Текст книги "Замок"

Автор книги: Елена Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Часть вторая

Опомнлись они возле самого моста, когда в лицо потянуло речной прохладой. Остановились, посмотрели друг на друга, потом молча оглянулись: на фоне густеющей синевы закатного неба черный силуэт замка на холме нависал над головами зловещим призраком, узкие окна-бойницы светились, как глаза притаившегося в засаде и готового к прыжку зверя. Вдобавок ко всему, летучая мышь пронеслась очень низко, следом за ней другая, они поднялись выше, то появляясь на фоне темного неба, то исчезая, и бесшумность их полета тоже пугала.

Не проронив ни слова, незадачливые искатели сокровищ перебрались через мост и, лишь добравшись до первых домов городка и электрического света, почувствовали себя в относительной безопасности и перевели дух. Первым заговорил Майк, не желающий упускать свою роль лидера и организатора ни при каких обстоятельствах.

– Ну, парни, – выдохнул он, – мы должны признать, что Крис оказался самым хладнокровным и сообразительным из нас. Пока мы там примерзали к полу, он нашел самые подходящие слова для этого психа.

– Да какой он псих! – взорвался криком Сэм. – Он уголовник, самый настоящий! При этом ограбил какой-то музей! Не сам же он шил себе этот пиджак!

– Это называется не пиджак, а камзол, – поправил его Майк, верный своей привычке. – Конечно, не сам. Но почему, собственно, уголовник не может быть психом и наоборот? В любом случае странный тип. Ну, пистолеты-то у него заряжены холостыми, это понятно, это мы зря перетрусили, а сабелька настоящая, что верно, то верно, и отточена как положено. Как он тебя обрил, а, Сэм? Ну-ка, покажись… – все посмотрели на смущенного и злого Сэма. – Да, приятель, надо тебе завтра с утра в парикмахерскую, а то сейчас тобой можно детей пугать. Почти что налысо придется побриться. Скажешь дома, что в Европе теперь такая мода.

– Да ну вас, – злился и дулся Сэм, ощупывая голову. – Вас бы на мое место! Этот идиот мне чуть полбашки не снес, я думал, сейчас и уши мне отрежет, только свист и ветер над головой. Смешно вам? А рубаха? Между прочим, она не из дешевых. Что я предкам скажу?

– Ну, соврешь что-нибудь, первый раз что ли? – пытался утешить его Майк. – А парень – специалист! И убивать тебя он не собирался. Иначе сразу бы голову снес, такой долго раздумывать не будет.

– А почему ты думаешь, – подал голос молчавший до этого Билл, – что у него пистолет был заряжен холостым? Ты можешь на слух отличить холостой выстрел от боевого?

– Ну, не могу, – признался Майк. – А ты что же, можешь?

– И я не могу, – ответил Билл. – А только после того выстрела в стене образовалась дырка величиной в ладонь, а за шиворот мне попали осколки, вполне настоящие. А стенка, между прочим, каменная.

– Ну и что?

– Ну и то. Как можно в каменной стене проделать дырку холостым патроном?

Наступила тишина. Майк задумался.

– Ну-у, Би-или! – протянул он наконец. – Тебе это, наверное, показалось!

Билл пошарил за воротом, сунул руку под футболку, словно хотел почесать спину, потом протянул ладонь приятелям.

– Да? А это что? – на его ладони все разглядели осколок камня с острыми краями, размером с ноготь. – Я футболку в джинсы заправил, а то великовата. Смотри, скол свежий, а края – порезаться можно.

– Хм, да, – согласился Майк. – Но странно: где сейчас можно найти патроны для таких пистолетов? Разве что в том же музее, где и сами пистолеты.

– О, черт! Черт! – взвыл Сэм. – Все-то у него настоящее – и сабля, и патроны!

– А эти старинные пистолеты, – продолжал Билл, – при попадании, например в голову сносили полбашки, не то, что нынешние, такую маленькую дырочку оставляют, хотя для головы, конечно, и маленькой дырочки достаточно… А если из такой пушки в живот засадить, то сразу все кишки наружу вывалятся, ни один хирург не заштопает…

– Билли, – заговорил Майк ласково и положил руку на плечо Биллу. – Успокойся, пойдем купим тебе чего-нибудь. Колы или пивка, сядем на скамеечке. Выкурим по сигаретке, успокоимся… Над нами кто-то жестоко пошутил. Но мы счастливо избежали опасности, а поэтому нужно успокоиться и подумать.

– О чем подумать? – закричал опять Сэм. – Мыслитель ты наш, о чем еще думать?! Чуть не угробили нас там, вот и все, и думать тут больше не о чем.

– Ну, Сэмми, не скажи, – тихо проговорил Майк.

Они шли уже по улице городка, приближаясь к площади. Билл молчал с мрачным видом. Крис молчал с видом отрешенным. В городке готовились к маскараду. Гирлянды лампочек уже горели, светящиеся ярким зазывным светом фургончики торговцев всякой всячиной притягивали к себе магнитом. В одном из таких передвижных киосков взяли пива и чипсов и уселись в ряд на скамейке. Было светло, оживленно и людно, замок не просматривался, а после первых глотков пива недавнее приключение стало казаться действительно не более чем приключением. Ну, например, как средней крутизны ужастик.

– Слушайте, – заговорил Сэм, – а может, нам следует пойти в полицию? Сообщить, что у них тут в подвалах прячется беглый псих? Такой ведь нападет еще и на экскурсию…

– Сэм, очнись, – перебил его Майк. – В полиции тебя первым делом спросят: «А что ты, мальчик, делал в замке ночью?»

– Да ну, ерунда! – отмахнулся тот. – Скажу, что пошел посмотреть, что мне жутко интересно было, невтерпеж до утра ждать.

– A ты, мальчик, видел там, у входа, большой щит на трех языках, в том числе и на английском, что посещение замка вне состава экскурсии строго запрещено и администрация не несет ответственности и все такое прочее?

– Ну, пусть меня поругают! – горячился Сэм. – Скажу, что так уж мне хотелось, так хотелось посмотреть их замечательный замок! А психа-то надо же выловить!

– Ага, выловишь его, как же, – вступил в разговор Билл, по-прежнему мрачный. – В этом замке такие подвалы, что только держись! Слушать надо было гида хоть вполуха. По легендам, там подземных построек не меньше, чем надземных. А теперь прогнили некоторые двери, соединяющие открытые подвалы с потайными ходами, и сейчас там вообще такой лабиринт, которого ни на каких планах нет. Там блуждать можно неделями, и по кругу, как водится. А псих этот их, видно, хорошо изучил, может, он там давно уже бродит и взвод спецназа уложит в два счета. Он, может, сам бывший спецназовец…

– Ну, Билли, ты, видно, очень сильно испугался! – с досадой протянул Майк. – Вот и спецназ приплел! А парень-то хоть и крут, но для спецназа все же жидковат. A рожа? Он же или туберкулезный, или раковый, к тому же на терминальной стадии. Видно же, что он больной не только на голову. Но только даже если пистолет у него и настоящими патронами заряжен, то от этого он не перестает быть однозарядным пистолетом. И если захватить его врасплох…

– Майк, да ты, видно, тоже того… на голову!.. – Билл даже подпрыгнул от возмущения и выразительно покрутил пальцем у виска. – Врасплох? Мы? Его? Ну, ты даешь! И даже если и застанешь, дальше что? Приставишь ему палец к затылку и скажешь: «Пух!» A он сразу испугается и запросит пощады?

– Напрасно смеетесь, уважаемый сэр, – ответил Майк серьезным голосом. – Мне есть что приставить ему к затылку. Пока в Польше некоторые ленивые юноши дрыхли до полудня, другой юноша, менее ленивый, подсуетился и купил пистолет.

– Гонишь! – воскликнули Сэм и Билл в один голос. – У тебя и денег таких нет. В Восточной Европе хороший кольт стоит не менее пяти тысяч. И как ты успел выйти на торговца?

Майк вздохнул:

– Вынужден признаться, парни, пистолет не кольт и не совсем… В общем, он стреляет резиновыми пулями. А продавался почти открыто. Ну, я порасспросил, конечно. Но не спешите выражать свое презрение – резиновая пуля на малой дистанции выбьет глаз. Голову не пробьет, конечно, но контузит крепко. Вся важность в том, чтобы выстрелить первым. Ну, и попасть, конечно.

Билл и Сэм переглянулись за спиной Майка, который сидел между ними.

– Слушай, Майки, – осторожно начал Билл. – Ты, конечно, парень умный и знаешь много, и мы все это сразу признали, но сейчас, ты уж извини, какой-то бред несешь. Ну, куда нам связываться с тем кадром? Где мы будем там его искать? Он же в пять минут найдет нас всех вместе или по одному, чтобы растянуть удовольствие. Даже если мы вооружимся до зубов каждый, а не одним резиновым пистолетом на всех, положит он нас там, как котят, и пикнуть не успеем. Точно вам говорю – он из какого-нибудь секретного подразделения, а у них от нервного напряга тоже, бывает, крыша едет. Может, у него туберкулез и рак вместе, только от этого он боевых навыков не утратил.

– Правда, Майк, согласись, – вступил в разговор Сэм. – Билли ведь прав. Пойдем завтра на экскурсию, может, удастся от них отколоться и спустится туда. Днем все-таки не то что ночью…

– Да какая разница?! – воскликнул Билл. – В подвалах-то все равно темно что днем, что ночью. Нет, вы как хотите, а я еще пожить хочу.

– Вы трусы, – с презрением бросил Майк.

– Пусть трусы, – торопливо ответил Билл. – Зато живые.

Если Билла мало озаботило обвинение, брошенное Майком, то самолюбие Сэма оказалось задетым за живое. Он всегда считал себя храбрым и продвинутым парнем, и лидерство Майка в их компании всегда несколько угнетало его, а теперь еще этот зазнайка и чистюля обозвал их трусами. Сэм посмотрел на приятелей. Билл сидел с мрачным видом. Майк смотрел прямо перед собой. Крис запрокинул голову, но взгляд его был направлен не на звезды, а вглубь себя.

– Эй, Крис, – позвал его Сэм. – А ты-то что думаешь?

Тот вздрогнул, словно задремал, а его ущипнули.

– Если вы помните, – сказал он тихо, – я в самом начале говорил, что идти туда не следует.

– Да ладно тебе! – поморщился Сэм. – Ты как думаешь – положит нас там этот боец или пожалеет?

Крис усмехнулся:

– А чего ему нас жалеть? Мы ему кто – родственники?

– Ну, мы все-таки несовершеннолетние.

– Да? – Крис обернулся ко всем остальным, и все уставились на него, удивленные произошедшими в тихоне переменами. – Как мародерствовать – так ничего, взрослые, а как ответ держать – так несовершеннолетние?..

– Ой, да перестань! – воскликнули одновременно Билл и Сэм. – Правильный какой выискался! Так и скажи, что поджилки трясутся!

– Да, – ответил тот, удивляясь самому себе. – Я боюсь. Только пора бы нам научиться отличать храбрость от глупости! Гида надо было слушать хоть вполуха, вот именно. В те подвалы археологи сунулись недавно, так у них через пятнадцать минут фонари погасли и мобильники сели. Так что никто не знает, что в тех подвалах и какой они на самом деле глубины… А сейчас международную экспедицию готовят с помощью НАСА, как на Марс. Поэтому там и охраны нет, потому что замок сам себя охраняет…

– Крис, ты чего городишь-то?

– То! Гид говорил – все пропустили, да? Замок закрыт для людей, понятно? Ну, так, по поверхности… Триста лет стоит пустой, а ни одного камня не растащили на строительные нужды, не то что в других местах… Кроме того, у него может быть совсем другое понятие о возрасте совершеннолетия. А только и это тут ни при чем, потому что никакой он не спецназовец…

Тут Майк громко расхохотался, запрокинув голову и затопав ногами:

– А кто? Молодой граф, да? Ой, не могу! Крис, да ты что? Что с тобой? Ну, ты перещеголял даже Билла и Сэма! Это же доходяга! Ловкость у него есть, не отнять, а силы-то нет! Он же на одном самолюбии держится, вы что, не заметили? Его пальцем ткни – он упадет и не встанет! Если мы навалимся на него все вместе, мы его в порошок сотрем! Палкой саблю выбить, а пока он свой мушкет вытаскивать будет, можно успеть всю обойму выпустить! Ну, Билли, Сэм, вы взбодрились? Сейчас купим у торговцев по фонарику, зайдем в гостиницу за куртками, чтобы не мерзнуть там, я свой ствол возьму – и вперед!

– Сейчас?!

– Именно сейчас! – и Майк встал, демонстрируя свою готовность действовать. – Сейчас нас не хватятся, будет праздник, маскарад и толпа. – И, глядя на колеблющихся Билла и Сэма, добавил:

– Кто не хочет, может оставаться. Но пусть не надеется, что я с ним поделюсь. Вы что, не поняли? На девке рубины, как вишни, и полкило золота, а у парня в ухе бриллиант размером с горошину.

Напоминание о драгоценных камнях заставило Билла и Сэма задуматься. Страх боролся с жаждой наживы. И чем больше они колебались, тем быстрее таял страх, а блеск камней и золота становился все более соблазнительным.

– Хорошо тебе рассуждать, – пробурчал Сэм. – Тебя не оболванили, тебе лезвие у шеи не держали. Оно холодное. Знаешь, какое ощущение? – Сэм почесал затылок. – А вид у него и правда нездоровый. Может, если со спины навалиться…

– Ну, не знаю… – сомневался Билл. – Может, нам еще какую-нибудь сетку купить? Набросить на него, саблю выбить, это главное, а один чтоб со спины зашел с палкой, чтобы оглушить.

Крис усмехнулся:

– Ты сначала подойди к нему со спины!

– Да ладно! Нас все-таки четверо! – сказал Майк и посмотрел Крису в лицо. – Ведь нас четверо?

Но тот покачал головой:

– Нет, ребята, вас трое. Я пас. Буду сидеть здесь и глазеть на толпу.

– Ну и ладно! – закричал Сэм, забывший уже и про свой страх, и про оболваненную голову, на которой уцелевшие длинные пряди чередовались с проплешинами. – Ха! Нам же больше достанется! Тогда-то он застал нас врасплох, а теперь мы его врасплох застанем! Ну, последний раз спрашиваю: идешь с нами?

Крис покачал головой:

– Нет. И вам не советую, тоже последний раз.

Билл и Сэм во главе с Майком махнули на него рукой и ушли, оживленно обсуждая, какие они купят фонарики и лассо и где раздобудут палок.

Ему показалось, что он засыпает на ходу. «Не спи!» – услышал он крик старика, вздрогнул и тряхнул головой. – «Нельзя!»

Поднявшись наконец по казавшейся бесконечной лестнице в тот подземный зал, где недавно уничтожил трех вампиров, он услышал вдруг шаги и голоса наверху. Поправив меч за плечом – он еще не привык носить оружие таким образом, – взялся за рукоять сабли и осторожно, стараясь не издать ни малейшего шума, стал подниматься по лестнице, выходом из которой служил тот большой котел в кухне. Голоса раздавались оттуда. Один, низкий и раскатистый, с повелительными интонациями, отдавал распоряжения и, несомненно, принадлежал человеку, привыкшему повелевать. Остальные два или три голоса что-то поддакивали и звучали с покорной преданностью, как голоса слуг:

– …все изрядно запущено. Танцевальную залу освободить от обломков. Люстры вычистить и заполнить свечами. Парадный вход и лестницу в залу вымыть, чтобы блестело, как в прежние времена. Наймите в деревне и этом городишке баб и девок, пусть вымоют здесь все за один день!

– Но, Господин! Люди боятся этого замка! Женщины не пойдут сюда ни за какие деньги!..

– Глупости! – рявкнул голос Господина. – Люди жадны еще более, чем трусливы! Дайте им столько денег, чтобы они забыли про свой страх! – и что-то тяжелое ударило в пол, почти над самой головой, с такой силой, что каменные плиты зазвенели и едва не пошли трещинами. Наверное, это невидимый пока, но грозный повелитель, рассердившись на глупость слуг, ударил в пол тростью. Какова же у него трость, да и сам он, если способен производить удары такой силы?..

– Будет исполнено, Господин! – пискнул тонкий голосок. – А кухня? А другие помещения?

– Бестолочи! Кому понадобится кухня? Зал, зал – главное! Зал и вход! Остальное будет приводиться в порядок после, без спешки. Кронверк слишком долго простоял пустым, пора обживать его! Все ли ясно?

– Да, Господин. А… Э… А ужин?.. Сколько?…

– Четверо. Да выбирайте получше! В Кронвальде теперь большой постоялый двор и гостиница для утонченных господ. Много проезжего люду. Так что найдите каких-нибудь молодых бездельников, от избытка времени и денег путешествующих в поисках острых ощущений. Вот мы и устроим им острые ощущения! Острее не бывает!

И низкий голос громогласно расхохотался над собственной шуткой. Шаги стали удаляться. Ксавьер Людовиг поспешил вверх по лестнице, на ходу сдергивая ножны и не задумываясь о том, что ему могут снести голову раньше, чем он успеет разглядеть незваных гостей, высунувшись из котла – позиция хуже не придумать. Кто-то находился в замке! Что это за распоряжения, похожие на подготовку к балу? Кто вообще смеет распоряжаться в его замке?! И что это значит – слишком долго стоял пустым?..

Пригнувшись, он свободной левой рукой и плечом толкнул крышку котла, и она упала, покатившись по полу, оглушительно звеня. В кухне никого не было. Ставни на окнах были закрыты. Но в некоторых из них доски рассохлись, и в образовавшиеся щелки проникали тонкие лучики тусклого света.

Похоже, день был пасмурный, в серых полосах слабого света кружились пылинки. Толстый слой пыли покрывал всю мебель и утварь. Некоторые полки обрушились, и хранившаяся на них посуда разбилась, усеяв пол мелкими и крупными осколками. Паутина затянула углы и свисала серыми лохмотьями. На полу слой пыли и мелкого мусора был столь толстым, что не различались плиты покрытия, следы же нежданных и незваных визитеров были видны четко, как на мокром песке.

Ксавьер Людовиг остановился, потрясенный открывшейся ему картиной запустения. «Как же это возможно? Ведь не далее, чем вчера, здесь была образцовая чистота. Конечно, мебель и утварь пострадали в той схватке, но ведь не в этом дело! Столько паутины, пыли…»

Он подошел к ближайшему окошку и, на всякий случай встав сбоку, чтобы уберечься от возможных солнечных лучей и чужих глаз, потянул задвижку. Железные петли оказались проржавевшими и выпали из рамы, и одна из ставен скрипнула и открылась сама собой; верхняя петля хрустнула и отошла от рамы вместе с гвоздями, и ставня повисла на нижней, перекосившись, скрипя и покачиваясь. Стекло было тусклым и серым. Ксавьер Людовиг стал протирать стекло рукой, но слой пыли был очень плотным и поддавался плохо, и вдруг стекло качнулось – оказалось, ничто не удерживает его в раме – и выпало наружу. Ксавьер Людовиг едва успел отдернуть руку, прикрыть лицо и отступить в тень: солнечный свет ослепительного летнего утра резанул по глазам, ослепляя и выжимая слезы. «Значит, это всего лишь пыль и грязь! Но как?..»

Прикрывая глаза рукой, он вышел из кухни, идя по следам, оставленным на пыльном полу. Он никого не догнал, только услышал стук колес и увидел, как два крытых экипажа удаляются от замка по центральной аллее.

Но больше, чем самоуверенные распоряжения незнакомца, удивляла панорама разграбленного и запущенного родового гнезда: мебели и картин не осталось, в лучшем случае можно было обнаружить обломки деревянных деталей и пустые рамы от картин и зеркал. Во многих окнах стекла частично были выбиты, и сквозняки гоняли по полу мусор и сухие листья. Белые перила мраморной лестницы были грязны, а ступени, не менее грязные, выщерблены. Хрустальная люстра парадного фойе лежала на полу разбитая, осколков же хрустальных подвесок не было видно – то ли скрыл слой пыли и мусора, то ли растащили местные жители, готовые поживиться любой мелочью.

Он прошел по изуродованной лестнице наверх, пересек небольшой зал с выходом на террасу, где в прежние времена дамы, отдыхая от танцев, кокетничали с кавалерами, а кавалеры сплетничали о дамах. Картины запустения, пыль и паутина в углах казались с каждым шагом все ужаснее. Вздох облегчения вырвался из его груди, когда он остановился в проеме большой двустворчатой двери: танцевальный зал почти не пострадал. Пыли и паутины там было не меньше, чем в других комнатах, но люстры, по-прежнему зачехленные, не валялись разбитыми на полу, а висели под потолком, на котором хоть и с трудом, но все же угадывалась богатая роспись; паркет не был взломан, и зеркала тоже уцелели. Правда, бархатные шторы на высоких окнах напоминали грязные тряпки и не все канделябры были на своих местах, но это уже не казалось важным. Ксавьер Людовиг пересек зал, шаги его гулко раздавались в пустом помещении, а пыль мягкими серыми хлопьями оседала на сапогах.

– Что происходит? – спросил он вслух, не сомневаясь, что ему ответят. – Что все это значит?

И ему ответили. Голос, тихий и усталый, раздался, как и прежде, над правым плечом:

– Что ж, мой мальчик, постарайся сохранить спокойствие. Прошло сто пятьдесят лет.

Среди пассажиров, прибывших в Кронвальд дилижансом из Кале, находилась молодая особа с карими строгими глазами и темно-каштановыми волосами, тщательно уложенными в гладкую прическу. Ее дорожный костюм и шляпка, хоть и хорошо сшитые и довольно элегантные, тем не менее больше пристали бы пожилой матроне и потому вызывали толки и недоумение остальных пассажиров. По их общему мнению, столь пригожая молодая женщина должна лучше разбираться в одежде. Тем более, что ее объемистый чемодан, привязанный вместе с багажом остальных пассажиров на крыше дилижанса, и саквояж, не выпускаемый ею из рук, были совершенно новыми, из дорогой, еще скрипящей и пахнущей кожи, несомненно, купленные незадолго до поездки и в одном из самых модных лондонских магазинов. Выйдя из дилижанса перед лучшей в городе гостиницей и не дожидаясь, пока кучер отвяжет и снимет ее чемодан, путешественница подошла к портье, стоявшему на крыльце и не спешившему на помощь пассажирам дилижанса, потому что дилижанс – это ведь не фамильная карета с гербом, и чаевые всегда жалкие, так что не стоит и суетиться. Вон едет крытая повозка – это посерьезнее. Если позовут, тогда, конечно, ничего не поделаешь…

– Меня зовут Доминика В.Кр., на мое имя должен быть заказан номер.

Портье моргнул два или три раза и засуетился, распахивая перед ней дверь:

– Да, сударыня, будьте любезны, проходите, пожалуйста. Сюда, пожалуйста. Конечно, ваш номер готов. – Он знал, что на имя Доминики В.Кр. заказан еще на прошлой неделе лучший номер гостиницы, но не такой представлял он себе клиентку этого номера.

Хозяин гостиницы встретил ее лучезарной улыбкой, согнулся в поклоне и лично проводил на второй этаж в отведенные для нее апартаменты с большим балконом и хорошим видом из окна, а портье уже тащил следом ее чемодан.

Доминика прошла на балкон и опустилась в стоявшее там плетеное кресло. Вид открывался действительно замечательный: речка, холмы и замок. Да, замок был великолепен, целенький, словно театральная декорация. «Легенда, конечно, не представляет из себя ничего особенного. Странно, что до сих пор не нашелся никто из наследников. Интересно, сколько на самом деле у меня денег? И какую взятку нужно дать главе городского управления и нотариусу, чтобы… чтобы купить этот замок? Вот было бы смешно!..» Она улыбнулась своим мыслям. Конечно, она не будет покупать этот замок. Зачем он ей? И вообще, она ничего не будет покупать. Ну, может быть, несколько платьев, шляпок… Так, самое необходимое. Но не здесь, конечно. За одеждой надо ехать хотя бы в Прагу. Или в Вену. Да, в Вену лучше всего. Знаменитая Венская Опера! Она будет посещать театр каждый день! А потом можно поехать в Италию. Да, а потом в Грецию. А осенью, в ноябре, когда зачастят дожди, вернуться сюда, сидеть у камина и читать книги из старухиной библиотеки. Интересно, что там за дом? Адвокат говорил, что большой…

Доминика закрыла глаза. «Господи Боже, спасибо тебе. Наконец-то кончилась эта проклятая бедность! Кто сказал, что бедность – не порок? Уж, наверное, не тот, кто от нее страдал!»

Нужда всегда дышала им в затылок. Но однажды на отца пало подозрение в растрате казенных денег, и он, не вынеся позора и не доводя дело до суда, застрелился. За это она его всегда слегка презирала. Разве это выход? A семья? Думал ли он о них, когда писал в прощальном письме «Господь не оставит вас своей милостью»? Ей было тогда шесть лет, брату – семнадцать. Мать сразу постарела на двадцать лет. Бедность прочно обосновалась в их доме. Брату пришлось бросить учебу, и он стал работать помощником конторщика в лавке. Прошло три года. Просвета не было. Мать болела. Тогда брат решил попытать счастья в восточных колониях. Но он даже не доплыл туда: в океане их корабль попал в шторм и утонул, никто не спасся. Они еще не успели получить ужасную новость, как однажды утром не проснулась мать. Ее кое-как похоронили, а Доминика попала в сиротский приют. Боже, забыть бы о тех годах! Не забывалось… В возрасте семнадцати лет она покинула приют. И что? И куда? При этом в ней всегда жили воспоминания, которые можно было бы назвать воспоминаниями о воспоминаниях родителей. Хотя об этом никогда не говорилось вслух, но это всегда носилось в воздухе: что не всегда была бедность, и не всегда был сырой и туманный Лондон. То, что они не англичане, Доминика знала всегда. Взять хотя бы ее имя – совершенно не английское, оно всегда и у всех вызывало недоумение и подозрение: иностранка? Истории семьи она не знала, но теперь, став взрослой и собрав по крупицам все недомолвки, вздохи, сказанные и несказанные слова, кое-какие дорогие вещицы и безделушки, о которых она не знала и которые после смерти отца извлекались из спрятанных где-то коробок и продавались за гроши, пришла к выводу, что они – беглецы. Но воспоминаниями и предположениями о былом благополучии сыт не будешь, надо было зарабатывать на жизнь. С трудом нашла она место горничной. Рекомендаций не было. Ничего не было, кроме хорошей внешности и отчаяния в глубине не по возрасту серьезных глаз. Первые несколько недель все было просто замечательно. Потом началась обычная история: хозяин, как это часто случается, посчитал, что юные горничные для того и приходят в дом, чтобы щипать их за бока. Она пожаловалась хозяйке, по неопытности и наивности не зная, что это только ухудшает положение. Так и случилось. Пришлось уйти. Правда, хозяйка написала ей хорошее рекомендательное письмо и она довольно легко нашла новое место. Но история повторилась. И потом еще, и еще раз, и везде находились или не– старые еще отцы семейств, жаждущие свежих впечатлений на стороне, или подросшие сыновья. Ее отказы и возмущения вызывали, кроме раздражения, недоумение – ведь ей за это заплатили бы, подарили бы что-нибудь. Прислуга, а корчит из себя леди. Но она к этому времени уже утвердилась в мысли, что она действительно леди и что унижение не будет вечным. Между тем домогательства повес, молодых и не очень, стали невыносимыми. Из последнего дома она ушла со скандалом, который сама же и спровоцировала. Затея удалась – ей заплатили довольно щедро в обмен на обещание не компрометировать семью. Она сняла жалкую однокомнатную квартирку с закопченной кухонькой в трущобном районе Лондона и стала искать место компаньонки при одинокой старухе.

Лежа в холодной и сырой постели, потому что не было денег, чтобы купить дров и протопить камин, – проклятая сырость! Даже летом! – она думала о том, что нужно разузнать историю семьи и найти родственников. Ведь должны же остаться какие-то родственники! Ведь не может же быть, чтобы она была одна в целом мире! Для этого нужны были деньги, и немалые. Жизнь же компаньонки оказалась ненамного слаще, чем у горничной или гувернантки. Правда, в доме одинокой пожилой леди никто не пытался тискать ее в темном коридоре, и это было большим облегчением. Два раза в день она пила вместе со старухой чай – в десять утра и в пять вечера, с печеньем и булочками – и это тоже было большим облегчением, потому что не приходилось тратиться на еду, но вот беда – старуха ничего не платила. Доминика узнала, что другие компаньонки еще и обедают и даже ужинают со своими госпожами, но старая сквалыга во время обедов и ужинов посылала ее гулять с собачкой, в любую погоду. Она дарила ей свои старые платья, шляпы и шали, вышедшие из моды лет двадцать назад, в которые Доминика могла к тому же завернуться два раза, а шляпы использовать вместо зонтика… Первый такой «подарок» она приняла со слезами на глазах, слезами разочарования и унижения. Старуха же приняла их за избыток чувства благодарности. Несколько дней Доминика была вне себя от ярости, пока не догадалась сдать ненужное тряпье в лавку старьевщицы. Это и стало ее заработком. Пока однажды старуха не спросила, почему же она не надевает эти хорошие платья. Доминика скрипнула зубами и сказала правду, аргументируя тем, что ей нужно платить за квартиру. Старуха сказала: «Зачем тебе квартира? Живи у меня», на что Доминика, сочиняя на ходу, соврала, что в квартире она хранит старые пыльные книги, оставшиеся от покойных отца и брата, хотя ничего не осталось, а также у нее живет принадлежавший еще ее деду-моряку старый попугай, которому уже лет двести, его мучают блохи и, видимо, именно поэтому он по ночам ругается страшными словами, но ведь бедная птица не виновата, что она стара и что ей довелось жить среди моряков. Доминика знала, что старуха терпеть не может книги, потому что от них много пыли, а она от пыли задыхается; сквернословящий же попугай привел ее в ужас. Она выразила бедной девушке свое сочувствие, но по выражению ее лица та поняла, что скоро ей придется уйти и отсюда. К тому же после этого старуха перестала дарить ей старые тряпки.

Ей исполнилось двадцать три года, но она чувствовала себя намного старше. Жизнь проходила в постоянной и изнурительной борьбе за существование. Отчаяние начало обволакивать ее, подобно лондонскому туману, когда едва видишь пальцы вытянутой руки и хотя не ночь, но ничего не видать.

И вот в один из таких полных отчаяния вечеров у подъезда дома, где она снимала квартиру, ее поджидала хозяйка – препротивнейшая особа с длинным носом и близко посаженными маленькими глазками. Доминика испугалась – Боже, неужели повысит плату?! Но хозяйка, обладательница такого же неприятного, как и внешность, голоса, обратилась к своей жилице с другим сообщением:

– А к Вам, милочка, приходил судебный исполнитель. Очень любезный господин, и хорошо одетый. В наемном экипаже, но я сразу поняла, что это судебный исполнитель, а не кто-то другой. Я сказала, что Вы в отъезде. Он оставил Вам письмо. Что это Вы натворили, а? Такая приятная молодая барышня. И большие неприятности? Все корчите из себя леди, а на самом деле…

– Где письмо? – перебила ее Доминика, с ужасом думая о том, что старая грымза сейчас потребует за письмо денег, а в кармане – ни гроша.

– Ай, вот оно! – и, гадко смеясь, хозяйка вытащила из кармана своего нечистого фартука маленький узкий конверт из хорошей плотной бумаги казенного синего цвета. – А что Вы дадите мне за услугу? Ведь я могла бы сказать, что Вы уже съехали отсюда, и тогда… – и принялась размахивать конвертом у себя перед носом.

Годы борьбы за выживание выработали у Доминики быстроту реакции, точность движений и цепкость хватки – жестом, неуловимым, как бросок кобры, она выхватила письмо, хозяйка не успела и «Ах!» сказать, только завизжала оскорбленно что-то в спину, пока Доминика бежала вверх по лестнице, лихорадочно думая: «Господи милосердный Боже, что еще за судебный исполнитель?! Почему? Ведь я же никогда ничего…» и не находя ответов на свои вопросы. Оставшись наконец одна, она осмотрела конверт, на котором было карандашом написано только ее имя, распечатала его и прочла письмо. Это было не письмо даже, а короткая записка – в изысканных фразах ее просили сообщить, где и в какое время согласна она почтить своим вниманием представителя адвокатской конторы «Гн. Х. и Ком.», расположенной по адресу такому-то, поскольку оный представитель вот уже несколько дней подряд не может застать госпожу дома. Деликатность же вопроса такова, что представитель не взял на себя смелость искать госпожу по адресу леди, у которой госпожа состоит компаньонкой… Держа записку в руках, Доминика просидела без движения почти до полуночи, пытаясь совладать с охватившим ее волнением. Он знала, что адвокатский дом «Гн. Х. и Ком.», расположенный по указанному адресу, – весьма престижная юридическая фирма, специализирующаяся на вопросах недвижимости, ценных бумаг и наследства. «Несколько дней! Старая хрычовка!..» – проклинала она хозяйку.