355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Элизабет Костова » Историк » Текст книги (страница 3)
Историк
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 01:45

Текст книги "Историк"


Автор книги: Элизабет Костова


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

ГЛАВА 4

– Я уже говорил тебе, – начал отец, раз или два прокашлявшись, – что профессор Росси был прекрасным ученым и верным другом. Мне не хотелось бы, чтобы ты представляла его по-другому. Я понимаю, что по моим словам он может представиться – и это, возможно, моя ошибка – чудаком. Как ты помнишь, его рассказ оказался ужасающе неправдоподобным. Я был поражен до глубины души и сомневался в нем, хотя в его лице видел и искренность, и понимание. Закончив говорить, он кинул на меня острый взгляд. – Что же это такое вы говорите? – Должно быть, я заикался.

– Повторяю, – подчеркнуто произнес Росси, – в Стамбуле я обнаружил, что Дракула до сего дня живет среди нас. По крайней мере, жил тогда.

Я уставился на него.

– Понимаю, что должен казаться вам безумцем, – сказал он, заметно смягчаясь, – и, уверяю вас, любой, достаточно долго копавшийся в этой истории, вполне может сойти с ума. – Он вздохнул. – Есть в Стамбуле малоизвестное хранилище документов, основанное султаном Мехмедом Вторым, в 1453 году отбившим город у византийцев. Его архивы составляют в основном обрывки, собранные турками позднее, в то время, когда их постепенно снова оттесняли из созданной ими империи. Однако имеются там и документы конца пятнадцатого века, и среди них я нашел карты, долженствующие указать местонахождение «проклятой гробницы губителя турок». Я предполагал, что под этим именем могли подразумевать Влада Дракулу. Точнее, три карты, различавшиеся по масштабу, так что каждая следующая изображала ту же местность более подробно. Местность была мне незнакома, и на картах не было ничего, что помогло бы мне привязать их к известным регионам. Подписи оказались в основном на арабском, а датировка относила их к концу пятнадцатого – началу шестнадцатого века, как и мою книжицу. – Он постучал пальцем по странному томику, необычайно напоминавшему, как я уже говорил тебе, мою находку. – Сведения в середине самой крупной карты были на одном очень старом славянском диалекте. Он мог быть знаком, хотя бы в зачатке, только ученому-полиглоту. Я старался как мог, однако мой перевод остается сомнительным.

Тут Росси покачал головой, словно сожалея о своей ограниченности.

– Усилия, потраченные мною на то открытие, недопустимо отвлекали меня от основной работы над торговыми путями древнего Крита. Но, сидя в жарком душном библиотечном зале, я, кажется, начисто забыл о благоразумии. Помню, за пыльными оконными стеклами поднимались минареты Айя-Софии, а передо мной на столе громоздились словари, заметки и карты, в которых я надеялся отыскать ключ к турецкой точке зрения на владычество Дракулы. Я тщательнейшим образом копировал надписи и от руки перерисовывал карты.

Не стану углубляться в подробности исследовательской работы: скажу только, что наступил вечер, когда я упорно вглядывался в заботливо отмеченное на самой крупной и самой загадочной карте место, где находилась «проклятая гробница». Как вы помните, считается, что Влад Цепеш похоронен в островном монастыре на озере Снагов, в Румынии. Однако на той карте, как и на остальных, не было озер с островами – хотя обозначенная на них река расширялась посередине. Я, прибегнув к помощи специалиста по арабскому и турецкому языкам из Стамбульского университета, уже перевел все подписи на полях – иносказательные изречения о природе зла, в основном из Корана. Здесь и там, втиснувшись между грубыми набросками гор, на картах располагались надписи, казавшиеся, на первый взгляд, славянскими названиями мест, однако в переводе они звучали загадками или, возможно, зашифрованными указаниями на расположение: «долина Восьми Дубов», «деревня Свинокрадов» и тому подобное – мне эти странные крестьянские названия ничего не говорили.

Так вот, посреди карты, над местоположением «проклятой гробницы», имелся грубый набросок дракона, на голове которого, будто некая корона, помещался замок. Дракон ничем не напоминал изображение в моей – в нашей – старинной книге, однако я предполагал, что для турок он мог связываться с легендой о Дракуле. Под драконом кто-то чернилами сделал мелкую подпись, которая сперва показалась мне арабской, как и приписки на полях. Но, разглядывая буквы в лупу, я вдруг осознал, что надпись на самом деле греческая, и прочел вслух, прежде чем вспомнил о приличиях – впрочем, в зале было пусто, если не считать меня и, временами, скучающего библиотекаря, который заглядывал иногда, вероятно чтобы убедиться, что я ничего не украду. В ту минуту я был совсем один. Микроскопические буковки плясали у меня перед глазами, когда я озвучил их: «Здесь он обитает во зле. Читающий, словом извлеки его из могилы».

В тот же миг я услышал, как внизу хлопнула входная дверь. Вверх по лестнице прозвучали тяжелые шаги. Однако я был слишком занят осенившей меня мыслью: лупа только что открыла мне, что эта карта, в отличие от двух других, была подписана тремя разными людьми на трех различных языках. Почерки различались так же, как языки. Разными были и оттенки старых-старых чернил. И меня посетило внезапное озарение: вы знаете, тот прорыв интуиции, которому исследователь после долгих недель черновой работы обычно может доверять.

Мне показалось, что карта первоначально представляла собой тот центральный набросок, окруженный горами, с греческим указанием в центре. Позднее, вероятно, его снабдили славянскими надписями, уточнявшими местность, к которой он относился, – хотя бы и зашифрованными. А потом лист как-то попал в руки турок и был окружен изречениями из Корана, которые должны были заключить в себе и удержать зловещее послание или, быть может, служили талисманами, защищающими от темных сил. Но если так, что за знаток греческого первым подписал карту или даже начертил ее? Насколько мне было известно, во времена Дракулы греческим часто пользовались византийские ученые, но в оттоманском мире к нему обращались гораздо реже.

Я не успел записать новую гипотезу, которая, скорее всего, для проверки требовала средств, какими я не располагал, потому что дверь по ту сторону стеллажа распахнулась и высокий, хорошо сложенный мужчина быстрым шагом обогнул книжные полки, остановившись перед моим рабочим столом. Он явно намеренно нарушил мое уединение, и я не усомнился, что он не принадлежит к штату библиотеки. Еще я почему-то почувствовал, что мне следовало бы встать перед ним, но гордое упрямство помешало мне это сделать: после его внезапного и достаточно невежливого появления такой жест мог показаться заискивающим.

Мы смотрели друг на друга в упор, и я никогда не испытывал большего изумления. Подобному человеку явно не место было в этой эзотерической обстановке. Красивое ухоженное лицо с длинными, спускающимися к углам губ усами, смугловатое, как бывает у турок или южных славян, отличный темный костюм, вполне уместный на западном бизнесмене. Он воинственно встретил мой взгляд, причем длинные ресницы на этом суровом лице почему-то показались мне отвратительными. На землистой, но безупречно гладкой коже ярко выделялись очень красные губы.

– Сэр, – произнес он густым басом, из-за восточного акцента английские слова звучали почти рычанием. – Я полагаю, вы не получили надлежащего разрешения.

– На что? – тут же ощетинился я.

Обычная реакция научного работника, как вы понимаете.

– На подобные исследования. Вы работаете с материалами, которые правительство Турции относит к неприкосновенной собственности турецких архивов. Позвольте взглянуть на ваши документы?

– Кто вы такой? – не менее холодно отозвался я. – И могу ли я видеть ваши?

Он достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, щелкнул им, раскрывая передо мной на столе, и тут же защелкнул снова. Я едва успел разглядеть желтоватую визитную карточку с вязью турецких и арабских слов. Руки этого человека были неприятного воскового оттенка, с длинными ногтями и порослью темных волосков на тыльной стороне ладоней.

– Министерство культурного наследия, – холодно сообщил он. – Насколько я понимаю, вы не согласовали исследования этих материалов с турецким правительством? Это верно?

– Совершенно неверно.

Я предъявил ему письмо от Национальной библиотеки, предоставившей мне права на исследовательскую работу в этом стамбульском ее отделении.

– Этого недостаточно, – заявил он, отбрасывая письмо на пачку бумаг. – Вероятно, вам следует пройти со мной.

– Куда?

Я встал, чувствуя себя увереннее в этом положении и надеясь, что он не сочтет мое движение за согласие.

– В полицию, если это окажется необходимо.

– Это возмутительно!

Я давно научился повышать голос в случае всяких бюрократических недоразумений.

– Я – аспирант Оксфордского университета и гражданин Соединенного Королевства. Я предъявил свои документы университетским властям в день приезда и получил это письмо, утверждающее мое положение. Я не позволю допрашивать себя полиции – и вам также.

– Понимаю… – От его улыбки желудок у меня сжался в комок.

Я читал кое-что о турецких тюрьмах, а также об их западных постояльцах, которым случалось туда попадать, и ситуация начала внушать мне опасения, хотя я так и не понял, в чем дело. Оставалось надеяться, что один из сонных библиотекарей услышит мой голос и войдет, чтобы попросить нас не нарушать тишины. Затем мне пришло в голову, что они, несомненно, сами допустили ко мне этого типа с его внушительной визитной карточкой. Возможно, это какая-то важная особа.

Он подошел вплотную к столу.

– Позвольте взглянуть, чем вы занимаетесь. С вашего разрешения…

Я неохотно подвинулся, и он склонился над моей работой, захлопывая словари, чтобы прочесть названия, – все с той же неприятной улыбкой. Его фигура почти скрыла собой стол, и я ощутил странный запах, словно сквозь аромат одеколона пробивалось что-то мерзкое. Наконец он добрался до карты, над которой я работал, и движения его рук вдруг стали мягкими, едва ли не ласкающими. Он взглянул мельком, словно узнал лист с первого взгляда, хотя я заподозрил, что он блефует.

– Это архивные материалы, не так ли?

– Да, – сердито признал я.

– Это весьма ценное достояние турецкого государства. Полагаю, для заграничных исследователей они не представляют интереса. И ради этого листочка, ради этой крошечной карты вы проделали весь путь из английского университета до Стамбула?

Я собирался резко ответить, что у меня есть и другие дела, чтобы сбить его со следа, но тут же сообразил, что только вызову дальнейшие расспросы.

– Да, в яблочко.

– В яблочко? – повторил он более мирным тоном. – Что ж, думаю, вам придется смириться с временной конфискацией. Какой стыд для иностранца!

Я внутренне кипел, расставаясь с почти разгаданной тайной, и только благодарил судьбу, что не принес с собой сегодня собственноручных копий старинных карт Карпатских гор, тщательно срисованных, чтобы назавтра сравнить их с архивными картами. Копии остались у меня в чемодане, в номере отеля.

– Вы не имеете никакого права конфисковывать документы, к которым я получил допуск, – процедил я сквозь зубы. – Я немедленно свяжусь с университетской библиотекой. И с британским посольством. И вообще, кто может возражать против работы с этими документами? Я уверен, что эти загадки Средневековья не имеют ничего общего с интересами государства.

Чиновник стоял, отвернувшись от меня, словно впервые увидел шпили Айя-Софии под новым углом и чрезвычайно ими заинтересовался.

– Это для вашего же блага, – невозмутимо проговорил он. – Лучше предоставьте заниматься этим кому-нибудь другому.

Он стоял совершенно неподвижно, отвернув голову к окну, словно предлагал мне проследить его взгляд. Мне почудилось, что не стоит этого делать, что тут какой-то подвох, и я упорно смотрел на него, ожидая продолжения. И тут я увидел, словно он нарочно подставил горло мутному солнечному лучу, – сбоку шеи, над дорогим воротничком, виднелись два запекшихся бурых прокола: не свежие, но и не зажившие до конца ранки, будто бы от пары шипов или от кончика ножа.

Я отшатнулся от стола, решив, что потерял разум от мрачного чтения, что на самом деле помутился рассудком. Но дневной свет казался совершенно будничным и человек в темном костюме – вполне реальным, вплоть до запаха немытого тела и пота и еще чего-то, прикрытого запахом одеколона. Никто и не думал исчезать или превращаться. Я не мог оторвать глаз от этих полузаживших ранок. Выждав несколько секунд, он отвернулся от окна, словно удовлетворившись тем, что увидел – он или я? – и снова улыбнулся.

– Ради вашего же блага, профессор.

Я стоял, онемев, пока он не покинул комнату со свертком карт в руке и его шаги не затихли на лестнице. Несколько минут спустя в помещение заглянул пожилой библиотекарь – старик с пышными седыми волосами – и стал расставлять на нижней полке тяжелые фолианты.

– Простите, – обратился я к нему, чувствуя, как слова застревают в горле, – простите, но это совершенно недопустимо.

Он Недоуменно обернулся ко мне. – Кто этот человек? Этот чиновник!

– Чиновник? – дрогнувшим голосом повторил библиотекарь.

– Я хотел бы немедленно получить от вас официальное удостоверение моего права работать в этом архиве.

– Ну конечно, вы имеете право здесь работать, – успокоительно заверил он, – я сам записывал вас.

– Знаю, знаю. Так задержите его и заставьте вернуть мне карты.

– Кого задержать?

– Человека из министерства… не помню – того, кто сейчас заходил. Разве не вы его впустили?

Он бросил на меня странный взгляд из под седой челки.

– Сюда кто-то заходил? За последние три часа здесь никого не было. Я сам дежурил на входе. К сожалению, нашим архивом мало пользуются.

– Тот человек… – Я осекся, представив себя со стороны: нервно размахивающий руками иностранец. – Он забрал мои карты. То есть ваши, архивные карты.

– Карты, гер профессор?

– Я работал с картами. Выписал их сегодня утром на свой номер.

– Не эти ли? – Он смотрел на мой стол.

Прямо на виду лежала обычнейшая дорожная карта Балкан. Я никогда в жизни ее не видел, и, ручаюсь, пять минут назад ее там не было. Библиотекарь поставил на место последний том.

– Ладно, забудем.

Я торопливо собрался и как можно быстрей покинул библиотеку. На многолюдной шумной улице не было и следа того чиновника, хотя мимо меня прошло несколько мужчин того же роста и сложения с портфелями в руках. Добравшись до своего номера, я обнаружил, что вещи мои передвинули, устраняя какую-то техническую неполадку. Сделанные мной копии старых карт, а также и заметки, не понадобившиеся мне в тот день для работы, пропали. Чемоданы были полностью распакованы, но служащие отеля уверяли, что ничего не знают. Я всю ночь лежал без сна, вслушиваясь в шорохи за стеной. На следующее утро я собрал грязные рубашки и словари и первым рейсом отплыл в Грецию.

Профессор Росси снова сдвинул ладони и глядел на меня, словно терпеливо дожидаясь возгласов недоверия. Но я отчего-то проникся верой в его рассказ.

– Вы вернулись в Грецию?

– Да, и провел остаток лета, стараясь забыть о своем приключении в Стамбуле, хотя не замечать его последствийбыло невозможно.

– Вы уехали потому, что… испугались?

– Насмерть перепугался.

– Но потом вы проделали все эти исследования – или заказали кому-то – над своей странной книгой?

– Да, в основном химические анализы в Смитсоновском институте. Но когда результаты ничего не дали – и после еще одного случая, – я убрал книгу на полку. На самый верх, как видите.

Он кивнул на самый высокий насест в своей клетке.

– Странно – я иногда размышляю над теми случаями, и порой они вспоминаются очень отчетливо, а иногда только какие-то обрывки. Впрочем, привычка, вероятно, разъедает самые ужасные воспоминания. А бывает – я годами вовсе об этом не думаю.

– Однако вы в самом деле думаете… что тот человек с ранками на шее…

– А что бы вы подумали, если бы стояли там перед ним и притом твердо знали, что вы в своем уме?

Он встал, прислонившись к полкам, и в голосе его на миг прозвенела ярость.

Я глотнул остывшего кофе. Он был очень горек: застоялся на дне.

– И вы никогда больше не пытались вычислить, что означают те карты, откуда взялись?

– Никогда.

Он на минуту задумался.

– Одно из немногих исследований, которые я не доведу до конца. Однако у меня есть собственная теория, что эта призрачная область знания, как и некоторые менее устрашающие, относится к тем, которые пополняются понемногу то одним, то другим, и каждый, добавляющий крупицу знания, отдает за него часть своей жизни. Быть может, те трое, которые века тому назад чертили карты и пополняли их, внесли свой вклад, хотя, признаться, изречения из Корана не много прибавляют к сведениям о местоположении настоящего захоронения Цепеша. Разумеется, возможно, что все это чушь, и он похоронен в том самом озерном монастыре, как уверяет румынское предание, и покоится там в мире, как положено доброй душе – каковой у него не было.

– Но вы так не думаете? Он снова помолчал.

– Наука должна двигаться вперед. К добру или ко злу, но это неизбежно в каждой области знаний.

– А вы не ездили на Снагов, чтобы взглянуть самому? Он покачал головой.

– Я прекратил исследования.

Я поставил ставшую ледяной чашку, не сводя глаз с его лица.

– Но какую-то информацию вы сохранили? – медленно сказал я наугад.

Он дотянулся до верхней полки и вытащил вложенный между книгами запечатанный коричневый конверт.

– Конечно. Кто же уничтожает данные исследований? Я сделал по памяти копии тех трех карт и сохранил другие заметки, те, что были у меня тогда с собой в архиве.

Он положил невскрытый конверт на стол между нами и коснулся его с такой нежностью, которая, как подумалось мне, плохо сочеталась с ужасом перед его содержимым. Эта мысль или темнота весеннего вечера, сгущавшаяся за окном, усилила мою тревогу.

– Вам не кажется, что это опасное наследство?

– Пред богом, хотел бы я сказать «нет». Но, быть может, опасность тут лишь психологического свойства. Жизнь наша лучше, здоровее, когда мы не задумываемся без надобности над ее ужасами. Как вам известно, история человечества полна злодеяний, и, вероятно, нам и следует думать о них с ужасом, а не увлекаться ими. Все это было так давно, что я уже не уверен в точности своих стамбульских воспоминаний, а повторять попытку мне никогда не хотелось. Кроме того, у меня такое ощущение, будто все, что мне следует знать, я увез с собой.

– Чтобы идти дальше, хотите вы сказать?

– Да.

– Но вы так и не выяснили, кто мог составить карты, обозначающие, где находится могила? Или находилась?

– Не выяснил.

Я накрыл рукой коричневый конверт.

– Не обзавестись ли мне четками или еще каким оберегом?

– Я уверен, что вам будет достаточно собственной добродетели, или совести, если угодно, – мне хочется думать, что это свойство есть у большинства людей. Нет, я не стал бы носить в кармане чеснок.

– Заменив его сильным психическим противоядием?

– Да, я старался… – Его лицо стало грустным, почти мрачным. – Возможно, я сделал ошибку, не воспользовавшись советами старинных суеверий, но я считаю себя рационалистом и на том стою.

Я сжал пальцами конверт.

– Вот ваша книга. Интересная находка, и я желаю вам удачи в поисках ее происхождения. Приходите через две недели, и мы продолжим наш разговор о торговле в Утрехте. – Он подал мне переплетенный в пергамен томик, и мне показалось, что грусть в его глазах опровергает легкость тона.

Должно быть, я изумленно моргнул: собственная диссертация казалась сейчас принадлежащей иному миру.

Росси мыл кофейные чашки, а я непослушными пальцами собирал портфель.

– Еще одно, напоследок, – серьезно сказал он, когда я снова повернулся к нему.

– Да?

– Не будем больше говорить об этом.

– Вы не захотите узнать, как у меня дела? – поразился я, сразу почувствовав себя одиноким.

– Можете считать и так. Не хочу знать. Если, конечно, вам не понадобится помощь.

Он взял мою руку и сжал ее обычным теплым движением. Меня поразила невиданная прежде горечь в его взгляде, но он тут же заставил себя улыбнуться.

– Хорошо, – сказал я.

– Через две недели, – весело крикнул он мне вслед, когда я вышел из кабинета. – И смотрите, чтоб принесли мне законченную главу!

Отец замолчал. Я сама смутилась чуть не до слез, заметив слезы на его глазах. Такое проявление чувств удержало бы меня от расспросов, даже если бы он не заговорил.

– Как видишь, написание диссертации – довольно жуткое предприятие. – Теперь он говорил легко. – А вообще-то, напрасно мы стали ворошить эту старую запутанную историю, тем более что все закончилось хорошо: вот он – я, больше даже не занудный профессор, и ты тоже тут. – Он поморгал, приходя в себя. – Счастливый конец, как и полагается.

– Но до конца еще много чего было, – сумела выговорить я.

Солнце грело кожу, но не проникало до костей, зато в них, как видно, пробрался холод морского бриза. Мы потягивались и вертели головами, разглядывая город внизу. Последняя группа суетливых туристов прошествовала мимо нас по верху стены и остановилась у дальней ниши, разглядывая острова и позируя друг другу перед камерами. Я покосилась на отца, но он смотрел в море. Отстав от других туристов, но уже далеко обогнав нас, медленно и твердо шагал человек, не замеченный мной прежде: высокий и широкоплечий, в темном твидовом костюме. Мы видели в городе и других высоких мужчин в темных костюмах, но я почему-то упорно смотрела вслед этому.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю