Текст книги "Историк"

Автор книги: Элизабет Костова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

ГЛАВА 14

Некоторое время мне пришлось держаться подальше от библиотеки: отчасти потому, что библиотечные занятия стали внушать мне странное беспокойство, а отчасти потому, что миссис Клэй, кажется, начала что-то подозревать. Задерживаясь после школы, я, как обещала, всегда звонила ей, но в ее голосе звучали теперь хитроватые нотки, услышав которые я рисовала в воображении, как она подолгу объясняется по телефону с отцом. Я считала ее слишком невинной, чтобы заподозрить что-то конкретное, но у отца могли зародиться собственные неловкие предположения: выпивка? Мальчики? Он и так уже порой с беспокойством поглядывал на меня, так что мне не хотелось расстраивать его еще больше.

Однако в конце концов искушение одолело, и я отправилась в библиотеку. Предлогом на сей раз послужил вечерний сеанс в кино в компании зануды-одноклассницы. Я знала, что Йохан Биннертс по средам работает в вечер, а у отца было совещание в Центре – так что я надела новый плащ и удалилась, не дав миссис Клэй и слова сказать.

Непривычно было идти в библиотеку так поздно – но особенно удивило меня, что в главном зале оказалось полно усталых студентов. Однако в читальне средневекового отдела было пусто. Я прошла к столу мистера Биннертса и застала его перебирающим пачку новых книг: ничего интересного для меня, пояснил он, ласково улыбаясь, ведь мне только ужасы нужны? Однако и для меня у него нашелся отложенный том – почему я за ним раньше не заходила? Я неловко извинилась, и он хмыкнул:

– Я уж испугался, что с вами что-нибудь случилось или же вы последовали моему совету и нашли тему, более подходящую для юной леди. Впрочем, я и сам заинтересовался вашей темой и нашел для вас эту книгу.

Я с благодарностью приняла его находку, а мистер Биннертс сказал, что уходит в свой кабинет, но скоро зайдет узнать, не нужно ли мне чего. Он уже показывал мне свое рабочее место: крошечную комнатушку с внутренними окнами в дальнем конце читального зала. Там сотрудники реставрировали старые книги и наклеивали ярлыки на новые. Когда он ушел, в зале стало на редкость тихо, и я с жадностью углубилась в чтение.

Тогда книга показалась мне замечательной находкой, хотя позже я узнала, что для историков Византии пятнадцатого века это основной источник: перевод «Истории турецкой Византии» Михаила Дуки. Дуке было что сказать о столкновениях между Владом Дракулой и Мехмедом Вторым, и за тем столом я впервые прочла описание зрелища, представившегося глазам султана, когда он в 1462 году вторгся в Валахию и двинулся к покинутой столице Дракулы, Тырговиште. За городской стеной, утверждал Дука, Мехмеда встречали «многие тысячи колов, украшенных, как плодами, мертвецами». Посреди этого сада смерти находился piece-de-resistance[18]18
  Зд.: символ сопротивления (фр.).


[Закрыть] Дракулы: Хамза, любимый военачальник султана, насаженный на кол среди других в своем «пурпурном одеянии».

Мне вспомнился архив султана Мехмеда, ради которого Росси отправился в Стамбул. Властитель Валахии, несомненно, был настоящей занозой в боку султана. Я решила, что неплохо бы почитать что-нибудь о Мехмеде: может быть, найдутся источники, проясняющие его взаимоотношения с Дракулой. Где их искать, я не представляла, но ведь мистер Биннертс обещал заглянуть ко мне.

Я нетерпеливо обернулась в надежде увидеть его, когда из задней комнаты раздался шум: вроде глухого удара – скорее сотрясение пола, чем настоящий звук. Так стучит птица, ударившись с разлета в прозрачное стекло. Что-то заставило меня броситься на шум, и я метнулась к кабинету позади зала. Сквозь внутренние окна мне не видно было мистера Биннертса, и это на миг успокоило меня, но, распахнув дверь, я увидела на полу ноги: ноги в серых брюках, а дальше скорчившееся тело, в перекрученном синем свитере, и выцветшие волосы с запекшейся кровью. Лицо – слава богу, его почти не было видно – страшно разбито, и на углу стола еще виднелись кровь и клочки кожи. Книга, выпавшая у него из рук, лежала на полу так же помятая, как тело. На стене над столом в пятне крови виднелся большой отчетливый отпечаток ладони – словно ребенок забавлялся красками. Я так старалась сдержать крик, что, вырвавшись из моего горла, он показался мне чужим.

Два дня я провела в больнице – отец настаивал, а главный врач был его старым другом. Отец был нежен и суров, сидел на краешке кровати или скрестив руки, стоял у окна, слушая, как офицер полиции в третий раз допрашивает меня. Я никого не видела. Я спокойно читала за столом. Я услышала стук. Я не была лично знакома с библиотекарем, но он мне нравился. Офицер заверил отца, что я вне подозрений; просто других свидетелей у них не нашлось. Но и я ничего не видела: никто не проходил через читальный зал – в этом я была уверена – и мистер Биннертс не кричал. Других ранений на нем не оказалось: кто-то просто раздробил голову несчастного об угол стола. Для этого потребовалась недюжинная сила.

Офицер озадаченно покачал головой. Отпечаток ладони на стене не принадлежал библиотекарю: на его руках не было крови. Да и отпечаток не совпадал – странный отпечаток с полустершимся пальцевым узором.

– Его было бы легко установить – разговорился, беседуя с отцом, офицер, – только вот в картотеке не нашлось ничего похожего. Нехорошее дело. Амстердам уже не тот город, в котором вырос. Теперь люди сбрасывают велосипеды в каналы, не говоря уже о том ужасном прошлогоднем случае с проституткой, которую…

Тут отец остановил его взглядом.

Проводив офицера, отец снова присел ко мне на край кровати и в первый раз спросил, что я делала в библиотеке. Я объяснила, что занималась, что мне нравилось делать там после школы домашние задания, потому что в читальне тихо и уютно. Я боялась, что он вот-вот спросит, почему я выбрала для занятий отдел Средневековья, но, к моему облегчению, он умолк. Я не сказала отцу, что в поднявшейся после моего вопля сумятице по какому-то наитию спрятала в сумку том, который мистер Биннертс держал в руках перед смертью. Разумеется, прибывшие полицейские осмотрели мою сумку, но о книге ничего не сказали, если вообще обратили на нее внимание. Крови на ней не было. Это было французское издание девятнадцатого века, посвященное румынским церквям, и томик лежал, открывшись на странице с описанием собора на озере Снагов, возведенном на пожертвования Влада Третьего Валашского. Подпись под изображением апсиды сообщала, что предание помещает его могилу перед алтарем собора. Однако автор отмечал, что жители близлежащих деревень имеют на сей счет собственное мнение. Какое? – задумалась я, однако больше никаких подробностей не приводилось. Апсида на рисунке тоже выглядела вполне обычной. Отец, неудобно устроившись рядом со мной, покачал головой:

– Я хотел бы, чтобы в дальнейшем ты делала уроки дома, – тихо сказал он (мог бы и не говорить – я и так в жизни не подошла бы больше к той библиотеке). – Если тебе будет страшновато, миссис Клэй может пока спать у тебя в комнате, и к доктору всегда можно обратиться. Просто скажи мне, если что.

Я кивнула, хотя, честно говоря, предпочла бы остаться наедине с описанием Снаговской церкви, чем в обществе миссис Клэй. Мне пришло в голову отправить книгу в канал – за компанию с помянутыми полицейским велосипедами, – но я понимала, что рано или поздно мне захочется снова открыть ее при свете дня и перечитать. И не только ради себя, но и ради этого доброго дедушки, мистера Биннертса, лежавшего теперь где-то в городском морге.

Несколько недель спустя отец объявил, что путешествие пойдет на пользу моим нервам, а я догадалась, что он боится оставлять меня одну.

– Французы, – пояснил он, – выразили желание встретиться с представителем фонда до начала переговоров, которые состоятся этой зимой в Центральной Европе, так что нам предстоит еще одно совещание. К тому же сейчас на Средиземноморском побережье лучшее время: толпы туристов уже разъехались, а до зимнего запустения еще далеко.

Мы внимательно изучили карту и с удовольствием обнаружили, что французы отказались от обычной привычки совещаться в Париже, назначив на сей раз местом встречи тихий курорт близ испанской границы. Это недалеко от жемчужины побережья – Кольор, заметил отец, и, может быть, не хуже ее. Чуть дальше от моря лежал Лебен и Сен-Матье, однако когда я упомянула об этом, отец нахмурился и принялся выискивать интересные названия вдоль береговой линии.

Так приятно было позавтракать на террасе «Ле Корбо», где мы поселились, что я осталась там погреться на нежарком утреннем солнце. Отец присоединился к другим мужчинам в темных костюмах, собиравшимся в конференц-зале, а я неохотно взялась за учебники, то и дело отвлекаясь, чтобы полюбоваться аквамариновым морем всего в нескольких сотнях ярдов от меня. Я добралась уже до второй чашки горького континентального шоколада, сдобрив его кусочком сахара и свежим рогаликом. Солнце на стенах старых зданий, казалось, никогда не закатывается – невозможно было представить себе непогоду или бурю на этом сухом средиземноморском берегу с его прозрачным светом. С террасы мне видны были две ранние яхты на краю невероятно синего моря и семья: мать и несколько малышей с ведерками в непривычных (для меня) французских купальниках – на песчаном пляже отеля. Справа бухту замыкали зубчатые вершины холмов, и на одной из них виднелись руины замка, одного цвета со скалами и сухой травой. К развалинам тщетно карабкались оливковые деревья, а над ними простиралось нежная синева утреннего неба.

Я вдруг остро ощутила себя чужой здесь и позавидовала невыносимо самодовольным ребятишкам с их мамашей. У меня не было ни матери, ни нормальной жизни. Я даже не знала, какой должна быть нормальная жизнь, но, листая учебник биологии в поисках третьей главы, смутно решила, что это значит: жить на одном месте, с матерью и с отцом, который всегда возвращается к ужину, в семье, где путешествие – это каникулы, проведенные на пляже, а не бесконечная кочевая жизнь. Свысока поглядывая на малышню, деловито копавшую совочками песок, я решила, что им уж, верно, никогда не грозила тьма истории.

Но вскоре, глядя на их лоснящиеся головки, я поняла, что тьма угрожает и им, только они не ведают о ней. Все мы беззащитны. Я вздрогнула и посмотрела на часы. Через четыре часа мы с отцом пообедаем здесь, на террасе. Потом я еще позанимаюсь, а в пять выпьем чаю и отправимся пешком к развалинам крепости, чтобы взглянуть от нее на новые горизонты и, если отец не ошибся, увидеть на другом берегу маленькую прибрежную церковь Кольор. За день мне предстоит выучить еще кусочек алгебры и несколько немецких глаголов, прочесть главу о войне Алой и Белой роз, а потом… что потом? На сухой скале я присяду, чтобы послушать следующий рассказ отца. Он станет рассказывать, нехотя, разглядывая песок или барабаня пальцами по обтесанному в далекие века камню, скрывая страх. А мне останется обдумывать услышанное и складывать кусочки головоломки. Внизу взвизгнула девочка, и я подскочила, разлив остатки какао.

ГЛАВА 15

– Дочитав последнее письмо Росси, – сказал отец, – я заново почувствовал себя покинутым, словно он исчез во второй раз. Но теперь я уже не сомневался, что его исчезновение не объяснить автобусной поездкой в Хартфорд или болезнью родственника во Флориде (или в Лондоне), как пыталась внушить нам полиция. Я изгнал из головы эту мысль и решился просмотреть остальные документы. Сперва читай, потом обдумывай. Потом выстраивай хронологию и начинай – не спеша – делать выводы. Знал ли Росси, обучая меня профессиональным навыкам, что заботится о собственном спасении? Все это напоминало жутковатый последний экзамен – и оставалось только надеяться, что он не станет в самом деле последним ни для меня, ни для него. Прежде чем составлять планы, надо дочитать до конца, сказал я себе, но в голове у меня уже замаячила мысль о том, что делать дальше. Я снова открыл пакет.

Следующие три листа оказались, как и обещал Росси, картами, начерченными от руки и выглядевшими не старше писем. Разумеется, это должны быть сделанные им по памяти копии карт из стамбульского архива. На первой я увидел гористую местность. Горы были обозначены мелкими зубчиками. С востока на запад через весь лист тянулись два хребта, а на западном краю они сливались в сплошное взгорье. Вдоль северного края карты изгибалась широкая река. Городов не было видно, хотя три-четыре мелких косых крестика среди западных гор могли обозначать селения. На этой карте не было названий, однако Росси – тем же почерком, что в последнем письме, – приписал на полях: «Кто не верует и умрет в неверии, на того падет проклятие Аллаха, ангелов и людей (Коран)», и еще несколько подобных изречений. Я задумался, не эта ли река, по его мнению, напоминала хвост дракона из книги. Нет, он имел в виду более крупную карту, которой я еще не видел. Я проклинал обстоятельства – все обстоятельства, лишившие меня возможности увидеть и изучить оригинал: при всей замечательной памяти и верности руки Росси, между оригиналом и копией неизбежно должны быть расхождения. Следующая карта сосредоточилась на западном взгорье. Я снова заметил кое-где косые крестики, расположенные так же, как на первой карте. Здесь появилась извивавшаяся среди гор маленькая река. Снова никаких названий. Наверху рукой Росси приписка: «Изречения из Корана повторяются». Что ж, в те времена он был так же дотошен, как и Росси, которого я всегда знал, ценил его научную обстоятельность. Но пока что карты были слишком примитивны, слишком грубо набросаны, чтобы соотнести их с тем или иным знакомым мне регионом.

Досада обжигала меня жаром, и я с большим трудом загнал ее внутрь, заставив себя сосредоточиться. Третья карта оказалась более вразумительной, хотя я пока не знал, какие сведения смогу из нее извлечь. Общие очертания в самом деле напоминали хищный силуэт, памятный мне по гравюрам в наших книгах, хотя, если бы не письмо Росси, я мог бы и не заметить сходства с первого взгляда. Вершины изображались все теми же треугольниками, и один пик на востоке выступал вверх, как складка крыла дракона. Горы выглядели очень высокими и образовывали тяжелые цепи с юга на север, а река огибала их и переходила в какой-то водоем. Может быть, то самое озеро Снагов в Румынии, где, по преданию, похоронен Дракула? Однако, как заметил Росси, в пойме реки не было показано острова, да и вообще все не слишком походило на озеро. Крестики на этот раз были подписаны кириллицей. Я предположил, что это и есть упомянутые Росси деревни.

Среди этих разбросанных поселений я отыскал квадратик, помеченный Росси: «(арабск.) Проклятая гробница истребителя турок». Над квадратиком виднелся довольно искусно нарисованный дракон с венчающим голову замком и под ним – греческая надпись с английским переводом Росси: «Здесь он обитает во зле. Читатель, словом извлеки его из могилы». Слова звучали как некое заклинание и зачаровывали, и я уже открыл рот, чтобы произнести его вслух, но опомнился и плотно сомкнул губы. Однако слова отложились в памяти, как строка стихотворения, и пару секунд отплясывали перед глазами адский танец.

Я отложил карты. Странно было видеть их у себя на столе, точь-в-точь такими, как описал Росси, но еще больше мучило меня, что передо мной не оригиналы, а сделанные его рукой, копии. Где доказательства, что он не выдумал все это, снабдив розыгрыш подробными картами? Ни одного первичного источника, кроме его писем! Я барабанил пальцами по столу. Часы у меня в кабинете в тот вечер тикали особенно громко, и городская светлая ночь казалась слишком тихой за щелями жалюзи. Я ужинал давным-давно, и ноги у меня ныли, но остановиться сейчас было невозможно. Я наскоро проглядел дорожную карту Балкан, но в ней с виду не было ничего необычного и никаких пометок. Брошюра по Румынии тоже ничем не поразила меня, кроме своего кошмарного английского. Среди прочего, она приглашала «повестить наши пышные премучительные места». Оставалось просмотреть только заметки, сделанные рукой Росси, и маленький запечатанный конверт, который я заметил, перебирая бумаги. Конверт я собирался оставить напоследок, но не утерпел. Нож для бумаг лежал на столе, и я осторожно срезал печать и извлек тонкий листок. Это снова была третья карта, силуэт дракона, изогнутая река и карикатурные горные вершины. Как и копии Росси, она была начерчена черными чернилами, но рука была другой – твердый почерк, напоминающий почерк Росси, но несколько мельче, а если присмотреться внимательней, чуть архаичный и причудливый. Письмо Росси должно было бы подготовить меня к открытию единственного отличия, и все-таки оно настигло меня как удар: над квадратиком могилы с охраняющим ее драконом аркой выгибались слова: «Бартоломео Росси».

Усилием воли я отогнал все допущения, страхи и выводы, заставил себя отложить листок и прочесть заметки Росси. Две первые страницы были, по всей видимости, заполнены в архивах Оксфорда и Британской библиотеки и не сообщили мне ничего нового. В них кратко излагались основные события жизни Влада Дракулы, список исторических документов и легенд, упоминавших о нем. Дальше шла страница другой бумаги, датированная временем поездки в Стамбул и с пометкой: «воспроизводится по памяти», сделанной его быстрым, но твердым почерком. Должно быть, сообразил я, он, прежде чем вернуться в Грецию, не только воспроизвел карты, но и записал свои воспоминания о случае в архиве.

Среди заметок нашелся список документов времен султана Мехмеда Второго, хранившихся в стамбульской библиотеке – или той части их, какую Росси счел относящимися к его теме, – три карты, перечень сообщений о войнах карпатских стран с Оттоманской империей и счетных книг турецких купцов с окраин империи. Мне все это показалось не слишком интересным, однако я задумался, чем именно занимался Росси, когда его работу прервал зловещий чиновник. Не крылся ли в одном из перечисленных свитков или гроссбухов ключ к кончине или месту захоронения Цепеша? И успел ли Росси, прежде чем его спугнули, хотя бы просмотреть подобранные документы или только составил их список?

Последний пункт перечня оказался для меня неожиданным, и я на несколько минут задержался на нем. «Библиография, Орден Дракона (частично в виде свитков)». Запись поразила меня несвойственной Росси краткостью. Обычно каждая заметка его давала полную информацию: иначе, говаривал он, нет смысла делать заметки. Что за библиография попала в список в такой спешке? Возможно, библиотечное описание материалов по Ордену Дракона, имевшихся в их распоряжении? Но тогда почему оно «частично в свитках»? Нет, решил я, список наверняка старинный – может быть, из монастырской библиотеки времен Ордена. Не потому ли Росси не оставил подробной записи, что библиография оказалась для него несущественной?

Размышления над сокровищами далекого архива, давным-давно изученного Росси, казались не слишком прямой дорогой к разгадке его исчезновения, и я отбросил листок, исполнившись вдруг отвращения к утомительным мелочам исследовательской работы. Я жаждал ответов Если не считать содержания отчетов, счетных книг и последней библиографии, Росси с удивительной полнотой посвятил меня в свои открытия. Впрочем, такая дотошность и внимательность были в его духе, не говоря о том, что ему выпала удача – хотя бы в этом – объясниться с преемником в длинных письмах. И все же мне не хватало знаний, хотя я уже представлял свой следующий шаг. Конверт лежал передо мной совсем пустой, выпотрошенный, и последние документы не много прибавили к тому, что я успел узнать из писем. И еще я догадывался, что действовать надо как можно скорее. Мне и прежде случалось не спать ночами, и в оставшиеся до утра часы следовало собрать в памяти все, что обронил в разговорах Росси о прежних случаях, когда жизни его угрожала опасность.

Я встал, хрустнув суставами, и прошел в свою тесную кухоньку вскипятить бульон. Нагнувшись за чистой кастрюлькой, я вспомнил, что мой кот не явился домой, чтобы, как обычно, составить мне компанию за ужином. Он был прирожденным бродягой, и я подозревал, что он не только мне дарит свою привязанность, однако ко времени ужина он обычно возникал за кухонным стеклом, вытягивая морду с пожарной лестницы, чтобы напомнить мне: пора вскрывать его банку тунца или, если я расщедрился, выставлять к столу мисочку сардин. Я полюбил минуты, когда он спрыгивал с подоконника в мою пустынную квартирку и, мяукая, терся о колени, изображая приступ признательности и любви. Случалось, окончив трапезу, он соглашался провести со мной немного времени и засыпал на диване или поглядывал, как я глажу свои рубашки. Иногда мне казалось, что его в круглых желтых глазах загорается настоящая нежность, но, возможно, я принимал за нежность снисходительную жалость. Под его мягкой черно-белой шубкой скрывалось сильное жилистое тело. Я называл его Рембрандт. Вспомнив о нем, я приподнял край жалюзи, открыл окно и позвал его, ожидая услышать мягкий топоток по подоконнику. Но услышал только отдаленный шум городских улиц. Я пригнул голову и выглянул.

Его тело занимало весь подоконник. Он лежал, причудливо изогнувшись, словно, играя, повалился вдруг на бок. Я втянул его в кухню нежным и боязливым движением, чувствуя под руками сломанный позвоночник и жутко обвисающую голову. Глаза Рембранта были открыты так широко, как никогда не открывались при жизни, губы оттянуты назад, обнажая клыки, а когти на растопыренных передних лапах выпущены во всю длину. Я сразу понял, что он не мог сам упасть точно на узкий подоконник. Чтобы так изломать сильного кота, требовалась зверская хватка большой руки. Я погладил его мягкую шкурку и почувствовал, как ярость вытесняет страх – и преступник наверняка исцарапан в кровь, а может быть, и основательно покусан, но мой приятель мертв, и его уже не воскресишь. Я тихонько опустил его на кухонный стол, чувствуя, как дым ненависти наполняет легкие, и только тогда осознал, что его тельце еще не остыло.

Я резко обернулся, захлопнул окно, задвинул щеколду и принялся судорожно соображать: что дальше? Как мне защитить себя? Окна заперты, и дверь тоже – на два замка. Но много ли я знаю о вырвавшихся из прошлого кошмарах? Способны они проникнуть, подобно туману, в щель под дверью? Или разбить стекло и ворваться ко мне открыто? Я огляделся в поисках оружия. Пистолета у меня не было – да и не помогали никакие пистолеты против Белы Люгоши в вампирских фильмах, разве что герой заранее запасся бы серебряной пулей. Что советовал Росси? «Нет, я не стал бы носить в кармане чеснок». И еще: «Я уверен, что вам будет достаточно собственной добродетели, или совести, если угодно, – мне хочется думать, что это свойство есть у большинства людей».

Я нашел в кухонном шкафчике чистое полотенце, нежно завернул тело своего друга и отнес его в переднюю. Надо будет похоронить его завтра, если завтрашний день настанет обычным порядком. Зарою его за домом – поглубже, чтобы собаки не откопали. После такого не хотелось и думать о еде, но я все же налил себе миску супа и отрезал кусок хлеба.

Поев, я снова уселся за письменный стол и собрал бумаги Росси, аккуратно сложив их обратно в конверт и перевязав. Свою таинственную Книгу Дракона положил сверху, позаботившись, чтобы она не открылась. Прижал сверху своим экземпляром классического германновского «Золотого века Амстердама» – излюбленным чтением с давних пор. Разложил перед собой заметки к диссертации и статейку о купеческих гильдиях в Утрехте, скопированную в библиотеке и так и не прочитанную. Рядом я положил наручные часы и с суеверным чувством отметил, что они показывают без четверти двенадцать. Завтра же, сказал я себе, пойду в библиотеку и прочитаю все, что может вооружить меня на будущее. Не повредит разузнать побольше о серебряных кольях, чесноке и крестиках, раз уж сельская медицина столько веков прописывала против не-умерших эти немудреные средства. По крайней мере, продемонстрирую уважение к традициям. Пока я располагал только советами Росси, однако Росси никогда не подводил меня, если мог помочь. Я взял ручку и склонился над статьей.

Никогда еще мне не бывало так трудно сосредоточиться. Каждым нервом тела я ловил чужое присутствие – если там было присутствие, – словно разум скорее, чем ухо, мог уловить его вкрадчивый шорох за окном. Огромным усилием я перенесся в Амстердам 1690 года. Написал фразу, за ней другую. Четыре минуты до полуночи. «Поискать анекдоты о жизни голландских моряков» – записал я в блокноте. Я задумался о купцах, сбивавшихся в свои, уже тогда древние, гильдии, чтобы выжать все, что можно, из своей жизни и товара, живших день ото дня, руководствуясь незатейливым чувством долга, и жертвовавших часть выручки на больницы для бедняков. Две минуты до полуночи. Я записал имя автора статьи, чтобы посмотреть другие его работы. Записал для памяти: «изучить значение печатного дела для торговли».

Минутная стрелка на циферблате моих часов внезапно дернулась, и я дернулся вместе с ней. Ровно двенадцать часов. Книгопечатание могло сыграть весьма важную роль, рассуждал я, не позволяя себе оглянуться через плечо, особенно, если гильдии владели некоторыми печатными мастерскими. Они могли покупать печатные станки или платить издателям. Как в тех условиях идея свободы печати у голландских интеллектуалов соотносилась с частным владением типографиями? Я по-настоящему заинтересовался и пытался припомнить, попадалось ли мне что-нибудь по первым книгопечатням в Амстердаме и Утрехте. И вдруг я всем телом ощутил разлившуюся в воздухе неподвижную тишину – а потом напряжение прорвалось. Я взглянул на часы: три минуты первого. Я вздохнул спокойно, и перо – забегало по бумаге.

Следившая за мной сила оказалась не так уж проницательна, размышлял я, стараясь не прерывать работы. Как видно, не-умерший купился на фальшивку и решил, что я внял предостережению, вернулся к обычным занятиям. Мне не удастся долго скрывать, чем я занят на самом деле, но в ту ночь притворство было моей единственной защитой. Я придвинул поближе настольную лампу и углубился в семнадцатый век еще на час. Прикидываясь, что занят выписками, я рассуждал сам с собой: последняя угроза Росси относилась к 1931 году – его имя над могилой Влада Цепеша. И Росси не нашли мертвым за письменным столом, как нашли бы меня, если бы я не принял мер предосторожности. Его не обнаружили истекающим кровью в коридоре, как Хеджеса. Его похитили. Разумеется, может, он и лежит где-то мертвый, но, пока не узнаю наверное, я буду надеяться, что он жив. С завтрашнего дня начинаю поиски могилы.

Сидя на камнях старой французской крепости, отец всматривался в морскую даль, как смотрел в пропасть под Сен-Матье, на парившего под нами орла.

– Вернемся в отель, – сказал он наконец. – Дни уже стали короче, ты заметила? Не хочу, чтобы нас застигла здесь темнота.

От нетерпения я решилась спросить напрямик:

– Застигла?

Он серьезно посмотрел на меня, будто взвешивая опасность ответа.

– Тропа крутая, – наконец сказал он, – и мне что-то не хочется впотьмах продираться сквозь ту чащу. А тебе? – Мне показалось, что и в его голосе прозвучал вызов.

Я взглянула на оливковую рощу внизу. Деревья уже казались не персиково-серебристыми, а бледно-серыми. Каждое деревцо, извиваясь, тянулось к крепости, когда-то охранявшей его – или его предков – от сарацинских факелов.

– И мне не хочется, – ответила я.