Текст книги "Закат в раю"

Автор книги: Элизабет Хэран

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Элизабет Хэран
Закат в раю

Пролог

Северный Квинсленд, Австралия, 1893 год

Джордан Хейл спрятался под столом и выглядывал из-под свисавшей скатерти. Там он не скрывался давным-давно, с тех пор, как был совсем ребенком. Сейчас ему было шестнадцать, но, глядя на обезумевшего от горя отца, Джордан снова почувствовал себя глупым, беспомощным, перепуганным мальчишкой.

Глотая из кружки огненный ром, Патрик Хейл сидел обхватив голову и глухо стонал от отчаяния. Дом был погружен во тьму, и лишь лунный свет пробивался сквозь занавески. Патрик поднял голову, и луна осветила глубокие морщины на его полном лице. Сейчас едва ли кто-нибудь узнал бы в нем владельца Эдема – процветающей тростниковой плантации на восточно-австралийском побережье. Даже Джордану трудно было поверить, что сидящий перед ним сломленный, отчаявшийся человек – его всегда невозмутимый и степенный отец.

Всего лишь три дня назад Патрик Хейл мог с уверенностью смотреть в будущее: у него была красавица-жена, замечательный сын и многообещающая плантация. Казалось, лучшей жизни пожелать было нельзя. Патрику пришлось долго и упорно бороться за свое счастье, и теперь он относился к нему как к высокой и заслуженной награде. Никогда еще ему не приходилось искать утешения в выпивке, и он твердо верил, что с помощью семьи всегда сможет побороться с судьбой. Даже в самом кошмарном и диком сне он не смог бы представить себе, что в один ужасный день вся его жизнь рухнет. Этот день пришел – сегодня Патрик похоронил жену.

Джордан смотрел на отца, в одну ночь превратившегося в полубезумного незнакомца, и тихонько плакал. Мальчику стало страшно – он был один, смертельно напуган и исполнен мучительного страха за себя и за отца. Мысль о том, что матери больше нет, была непереносима. С отцом творилось что-то странное: Патрик неожиданно сказал сыну, что хочет побыть один, грубо приказал ему оставаться в своей комнате и не показываться на глаза, а потом накричал на слуг, которые со всех ног бросились прочь из дома.

Похороны состоялись несколько часов назад, а Джордан все не мог поверить в то, что произошло. Все для него было словно в тумане. Мальчик ждал, что вот-вот проснется и стряхнет с себя ужасный кошмар, но пробуждение никак не наступало: могила матери, в ее любимом уголке у реки, под старым баобабом, продолжала напоминать о случившемся. Джордану сказали, что мать погибла из-за укуса тайпана, ядовитой змеи, но поверить в это мальчику было непросто – на похоронах люди странно перешептывались и покачивали головами. Горе, смятение и неразрешимые вопросы грозили совсем поглотить его детский ум.

На веранде послышались чьи-то шаги, и Джордан почувствовал, как его охватила смутная тревога: было уже поздно, слишком поздно для визита кого-нибудь из соседей. Мальчик услышал тонкий скрип открывшейся двери и тяжелые шаги в холле. Из своего укрытия под столом Джордан не мог видеть того, кто вошел в двери гостиной. В ночной тишине, нарушаемой только доносившимся с реки хриплым ревом лягушек-быков, слышалось хриплое дыхание и поскрипывание кожаных сапог. Джордан почувствовал необычный и все же странно знакомый запах.

Прошло несколько томительных секунд. Джордан осторожно выглянул из-под скатерти. В лунном свете рядом с отцом он увидел чью-то высокую, мощную фигуру. Джордан ждал, что отец поприветствует гостя, но пришедший неожиданно заговорил сам:

– Приношу мои соболезнования, Патрик. Бывало всякое, но сейчас речь не о наших разногласиях. Если я могу чем-то помочь...

Джордан услышал слабый ирландско-американский акцент и узнал Максимилиана Кортленда, богатого плантатора, жившего по соседству. Кортленд был пьян, и слова его прозвучали совсем неискренне. Запах, показавшийся мальчику таким знакомым, оказался запахом кубинских сигар. Патрик всегда говорил, что Макс курит их лишь для того, чтобы производить впечатление «богатенького янки».

Все это было совершенно непонятно. Максимилиан Кортленд никогда не дружил с отцом. Мало того, что отец был родом из северной Ирландии, а Макс – с юга, да еще и взгляды их на то, как вести хозяйство и обращаться с рабочими-канаками 11
  Канаки – коренные жители Гавайских и других островов Полинезии.


[Закрыть], различались в корне. По правде говоря, и одной из этих причин было бы достаточно для взаимной неприязни, но взятые вместе они стали источниками острой вражды. Со своими рабочими Макс был требователен, груб и скор на расправу. Патрик всегда говорил, что за хорошее обращение канаки платят преданностью и усердной работой. По мнению Макса, хорошее отношение к канакам было ненужной и даже вредной слабостью.

Наконец отец поднял на Макса глаза. Джордан, увидев горящий гневом взгляд отца, сжался от страха.

– Проваливай к дьяволу со своими лицемерными соболезнованиями! – вдруг закричал Патрик. – Пошел вон из моего дома! Убирайся!

Затаив дыхание, Джордан ждал, что ответит на это Кортленд. Все знали, как страшен Макс в гневе. Джордан видел холодные глаза Кортленда, его жестокую и презрительную усмешку.

– Знаешь, Патрик, я не собирался ничего говорить тебе, но... раз уж у нас пошел такой разговор – что же, тебе стоит узнать правду о твоей жене Катэлине.

Как ни юн и неопытен был Джордан, в голосе Макса он уловил плохо скрываемое торжество. Макс наслаждался – наконец-то он сказал то, ради чего пришел.

– Что? О чем ты? Какую правду? О моей жене?

– Да, о ней. Я знаю многое, Патрик, гораздо больше, чем ты думаешь.

От многозначительной интонации и особенного интимного тона Макса Джордан почувствовал отвращение.

– Что... что ты говоришь? – прохрипел Патрик.

– Дело в том, что ты никогда не был достаточно хорош для Катэлины.

Джордан увидел, как взбешенный Патрик вскочил на ноги. Кортленд спокойно протянул руку и толкнул отца в грудь. Патрик рухнул в кресло как подкошенный.

Джордан рванулся было, чтобы помочь отцу, но что-то удержало его. Да, Максимилиан Кортленд мог вселить страх в кого угодно – здоровенный, жестокий, самоуверенный Кортленд всегда знал, чего хочет, и привык добиваться своего любой ценой. Шестнадцатилетнему мальчишке, даже такому высокому и крепкому, как Джордан, было немыслимо бросить вызов Максимилиану. На мгновение Джордан ощутил острый стыд за свою трусость, но следующие слова гостя заставили его забыть обо всем на свете.

– Катэлина сохла по мне не один год, Патрик. Вот я и дал ей то, чего она так желала.

Как ни поражен был Джордан, он все же уловил в интонации Кортленда нотку звериной жестокости. Патрик поднял глаза.

– Ты говоришь о моей милой Катэлине... как о шлюхе, – мучительно вымолвил он. – Ты всегда увивался за ней... ты, американский ублюдок, она видеть тебя не могла!

– Так она говорила тебе, да? А мечтала она обо мне... о таком, как я, о настоящем южанине из Лимерика. А вовсе не о тебе, вонючем протестанте из твоего нищего Дерри!

Джордану вспомнилась мать – ее прекрасная, нежная, чистая кожа, ее черные, как ночь, волосы и тот едва уловимый фиалковый запах, который всегда тянулся за ней по комнатам. Плевать на все, что говорил Макс Кортленд! Мама, мам, всегда такая нежная и такая сильная – этими качествами отличалась вся ее семья, и именно эта сила всегда так помогала им в трудные минуты. Джордан не знал тогда, что ее родители не считали, как и Макс, что Патрик, происходивший из протестантской семьи из Лондондерри, подходящий муж для Катэлины, северянки из Гэлвея. Не знал он и того, что именно враждебность ее семьи вынудила его родителей покинуть после свадьбы Ирландию.

Конечно, Макс лжет! Мама никогда бы и не посмотрела на него. Он просто нарочно злит и бесит отца, но зачем? К чему эти страшные и жестокие слова в день похорон? Этот Макс просто негодяй, и простить этих слов нельзя.

– Она сама прыгнула ко мне в постель, Патрик. А потом мне это приелось. Пришлось сказать ей об этом, вот она и покончила с собой.

Джордан замер. Так мама убила себя? Голова у Джордана закружилась, и он почти потерял сознание.

– Ты... ты грязная скотина! Катэлина умерла от змеиного укуса! – простонал Патрик, обхватив голову руками.

– Пусть все остальные так и считают. Но мы-то с тобою знаем, как было дело.

Отец молчал. Когда же он выгонит Макса вон? Но отец только поднял голову и бессмысленно посмотрел в пространство, как будто не понял услышанного. Джордан внезапно почувствовал приступ тошноты.

– Ничего, Патрик, – донесся издевательски-сочувственный голос Макса. – Ей пришлось нелегко. Женщины не могут отказать сильному мужчине. Так уж устроено.

– Катэлина больше жизни любила нас с Джорданом! – еле слышно произнес Патрик. – Она никогда бы не предала нас... да еще с таким, как ты. Никогда! И никогда бы... – Патрик зарыдал.

Ни разу Джордан не видел отца таким слабым и сломленным. Эти три последних дня так странно изменили его, и сейчас он был словно чужим. А вдруг он никогда не придет в себя?

– И бьюсь об заклад, ты бы никогда не подумал, что она покончит с собой, – оскалился Макс.

Патрик Хейл мучительно захрипел. Это был хрип смертельно раненного животного, почуявшего близость смерти.

– Катэлина была страстная женщина, – продолжал Макс, довольно улыбаясь. – И голодная. Такой, как ты, никогда бы ее не насытил. Особенно после того, как она разок побыла со мной и узнала, что такое настоящий мужчина.

«Хватит, хватит! – хотел крикнуть Джордан. – Бога ради, хватит! Отец не вынесет этого!» Патрик захрипел, скрючился в кресле и вдруг резко откинулся назад.

Луна осветила его искаженное смертельной мукой лицо. Не в силах более смотреть на него, Джордан зажмурился. В комнате раздался странный, сдавленный стон. Джордан открыл глаза и увидел очертания крупной фигуры, склонившейся над отцом. Прошло несколько томительных секунд. Наконец тень исчезла.

Джордан уже не мог больше сдерживать тошноту. Он корчился, его внутренности, казалось, превратились в один скрученный, пылающий комок. В конце концов он выполз из-под стола и, пошатываясь, подошел к неподвижно сидящему отцу.

– Папа! – позвал его Джордан. – Папа, очнись!

Отец не пошевелился. Широко открытые глаза были безжизненны, из приоткрытого рта стекала струйка слюны. Джордан смотрел на него – и не мог поверить, что отец мертв.

Солнечный свет уже начал пробиваться сквозь окна, а ошеломленный Джордан все сидел на полу рядом с мертвым отцом. В эти три дня он потерял обоих родителей. Сейчас он не знал – ни что ему делать, ни куда идти. Все это время в ушах у него звучали слова Максимилиана Кортленда:

«Женщины не могут отказать сильному мужчине. Так уж устроено».

Слова эти будут преследовать Джордана еще долгих десять лет.

Глава 1

Раскаленная солнцем дорога терялась в сплошных зарослях сахарного тростника. Закатное солнце беспощадно палило землю. Пронзительный звон цикад, пение птиц, запах тростника живо напоминали Джордану Хейлу дни его счастливого детства: он не раз играл с товарищами в этих местах, беззаботно забывая о змеях, пауках, крысах и множестве других опасных тварей, которыми кишели эти дикие заросли.

Путешествие из Брисбена в Джеральдтон в запряженной лошадью коляске заняло у него почти два месяца. «Меньше чем через час, – подумал Джордан, – я наконец увижу свой родной дом». Его мучили жара, тревога и томительное желание увидеть дом, в котором он не был десять долгих лет, после похорон родителей.

Время немного смягчило боль от потери близких, а личные достижения и успехи в бизнесе дали Джордану немалый жизненный опыт и уверенность в себе – но все же желание отомстить Максимилиану Кортленду было так же сильно, как и много лет назад.

Джордан откинулся на сиденье и поморщился, почувствовав, что рубашка прилипла к спине – за десять лет, проведенных на юге, он успел забыть, как неприятен бывает в это время года влажный климат северного Квинсленда.

Где-то за холмами послышались отдаленные раскаты грома. Джордан посмотрел на низко нависшие над горизонтом тучи, но сразу понял, что настоящего ливня сегодня не будет – в конце концов, ведь до начала влажного сезона оставалось еще несколько недель. Сейчас, подумал он, было бы даже неплохо, если бы небольшой дождь освежил его и прибил дорожную пыль – хотя очень скоро зимние дожди превратят дорогу в почти непроходимую реку грязи.

На развилке Джордан остановился, стащил с головы широкополую шляпу и вытер с лица пот и пыль. Эти места, знакомые ему с раннего детства, сейчас казались совершенно чужими. Он с любопытством и недоумением осмотрелся по сторонам, немного подумал и, наконец, решительно свернул на дорогу, ведущую к северу. Разросшийся дикий тростник стоял сплошной двенадцатифутовой стеной, и узкая пыльная дорога была погружена в густую тень. С тех пор как Джордан оставил отцовскую плантацию, в этих местах все совершенно переменилось. В местных газетах Джордан читал, что в последние годы в северном Квинсленде открылось одиннадцать новых сахарных фабрик, а еще дальше к северу, около реки Малгрейв, где огромные плантации поделили теперь на тридцатиакровые участки, уже строилась фабрика для переработки тростника из окрестностей Джеральдтона. Каждый день сюда прибывали новые иммигранты, главным образом итальянцы, появлялись все новые фермы, и старые сахарные фабрики не справлялись с переработкой тростника.

Пробираясь по дороге, Джордан вспоминал о последнем дне, проведенном в родительском доме. На следующий день после похорон отца в Эдем приехал его дядя и забрал мальчика в Брисбен. Дом заперли, окна и двери заколотили, тростник и скот оставили на попечение нескольких преданных старых рабочих. «Я вернусь в Эдем. И я отомщу Кортленду», – прошептал тогда Джордан, в последний раз стоя у могилы родителей под старым баобабом, у самого берега реки Джонстоун. Джордан, конечно, понимал, что в шестнадцать лет думать о мести слишком рано. Чтобы победить такого врага, как Максимилиан Кортленд, нужно было сначала вырасти и самому стать сильным, опытным и влиятельным мужчиной. Клятва, данная в тот день над могилой родителей, определила жизнь Джордана.

Прошло десять лет.

За эти годы Джордану неизменно сопутствовала удача в делах: вскоре самые честолюбивые и смелые мечты, самые дерзкие его планы претворились в жизнь, уже через несколько лет он стал весьма состоятельным человеком. В деловом мире Джордан Хейл быстро приобрел репутацию жесткого, уверенного в себе, не боявшегося риска дельца, но, несмотря на все свои успехи, молодой человек никогда не забывал о данной себе клятве. Все эти годы Джордан внимательно наблюдал за жизнью Максимилиана Кортленда, тщательно собирал слухи и сплетни, следил за жизнью его семьи, состоявшей из жены и трех дочерей. Но о третьей, самой младшей дочери своего врага Джордан почти ничего не знал: родители еще в детстве отослали девочку куда-то на юг к родственникам. Старшие же дочери Кортленда, Силия и Александра, и их мать Летиция довольно часто упоминались в местной светской хронике.

Судя по заметкам, изредка попадавшимся в газетах, Макс Кортленд за прошедшие годы совершенно не изменился и остался все тем же жестоким и властным плантатором. Незадолго до приезда Джордана в северных провинциях вспыхнуло по крайней мере четыре серьезных бунта: рабочие-европейцы возмущались тем, что растущий приток канаков лишал их возможности найти работу. Джордану удалось выяснить, что Максимилиан Кортленд возглавлял группу богатых плантаторов, выступавших против закона о запрете на ввоз в Австралию дешевой рабочей силы. Оказалось, что Максимилиан даже финансировал «Черных птиц»: эти печально известные корабли, с командами, набранными из самого отчаянного сброда, совершали разбойничьи набеги на далекие тихоокеанские острова, похищали островитян и насильно привозили их в Австралию. Не желая платить европейцам хорошего жалованья, фермеры предпочитали использовать на своих плантациях дешевый рабский труд канаков и беспощадно эксплуатировали их.

Перед повозкой плавно скользнула змея, и лошадь встала на дыбы. Джордан соскочил на землю и попытался успокоить ее. Неожиданно на дорогу вылетел велосипедист. Пытаясь избежать столкновения, он неловко вильнул рулем, и велосипед вместе с седоком с грохотом полетели в придорожную канаву.

К тому времени как Джордан управился с лошадью, велосипедист уже поднялся на ноги и, стоя в канаве, пытался вытолкнуть велосипед на дорогу.

– Черт, что ли, принес тебя сюда с твоей лошадью?! – яростно выругался он, не взглянув на Джордана.

– И тебя тоже! – раздраженно ответил Джордан. Он даже не успел рассмотреть велосипедиста, перед глазами его маячила только сильно поношенная широкополая шляпа. Джордан протянул руку, чтобы помочь бедняге, но тот лишь фыркнул в ответ, вытащил велосипед на дорогу и занялся осмотром своей машины.

Недоумевая, откуда мог так внезапно появиться незадачливый велосипедист, Джордан осмотрелся и заметил в непроходимой стене дикого тростника узкую тропинку. Джордан обернулся к велосипедисту, желая осведомиться о его здоровье, и не сумел скрыть изумления, неожиданно увидев перед собой молодое и привлекательное женское лицо. Еще не веря своим глазам, Джордан окинул взглядом поношенные бриджи, широкую мужскую рубаху и широкополую шляпу, почти полностью скрывавшую коротко стриженные черные волосы, и окончательно убедился, что перед ним молодая девушка.

– Я вас что-то не видела раньше, – сказала она, отметив про себя, что незнакомец очень хорош собой.

– Я тут давно не был, – ответил Джордан. – Тут все теперь другое... все так сильно изменилось.

– И женщины стали другие? – спросила она, заметив, что он с откровенным удивлением рассматривает ее костюм. – Не расстраивайтесь, – улыбнулась она, – я не типичный представитель здешних женщин! Знаете, если ездишь на этой новомодной штуковине, приходится менять юбку на что-нибудь более подходящее, а то можно сломать шею, если юбка попадет в цепь. Да что это с вами? – воскликнула девушка, внимательно посмотрев на него. – Вы что, сбились с пути?

Джордан, все еще поглощенный воспоминаниями о прошлом, казалось, не расслышал ее последних слов.

– Вы слышите меня? Или я, по-вашему, сама с собой говорю?

– Простите... – ответил Джордан, взглянув на нее. – Я, кажется, говорил, что очень давно не был в этих местах... здесь все очень сильно изменилось... – проговорил он, с недоумением оглядываясь по сторонам.

– Прогресс, – презрительно бросила девушка, вздернув густые темные брови. – Знаете, кто-то даже собрался переименовать Джеральдтон в какой-то Иннисфейл. Видимо, кому-то нужно, чтобы путаницы было побольше. Особенно для путешественников.

Джордан перевел взгляд на незнакомку. Еще никогда в жизни ему не приходилось видеть таких удивительно ярких черных глаз. Во внешности незнакомки было нечто экзотическое и все же очень привлекательное – смеющийся, чуть лукавый взгляд, иссиня-черные волосы и нежная кожа с легким оливковым оттенком. Джордан посмотрел на твердо очерченный маленький рот девушки, слегка вздернутый нос, короткую стрижку и подумал, что она скорее похожа на мальчишку-подростка, чем на молодую женщину.

– Куда вы направляетесь? – осведомилась девушка. Почувствовав на себе изучающий взгляд Джордана, она нахмурилась, резко отвернулась и пошла по дороге, ведя велосипед рядом с собой.

– На плантацию Эдем. Вы знаете, где это?

Взяв лошадь за повод, Джордан двинулся за ней и сразу заметил, что девушка слегка хромает.

– Вы ушиблись? – спросил он.

– Ничего подобного, – довольно резко ответила она и пошла впереди, упрямо и гордо вскинув голову. Глядя, как она чуть приволакивает правую ногу, Джордан понял, что, по-видимому, допустил бестактность – девушка, очевидно, хромала не от ушиба, а от какого-то физического недостатка.

– То, что вы ищете, здесь совсем неподалеку. Там старый дом Хейлов, – сказала она, не поворачиваясь. – Только он очень запущен, владелец давно уже бросил его. Не знаю, подойдет ли он вам, если вы захотите снять его.

– Я посмотрю, – ответил Джордан. Его уверенный и властный тон не оставлял сомнений в том, что он привык распоряжаться и не любил обсуждать свои решения.

– Ну, если хотите... Только наверняка вы потратите время попусту, – ответила девушка, с любопытством поглядывая на своего спутника.

– А откуда вы знаете про Эдем? – осторожно спросил Джордан.

– Я там живу. Присматриваю... за домом.

Джордан вытаращил глаза от неожиданности, но девушка, поглощенная дорогой, не заметила его удивления.

– Вы? Вас нанял владелец плантации? – спросил он, намереваясь уличить ее во лжи.

– Неофициально. – Спутница Джордана взглянула ему в глаза и довольно дерзко усмехнулась, потом вновь потупила взор и спокойно, без тени смущения добавила: – Скорее я самовольно поселилась на этой плантации. Знаете, если бы дом пустовал, жить там сейчас из-за крыс и змей было бы совсем невозможно.

«Кто она такая, откуда она взялась? – подумал Джордан. – И сколько ей лет, интересно?»

– Сколько же вам лет? – спросил он.

– Вот так вопрос! – рассмеялась девушка. – И особенно странно услышать его от джентльмена!

Джордан, прищурившись, посмотрел на тростниковые заросли:

– Как только не называли меня за последние годы! Но я что-то не могу припомнить, чтобы кто-нибудь говорил, что я джентльмен, – протянул он и вдруг подумал обо всех женщинах, иной раз очень красивых, которых успел бросить за последние годы.

– Вот это признание! Вы прямо какой-то злодей! – вновь засмеялась девушка. – Бедные здешние красавицы, они, видимо, теперь в большой опасности! Может быть, мне стоит вывесить предупредительный плакат? – Глаза ее заблестели, и в уголках рта заискрилась озорная улыбка. – Нет, этого я не сделаю, – добавила она, подумав о своих сестрах. – Пусть лучше обожгутся.

– Откуда вы ехали, когда мы с вами столкнулись?

– Из города. В такую жару я обычно еду напрямик через плантации, – сказала она, умолчав о том, что из-за приближающегося дождя у нее сильно болит бедро. – А в городе я ходила в редакцию и клянчила в здешней газете место.

Эти слова неожиданно приятно удивили Джордана. Он всегда ценил в других амбиции, волю и напор.

– И как, успешно? Вам удалось получить место?

– Не так давно они напечатали несколько моих статей, и шум на плантациях поднялся такой, что редактор больше не хочет иметь со мной дело. Похоже, я его доконала. Сегодня он скрепя сердце согласился на то, что если я захочу, то могу писать для светской колонки, – добавила она, презрительно сморщив нос.

– Вижу, что вы не в восторге от этого предложения.

– А почему я должна быть в восторге от него? Собирать сплетни и слухи – это не настоящая журналистика. Мне это неинтересно, я хочу писать о чем-нибудь настоящем. О том, что... цепляет, берет публику за горло.

– О грабежах и убийствах?

– Да, и об этом тоже. А все же политика интереснее. И тех, кто работает на плантациях, она затрагивает напрямую.

Она оживилась, ее сдержанность на мгновение куда-то исчезла, и Джордан подумал, что эта хрупкая и беззащитная девушка совсем не соответствует его представлениям о настоящем журналисте.

– Отчего же редактор отказал вам? Неужели вы написали что-то настолько скандальное? Странно, разве вашему редактору не нужен сотрудник, статьи которого поднимут тираж?

– Я написала о страшной эксплуатации, которой подвергаются на плантациях чернокожие рабочие. Упомянула и о нашем гнусном законодательстве, пользуясь которым фермеры превратили канаков в настоящих рабов. Этот редактор, Жюль Кин, боится, что, если возьмет меня на постоянную работу, я и дальше буду писать в том же духе. То есть так, как считаю нужным.

– А вы будете?

Она улыбнулась, на этот раз немного застенчиво:

– Конечно. Ведь дело стоит того.

Джордан рассмеялся – в его неожиданной собеседнице была живительная простота и откровенность. «Видимо, – подумал Джордан, – у нее есть характер». Сам он тоже считал, что канаков совершенно безжалостно эксплуатируют: с островитянами на здешних сахарных плантациях обращались хуже, чем с рабочей скотиной.

– А как давно вы уже присматриваете... за Эдемом?

– Почти год.

– А до этого?

– Жила в Сиднее. С самого рождения.

– Значит, вы неместная?

Девушка опустила голову, но Джордан успел заметить, что в глазах ее мелькнуло что-то похожее на боль.

– Нет, я не местная. И никогда не была.

– Так что же вы здесь делаете? По сравнению с большим городом шансов стать хорошим журналистом здесь у вас не слишком-то много.

– Редакторы серьезных газет посоветовали мне сначала поработать в небольшой провинциальной газете, чтобы набраться опыта, – быстро взглянув на Джордана, ответила девушка. Она решила пока не сообщать ему, что ее родной дядя был родственником Жюля Кина, редактора газеты в Джеральдтоне, и что ее статьи появились в газете главным образом благодаря этому родству. – Я знаю, сейчас они не принимают мои очерки всерьез, но в один прекрасный день, когда у меня будет своя газета, им придется со мной считаться.

– А вы, я смотрю, молодец, – сказал Джордан. – Никогда не бойтесь рисковать и действуйте смелее.

Девушка не могла скрыть радости – в первый раз она услышала похвалу и одобрение.

– В ваших словах чувствуется, что вы весьма опытны, – ответила она и слегка покраснела от удовольствия. – А сами вы всегда действуете так же?

– Да, и такая философия меня еще никогда не подводила.

Джордан остановился и оглянулся по сторонам.

– Плантация Эдем должна быть где-то поблизости, – сказал он с беспокойством. Места были ему смутно знакомы, но вот этих полуразрушенных построек у дороги Джордан никак не мог припомнить. Десять лет назад их, конечно, здесь не было.

– Тут все заросло диким тростником, так что старой дороги теперь почти не видно, – ответила девушка. – Посмотрите вон туда, видите? Эта дорога – въезд в Эдем.

В нескольких ярдах перед ними в зеленой стене тростника вилась едва заметная тропинка, почти полностью заросшая густой травой. Джордан с испугом подумал, что сам ни за что не сумел бы найти дорогу. От волнения он почувствовал сильное головокружение, остановился и закрыл глаза. Сейчас он думал о том, скольких трудов стоила его родителям постройка этого дома, сколько любви, надежд, пота и слез было вложено в эту землю – казалось, все вокруг, каждый камень, каждая доска говорили об этом.

В 1880 году Томас Фицджеральд и десять ирландских поселенцев, в том числе его отец, и тридцать пять туземных рабочих взяли у бристольского католического прихода деньги на покупку участка в десять тысяч гектаров. В первый год они расчистили большой участок тропического леса и высадили сахарный тростник, но год выдался засушливый, и большая часть новых переселенцев вскоре уехала. Патрик Хейл все же остался в Джеральдтоне и построил дом. Так появилась плантация Эдем. В последующие годы урожаи были превосходные, и уже в 1882 году в этих местах появилась первая сахарная фабрика Мурилен.

Большинство построек на плантациях были деревянными, но Патрик выстроил первый из двух этажей дома из местного камня, да еще и на самой вершине холма, чтобы избавиться от неизбежного затопления в дождливый сезон. Джордану чудилось, будто в неподвижном горячем воздухе слышится отцовский голос, доказывающий кому-то, что в каменной постройке в жаркие дни будет прохладнее.

Так и оказалось. В самый палящий зной в доме, особенно на нижнем этаже, дышалось легко. Вездесущим термитам камень тоже не пришелся по вкусу. Вокруг дома Патрик построил широкую веранду с колоннами. Родителям нравилось проводить вечера, сидя рядом друг с другом и глядя вдаль на зеленеющие тростниковые поля. Мать любила сидеть на веранде даже зимой, когда крытая железом крыша оглушительно рокотала под напором яростных ливней – она, смеясь, говорила, что на веранде даже шум дождя удивительно уютен.

Тропинка неожиданно оборвалась, и Джордан остановился. Прямо перед ними возник дом. Джордан смотрел на него, не в силах сказать ни слова.

– Да, зрелище не слишком-то привлекательное, – промолвила девушка. – Но я предупреждала вас.

Джордан молчал.

– Мне говорили, что лет восемь назад в этих местах пронесся ураган и сорвал большой кусок крыши, – продолжала она, – а владелец не позаботился привести дом в порядок. От дождей балки стали гнить, так что крыша теперь держится плохо. Внутри, конечно, разрослись сорняки. Когда я впервые попала сюда, жить тут было просто невозможно.

Джордан слышал про ураган, но не представлял, что разрушения окажутся так велики. Как чудесен был когда-то эдемский дом! Сейчас перед ним были лишь гниющие руины, жалкий намек на чудесное прошлое: от прелестного дома, из которого Джордан уехал десять лет назад, сейчас не осталось почти ничего.

В крыше зияли дыры, пол первого этажа проломился, доски, которыми были забиты окна, кое-где были отодраны, входная дверь слегка приоткрыта – замок кто-то грубо выломал. Вторая дверь, с натянутой на ней тонкой сеткой от насекомых, полностью отсутствовала. Джордан подумал, что после урагана кто-то, видимо, решил поживиться оставшимся в доме имуществом. Взгляд его упал на разбросанные по веранде обломки качалки, которую отец когда-то сделал для матери. Джордан, на мгновение прикрыв глаза, почувствовал острую боль в груди. Он вспомнил смеющихся родителей, сидевших рядом в этой качалке. Как счастливы они были! Если бы только можно было вернуться в то время! Глубоко вздохнув, он попытался овладеть собой.

Джордан вновь почувствовал головокружение – так сильна оказалась сейчас его ненависть к Максу Кортленду. Сдерживая гнев, он вспомнил о пройденной им суровой школе, в которой чувства приносились в жертву рациональным действиям, и заставил себя спокойно осмотреть полуразрушенную, заросшую ползучими тропическими растениями крышу веранды, осыпающуюся краску на окнах и колоннах, валявшиеся повсюду куски гниющего, источенного насекомыми дерева. Веранда была завалена слоем земли и мусора, с потолка свисали отвратительные клочья паутины. Джордан старался не думать о том, что творилось внутри, о пропавших любимых вещах матери, ее безделушках из чудесного розового фарфора, о ее фортепиано.

Джордан отвернулся и со слезами на глазах окинул взглядом поля, заросшие сорняками выше человеческого роста. После уборки последнего урожая в почве остались семена, и дикий тростник пошел в рост. При отце тростник рос идеально ровными рядами, теперь же на расчистку этой непроходимой чащобы потребуется не меньше недели тяжелого труда.

За полями на много миль тянулись плантации соседей, а за ними у самого горизонта ослепительно сверкали на солнце воды Кораллового моря. До Джордана донесся далекий гул и стук колес: вдалеке, между холмами, промелькнул поезд, везущий на фабрику новый урожай тростника. За холмами простиралось бурое, выжженное плоскогорье, но Джордан знал, как быстро зазеленеет оно с началом сезона дождей. Теплый и влажный воздух был наполнен сладковатым запахом свежесрезанного тростника. Джордан еще раз окинул взглядом заросшие поля и вновь подумал, что возродить Эдем, заставить его приносить доход потребует долгого, упорного и тяжкого труда и немалых денег. Но Джордан был готов на все, чтобы воплотить в жизнь мечту отца – мечту, почти осуществившуюся к моменту катастрофы.