355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Элизабет Костова » Историк » Текст книги (страница 5)
Историк
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 01:45

Текст книги "Историк"


Автор книги: Элизабет Костова


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Два года назад мне приходилось работать с рукописями сэра Томаса Мора и с письмами Ханса Альбрехта из Амстердама, а незадолго до того я помогал каталогизировать счетные книги фламандских купцов за 1680 год. Я знал, как важно для историка упорядочить архивные находки. Откопав в портфеле карандаш и листок, я составил список документов в том порядке, в каком извлекал их из конверта. Первыми среди сокровищ Росси шли тонкие листки, покрытые тесными густыми строками печатных литер, более или менее напоминающих буквы. Я заботливо сложил их вместе, не позволив себе отвлекаться на чтение.

Следующим вложением оказалась карта, начерченная от руки с неимоверной аккуратностью. Бумага успела выцвести, так что значки и названия плохо читались на плотной, заграничного вида бумаге, вырванной, очевидно, из старого альбома. За ней лежали еще две похожие карты. Потом шли три листка отрывочных рукописных заметок, сделанных чернилами и, на первый взгляд, вполне разборчиво. Их я тоже сложил вместе. Затем мне попалась брошюрка, приглашающая в «Романтическую Румынию» – на английском языке, изданная, судя по оформлению, в 20-х или 30-х годах. Далее два счета: из гостиницы и за обед в гостиничном ресторане. В Стамбуле. Потом большая дорожная карта Балкан, аляповато выполненная в двух цветах. И последним оказался маленький пожелтевший конверт, запечатанный и неподписанный. Я отложил его в сторону, героически не прикоснувшись.

Вот и все. Я перевернул большой коричневый конверт и встряхнул его, так что даже дохлая муха не завалялась бы незамеченной в уголке. При этом меня внезапно (и впервые) посетило чувство, которому суждено было сопровождать все дальнейшие мои усилия: Росси был здесь, он с гордостью следил за моей работой, словно его живой дух говорил со мной через дотошную методичность, к которой он сам меня приучил. Я знал, что он умел работать быстро, однако ничего не упускал и ничем не пренебрегал – ни единый документ, ни один архив, как бы далеко от дома он не располагался, и уж, конечно, ни одна идея, какой бы немодной она не числилась среди его коллег, не оставались им непроверенной. Его исчезновение и – мелькнула у меня дикая мысль – то, что он нуждался во мне, установило между нами своего рода равенство. При этом меня не оставляло чувство, что он предвидел этот исход, это равенство, с самого начала, и ждал только, когда я заслужу его.

Теперь все пахнущие пылью листки лежали передо мной. Я начал с писем: с тех длинных, густо исписанных эпистол, напечатанных на тонкой бумаге, с редкими ошибками и исправлениями. Каждое было в двух экземплярах, и они уже были разложены в хронологическом порядке. Каждое письмо было аккуратно датировано: все – декабрем 1930 года, двадцать лет назад. Каждое было озаглавлено: «Тринити-колледж, Оксфорд», без уточнений. Я бегло просмотрел первое письмо. Оно описывало историю появления таинственной книги и начала его архивных поисков в Оксфорде. Подпись была: «Ваш в горести, Бартоломео Росси». А начиналось оно – я крепче сжал тонкий листок, когда руки у меня начали подрагивать, – словами: «мой дорогой и злосчастный преемник…»

Отец внезапно прервал рассказ. Услышав, как дрогнул его голос, я тактично отвернулась, не требуя продолжения. Мы не сговариваясь собрали свои куртки и зашагали через маленькую пьяццу, притворяясь, что нас весьма интересует отделка фасада церкви.

ГЛАВА 7

Несколько недель отец не выезжал из Амстердама, и за это время я успела почувствовать, что он по-новому следит за мной. Однажды я немного дольше обычного задержалась после школы и, придя домой, застала миссис Клэй за телефонным разговором. Она сразу передала мне трубку.

– Где ты была? – спросил отец; он говорил из «Центра за мир и демократию» – Я звоню второй раз, а миссис Клэй ничего не знает. Ты доставила ей большое беспокойство.

Я понимала, что в большом беспокойстве был он сам, хотя и не повышал голоса.

– Читала в новом кафе возле школы, – ответила я.

– Очень мило, – сказал отец, – но почему бы не позвонить миссис Клэй или мне, если собираешься задержаться?

Мне не хотелось соглашаться, однако я обещала, что буду звонить. В тот вечер отец вернулся к ужину раньше обычного и читал мне вслух «Большие надежды [2]2
  Имеется ввиду книга Чарлза Диккенса (Прим. редактора электронной версии).


[Закрыть]
». Потом достал старые фотоальбомы, и мы вместе просматривали фотографии: Париж, Лондон, Бостон, мои первые ролики, мой выпускной бал по случаю окончания третьего класса, Париж, Лондон, Рим. На всех карточках была только я: на фоне Пантеона или у ворот Пер Лашез – потому что отец снимал, а ездили мы всегда вдвоем. В девять часов он проверил, все ли двери и окна закрыты, и отпустил меня спать.

В следующий раз, собираясь задержаться, я честно позвонила миссис Клэй. Я объяснила ей, что собираюсь с одноклассницей сделать домашние задания в чайной. Она разрешила. Я повесила трубку и отправилась в университетскую библиотеку. Йохан Биннертс, сотрудник отдела Средневековья, как видно, уже привык ко мне: по крайней мере он сдержанно улыбался, когда я подходила к нему с очередным вопросом, и всякий раз спрашивал, как продвигается работа над рефератом по истории. Он, к моей большой радости, отыскал для меня отрывок из текста семнадцатого столетия, и я несколько часов делала из него выписки. То издание сейчас передо мной, в моем оксфордском кабинете, я наткнулась на него несколько лет назад в букинистическом магазине. «История Центральной Европы [3]3
  Имеется ввиду «Master of Arts in Central European History». Этот курс основан в 1991 году и рассчитан на послевузовское обучение исключительно в Венгрии. Ежегодно его прослушивают ученики из 40 стран Европы. (Прим. редактора электронной версии)


[Закрыть]
» лорда Геллинга. Сентиментальная привязанность к нему прошла сквозь все эти годы, хотя я всегда открываю книгу со смутным неприятным чувством. Как сейчас вижу выписки в ученической тетрадке, сделанные моим ровным полудетским почерком:

«Наряду с великой жестокостью Влад Дракула обладал великой доблестью. Такова была его отвага, что в 1462 году он переправился через Данубу и совершил ночью конный набег на лагерь самого султана Мехмеда Второго с войском, собравшегося вторгнуться в Валахию. В том набеге Дракула сразил несколько тысяч турецких воинов, и сам султан едва не расстался с жизнью, прежде чем турецкая гвардия принудила валахов к отступлению.

Сведения подобного рода можно было бы отнести к имени любого европейского феодального властителя той эпохи, о многих можно было бы сказать более этого, а об иных – намного более. Более всего поражает в рассказах о Дракуле их долговечность – иначе говоря, его живучесть как исторического персонажа, стойкость легенды. Несколько доступных Для англичанина источников прямо или косвенно указывают на другие источники, разнообразие коих поставило бы в тупик любого историка. По всей видимости, он прославился по всей Европе еще при жизни – значительное достижение для времени, когда огромная ее территория представляла собой разрозненные миры, когда правительства сносились между собой посредством конных гонцов и речных путей и когда ужасающая жестокость была весьма обычным свойством знати. Слава Дракулы пережила его таинственную гибель и странные похороны в 1476 году и померкла, кажется, лишь в лучах европейского Просвещения».

Здесь заканчивался параграф, посвященный Дракуле. На один день я получила достаточно пищи для размышлений об истории, однако забрела еще в отдел английской литературы и с радостью обнаружила, что в библиотеке имелось издание «Дракулы» Брэма Стокера. За несколько посещений я успела бы прочитать небольшой роман. Я не знала, разрешат ли мне взять книгу на дом, но в любом случае не стала бы приносить ее домой, где пришлось бы решать: прятать ее, как неподходящее чтение, или демонстративно оставить на видном месте. Так что я предпочла читать «Дракулу», устроившись в жестком кресле у окна библиотеки. Выглянув наружу, я видела свой любимый канал – Сингел [4]4
  Канал Сингел (Singel) – это ров вырытый вокруг городских укреплений в Амстердаме еще в XV веке (Прим. редактора электронной версии).


[Закрыть]
, с его цветочным рынком, и народ, раскупающий с лотка селедку на закуску. Местечко оказалось на удивление тихим, а книжные полки отгораживали меня от остальных читателей.

Там, в этом кресле, я постепенно погрузилась в стокеровские готические ужасы, перемежаемые уютными викторианскими любовными историями. Я сама не знала, что рассчитывала найти в его книге: по словам отца, профессор Росси считал ее не слишком полезным источником информации о реальном Дракуле. Однако холодная любезность романного графа Дракулы показалась мне весьма обаятельной, даже если герой романа имел мало общего с настоящим Цепешем. Впрочем, сам Росси полагал, что Дракула в жизни – в исторической реальности – стал одним из не-умерших. Я задумалась, не мог ли роман вызвать к жизни те или иные невероятные происшествия, в нем описанные. Как-никак, первые открытия Росси случились уже после его выхода в свет. С другой стороны, Влад Дракула правил почти за четыреста лет до рождения Стокера. Все это было так сложно!

Опять же, разве профессор Росси не признавал, что Стокер раскопал массу легенд о вампирах? Я ни разу не видела фильмов о вампирах, – отец не любил триллеров, – так что сюжет был для меня внове. Если верить Стокеру, вампир настигает свою жертву только между закатом и восходом. Вампир бессмертен, питается кровью смертных и тем обращает их в подобное же состояние не-смерти. Он способен оборачиваться нетопырем, волком или туманом; его отпугивает чеснок или распятие; уничтожить его можно, пронзив его сердце колом и набив рот чесноком, если застигнуть при дневном свете, спящим в гробу. И серебряной пулей его тоже можно убить, если попасть прямо в сердце.

Все это само по себе не напугало бы меня: слишком казалось далеким, вычурным, слишком много в этом было от суеверия. Только одна деталь преследовала меня каждый раз подолгу после того, как я ставила книгу на полку, заботливо отметив, на какой странице остановилась. Эта мысль следовала за мной по ступеням библиотеки, по дороге через мосты каналов до самого дома. Излюбленными жертвами Дракулы, вымышленного Стокером, были юные девицы.

Отец, по его словам, необычайно соскучился но южной весне и хотел, чтобы я тоже полюбовалась ею. Так или иначе, у меня скоро начинались каникулы, а совещание в Париже должно было занять у него всего несколько дней. Я уже научилась не давить на него, добиваясь путешествий или рассказов; очередной отрывок следовал, когда отец был готов, но никогда, никогда дома. Я догадывалась, что он не мог заставить себя впустить в наш дом это темное прошлое.

Мы отправились в Париж поездом, а оттуда на юг, в Севенны, на машине. По утрам я писала пару коротких очерков-сочинений на французском, на котором говорила все более бегло, и посылала их в школу почтой. Одно из них сохранилось у меня до сих пор, и даже теперь, спустя десятилетия, я, разворачивая его, возвращаюсь в непередаваемое сердце майской Франции, с запахом трав, которые были не травой, но I'herbe, аппетитно-свежим ароматом, словно вся французская зелень предназначалась для какой-то сказочной кухни с ее салатами или крестьянским сыром.

Мы останавливались в придорожных крестьянских домах и покупали лакомства, каких не купишь ни в одном ресторане: корзинки свежей клубники, сочно блестевшей на солнце так, что ее даже мыть не хотелось; круги козьего сыра, увесистые, как гири, и покрытые сероватым крошевом соли, словно их катали по полу погреба. Отец пил темное красное вино из бутылки без наклейки, купленной за сантимы, и после каждой трапезы тщательно затыкал бутыль пробкой и оборачивал салфеткой. На сладкое мы разламывали каравай свежеиспеченного хлеба, купленного в последнем городке, вкладывая между ломтями квадратики темного шоколада. Желудок мой сладко постанывал, а отец жаловался, что, вернувшись к обычной жизни, опять придется садиться на диету.

Так дорога провела нас через юго-восток страны, закончившись парой менее ясных деньков, полных горной прохлады.

– LesPyrenees-Orientales[5]5
  Странное написание одного и того же, автор сначала пишет на французском, потом на родном языке. Поэтому и в переводе сохранена стилистика авторского написания «Восточной Пиренеи» (Прим. редактора электронной версии).


[Закрыть]
, Восточные Пиренеи, – объявил отец, разворачивая дорожную карту на нашей походной скатерти, – я столько лет мечтал сюда вернуться!

Я пальцем проследила маршрут и оказалась на удивление близко к Испании. Эта мысль – и красивое слово «Ориентале» – взбудоражила меня. Мы приближались к границе известного мне мира, и я впервые задумалась о том, что с каждым годом буду уходить за них дальше и дальше. Отцу хотелось побывать в каком-то монастыре, и он заметил:

– Думаю, к вечеру доберемся в городок у подножия, а утром пешком отправимся туда.

– Это высоко в горах? – спросила я.

– Примерно на середине склона, так что монахи могли не опасаться никаких захватчиков. Монастырь основан ровно в 1000 году. Трудно поверить – его высекли в скалах, куда трудно добраться даже самым рьяным паломникам. Но тебе и городок внизу понравится. Старый и исполненный подлинного испанского очарования городишко. – Говоря это, отец улыбался, однако выдал свое беспокойство, слишком поспешно складывая карту.

Я предчувствовала, что скоро услышу продолжение рассказа; и, может быть, на этот раз мне не придется упрашивать.

Мне действительно понравился Лебен [6]6
  Город Лебен основан в конце минойской эпохи. Сейчас на этом месте город Лендас. (Прим. редактора электронной версии).


[Закрыть]
, куда мы въехали под вечер. Городок или большая деревня с домами из сероватого песчаника раскинулся на склонах небольшой вершины. Великие Пиренеи нависали над ним, затеняя все улочки, кроме самых широких, тянувшихся от подножия к речной долине и к сухим террасам возделанных полей. Пыльные уличные деревья на каменистых «пьяцца» были подстрижены кубиками и не давали тени ни прохожим, ни торговкам, выставлявшим на продажу кружевные скатерти и бутылочки лавандовой настойки. Вершину городка на холме украшала неизбежная каменная церковь, захваченная ласточками, и нам отовсюду видны были ее башенки, плывущие в тени большой горы, протягивавшейся все дальше в долину по мере захода солнца.

Мы со вкусом поужинали, съев холодный овощной суп «Гаспаччо» и телячьи отбивные в ресторанчике на нижнем этаже одной из городских гостиниц прошлого века. Управляющий остановился у нашего столика, опершись ногой на медное ограждение барной стойки, и лениво, но любезно расспрашивал нас о поездке. Это был незаметный человечек в безукоризненном черном костюме, длиннолицый и смуглый. Его французский звучал стаккато [7]7
  Имеется ввиду, что управляющий говорил отрывисто. «Стаккато» это музыкальный термин (Прим. редактора электронной версии).


[Закрыть]
и сдобрен был незнакомым мне выговором, так что я понимала его намного хуже отца. Отец переводил мне.

– О, конечно же, – наш монастырь! – начал метрдотель, отвечая на вопрос отца. – Вы знаете, наш Сен-Матье каждое лето привлекает восемь тысяч туристов! Да-да. Но все они такие милые, тихие христиане: поднимаются наверх пешком, как настоящие паломники. Сами застилают утром постели – мы и не слышим, как они приходят и уходят. Конечно, многие приезжают ради «lebains[8]8
  «Быть в курсе событий» (фр.) (Прим. редактора электронной версии)


[Закрыть]
», омовений в источниках. Вы тоже посетите ванны, нет?

Отец отвечал, что нам послезавтра надо возвращаться на север, и что следующий день мы собираемся провести в монастыре.

– Вы знаете, о нем ходит много легенд, очень удивительных, и все правда, – улыбнулся мэтр. Улыбка неожиданно украсила его узкое лицо. – Юная леди понимает? Ей будет интересно.

– Jecomprends,merci[9]9
  «Спасибо, я понимаю» (фр.) (Прим. редактора электронной версии)


[Закрыть]
, – вежливо сказала я.

– Воп[10]10
  «Прекрасно» (фр.) (Прим. редактора электронной версии)


[Закрыть]
. Я вам расскажу одну. Не возражаете? Пожалуйста, кушайте отбивные – горячие они лучше всего.

В этот момент ресторанная дверь распахнулась и пара улыбающихся стариков – несомненно местных жителей – уселась за столик.

– Bonsoir,buenastardes[11]11
  «Добрый вечер» (фр.); « добрый вечер» (исп.).


[Закрыть]
, – на одном дыхании выговорил наш собеседник.

Отец рассмеялся, заметив мой недоумевающий взгляд.

– Да, у нас здесь всякого намешано. – Управляющий тоже засмеялся. – Настоящий lasalade из разных наций. Мой дед отлично говорил на испанском – на превосходном испанском – и сражался у них на гражданской войне, хотя был уже старым человеком. Мы здесь любим все языки. Никаких бомб, никаких террористов, как у lesBasques[12]12
  Тот, кто коверкает французский язык (фр.) (Прим. редактора электронной версии)


[Закрыть]
. Мы не преступники!

Он с негодованием огляделся, словно кто-то противоречил ему.

– Потом объясню, – шепнул мне отец.

– Так я расскажу. Я горжусь тем, что меня называют историком нашего города. Вы ешьте, пожалуйста. Наш монастырь основан в 1000 году, вы уже знаете. На самом деле в 999-м, потому что монахи выбрали это место, готовясь к наступлению Апокалипсиса, грядущему с новым тысячелетием. Они забрались в горы, чтобы найти место для своей церкви.

Тогда у одного во сне было видение, будто бы святой Матфей спустился с небес и возложил на вершину белую розу. На следующий день они взобрались туда и с молитвой освятили гору. Очень мило – вам понравится. Но это еще не главная легенда. Это только о том, как была заложена церковь аббатства. Так вот, когда монастырю и маленькой церкви исполнился всего один век, один очень добродетельный монах, наставлявший молодых, умер, не дожив до старости. Его звали Мигель де Кукса. Его горько оплакивали и похоронили в подземной часовне. Знаете, мы склепом и прославлены, потому что это самая старая постройка в романском стиле во всей Европе. Да!

Он звонко постучал по стойке бара длинными пальцами.

– Да! Некоторые говорят, эта честь принадлежит церкви Сен-Пьер под Перпиньяном [13]13
  Перпиньян – (Perpignan), город и крепость во Франции, главный город деп. вост. Пиренеев (Прим. редактора электронной версии)


[Закрыть]
, но они просто лгут, чтобы приманить туристов. Так вот, его похоронили в подземной часовне, и вскоре на монастырь обрушилось проклятие. Семеро монахов скончались от странной болезни. Их одного за другим находили мертвыми в их кельях – кельи очень красивые, вам понравится. Самые красивые в Европе. Итак, монахов находили бледными, как привидения, словно у них крови не осталось в жилах. Все подозревали яд. Наконец один молодой монах – любимый ученик того монаха, который умер, – спустился в склеп и откопал своего учителя, против воли аббата, который был очень напуган. И они увидели, что учитель жив, но не по-настоящему жив, если вы меня понимаете. Живой мертвец. Он вставал по ночам, чтобы забрать жизни других монахов. Чтобы отправить душу несчастного куда следовало, они принесли святую воду из алтаря и раздобыли очень острый кол… – Он выдержал драматическую паузу, чтобы я хорошенько прочувствовала, какой острый был кол.

Я целиком сосредоточилась на рассказчике и его странном французском, всеми силами стараясь отложить в памяти каждое слово. Отец больше не переводил и в этот момент позвенел вилкой о тарелку. Подняв на него взгляд, я увидела, что он белее скатерти и, прищурившись, смотрит на нашего нового приятеля.

– Нельзя ли нам… – Он прокашлялся и вытер рот салфеткой. – Нельзя ли попросить кофе?

– Но вы еще не пробовали saladel – ужаснулся наш хозяин. – Вам нигде такого не подадут! И еще у нас сегодня десерт из груш, и прекрасные сыры, и gateau, пирожные, для молодой леди!

– Конечно, конечно, – поспешил согласиться отец, – да, давайте попробуем все это.

Нижнюю из пыльных площадей городка заполняла шумная музыка, льющаяся из усилителей: шло какое-то местное празднество и выступали человек десять-двенадцать детей в костюмах, напомнивших мне «Кармен». Маленькие девочки извивались на месте, шелестя желтыми оборочками тафтяных юбок, скрывавших ноги до щиколоток. Их головки грациозно покачивались под кружевными мантильями. Мальчики притопывали перед ними, падали на колени или лихо кружили подружек. Каждый был наряжен в короткую черную курточку с узкими брючками, а головы их украшали бархатные шляпы. Музыка временами вспыхивала сильней, и тогда в ней слышались словно бы ритмичные щелчки бича, становившиеся все громче, по мере того как мы подходили. Еще несколько туристов стояли в стороне, любуясь танцорами, а родители, бабушки и дедушки занимали ряды складных кресел у сухого фонтана и встречали рукоплесканиями каждый взрыв музыки или особо звонкую чечетку мальчишеских каблуков.

Мы задержались всего на несколько минут, а затем свернули по дороге вверх, выбрав улицу, которая, очевидно, вела к церкви на вершине. Отец ни слова не сказал о быстро опускавшемся солнце, но я чувствовала, что наша спешка приурочена к внезапной смерти дня, и не удивилась, когда свет над этой дикой местностью разом погас. Мы поднимались вверх, и на горизонте все резче проступала кайма черно-синих Пиренеев, но вскоре она растаяла, слившись с черно-синим небосводом. От стен церкви открывался величественный вид: не головокружительный, как в тех итальянских городках, что до сих пор снились мне по ночам, но от него захватывало дух. Холмы и равнины сбегались к предгорьям, а предгорья тянулись к темным вершинам, отгораживающим широкие куски дальнего мира. Прямо под ногами загорались городские огни, люди выходили на улицы, в длинные переулки, говорили, смеялись, и над стенами маленьких садиков поднимался запах гвоздики. Ласточки залетали в колокольню и вылетали обратно, кружась в воздухе, словно привязанные к башне невидимой нитью. Я заметила одну, бестолково кувыркавшуюся среди остальных, невесомую и неуклюжую среди быстрокрылых подруг, и догадалась, что это первая летучая мышь поторопилась вылететь в догорающий вечер.

Отец вздохнул и задрал ноги на толстый и невысокий каменный столбик – коновязь или приступок, чтобы забираться на ослика? Ради меня он высказал эти догадки вслух. Как бы то ни было, столбик видел много веков, бессчетное множество таких же закатов, и для него совсем недавно огоньки свечей в домах сменились электрическим светом фонарей. Отец снова, казалось, расслабился, развалился после вкусного ужина и прогулки по кристально-чистому воздуху. Я не осмелилась расспрашивать, чем ему не угодила рассказанная ресторанным мэтром легенда, но у меня возникло чувство, что есть истории, повергающие отца в еще больший ужас, нежели та, которую он начал рассказывать мне. На этот раз я не просила его продолжать: он заговорил сам, словно отгораживаясь от чего-то худшего.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю