лицо было затенено элегантной шляпой. Рядом с нею стоял Эдвард, то и дело переступая с ноги на ногу.
Криспин нашел ей место, откуда Сара могла все видеть, и принялся объяснять ей судебный порядок.
– Это – судья, председатель Мэнсфилд, он сидит за столом. Человек рядом с ним – известный адвокат Даннинг, он представляет мистера Стюарта, владельца раба. А вон там – и сам негр, Джеймс Сомерсет. Едва ли он понимает, какое значение имеет сегодняшняя тяжба. И посмотрите, Сара, вон там – мистер Грэнвилл Шарп, который возбудил дело и который посвятил большую часть своей жизни аболиционизму. Вам хорошо видно их всех?
– Да, – отвечала Сара, стараясь проявлять интерес, чтобы сделать приятное Криспину. Но лица мужчин, их черные мантии и белые парики смешались в одну серую массу, так же как когда-то, в ночь бала, смешались яркие платья гостей. И как тогда Сара почувствовала, что у нее закружилась голова, и ухватилась за руку Криспина.
Он посмотрел на нее, в его глазах была озабоченность. Сара испытывала искушение попросить его вывести ее отсюда. Но снова его слова, сказанные во время их последнего свидания, успокоили ее: «В последнее время вы проявляли мало слабости», – сказал он тогда, и в его голосе слышалось одобрение. Она твердо решила не выказывать слабости и сейчас, когда вот-вот начнется суд, который имеет для него такое огромное значение.
Сара закрыла глаза и сделала глубокий вдох.
– Я чувствую себя превосходно, – заверила она Криспина слегка дрожащим голосом. – Это было просто легкое головокружение.
– Вы уверены? – с сомнением спросил он.
Когда Сара открыла глаза, голова все еще слегка кружилась. Потом в море лиц она различила одно. Это было лицо Деборы, которая смотрела на нее с изумлением. И в нем было кое-что еще. Холодная злость, такая же явная, как и ревность, которую Сара заметила в гостиной в Клэверинге. Она видела этот взгляд всего одно мгновение. Но этого было достаточно, чтобы вернуть Саре самообладание.
И она твердо повторила:
– Я превосходно себя чувствую, Криспин. Не обращайте на меня внимания.
Ей казалось, что она стоит здесь уже много часов, а прения все тянутся, и нет им конца. Временами она теряла нить рассуждений, но слышала сердитое ворчание купцов, чувствовала растущее возбуждение Криспина, когда его рука все сильнее сжимала ее руку, видела Эдварда Трехерна, грызущего ногти, досадливый взгляд Деборы, когда ее шляпа съехала на лоб, потому что сидевший позади мужчина поднял вверх кулак. Наконец все закончилось, наступила тишина, и председатель Мэнсфилд огласил приговор. Как во сне она слышала его строгие слова:
– Согласовав предмет с естественными принципами, мы заключаем, что требование рабства не может быть поддержано. Провозглашенное право никогда не имело здесь применения и неизвестно закону.
Пальцы Криспина впились в ее руку, заставив Сару вздрогнуть.
– Мы победили. – Его голос был торжествующим, глаза сияли. – Это конец рабства в Англии. Теперь мы можем идти вперед с новой надеждой.
Сара слышала вокруг себя восторженный шум, крики разочарования, злобные проклятия вест-индских плантаторов и купцов. И неожиданно она перестала сознавать, где находится, она забыла о толпе, сжимавшей ее, даже о Криспине и Берте, стоявших по бокам. Она могла думать только о высоком, воспитанном негре, прятавшемся на сеновале в Клэверинге. Доводы закона, слова судьи теперь вдруг обрели свое значение. Больше этому рабу и никакому другому в Англии нет нужды прятаться или страшиться. Никогда больше его не закуют в железный ошейник, не исполосуют спину, не пустят по его следу гончих.
– Моя дорогая, ты плачешь, – встревоженно сказал Криспин. – Что такое?
– Я… – выдавила Сара. – Я так благодарна. Если бы я только могла открыто взять вашу сторону в этой борьбе, чтобы окончательно покончить с рабством. Если бы я не поклялась Энтони, если бы я не была дочерью своего отца. О, Криспин…
