Текст книги "Связанные страстью"

Автор книги: Элейн Барбьери

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

– Ну, если ты уверен в этом, Мэтт…

– Уверен, – быстро произнес Такер и добавил: – Думаю, Саманта не хотела бы, чтобы по ее следу отправили поисковую партию.

– Хорошо, в таком случае я не стану ее искать. Я уже говорил ей, что уважаю ее частную жизнь.

– Понятно…

– Просто буду сидеть и ждать, когда она вернется.

Старик, впрочем, произнес это с таким видом, как если бы сам не очень-то верил в то, что говорил.

Не имея ни малейшего желания развивать эту тему, Такер привязал лошадь к коновязи и зашел в магазин. Потом, быстро сделав несколько покупок, вышел на улицу и, не заходя в салун, вскочил на коня.

У него уже был готов план действий. Он всегда считал Мэтта счастливчиком и не сомневался в том, что из них двоих старшему брату повезло гораздо больше, чем ему. Но похоже, близится время, когда ему будет больше везти.

Прошлого не существовало, как не существовало будущего. Только настоящее. Содрогаясь от желания и прижимаясь губами к горячей плоти Саманты, Мэтт в глубине души лелеял эту мысль. Простая деревянная кровать, на которой они расположились, раскачивалась, как лодка в бурю, отзываясь на страстные движения любви, когда он исследовал нагое тело Саманты, которым однажды уже обладал. Только сейчас, однако, он обнаружил у нее в промежности бутон чувственности, и страсть ^;мгновенно достигла почти непереносимого накала, когда он, работая губами и языком, стал испытывать его на вкус. По мере того как его любовные атаки становились все более настойчивыми и продолжительными, она стонала все громче. Теперь она отдавалась ему более осознанно и с большей полнотой, чем в прошлый раз, но и он, исследуя ее тело, не опасался в своей любовной экспансии забраться в ее недра слишком глубоко или нанести им какой-либо ущерб.

Ее стоны и крики воспламеняли его чувства, и он, продолжая ласкать бутон плоти у нее между ногами, давал все больше воли губам и языку, ибо вкус бутона был прекрасен и он никак не мог им насытиться.

Наконец оба взлетели на вершину блаженства.

Саманта все еще сотрясалась от спазмов любви, когда Мэтт, поднявшись выше по ее телу, вслушивался в ее дыхание, совпадавшее по ритму с его собственным до такой степени, что подчас ему казалось, что он слышит отзвуки эха. Ему нравилось чувствовать любовную влажность между ее ног и то, как ее нежные груди прикасались к его мускулистому торсу.

Осознавая, что такого рода занятия любовью сблизили их больше, чем ему хотелось, он поцеловал ее в закрытые веки, потом обвел губами контуры глаз и уж после всего этого прижался губами к ее полураскрытым губам.

Жар и напряжение поцелуя все нарастали. Соответственно стало нарастать напряжение и у него в паху. И тогда он резким, почти грубым движением ввел член ей во влагалище.

Саманта широко распахнула глаза, как если бы это вторжение в ее недра оказалось для нее полной неожиданностью, а когда он перекатился на спину, села на него сверху, устремив взгляд на его лицо. Мэтт же, чуть приподнявшись на локтях, затеял игру с ее сосками, которые он попеременно брал в рот и сосал.

За этой увлекательной игрой он проглядел тот момент, когда Саманта, дав волю своей фантазии и чувственности, начала подскакивать и извиваться на его природном стержне, углубившемся в ее недра. Так что Мэтту довелось лицезреть лишь тот эпизод, когда она, откинувшись назад, насколько это было возможно, ликующим жестом вскинула вверх руки, ознаменовав момент соприкосновения головки его жезла с дном своей заветной впадины.

В этот момент Мэтт взлетел на вершину блаженства и извергнул в ее глубины свое семя; Саманта же при этом чувствовала, как содрогается и трепещет находившаяся у нее внутри его раскаленная плоть. В следующую же секунду она, истомленная и в то же время окрыленная произошедшим, обрушилась на Мэтта сверху, и они некоторое время лежали так без движения, словно пораженные грандиозностью того, что свершилось в святая святых их переплетенных между собой тел.

Ему хотелось, чтобы Саманта полежала так хоть немного еще, но она задвигалась и, подняв голову, посмотрела на него в упор.

Он ответил на ее невысказанный вопрос простыми словами, которые без конца повторял про себя:

– Нет прошлого… нет будущего… существует только «сейчас».

– Согласна, – пробормотала она, но глаза ее наполнились слезами.

Он заключил ее в объятия. Ему не хотелось анализировать свои чувства. Он хотел наслаждаться.

Такер избрал самую узкую, полускрытую высокой травой тропинку. Жаркое солнце второй половины дня основательно нагрело его широкополый стетсон, когда он скакал по направлению к ранчо Мэтта. Прошло уже несколько дней после того, как он отпустил Дженни нетронутой, не столько пытаясь соблазнить ее, сколько поговорить с ней, что называется, по душам. И что самое интересное, этот разговор буквально потряс его и надолго запал ему в душу. За это время имели место и бессонные ночи, когда он, ворочаясь на постели в жалкой хижине, которую избрал своим убежищем, вопрошал себя, почему дал ей уехать непорочной, хотя было совершенно ясно, что еще несколько нежных слов и прикосновений изменили бы ситуацию и позволили бы ему овладеть ею.

Во время этих бессонных ночей он и пришел к ответу на мучивший его вопрос, оказавшийся до удивления простым. Он, Такер, проявил благородство, которого старший брат в нем, само собой, не замечал, да и сам наверняка им не обладал.

Благородство было для Такера чем-то совершенно новым, и по некотором размышлении он решил, что такому качеству в этом мире места нет. Иными словами, отпустив Дженни, он совершил ошибку и должен ее исправить. Но прежде Такеру хотелось кое в чем убедиться.

Такер ехал небыстрой рысцой, внимательно поглядывая по сторонам; Он отлично изучил местность и все особенности рельефа во владениях старшего брата и хотел подобраться к ранчо так, чтобы это стало для его обитателей полной неожиданностью.

Соскочив с коня на значительном удалении от ранчо, он стал осторожно красться к дому, который вскоре увидел. Когда он увидел его впервые, дом произвел на него удручающее впечатление. Видно было, что он постепенно разрушается. В таком же состоянии находились и примыкавшая к дому лужайка, и служебные постройки – конюшня и амбар. Загон для скота также представлял собой довольно жалкое зрелище, что же касается сада, то его остатки мало походили на то, что мы подразумеваем под этим словом, хотя, возможно, в прошлом он был густым и тенистым и обладал многочисленными плодоносящими деревьями. Короче говоря, чтобы привести его в порядок, требовалась немало сил и денег. То же самое относилось и к ранчо в целом. И помимо всего прочего, здесь особенно остро чувствовалась нехватка заботливой женской руки.

В силу ряда причин эта мысль показалась Такеру забавной. Уж его-то мать точно не стала бы пачкать в земле свои холеные руки, зато она отлично умела транжирить деньги и делать долги, которые никогда не отдавала, предпочитая вместо этого просто поменять место жительства. Оставалось лишь удивляться, что она вообще прожила на этом ранчо какое-то время.

Такер нахмурился, увидев двух лошадей, привязанных к коновязи у входа. Неслышно подобравшись к окну, он некоторое время стоял неподвижно и смотрел на то, что происходило внутри.

В доме находились Саманта Ригг и Мэтт. Волосы у Саманты пребывали в полном беспорядке и торчали в разные стороны. Крайне небрежно одетые, они оба стояли у камина и гипнотизировали взглядом сковородку с какой-то снедью, готовившейся на огне. Неожиданно Саманта повернулась к Мэтту, и тот заключил ее в объятия. Значит, то, о чем толкуют в городе, правда!

Такер отошел от окна, обуреваемый противоречивыми чувствами.

Он знал, что такое страсть, и, если это касалось других людей, узнавал ее по внешним проявлениям. Тем не менее тот факт, что старший брат ничем по большому счету не лучше его самого, удивил его.

Ему почему-то хотелось, чтобы это было не так. Постояв у дома еще с минуту, Такер вернулся к своей лошади, вскочил в седло и уехал, продолжая размышлять над увиденным. И не только.

Его мать и отец рассказывали об одних и тех же событиях по-разному.

Старший брат говорил одно, а делал другое.

Его, Такера, благородные порывы, похоже, никому не требовались.

Короче говоря, его одолевали сомнения. Только в одном он не сомневался – в том, что овладеет Дженни, чего бы это ему ни стоило.

Такер прискакал на ранчо Дженни, все еще находясь под впечатлением того, что увидел в доме старшего брата. Поскольку он изучил здешний край и хорошо знал все дороги, то домчался до ранчо Дженни довольно быстро.

Дженни и ее жизнь не представляли для него никакой тайны или загадки. Он знал, что отец – единственный близкий человек, который у нее остался, и что она большую часть времени занимается хозяйством и готовит для своего родителя и трех работников, населявших их ранчо, именовавшееся «Серкл-О». Подъезжая к дому, он встретил по пути работников – Барта, Лефти и Майка, занимавшихся починкой штакетника. Что же касается главы семейства – Рэндольфа Моргана, – то, по мнению Такера, тот трудился в каком-то другом месте. Так что если ему повезет…

Такер соскочил с коня и постучал во входную дверь. Дженни отреагировала на его появление всегдашней любезной улыбкой, но ответная улыбка Такера, что называется, примерзла к губам, когда он увидел ее отца. Последний вышел в прихожую вслед за дочерью и протянул гостю руку.

– Мы с Дженни давно ждем твоего визита, ибо ты давненько у нас не появлялся. Был очень занят, не так ли?

– Да, сэр. Я вообще провожу на ранчо больше времени, нежели мне хотелось бы. – Потом, придумав предлог для своего неожиданного приезда, он добавил: – Но я надеялся оправдать свое долгое отсутствие, предложив Дженни прокатиться верхом по вечерней прохладе.

Рэндольф с любопытством посмотрел на гостя.

– Остается только удивляться, как ты в разгар рабочего дня решил выкроить несколько часов для развлечений.

– Я сделал то, что запланировал на сегодня, и хочу провести остаток дня с Дженни, если она, конечно, свободна.

– Разумеется, у меня найдется для тебя время! – включилась в разговор Дженни, затем, повернувшись к отцу, сказала: – Я скоро, па. Хотя к ужину все готово, вернусь домой задолго до него.

Рэндольф улыбнулся, но довольно сухо.

– Боюсь, я уже забыл, что значит быть молодым.

Такер чувствовал на себе взгляд старика все то время, пока взнуздывал для Дженни лошадь и подсаживал ее в седло. Когда молодые люди выехали наконец за околицу и проскакали какое-то время по залитой солнцем тропе, Такер предложил:

– Вон отличная поляна для отдыха. Мы можем расположиться на ней и поговорить.

– Поляну вижу. Не понимаю только, о чем таком важном ты хочешь со мной поговорить, коль скоро ради этого бросил работу в середине дня.

Такер неопределенно пожал плечами, направляя тем не менее лошадь к упомянутой поляне.

– А ты можешь себе представить, что я просто соскучился по тебе?

– Ну и что? Мне тоже часто тебя не хватает. Но работа есть работа.

Такер поднял на девушку глаза и понял, что Дженни настроена весьма серьезно.

– Скажи лучше, не случилось ли что-нибудь дурное?

– Уверяю тебя, что ничего дурного не случилось. – Когда они достигли облюбованного затененного места, Такер соскочил с коня, помог Дженни вылезти из седла и еще более мягким голосом произнес: – Если, конечно, желание повидать тебя не считается у вас в доме чем-то дурным.

Дженни находилась так близко от него, что временами их тела соприкасались.

– Раньше тебе не нужен был предлог, чтобы повидать меня, Мэтт. И ты никогда не забывал пристегнуть к ремню пряжку, доставшуюся тебе по наследству от отца. – С минуту помолчав, Дженни добавила: – С некоторых пор я чувствую себя с тобой как-то по-другому.

Такеру вдруг ужасно захотелось узнать, как именно она себя с ним чувствует.

– И что же ты с некоторых пор чувствуешь, Дженни?

– Мне почему-то кажется, что ты об этом знаешь. – Карие глаза Дженни, казалось, просветили его насквозь. – Я люблю тебя, Мэтт. И всегда любила. Когда ты заговаривал о нашем браке, я рассматривала это как ответ на свои молитвы. Пусть ничего особенного волшебного между нами и не было, мы так давно друг друга знали, что я считала подобное развитие наших отношений неизбежным и вполне справедливым. Моей единственной заботой было то, что ты очень красив, а я обыкновенная простушка.

– Ты не простушка.

– Увы, я именно такая.

– Ничего подобного! – вскричал Такер, беря девушку за руку. – Я уже говорил тебе, что ты удивительно нравственное, чистое и светлое существо. Бывают моменты, когда твои глаза сверкают, как драгоценные камни, а лицо светится.

– Оно светится лишь для тебя, Мэтт.

Такер смигнул, когда она назвала его Мэттом.

– Что случилось?

– Не знаю.

Такер отступил от нее на шаг и покачал головой. Затем повернулся и направился к протекавшему поблизости ручью. Их лошади двинулись за ними, а достигнув источника, начали пить. Такер некоторое время смотрел на лошадей, а затем повернулся к Дженни, которая как раз в этот момент подошла к нему.

– Думаю, то, что я испытываю по отношению к тебе, – сказал он с чистосердечием, какого сам от себя не ожидал, – совершенно новое для меня чувство.

– Такого быть не должно, поскольку мы знаем друг друга очень давно. – Она покачала головой, признаваясь в том, чего не могла больше таить. – Но между прочим, то, что я испытываю по отношению к тебе сейчас, тоже иногда кажется мне новым и неизведанным.

Такер с минуту смотрел на Дженни в упор, потом спросил:

– Что же нового появилось в твоих чувствах по сравнению с тем, что было?

– Не знаю точно. Но у меня появляется странное чувство предвкушения чего-то всякий раз, когда я тебя вижу, – Дженни покраснела. Ее лицо окрасилось розовым, когда она стала развивать свою мысль. – Ну и конечно, особое чувство, которое я испытываю, когда ты меня целуешь, Оно такое… Такое… Возможно, ты сам его испытываешь в этот момент… оно сродни голоду, что ли…

– Голоду, говоришь?

– Но не такому, когда хочешь есть, особого рода голоду…

Теперь Такер смотрел на нее не отрываясь. Ему не доводилось прежде встречать женщину, хотя бы в малой степени похожую на Дженни. Она говорила с ним совершенно открыто и, рассказывая о своих эмоциях, не испытывала никакого стыда. Ему казалось, что он тонет в теплой глубине ее глаз. Ее взгляд затронул такие чувства и эмоции, о существований которых в себе он даже не подозревал.

– Поцелуй меня, Мэтт.

– Дженни…

– Я хочу понять, не нафантазировала ли я все эти чувства или они существуют на самом деле.

– Дженни, я приехал сюда, чтобы…

Встав на цыпочки, Дженни обвила его шею руками и прижалась губами к его губам. Ее целомудренный чистый поцелуй вызвал у него внутри настоящую бурю. Такер не выдержал и прижал Дженни к себе так сильно, как только мог. Поцелуй между тем становился все более горячим и страстным, как становились все более горячими и страстными их объятия. Прошло совсем немного времени, и их губы и тела слились в неразрывное целое, и они начали задыхаться.

Наконец Такер, издав протяжный стон, оторвался от девушки. Он никогда еще не чувствовал себя подобным образом в объятиях женщины. Дженни словно стерла его проклятое прошлое, очистила от всех совершенных им дурных деяний и позволила ощутить себя обновленным человеком, не похожим на того, каким он был прежде.

– Я люблю тебя, Мэтт.

Эти слова мгновенно вернули Такера к реальности.

– И жду, когда ты скажешь, что тоже любишь меня.

Такер устремил взгляд на Дженни… Милую, любящую Дженни, не имевшую никакого представления о том, что она оказалась в руках жулика и самозванца. Она определенно этого не заслуживала.

– Мэтт…

– Мне пора ехать, Дженни…

– Ехать?

Такер нетрепетной рукой отодвинул Дженни со своего пути.

– Я… У меня есть кое-какие важные дела, о которых мне необходимо позаботиться.

– Я сказала или сделала что-нибудь не так? – спросила Дженни.

– Нет. Это не имеет к тебе никакого отношения.

– Я не понимаю тебя, Мэтт…

– Тут и понимать нечего. Просто мне надо ехать.

Игнорируя ее вопросы и протесты, он посадил ее в седло и сам вскочил на лошадь. Затем развернул своего коня и поехал по тропе в обратную сторону, зная, что Дженни следует за ним. Слезы у нее на глазах были слов, но острый нож, вонзившийся в его сердце, когда она, подъехав к нему, прошептала:

– Объясни, что я сделала не так, Мэтт.

Такер промолчал. Он не отвечал на ее вопросы, пока они не доехали до ее ранчо. Но даже поворачивая лошадь и отправляясь в обратный путь, он слышал ее жалобные вздохи и исполненные недоумения и обиды слова.

Тоби, до крайности обеспокоенный судьбой Саманты, нервно расхаживал по своей конюшне, где каждый желающий мог арендовать лошадь, и чуть ли не поминутно поднимал голову, чтобы бросить взгляд в закатное небо. Краски на небе менялись и тускнели, свидетельствуя о том, что день подходит к концу, между тем Саманта все не возвращалась. Тоби корил себя, что так и не удосужился спросить у девушки, куда или к кому она направляется. С другой стороны, Саманта с самого начала их знакомства дала ему понять, что привыкла жить своим умом и не любит, когда другие вмешиваются в ее дела. Так что задать вопрос относительно того, куда она держит путь, Тоби так и не отважился.

Но он верил ей и считал, что все ее планы, какими бы они ни были, имеют под собой основательную добротную мотивацию.

А потом появился Мэтт и объяснил, куда и зачем она уехала. И тем не менее…

Тоби вышел из конюшни на заполненную людьми Мэйн-стрит. Окна салуна «Трейлз-Энд» уже зазывно светились, обещая посетителям очередной веселый вечер. Постоянные посетители наверняка будут сожалеть об отсутствии Саманты, если она не вернется хотя бы ко второй половине рабочей смены. И он, Тоби, тоже будет сожалеть об этом. Хотя Саманта числилась, что называется, «девицей при салуне», она разительно отличалась от всех своих товарок, и ее красота была здесь совершенно ни при чем. Тоби понял это с первого дня их знакомства, но облечь в слова свои ощущения так и не смог.

Тоби так держался за Саманту еще и потому, что она стала ему как дочь, заменив другую девушку, которая действительно была его дочерью и умерла много лет назад под чужим небом вдали от этого города. Хотя это произошло, как принято говорить, в другой жизни, Саманта самим фактом своего существования напоминала Тоби о его потере, хотя он дал себе зарок не вспоминать об этом. Но поскольку Саманта ему нравилась, то такого рода воспоминания не вызывали у него тягостного чувства.

Сейчас, однако, мысли у Тоби были довольно мрачные, ибо он никак не мог избавиться от ощущения, что с Самантой что-то случилось.

– Не беспокойся обо мне. Со мной все будет в порядке. Я скоро вернусь.

У Тоби неожиданно запершило в горле, когда он вспомнил эти слова, сказанные ею перед отъездом. Она не хотела, чтобы он страдал из-за нее, и Тоби очень дорожил этим.

Оставалось лишь надеяться, что Мэтт сказал ему правду, и Саманта не сидит сейчас на его ранчо, дожидаясь возвращения хозяина. Он видел, как молодые люди смотрели друг на друга, когда встречались в салуне. Кроме того, он знал и об обязательствах Мэтта перед другой женщиной. Так что старик не мог отделаться от мысли, что его «дорогой девочке» угрожает серьезная опасность, о которой, возможно, она даже не подозревает.

Саманта была настроена весьма решительно, когда уезжала. Он заметил это по ее взгляду. Следовательно, она вернется, лишь когда добьется своего. Или будет считать, что добилась. Что же касается Тоби, ему оставалось только ждать ее возвращения.

Небо над ранчо уже потемнело, когда Саманта встрепенулась и вернулась к реальности. Но Мэтт так нежно сжимал ее в объятиях, что она не могла не улыбнуться. Сегодня он был совсем не такой, как в прошлый раз, когда бросил ее и уехал.

Но Саманта не открывала глаз, борясь с охватившим ее вдруг чувством неопределенности. Вообще-то она не собиралась ложиться с Мэттом в постель, когда утром выезжала из города. Она даже не смогла бы объяснить, как и почему оказалась у него на ранчо. Если разобраться, она просто заглянула поглубже в глаза Мэтта, поняла, как сильно он ее вожделеет, и тоже захотела его.

Она старалась не думать о том, что испытала, когда Мэтт, овладев ею, уехал из гостиницы, оставив у нее в груди ощущение горечи и одиночества. При желании это можно было назвать аберрацией или отклонением от нормы, поскольку сегодня, находясь в нежном плену его сильных рук, прижимаясь к его мускулистому телу и слыша его исполненные подлинной страсти слова, она чувствовала себя совершенно по-другому. Более того, сегодня она могла признаться себе, что любит его.

Мэтт, разумеется, ничего о своей любви к ней не сказал. И возможно, никогда не скажет. Все-таки, как ни крути, между ними продолжало оставаться препятствие.

И имя ему было Дженни.

Подумав об этом, Саманта вздрогнула. Или ей это только приснилось?

– Что случилось?

Подняв веки, она увидела знакомые светлые глаза. Потом в поле ее зрения оказались столь же знакомые твердые и одновременно нежные губы, которые, прежде чем произнести ответные слова, на мгновение прикоснулись к ее губам. Инстинктивно поеживаясь от легкого озноба, сопровождавшего пробуждение, она неожиданно обнаружила, что лежит под тонким покрывалом совершенно голая. В следующее мгновение она поняла, что Мэтт в этом смысле ничем не отличается от нее, и порозовела от смущения.

– Я умираю с голоду.

– Я тоже.

Мэтт снова прикипел к ней поцелуем. Но поскольку поцелуй начал приобретать затяжной характер, Саманта отодвинулась от Мэтта и сказала:

– Мне есть хочется, а не то, о чем ты подумал.

– Ты и раньше это говорила. Но надеюсь, ты понимаешь, что, прежде чем твое желание осуществится, необходимо отскрести сожженную сковородку.

Саманта решила его поддеть.

– Помнится, когда она сгорела, ты особого неудовольствия не выразил.

– Это точно.

Он опять поцеловал ее, потом отбросил покрывало, встал с кровати и вытянулся во весь рост, не испытывая ни малейшего смущения или стыда от своей наготы.

– По-моему, я тоже не прочь что-нибудь съесть. Сейчас посмотрю, что хранится у меня в буфете.

Через полчаса они уже сидели за столом и с огромным аппетитом поедали копченую ветчину, отваренные сушеные овощи, горячие бисквиты, запивая все это кофе. При этом они ухитрялись еще разговаривать и даже смеяться. Однако когда поели, выяснилось, что тот, иной голод, о котором упоминалось прежде, отнюдь не притупился.

Так что в скором времени они снова оказались в постели, а еще через некоторое время Саманта, выглянув из окна, обнаружила медленно всходившую в черном небе луну.

– Похоже, мне придется остаться у тебя на ночь.

– Похоже на то, – пробормотал Мэтт.

Саманта сама удивилась собственной смелости, когда, повинуясь неожиданно возникшему порыву, выпалила:

– Надеюсь, по этому поводу возражений нет?

– А что – у тебя возникло впечатление, что они у меня есть?

С этими словами Мэтт заключил ее в объятия, и Саманта с готовностью приняла их, как и те радости, которые за ними последовали.

Только много позже, неожиданно пробудившись в темноте ночи, Саманта подумала, что Мэтт, в сущности, так и не ответил на ее вопрос.