Текст книги "Ведьма"

Автор книги: Елена Волкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

– Она сошла с ума! Она забила ему голову всякой дребеденью! Надо запретить ему бывать у нее…

– Как запретишь? – вздыхала мать. – Он любит ее больше, чем нас. Да и учится он хорошо.

– Пока хорошо, а потом что будет? Он даже мультфильмов не смотрит!..

Ну, это уж было преувеличением! Мультфильмы мальчик смотрел, конечно, но кота Тома ему было жалко, а утенок Дональд раздражал. Отец купил ему велосипед – он быстро научился ездить и с удовольствием гонял в парке с другими детьми – а потом приходил домой и опять «лупил в свои барабаны», а по субботам «пытал» бабушкино пианино. Он хорошо закончил учебный год, а перед началом следующего напомнил родителям о своем желании учиться музыке, чем поверг их в изумление своей памятью и настойчивостью.

– Разве тебе недостаточно того, чему обучает тебя бабушка? Ведь она – учительница музыки.

– Да, – ответил мальчик. – Но я хотел бы еще научиться играть на флейте, а бабушка на флейте не умеет. И потом, с нею мы еще начали учить русский язык…

– Ну, это уж слишком! – воскликнул отец. – А русский язык-то тебе зачем?!

– Это язык моих предков… И мне интересно!

– Так вот! – и отец наставил на него указательный палец совершенно бабушкиным жестом. – Будет тебе и пианино, и флейта, и академия иностранных языков! Но только попробуй начать плохо учиться! Или пожаловаться на усталость!..

Это верно – родители не знают своих детей. Теперь в доме, кроме барабанов, стали звучать гаммы для флейты. Если по барабанам мальчик колотил, когда хотел и пока не решал заняться чем-либо другим (хотя делал это он часто и надоедало ему не скоро), то по классу флейты ему задавали домашнее заданее, которое он старался выполнить как можно лучше, поэтому флейта оказалась для домашней тишины кое-чем похуже барабанов. Учиться хуже в обычной школе он не стал. Но ничего, кроме музыки, его не интересовало. При этом, в отличие от своих сверстников, называвших себя любителями музыки и не вынимающими наушников из ушей ни днем, ни ночью, он плэйера не слушал, а когда однажды попробовал, скривился болезненно и сказал:

– Как вы можете это слушать? Это же просто аэродромный гул. Разве это звук?

Его одноклассники гоняли на скейтах, играли в баскетбол, он тоже иногда пробовал и то, и другое – из любопытства, и получалось у него так себе. Потому что все свободное время он занимался флейтой – под руководством учителя, пианино – с бабушкой, а на барабанах – самостоятельно. Он не жаловался на усталость. И не выглядел замученным ребенком «без детства». Однажды мама позвонила в музыкальную школу с целью поинтересоваться, имеет ли ее ребенок какие бы то ни было способности к музыке или же это все так, игра. «Да, да, – ответили ей. – Ваш мальчик, можно сказать, талантлив. Его данные нуждаются в развитии и поощрении…» Родители были изумлены до глубины души: «Поощрении?» А они-то ставили ему столько препятствий… Как же его поощрить, если для него наибольшее поощрение – быть занятым двадцать четыре часа в сутки…

В школе над ним стали посмеиваться:

– Эй, Музыкант! Сыграй чего-нибудь! – и протягивали игрушечную губную гармошку.

Учителя однажды предложили ему принять участие в рождественском концерте, но он ответил так, что отрезал все пути к уговорам:

– Я не достиг еще достаточно высокого для публичного выступления уровня, а снисхождения к моему возрасту не хочу ни от кого.

Учителя опешили. А преподавательница музыки робко спросила:

– Но, когда ты достигнешь этого уровня, уверена, это произойдет скоро, ты сыграешь нам что-нибудь?

– Обязательно, – ответил мальчик и улыбнулся. – Я просто буду настаивать на этом.

Тогда ему шел двенадцатый год.

Когда ему исполнилось пятнадцать, он был уже рослый подросток с глазами взрослого человека. Чтобы компенсировать малоподвижность избранного им образа жизни, он начал бегать по утрам в ближайшем сквере и купил пару гантелей. Одноклассники узнали и стали смеяться еще пуще:

– Ты хочешь стать суперменом? Тебе надо научиться еще водить автомобиль и освоить какое-нибудь боевое искусство.

– Водить автомобиль я умею, – ответил он. – А насчет боевого искусства – это мысль, я подумаю.

Им не удавалось раздразнить, разозлить, спровоцировать его.

Осваивать боевые искусства он не стал – было некогда. И потом – заболела бабушка. Она стала чахнуть просто на глазах, и только тогда они все узнали, что у нее рак желудка, и давно. Оставшееся ей время измерялось месяцами.

Мальчик – уже не мальчик, юноша – пытался смириться с этой мыслью и не мог. Конечно же, он прекрасно знал, что люди смертны, и что бабушке лет немало, но одно дело – знать, а другое – почувствовать на себе. Тогда же он осознал, что и родители его не так молоды, как были еще совсем недавно, а ему уже пятнадцать, что, вобщем, немного, но совсем скоро будет шестнадцать, потом семнадцать, а там и двадцать – и так далее, пока не станет столько же, сколько сейчас бабушке, и он тоже будет такой же слабый и немощный, и так же встанет на пороге вечности, и его внук – если будет, конечно – задаст себе те же вопросы…

И надо же было, чтобы именно в это время в их классе появилась новенькая – длинноногая, длинноволосая, кудрявая рыжая барби. Вообще-то ее звали Кари, но он сразу прозвал ее про себя Рыжей. О, Рыжая Кари стала популярной в мгновение ока! А на него ей показали пальцем и отрекомендовали так: «А это – наша будущая знаменитость, Великий Музыкант…» Она посмотрела на него с любопытством, как на забавную козявку. Он не искал ее общества – у нее хватало окружения, а его голова была занята другими мыслями. Но однажды после уроков, когда после затяжных мартовских дождей и мокрого снега выпал наконец первый солнечный день, рыжая Кари догнала его уже за воротами школы и сказала:

– Мне кажется, нам по пути. Не откажешься от моего общества?

Он растерялся и ответил:

– Нет…

Подумав при этом, найдется ли на свете идиот, который отказался бы от такого общества. Потом привел дыхание и сердцебиение в норму и сказал:

– Только я иду не домой. Я иду проведать бабушку.

Рыжая засмеялась:

– Ну, ты прямо Красная Шапочка! Твоя бабушка заболела?

– Да.

– И ты несешь ей пирожки в корзинке?

Тогда он повернул голову и в упор посмотрел в красивое личико:

– Нет. Она почти ничего не ест. Я зайду сейчас в цветочный магазин и куплю красную розу. Белую я приносил вчера.

То, что Рыжая Кари – не семи пядей во лбу, было ему ясно с самого начала. Но у нее этот недостаток с успехом компенсировался внешностью. Ну, и совсем уж набитой дурой она тоже не была, поэтому смеяться перестала:

– А чем она заболела?

Он молчал не меньше минуты, соображая, как ответить кратко и так, чтобы не задавала больше вопросов на эту тему. Потом дернул головой и сказал:

– Она умирает в онкологии.

Рыжая замолчала и молчала до самого магазина, где он купил розу. Потом он направился к остановке автобуса:

– Если хочешь, можешь пойти со мной. Но только если хочешь. Это будет не радостный визит.

Так они навестили бабушку вдвоем. Долго не задерживались, ему нужно было еще разучивать упражнения для флейты, да и кроме того, он видел, что Кари сидит, скукожившись и, хоть и пытается улыбаться, но выглядит виноватой и испуганной. На улице девушка выдохнула и прошептала:

– Как страшно… Она так плохо выглядит. А вообще, она как королева…

– Она из русских дворян, – и рассказал то, что знал сам.

Рыжая Кари слушала молча и смотрела уже другими глазами. Потом спросила:

– Ты правда собираешься стать музыкантом?

– Не совсем, – ответил он после паузы. – Недавно я понял, что на самом деле я хочу петь. В опере. Обучение пению начинается с пятнадцати лет, когда пройдет ломка голоса. – он опять в упор посмотрел на нее. – Об этом еще никто не знает, ты – первая. И не должен знать пока.

Через несколько дней бабушка сказала, что не слышала еще ни разу, как он играет на флейте. Он растерялся – он не носил инструмент с собой и собрался было ехать за ним домой, а потом вернуться в госпиталь. Но она остановила:

– Ну что ты, – сказала. – Завтра…

На следующий день он играл на флейте в ее палате, в отделении терминальных больных онкологической клиники. Пройдут годы, и он назовет это своим первым публичным выступлением. Те, кто мог ходить, пришли сами. Некоторых привезли на каталках. Врачи и медсестры сокрушались, что ни у кого нет с собой видеокамеры. Вечером ему позвонил журналист с просьбой об интервью, он отказался. Но заметка в газете все равно появилась. А еще через сутки бабушка отошла в мир иной.

Если бы он владел собой, то непременно настоял бы, чтобы пригласить священника из Православной Миссии, хотя вряд ли отец согласился бы. Но эта мысль пришла ему в голову спустя несколько дней после похорон. Все эти дни он молчал – не разговаривал ни с кем, даже с родителями, хотя он и так с ними не особо часто беседовал. Отец сокрушенно вздыхал.

– …Что ты хочешь? – слышался в ответ голос матери. – Она была для него отцом и матерью в большей степени, чем мы. Она дала ему… не знаю… легенду, сказку, мечту. Осознание принадлежности себя к древнему роду. И собственной значительности.

– А мы что же?

– А мы утверждали, что у него не может быть музыкальных способностей.

– Но ведь мы его родители, мы всегда желали ему только добра и просто пытались быть реалистами!.. Неужели он нас не любит?

– Любит, конечно. А ее он боготворил…

Были пасхальные каникулы и ему не пришлось пропустить школу. А потом – одноклассники, как всегда, были заняты своими делами, а он не входил ни в одну из компаний – его вообще считали скучным занудой и симпатия Рыжей Кари воспринималась как экзотическая прихоть кокетливой красотки. Но она же оказалась единственной, кто догадалась о его потере.

Прошли летние каникулы, начался новый учебный год.

Рыжая Кари провожала его до полдороги почти каждый день.

– Ты странный, – сказала она ему однажды. – Но интересный. Не такой, как все.

«Зато ты такая же, как все, – думал он про нее, но вслух этого, разумеется, не говорил. – А теперь ты встретила чудака и тебе любопытно, что с ним можно сотворить…» Конечно же, она ему нравилась, она всем нравилась, только в отличие от остальных у него не было времени бродить с ней по улицам и дискотекам. Он и танцевать-то не умел.

Отец пребывал в полной уверенности, что старый бабушкин дом по всем законам наследования принадлежит ему. Но выяснилось, что было составлено завещание и по этому завещанию право на дом и участок переходил к ее внуку, который по достижении совершеннолетия имел право распорядиться им по своему усмотрению – оставить в собственности, продать или подарить, но не раньше. Он знал – отец считал дом старой развалиной, набитой ненужным хламом и с радостью бы продал его. Но теперь отцу оставалось только ревниво вздыхать: он понимал, что сын его не продаст дом не только по достижении совершеннолетия, но и вообще никогда.

Мальчик, ставший юношей, озадачил родителей в очередной раз, заявив, что теперь он достиг возраста, когда можно начинать обучаться пению и что преподаватель вокала в музыкальной школе уже прослушал его и готов с ним заниматься:

– Он сказал, что у меня крепкие связки и хорошее горло.

– Да уж, – ответила мать. – Младенцем ты орал будь здоров.

– Тогда зачем ты учил все остальное?! – отец всплескивал руками и не понимал. – Эта флейта, эти барабаны, это пианино?! Теоретические дисциплины… Зачем это было нужно, если теперь ты хочешь петь?!

– Как зачем? Я получил начальное музыкальное образование, которое позволит мне поступить в консерваторию.

– Ты с ума сошел! Консерватория! Ты думаешь, тебя там ждут?

– Нет. Но я все равно приду.

Скоро ему должно было исполниться шестнадцать. У него было громкое имя, которое он ненавидел: Александр Магнус. Наверное, все подростки недовольны своими именами, и дело не в имени – если бы им дали при рождении то имя, которое им, по их утверждению, нравится, они тоже были бы недовольны… Но тогда он подумал, что такое имя может принести ему удачу и успех, прекрасно понимая, что успех зависит в первую очередь от упорного труда. Утверждения, что имя влияет на характер и судьбу человека, он считал мистическим бредом.

Про его отношения с Рыжей нельзы было сказать, что они «встречались». Они сидели за одной партой, помогали друг другу на контрольных, давали списывать… Ему нравилось, что она с ним не кокетничает, как поначалу кокетничала с другими. А ей он нравился тем же: отсутствием видимого стремления произвести на нее впечатление, своей независимостью, равнодушием к насмешкам…

– Ты хотел когда-нибудь быть кем-либо другим? – спросила она его однажды. – Ну, другой профессии?

Они шли по улице, шурша неубранными листьями раннего листопада.

– Нет, – ответил он. – Никогда даже не задумывался о другой профессии. – Я помню, как ткнул пальцем в клавишу. Как она первый раз поставила мне руки на клавиатуре, а я не доставал ногой до педали…

– Ты так часто ее вспоминаешь, – вздохнула она. – Наверное, она была классной, да?

– Она прожила в Швеции всю жизнь, с десяти лет. И не упускала возможности упомянуть, что ее дальний предок Афанасий Туманов участвовал в битве под Полтавой. Конечно, кому это здесь понравится.

– Это правда, что она завещала тебе дом?

– Правда. Он очень старый. Отец не хочет ремонтировать, а у меня нет своих денег.

– Ты когда-нибудь мне его покажешь?

Он посмотрел не нее так, будто очнулся от дремоты:

– Когда-нибудь покажу. Надо, чтобы был подходящий момент…

И тогда же он решил, что самый подходящий момент – Новогодняя ночь. Рождество – семейный праздник, а на Новый Год можно и пойти куда-нибудь. Когда он предложил ей встречать Новый Год вдвоем в пустом доме, она взглянула на него такими глазами, что испугался: откажется. Но она согласилась. Он купил накануне конфет, пирожных, китайской еды в бумажных коробочках из китайского ресторана, долго сомневался, наконец решился и купил бутылку безалкогольного шампанского – а то что ж это за Новый Год – без шампанского… Вытер в доме пыль и протопил камин – чтобы не так было холодно на следующий день.

Шел снег. Они встретились на площади в центре и добрались до дома на такси. Рыжая с любопытством смотрела на его пустые руки – «А где же угощение?» – хотелось ей спросить. Она была приятно удивлена, увидев в доме накрытый как положено стол и свечи в тяжелых бронзовых канделябрах. Было холодно, но дров оставалось еще много, он растопил камин и включил электрический обогреватель.

Рыжая была оживленна и говорлива, и красива, как никогда раньше, но напряженна. «Чего она боится? – подумал он с досадой. – А если боится и не доверяет, то зачем согласилась? Или привела бы с собой кого-нибудь, я же не настаивал, чтобы обязательно только вдвоем…» Он водил ее по комнатам, рассказывая о каждой вещи, показывал фотографии и живописные портреты предков.

– Как в музее, – сказала она. – А я своих дедов-бабок и не знаю почти. А прадедов – так и вообще будто не было… – они стояли возле пианино. – Ты можешь сыграть что-нибудь?

– Я не готовился, – растерялся он. Но синие глаза Кари оказались сильнее смущения.-

Попробую…

Под утро они смотрели телевизор и Кари задремала на диване. Проснулась, когда было уже светло и угли едва тлели в камине. Под головой у нее была подушка и она была укрыта мягким шерстяным пледом. Ее кавалер готовил тосты в кухне.

– Ты спал?

– Спал.

«Врет, – подумала она. – Ничего он не спал – глаза красные и веки опухшие. Чудило…»

Он проводил ее до самого дома, до подъезда. Она выглядела не так ярко, как накануне вечером, но от этого казалась ему более естесственой, а потому более красивой. Тогда же он подумал, что, может, она не такая уж и глупая, просто ей не повезло с кругом общения… Она словно услышала его мысли, а может, думала о том же – о везении:

– Тебе повезло с бабушкой. Это такой редкий случай, чтоб попалась такая классная бабка.

Он улыбнулся ей в ответ:

– Мне кажется, я вообще везунчик. Удача не оставляет меня – с детства и до сих пор.

– Ты смешной, – улыбнулась она тоже. – Благородный рыцарь. Ну, пока…

Она ушла, и они как-то так и не договорились о встрече. Он стоял у ее подъезда и ждал, что сейчас она выбежит и спросит, когда они встретятся и где, и не сходить ли им вместе в кино, или еще что-нибудь, какую-нибудь ерунду – но чтобы выбежала, а может, позовет в квартиру, познакомит с родителями… А что такого страшного в знакомстве с родителями?.. Но она не вышла. Он стоял, пока не замерз…

За все рождественские каникулы она так и не позвонила. Он ждал начала новой четверти, как никогда и ничего еще не ждал в жизни. Думал: может, ее увезли на каникулах куда-нибудь так быстро, что она не успела позвонить, или заболела, или еще что-нибудь случилось…

Но утром первого учебного дня, войдя в класс, он увидел ее не за их общей партой, а через ряд, у окна, и рядом с другой девчонкой. Обе засмеялись, увидев его.

Он не знал еще, в чем дело, но холод пробежал по спине – Рыжая Кари осталась сидеть за другой партой, и атмосфера накалялась напряжением…

Прозвенел звонок, и к нему подошла Толстая Берта – девчонка неглупая и ранимая, как все третируемые подростки; практически один был у Толстой Берты значительный недостаток – габариты, вызванные врожденным нарушением обмена веществ, так что никакие диеты ей не помогали.

– Можно, я сяду с тобой? – спросила она тихо, вид у нее был обиженный. – Я осталась без места…

И она кивнула в сторону парты у окна.

На перемене он услышал шепот в спину:

– Благородный рыцарь, эй!.. Целая ночь в пустом доме, вдвоем и – ни-ни! Ты правда такой порядочный или просто дуралей?.. Ты думаешь о чем-нибудь, кроме музыки?..

У него похолодело лицо и онемели губы. Рыжая Кари, которую он привел в дом своей бабушки, как в храм, для которой играл на пианино так хорошо, как умел – впервые перед кем-либо, кроме бабушки и после долгого перерыва, которую укрыл пледом, чтоб не замерзла, когда заснула, а сам сидел остаток ночи и смотерл на нее – синеглазая барби, точеный идеал, смеялась, глядя ему в глаза, и группировавшиеся вокруг нее девчонки тоже смеялись.

– Надо же, – слышалось оттуда. – Какие бывают еще кавалеры! А у тебя не найдется приятеля такого же ненормального? Или ты один такой? А что ж ты нам так до сих пор не поиграл? Ты вообще умеешь играть, а, Музыкант?..

Он посмотрел на Толстую Берту – она стояла у окна, в стороне от компании:

– А ты почему не с ними?

– А ты меня когда-нибудь с ними видел? – фыркнула та. – Ну и почему я должна быть с ними сейчас?

Берта оказалась единственной, кто не смеялся, единственной из девчонок. Как реагировали на растоптанный секрет мальчишки, он не замечал. Он ничего больше не замечал и не слышал до конца уроков. «Как же так? – стучало в голове. – Зачем она так? Чем я ее обидел? Что сделал неправильно? Если ей что-то не понравилось, могла бы сразу сказать, так было бы честно. Конечно, не было речи о том, чтобы никому не говорить, но ведь это так понятно!.. Почему? Зачем она так?!..»

Вечером, когда мать позвала к ужину, отец отложил газету:

– Ты ничего не хочешь нам сказать?

Он поднял глаза от стакана с водой:

– Что ты имеешь в виду?

– У тебя проблемы?

– Нет.

– Но это же очевидно.

– Пустяки. Пройдет.

– Послушай-ка… Конечно, это твой дом, но все-таки… Я знаю, в Новогоднюю ночь ты приводил туда девушку. Твои сегодняшние проблемы не связаны с этим?

– Частично, – он сжал стакан в руке, пытаясь унять дрожь.

– И насколько же частично?

Он молчал, не зная, что сказать.

– Я надеюсь, – продолжал отец тихо. – Ты принял надлежащие меры предосторожности, чтобы не возникло нежелательных последствий. Ты понимаешь, что я имею в виду? Вы теперь все такие ранние и грамотные не по возрасту…

Стакан лопнул в руке юноши, а он продолжал сжимать пальцы, еще глубже вонзая осколки себе в руку:

– Если бы мы жили в девятнадцатом веке, – процедил он сквозь зубы и выражение его глаз стало таким, что отец испугался – перед ним сидел взрослый человек, из руки которого текла на скатерть кровь. – Я вызвал бы тебя на дуэль. Несмотря на то, что ты – мой отец. Извини, но неужели ты не понимаешь, что эти твои слова – оскорбление?!

– Прекратите! – закричала мать. – Магнус, что ты делаешь! Разожми ладонь! Ты проткнушь себе руку насквозь!..

Руку он прорезал не насквозь, но через час пришлось ехать в больницу, потому что кровотечение не прекращалось. Дежурный врач посмотрел и присвистнул:

– Рентген!

И начал вызывать по внутреннему телефону микрохирурга, анестезиолога и велел медсестре готовить малую операционную. Мать заволновалась:

– Что?!

– Что? Зашивать!

Он провел в больнице двое суток. Отец казнился и просил прощения и – он слышал – все приставал к врачу, в коридоре, шепотом:

– Вы понимаете, мальчик играет на фортепиано, это дурацкий несчастный случай… он сможет продолжать играть? Рука восстановится?

Врач кривился в ответ:

– Нерв задет, так что… не знаю. Связки целы. Будем надеяться.

В школе вокруг него образовался непонятный ореол – одновременно и сочувствовали, и посмеивались. В нем по-прежнему видели безобидного чудака, но теперь ситуация осложнилось – ему казалось, что его считают не просто безобидным чудаком, а чудаком, над которым можно безнаказанно смеяться. Он закрылся в себе и не реагировал на реплики – настолько, что иногда не слышал задаваемых ему учителями вопросов, и это тоже вызывало смешки. Он не понимал причины такой перемены отношения к нему Кари – ведь, в конце концов, это она первой заговорила с ним. Тогда почему, зачем выставлять его посмешищем пред всем классом?!

Однажды после уроков, на выходе, его догнала Толстая Берта:

– Подожди! – ей было тяжело идти быстро. – Слушай, я хочу сказать тебе одну вещь, чтоб ты знал… Над тобой смеется группа идиоток, а не весь класс. Парни обалдели от такого ее поведения. Если бы кого другого, но чтоб тебя так… Любая девчонка мечтает о таком к ней отношении. Чего ей надо-то было?… А «благородный рыцарь» – прими это, как титул.

«Да мне наплевать на всех вас!» – чуть не крикнул он ей в лицо, но вовремя сдержался: Берта была умнее многих других и, в сущности, была несчастным человеком. Даже если она и завидовала чужой красоте и успеху, виду не показывала и уж тем более не делала гадостей, и теперь, как могла, выражала солидарность.

– Что у тебя с рукой?

– Порезался.

– Ты уже столько времени ходишь с повязкой.

– Глубоко порезался.

– Рука-то не пострадает?

– Надеюсь.

– Ну, ладно. Крепись… – с тем Берта развернулась и поковыляла в противоположную сторону.

«Задружить с толстухой, что ли? – подумал он, глядя ей вслед. – Она неплохой человек… – он вздохнул. – А потому не будем портить ей жизнь еще сильнее…»

К началу марта стало ясно, что рука, если даже и восстановится полностью, то не скоро и нелегко: пытаясь взять две октавы, он не чувствовал мизинца и безымянного пальца, а ладонь немела. Отец страдал так, что он не знал, чем его утешить и говорил, что виноват совсем другой человек, и что в пианисты он, в конце концов, не готовился, а петь можно и с порезанной рукой…

Но тогда же случилось такое, чего он не ожидал и к чему готов не был. Он так и не понял, почему, но по школе – даже не по классу – поползли слухи о легкомысленности и доступности Рыжей Кари. Настолько, что ученики старших классов стали делать ей недвусмысленные предложения. Она, по обыкновению, смеялась, кокетливо возмущалась. Потом оказалось, что все гораздо серьезней – кто-то начал говорить, что видел ее там-то и с тем-то, а кто-то утверждал, что сам был с ней – «наедине». И наконец он услышал собственными ушами:

– Да ладно! С ним ходила, значит, а со мной что? Может, тебе заплатить?

– Я никуда ни с кем не ходила! – в ее голосе зазвенели слезы.

– Брось! Все говорят! Что, Музыкант тебе не заплатил – так ты на него обиделась?

Можно было бы сразу дать по морде – но разговор происходил за дверью и стало бы ясно, что он подслушивал. Он заметил тогда, что Кари изменилась – она не смеялась больше, и выражение глаз ее стало постоянно испуганным и напряженным – затравленным, как у человека, отовсюду ожидающего подлости. Как-то раз, кагда он намеревался войти, она выбежала и они столкнулись в дверях – глаза ее полны были слез.

– Что, доволен? – крикнула она ему. – Доволен, да?

«Дура ты несчастная, – подумал он, глядя ей вслед. – Чем я могу быть доволен?..»

Тогда он начал прислушиваться и следить за взглядами и жестами. «Мне наплевать на тебя, – говорил он себе. – Дело не в тебе. Дело в моем отношении к тебе – том отношении, от которого ты ничего не оставила…»

Наконец однажды в туалете – а где еще можно подслушать такое? – ему удалось подслушать сплетничащих учеников из параллельного класса – они обсуждали достоинства внешности Кари и тот факт, что ничего такого ни у кого с ней не было, а как хотелось, но она, конечно, стервочка, «нагревалка», и вообще – надо подкараулить ее где-нибудь и… Наверное, Музыкант ей не понравился, и теперь она смеется над ним, конечно – у него-то опыта нет, откуда – он учится, а она, поди, все уже хорошо умеет, неплохо было бы проверить…

Он узнал их по голосам и остановил на выходе:

– Есть разговор, коллеги. Пройдемте вон туда.

– Зачем туда? – переглянулись те. – Там народу полно.

– Вот именно. Для этого.

Юноши замялись.

– Так что же?

– Слушай, – заговорил один. – Ты… это… Ты тут ни при чем. Ты услышал, чего мы там болтали? Забудь!

– Не получится.

Он говорил нарочито громко и на них стали оглядываться и подходить. Через пол-минуты они были уже в центре внимания.

– Я хочу, – громко сказал он. – Чтобы вы при всех повторили то, что только что говорили, будучи одни, извинились бы и сказали, что все сказанное вами – грязная ложь.

Наступила тишина: это было что-то новенькое в истории школьных разборок! А главное – в центре этой разборки оказался тот, кого менее всего ожидали там увидеть.

– Да ну… – пробурчал один. – Что ты, не знаешь, о чем болтают парни в сортире? От других еще не такое можно услышать!

– Другие меня не интересуют. Или вы делаете то, что я сказал, или вы – сплетники, брехуны и сексуально озабоченные пошляки. Ну!

– Магнус, да ты что? – выступил кто-то из его класса. – Чего ты за нее заступаешься? Она тебя на смех подняла перед всеми! И где она? Она тебя сейчас даже не слышит! – и все стали оглядываться, ища виновиницу конфликта.

Круг сомкнулся уже довольно тесный и он, обернувшись, без труда достал пославшего реплику и ткнул его пальцем в грудь:

– Ты – молчи. Тебя не спрашивают.

Расталкивая локтями стоявших впереди, пробился еще кто-то. За него заступались, одноклассники были на его стороне, но он этого не замечал:

– Магнус, ты послушай! Мы знаем, что ты вел себя с ней именно как рыцарь, потому что тебя мы знаем уже девять лет, а ее… Ты из-за нее руку вон распорол до кости, играть-то теперь сможешь?.. О таких встречах молчат – что бы там ни произошло. Если она так обгадила тебя, то что было бы с тем, кто и правда бы попытался?..

– А может, – усмехнулся один из тех двоих, из параллельного. – Ей как раз это и не понравилось? Может, она как раз хотела, чтоб ты попытался? А ты так ее разочаровал!

Послышались смешки.

Он зажмурился и ударил говорившего кулаком в лицо – так сильно, как позволили отчаяние и боль оскорбленного чувства. Он никогда раньше никого не бил, и драться не умел – на обучения боевым искусствам так и не удалось выкроить время. Но он обладал уже приличным ростом и соответствующим этому росту весом, а пострадавший не ожидал удара – никто не ожидал бы удара от Музыканта – и потому не удержался на ногах и упал на пол: от неожиданности его даже не успели поддержать… Удар пришелся по брови, и кровь потекла, пугая своим изобилием.

– А это тебе! – он отвесил еще одну плюху – тому, другому, но тот успел уклониться, удар смазался по скуле и оказался не столь впечатляющим.

Пострадавшего поднимали с пола и прикладывали платок к ране, а кто-то из одноклассников подскочил и попытался схватить его за руку: может, испугались, что теперь он, как взбесившийся слон, пойдет громить всех подряд… Он тряхнул рукой и освободился. К ним уже бежали и что-то кричали учителя.

– Да ты что?! – закричал ему кто-то прямо в ухо. – Она тебя не стоит!!

– Я знаю, – ответил он спокойно и обвел глазами всех. – А теперь слушайте! Своими сплетнями вы оскорбляли не только ее, но и меня. Я требую эти сплетни прекратить. Иначе стану бить морды всем – без разбора. И вам – тоже!

И он ткнул пальцем в группу притихших и вытаращивших глаза девченок.

Конфликт замяли. Пострадавший пострадал не сильно – ему наложили всего один шов, заклеили рану пластырем, а Магнус пришел попросить у него прощения. Они пожали друг другу руки.

– Ну, – сказал юноша. – Ты и удивил нас! Если ты еще научишься драться, как следует, то вообще…

У другого синяк на скуле едва был заметен:

– Ты парень, что надо. Только девку себе выбрал не ту, – и вздохнул. – Да мы все по ней слюни пускали.

– Оставим эту тему, – сказал он тихо. – Отношения выснены, конфликт исчерпан. Не так ли?..

Рыжая больше не появилась в школе, потом все узнали, что родителя перевели ее в частный колледж. Он часто вспоминал ее – а кто не вспоминал бы? Хотел бы встретить хотя бы случайно, на улице, чтобы посмотреть ей в синие глаза и задать тот же вопрос, что задала ему она и что остался последними ее словами, обращенными к нему: «Ты довольна?»… Но встретиться не получалось: то ли она вообще уехала из города, то ли не появлялась на улицах. А ему некогда было бродить по городу, надеясь на случайную встречу.

Его рейтинг в школе взлетел под небеса: ребята не посмеивались больше, а девчонки вдруг разглядели, что Музыкант – высокий и очень симпатичный, а главное – абсолютно надежный парень. И называть его стали по имени, а не произвищем. Хотя, учитывая обстоятельства, и «Рыцаря», и «Музыканта» действительно можно было бы принять, как титул…

В гимнастическом зале школы стояло пианино, и однажды он подошел к нему, открыл крышку и нажал пару клавишь. Бабушка в свое время оказалась права – его рука теперь могла охватить две октавы. Инструмент звучал так себе, да и как иначе он мог звучать, ведь это был не концертный рояль… Он взял несколько аккордов, потом отрегулировал высоту табурета, оглянулся – в дверь заглядывали малыши начальных классов.

– Они хотели, чтоб я им сыграл, – прошептал он малявкам. – Хотите, я сыграю вам?

– Хотим, – ответили те. – А им?

– А они пусть как хотят…

И он сыграл сначала «Вальс цветов», потом несколько вальсов Штрауса, и закончил Седьмой Симфонией Моцарта, так хорошо всем известной, часто звучащей на тех каналах и частотах, где звучит классическая музыка – и считающейся мажорной вещью, но ему в ней слышались надрыв и плачь, которые пытаются заглушить смехом. Вся школа слушала его, забыв про уроки. Никто не знал, что это были любимые мелодии его бабушки. А для него это стало, как избавление от боли – он вычистил и зашил рану, наложил бинты и начал выздоравливать.