Текст книги "Наследники Фауста"

Автор книги: Елена Клещенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Глава 10.

Я исполнила все. У дверцы за кучей поленьев на заднем дворе, ведущей в подпол, не оказалось ни души – все слуги слушали проповедь, – и она действительно открывалась снаружи. Стоило труда найти Терезу, скорчившуюся между бочек, и вразумить ее, прочее было просто, и все же я боялась не успеть – верней, ежеминутно прогоняла от себя этот страх. Вдвоем мы спрятались в ларь с крупой – быть нам белесыми от крупяной пыли, ну да все равно уже темнеет. О том, что происходило в трактире, мне впоследствии рассказали на рыночной площади, стоило мне заикнуться, что я не ведаю о столь знаменательном событии.

Георгий Мартин гремел, пособник чародея кивал с покаянным видом.

– …Ибо сказано: как ревнивый муж не терпит даже признаков прелюбодеяния, так и Тот, Кто Своей кровью искупил наши грехи, не станет терпеть несчастных, в убожестве своем уповающих не на него. Кто не с Господом нашим, да станет добычей демонов, ибо нет ничего, кроме неба и ада! Если не небу, то аду мы служим.

– Я понял. – Снедаемый стыдом, противник Нового Иоанна говорил еле слышно, и воцарилась тишина – всем хотелось быть свидетелями покаяния. – Ныне я узнал, что мудрость не живет без благочестия, и благодарен вразумившему меня. Прикажи, пусть женщину выведут. Я был безумен, когда препятствовал преданию ее в руки правосудия, но теперь пелена спала с моих глаз.

Снова все подались вперед – посмотреть, как откроется лаз в подпол. Стражники и слуга со свечой спустились по лесенке – и тут же с криками ужаса ринулись назад.

Связанной ведьмы в подвале не было. Положим, не было и обгорелого трупа, это Магда-булочница присочинила, или же ей кто-то налгал. На полу чернели обугленные кости. Да стоял странный резкий запах, заметный и в зале, но не сразу привлекший внимание, – запах достаточно отвратительный, чтобы исходить от поверженного дьявола.

Известие о том, что проповедь испепелила добычу преисподней огнем возмездия, люди восприняли с восхищением и трепетом, а сам Георгий Мартин – со смирением, равным величию. Пособник чародея с позором покинул трактир. Небось, призадумался, как бы и с ним то же не случилось.

Я боялась не успеть, а после, в крупяном ларе, не знала, как поторопить время. Голосов из залы не было слышно, кругом полная тьма. Тереза лежала скорчившись и словно бы даже не дышала. Мне казалось, прошли часы, пробила полуночная стража, близится утро, вот-вот заметят незапертую дверь… И наконец – проблески света сквозь щели, затем испуганные вопли и топот, кто-то оступается или же просто все разом кинулись на узкую лесенку… Удалось-таки! Я нащупала руку Терезы и сжала ее, шепотом ободряя. Она не ответила.

Теперь ждать было легче. Господин Вагнер сказал, что явится за нами, когда стемнеет.

Дверца не скрипнула, но я различила быстрые шаги. Знакомый голос негромко позвал:

– Мария? Пани Тереза? Выходите!

Глаза привыкли к темноте, и я без труда нашла обратную дорогу. Он тут же, не тратя слов, схватил нас обеих за руки и вывел во двор.

– Ключ.

Я вытащила его из-за пояса. Господин Вагнер запер дверь. Откуда у него ключ от подвала на постоялом дворе, да еще престранный ключ, без кольца?… Но я не успела спросить.

Это пришло снова. Словно от внезапной боли, меня бросило в пот, сердце заколотилось и ослабли колени. Как тысячу раз до того, в детстве и юности, когда меня едва не заставали за книгой или иным недозволенным занятием, вроде таскания сушеных груш с чердака. Мой учитель говорил, что подобного рода предвидением обладают многие звери, а люди лишь изредка. Я же сама для себя называла это – «идут-по-мою-душу». Оно могло смолчать, но никогда не обманывало, а предупреждало всегда в последний миг, когда можно было спастись. Я вцепилась в руку господина Вагнера.

– Что? – сразу же спросил он.

– Идут за нами, сюда идут, надо спрятаться, – больше всего я боялась, что он мне не поверит, начнет расспрашивать. – Я знаю. Не туда, не отпирай, нельзя, – туда!

Благодарение Господу, он все понял и не промедлил ни мига. О Терезе и говорить нечего. Снова в подвал было нельзя, подвала мой травленый зверь боялся пуще всего. Сарай, к которому я устремилась, оказался пристройкой к конюшне, запертой только на засов. Там было темно, но все же не так, как в подвале – светлая летняя ночь сквозила в окошечки под крышей. Приглядевшись, мы различили повозку прямо перед нами, оглоблями в пол, мешки у дальней стены, упряжь, развешанную по стенам, вилы в углу. Тереза что-то шептала по-своему.

Во дворе было совершенно тихо.

– Нас ищут, – оправдываясь, прошептала я. – Я могу знать…

– Ш-ш, – как ребенку, сказал мне господин Вагнер. – Я понял. Посидим, подождем. Здесь не найдут?

– Не знаю. – Тошное чувство не проходило, наоборот, становилось сильнее. Мы прокрались за повозку, в глубину сарая, когда снаружи донеслись шаги, негромкие распоряжения, заметался факельный свет. Целый отряд осматривал двор.

Найдут. Теперь непременно найдут. Мы в ловушке. Засов не заложен. Спрятаться? Обыщут все, найдут…

– За нами? – спросил господин Вагнер. Я кивнула. Я уже видела, как входят двое, кричат остальным, заламывают ему руки. Беглая ведьма, пособник чародея и его девка… Был выход. Быть может, тоже тупик, но хоть на минуту отсрочить…

Я пихнула Терезу в угол, бросила в нее пустым мешком и какими-то вожжами не то торбами: «Прячьтесь, укройтесь, чтоб не увидели!» Рванула модный широкий ворот своего нового платья – сшито было на совесть, порвать не смогла, только стащить ниже, непристойно открывая грудь и взбитую рубаху. Скинула чепец, освободила и пальцами раздергала косу. Он порывался еще о чем-то спрашивать!

– Да что же вы, в самом деле!… – я сдернула с него берет и бросила под ноги; рывком притянула к себе; упершись руками в его плечи и подпрыгнув, села на мешок и подол платья вздернула выше колен. – Мы здесь вдвоем…

Дверь распахнулась. Он вздрогнул, как от удара. Я испустила сдавленный визг и закрыла лицо руками.

– Эй, кто тут? – повелительно рявкнул голос.

Мы не отозвались. Они – и вправду двое – подошли ближе. Я глядела сквозь пальцы. Солдаты, но не городской стражи, одеты куда более роскошно: так бы нарядилось огородное пугало, если бы захотело вволю потешить гордыню. (Может, курфюрстовы люди?) Оба здоровые, как быки – каждый на голову выше моего хозяина, усы и бороды топорщатся, на шляпах перья, пышные шаровары свисают едва не до полу. В руках у обоих факелы, на поясах мечи.

Солдат, наемников и прочих подобных людей я боялась с детства. Разум твердил, что они обычные парни, крещеные христиане, как и мы, что есть у них отцы и матери, жены и дети, просто ремесло у них такое – силой побарывать силу, и если не мешать им, то ничего страшного не случится. Но душа вопила: нет, все не так, они хуже турок и московитов, каждый из них сделает что угодно с тобой и с любым, кто слабее его, и Господь их не накажет, потому что служат они не Ему, а Марсу или иному свирепому языческому богу… Если я не обмерла без памяти на месте, то лишь оттого, что было недосуг.

– Эге-е… Что это вы тут делаете?

Тонкий и коварный вопрос. Жалобно всхлипывая, я сползла с мешка. Слава Господу, «друг моего сердца» наконец-то смекнул, что я задумала. Он не повернулся к ним, делая вид, что оправляет одежду, и вскричал срывающимся голосом:

– Кто… что вам надо?!

– Ты погляди, – сказал один другому, – это же ведьмин заступник, дружок Фауста. И с девкой!

– Вот погань! – ответил второй.

– Что делать будем?

– Я спросил, что вам нужно. – Ведьмин заступник оправился от смущения и заговорил сердито и нагло, как, вероятно, и подобает застигнутому блудодею.

– Ищем твою подружку, грязную польскую ведьму.

– Какую ведьму?! Ваши ведь сказали, она сгорела, и черти ее побрали, чего вы теперь от меня-то хотите!

– Сгорела-то сгорела…

– Придержи язык, – оборвал его первый. – Так что вы тут делали?

– Вас дожидались. Мы оба, я и эта добрая девушка, только и мечтали о том, как бы вас увидать… – Закинув руку назад, он ухватил меня за платье и притянул к себе. Я, продолжая всхлипывать, уткнулась ему в плечо. – Не тревожься, сердце мое, эти люди не причинят нам вреда.

– Ты мне дурака не валяй. Толком говори.

– Мы воздавали хвалу Венере. Или, чтобы вам было ясней, стремились осуществить нашу любовь.

– Ха! Предавались блуду – так это зовется!

– Собирались предаться. Если бы не ваша неусыпная бдительность, погибли бы наши души и тела, как пить дать… Могу ли я в третий раз спросить, что вам надобно?

– Это не твое дело.

– Так у вас дело не ко мне? Счастлив слышать. – Он обнял меня, заслоняя от факелов, и вежливо вопросил: – Быть может, на этом распростимся и займемся каждый… своим делом?

– Ну наглец! А вот мы тебя сейчас препроводим…

– Ты это брось, – сказал старший. – Твое дело – исполнять приказ, а время дорого. Марш!… Хотя… Ну-ка, потаскушка, открой личико!

Я поспешила выполнить столь душевно высказанную просьбу.

– Да нет, дурак ты. Та была старая.

– Сам дурак, она же ведьма. А ну-ка перекрестись!

Последнее снова относилось ко мне.

– Ну ты ослище. Такую ведьму я тебе на любом углу… Эх, девонька, и не совестно? (Я отвернулась и не ответила.) Со стариком, да добро бы с почтенным человеком! Ты глянь-ка на себя: где он тебя валял?

– Не твое дело! – неожиданно для себя огрызнулась я.

– Ишь ты, потаскуха, как заговорила! А ну поди сюда…

– Брось, я сказал. Нашел время – по кобелям да сукам. Марш! Пошли!

– Да этот-то как же? – не унимался второй. – А если он что-нибудь колдует, а мы упустим?

– Колдую? Ты считаешь это дело колдовством? – блудодей мерзко ухмыльнулся. – Сам никогда не пробовал?…

– Тьфу! Пошли, я сказал! – старший уже рычал (отчего-то не гаркнул во всю глотку, как у них заведено, заметила я про себя).

Но второй попался дотошный, или очень уж ярый противник распутства, или же крепко обиделся на шутника:

– Так что, не возьмем их, что ли? А ну как он знает, где она?

– Приказа не было, – с сомнением протянул первый и, что-то вспомнив, снова рыкнул: – И заткни свою пасть, не болтай!

– А я что? А если он… Ну давай хоть обыщем тут!…

– Попрошу я вас, почтенные господа, – перебил их господин Вагнер, – коли уж не уходите, посветите-ка мне…

Сказав так, он взглянул на меня, будто никаких солдат рядом и в помине не было. Седые вихры растрепались, глаза были шальные, и кривая улыбка растягивала губы. Сердце мое захолонуло, с чего-то пришла на ум страшная история про гаера, который, играя убийцу, вправду зарезал товарища. Но у меня была своя роль, и оставалось только молчать. Тыльной стороной ладони он провел по моей щеке, заставил поднять подбородок и глядеть ему в глаза. (Стыдятся ли блудницы? В первый раз, наверное, да…) А потом крепко обнял и поцеловал, и было это не лицедейство. Захоти я вырваться, не смогла бы.

Я не вырывалась, а сама обняла его, и так мы стояли. Глухо, как за стеной, доносились голоса: один будто бы грозил «прислать кого следует», а другой приказывал убираться, и чтобы духу нашего больше тут не было… Потом они исчезли, а мы все стояли, прильнув друг к другу и не размыкая объятий, теряя не только разум, но и самые свои сущности, как меркурий и сера в жаре алхимического горна…

Он опомнился первым. Руки его разжались, и меня обожгло стыдом и ужасом.

– Ушли, все-таки ушли… Простите меня, – прошептал он; впрочем, сугубого раскаяния в сих словах не слышалось. Я не ответила, не умея справиться с лихорадочной дрожью и странным комком в горле. – Вы и вправду дочь Фауста.

О чем это он? Хотя можно угадать: уж верно, тот, кого звали зловонным вместилищем многих бесов, был и развратником. Он, уловив двусмысленность, торопливо пояснил:

– Удивления достойно, у него было то же свойство: предчувствовать близкую опасность. Выходил в одну дверь, а в другую входила стража… Мария, вы сердитесь?

– За что же? Ведь я сама… выбрала такой способ. – Я надеялась, что мой голос звучит твердо, что я и на сей раз сойду за расчетливое и бесстрашное создание, хладнокровно сделавшее то, что следовало сделать для их и своего спасения. – Я должна благодарить вас, ведь я не успела и объяснить, что задумала.

– Иначе нельзя было, – отозвался он. По шепоту не понять, утверждение это или насмешливый вопрос. Ведь он не мог не заметить… Снова я ничего не ответила. Руки сами оправляли волосы и платье, но дрожь не унималась. Лицо горело, как будто обожженное солнцем, все тело горело, и в глазах мельтешили зеленые пятна. Солнечный удар в середине ночи – я едва не рассмеялась вслух. Жар, лихорадка, сердцебиение и все прочие симптомы, описанные и не описанные в книгах, не позволяли сомневаться в том, какова природа недуга. Действо, разыгранное для дураков с мечами, обернулось правдой. Так вот как это случается, сказала я себе. Вот почему девушек предостерегают от поцелуев и объятий, хоть сами они ничем не опасны.

Как на карнавале, мир вывернулся наизнанку, разумное стало глупым, отвратительное прекрасным и постыдное похвальным. Я не чувствовала ни обиды, ни гнева, ни раскаяния. Теперь я все понимала. Не сознавая того, я любила его всегда, с первой минуты, как увидела. Теперь попробовал бы кто-нибудь попрекнуть меня развратным поведением – о, я нашла бы слова для ответа! Будь он даже поумнее двух давешних солдат, вместе взятых. Стар для меня? Ну, уж только не для меня! Нехорош собой? Глаза протрите! Безбожник? Недоумки.

Кольцо было теплым. Теплее пальца, горячее пылающей щеки.

«Хотела бы я знать, какой моей глупости недостает в перечне…» Как я могла забыть, кто я и что я? Радостно ринуться вперед по пути, предложенному – трудно ли догадаться, кем? Вспомни, дура, о своей матери, не так ли случилось и с ней?… Вспомни, как преобразился мир, когда ты сама заглянула в чертово зеркало: ничего не напоминает из недавнего?

– Тетушка Тереза! – позвала я. – Выходите, они ушли.

Ведь едва не забыла про бедную женщину. Я не успела отдернуть руку, которую она поцеловала. Сознаться ли? Больше всего мне хотелось снова заслышать шаги стражников. Но я знала, что они не вернутся. Никогда-то нет на них надежды доброму горожанину. Там, где они всего нужнее, их и нету.

Благополучно мы выбрались из сарая. Господин Вагнер молча указал нам на ограду. Тереза, непристойно задрав юбку, перемахнула через препятствие с ловкостью, какая дается лишь навыком. Мне еще раз повезло, рядом оказался пустой бочонок, на него я сумела влезть, а на той стороне меня принял господин Вагнер: подхватив сзади под локти, бережно поставил на землю. Словно драгоценную венецианскую вазу. Или, куда ни шло, сосуд с разогретой кислотой.

Глава 11.

Янка пряталась в моей каморке и выбежала, только услышав тихий голос Терезы. Они долго плакали, обнявшись. Я, у которой никогда не было матери, отворачивалась от свечей, скрывая слезы. В доме нашлись холодное мясо, бочонок пива и яйца, и все это было весьма кстати. Пока пиво цедилось в кувшин, я поняла, что умираю от жажды, но понимала и то, что если выпью хоть полкружки, усну прямо за столом, – винопития в Виттенберге не одобряли, зато пиво было отменное. Для себя и для Янки я захватила второй кувшин, с колодезной водой.

Наш спаситель сразу схватил кружку и с преувеличенной радостью протянул ее к кувшину. Я налила – медленно, стараясь не взбивать пену, как наставляла тетушка Лизбет. Потом глядела, как он пьет, и пыталась убить в себе нежность, запрещала даже думать… А что проку? Мы живем в одном доме, я готовлю ему еду и стелю постель, мы всякий день вместе, и я влюблена в него. Что может случиться с нами, кроме того, чего не избегнуть? Крепки твои сети, Дядюшка.

– Спасибо, – сказал он, поставив кружку. – Боже небесный, все-таки удалось! Нет, конечно, всегда находятся скептики, не верящие в чудеса, особенно среди властей предержащих… Ох и тяжелы труды князей, не поменялся бы ни с одним из них. С одной стороны, грешно сомневаться в праведности праведника и силе святого слова, а с другой стороны, если Божьим попущением ведьма выйдет живой – вот и случай разделаться с праведником… Ну уж теперь-то слава Нового Иоанна спасена и преумножена, жаль только, благодарности от него мы не дождемся.

– Позвольте мне поблагодарить вас вместо него, – я долила ему пива. – Вы так ловко это придумали…

– Это не я. – Он снова отхлебнул, на сей раз медленнее. – Это было во Франции, много лет назад. Я прочел в одной старой хронике… Был проповедник – не упомню имени, но, во всяком случае, не менее святой человек, чем Георгий Мартин, если допустимо так говорить о католике. Кажется, его звали святым Винцентом. Проповедовал он в самом Париже, и горожане, рискуя головами, лезли на черепичные кровли, чтобы хоть издали увидать его. И вот привели к нему двоих грешников. Он велел посадить их под дубовую кафедру, с которой проповедовал, и вещал над ними Слово Божие с утра до полудня. Когда же тех несчастных решили выпустить, под кафедрой нашли только обугленные кости. Прочел я и задумался над тремя вопросами: существует ли глупейшее место для заключения, нежели кафедра; и каким путем можно испепелить плоть, не тронув дерева; и в чем была подлинная причина всех этих событий – греховен ли был сам проповедник, или невиновны грешники? – Мы весело переглянулись. Янка и тетушка Тереза слушали, не прикасаясь к ужину, и я со всей хозяйской строгостью приказала им есть. – Я забыл об этом на многие годы, мало ли забавных пустяков можно вычитать в хрониках, а вот сегодня, на счастье, вспомнил.

– Но откуда у вас ключ от подвала?

– Его сделал ваш отец, – с некоторым смущением сказал господин профессор. – Горожане по сей день верят, что в доме Фауста не переводилось вино и еда, так как бесы были его поставщиками; Лютер же сказал, что у черта есть ключи от всех замков, а Священное Писание говорит, что дьявол – первый тать. Все верно, только вот черта мы не беспокоили по таким пустякам. Грешен, но покажите мне школяра, который ни разу в голодный час не преступал восьмой заповеди, если мог?! Ваш батюшка, сверх прочих своих талантов, был недурным слесарем. Эту штучку он сделал сам, и она открывает почти все замки, если они не слишком малы. С ней-то я и лазил за колбасами и вином, нечасто, всего раза четыре или, может быть, пять, обычно-то мы бывали при деньгах… Ну, и сам однажды позаимствовал у хозяина немного селитры… Вот и все.

Мгновение я смотрела на него, потом рассмеялась, восхищенная сим признанием. Господом клянусь, не поверила бы в существование такого человека, если бы он не сидел рядом со мной! Магистр философии, доктор двух наук, профессор знаменитейшего университета, наставник юношества, ворующий селитру в подвале трактира! Да притом порочные наклонности сочетаются с изумительным педантизмом – ведь он в точности помнил, где у него этот ключ, как помнит и весь прочий свой хлам, в чем я успела уже убедиться… Не сомневаюсь в том, что здравомыслящей особе это признание внушило бы совсем другие чувства. Но я больше не была здравомыслящей, когда шла речь о нем. А он тут же начал оправдываться:

– Но это было давно! И мне нужно-то было всего чуть-чуть, грех из-за такой малости идти к купцам. Можно было бы, конечно, сделать ее самому, но это, во-первых, отнимает много времени, а во-вторых, путь получения несколько… связан с неудобствами. Ну а если эта свинья-хозяин подмешивает в рубленое мясо препарат, который приготовляют…

– Не рассказывайте! – возмутилась я. Мне было известно, как приготовляют селитру, а также и то, что при хлебе и мясе добрые люди не рассуждают о подобных предметах.

– А вы знаете, Мария, почему филолог никогда не сядет обедать с медиком? – вкрадчиво спросил он.

– Не знаю и знать не хочу! Перестаньте, право! – бушевала я, безуспешно пытаясь сдержать смех. – Янка, бери мясо. Счастье, что девочка вас не понимает!…

Господин Вагнер взглянул на заплаканное личико Янки и хлопнул себя по лбу.

– Ох, и в самом деле, хватит болтать о пустяках. Я ведь еще не знаю, кто, собственно, такие почтенная пани и милая паненка!

Кто такие?… Я почувствовала, что краснею. Горе на мою голову, да ведь я и сама не знаю, кто они такие! Выходило, что я подвергла опасности себя и его ради двух иноземок, не родных мне и никакими связями со мной не связанных, и теперь мне предстояло в том повиниться… Я взялась объяснять про дорогу в Виттенберг, про Янкины песенки, про ее доброту и предполагаемые несчастья, и не успела ощутить всю меру своей дурости, как он перебил меня:

– Довольно, я понял, Мария, вы поступили совершенно правильно. Кем бы ни оказались наши гостьи, они не заслужили наказания, которое было им уготовано. Между нами – сдается мне, нет преступлений, возмездием за которые должна быть пытка… Ну, словом, надо задавать вопросы. Причем, что особо меня печалит, – по-польски!

…Со свечей закапал воск, пламя вытянулось и задрожало от сквозняка. Янка улыбнулась мне через стол. тут же глянула на мать и дернула ее за рукав. Та только отмахнулась и продолжала говорить. Я даже и не пыталась вслушаться в ее быструю речь, звонкую и шипящую, как струя кипятка, льющаяся в медный котел. Господин Вагнер морщился, переспрашивал, сам слово за словом составлял фразы, смеясь ошибкам – так что и Тереза в конце концов улыбнулась.

История тетушки Терезы и Янки была вовсе не таинственной. Они проживали в городе, название которого мне ничего не сказало. Муж Терезы был ремесленник, не то сапожник, не то кожевенник, и родом немец – от мужа она и выучилась начаткам языка. Он погиб под плетьми некоего господина, на которого не нашлось суда (как, возможно, не нашлось бы и в Германии). Вдова с дочерью остались без помощи, жили бедней некуда. Пытались прокормиться с огорода, но зимы в Польше суровее наших; и шитье также не приносило большого дохода. Тереза взялась за знахарское лечение, кажется, занималась и ворожбой. Потом стряслась беда: Янка приглянулась то ли богачу, то ли благородному, то ли все сразу, но это, несомненно, была беда, а не счастье. Знахарка нижайше попросила пана забыть дорогу в их дом – а наутро знахарка оказалась ведьмой, и соседи ее сторонились. В этом-то отчаянном положении они решились податься к немецкой родне, в земли Лютера, о которых говорили, что там строится Царство Божие и царит всеобщая справедливость…

Но это я узнала поздней, а тогда мне оставалось только смотреть. Вот я и смотрела, не сводя глаз. Воистину, теперь я знала, как бьют эти невидимые стрелы, как плачут от счастья и радуются боли. Каково это – не сметь протянуть руку, пригладить растрепанные волосы, коснуться плеча… Кувшин опустел, я поднялась с места. Он едва кивнул мне, продолжая сражение с каким-то глаголом или наречием, и я уже была готова расплакаться о том, что накануне меня утешило: он заблуждался, он все-таки меня не любит. Господи, за что? За что, Дядюшка?… Словом, не ошибется тот, кто предположит, что я сама не ведала, чего хочу.

Вернувшись, я села рядом с Янкой. Она совсем уже засыпала, клонила головку, как ребенок, но тут же взяла меня за руку и крепко потрясла, удивительными своими глазами стрельнув через стол: дескать, пора ли поздравлять? Я помотала головой. Синие глаза удивленно распахнулись: как это так? Потом лукаво прищурились: ладно врать, милая. Я снова покачала головой и в ответ получила еще более крепкое рукопожатие: никуда, мол, он не денется. Похоже, отродьям колдунов и ведьм не нужно знать языки, чтобы понимать друг дружку…

Тереза меж тем о чем-то просила, голос ее дрожал, на глазах выступили слезы. Она отерла их, перевела дух и заговорила снова, с такой отчаянной мольбой, что мне вчуже стало неловко…

– Мамця! – гневно воскликнула Янка.

– Я дурак, – с тихим восторгом сказал мне господин Вагнер. – Какой же я дурак.

– Что такое?

– Я вам после объясню. До чего же все оказалось просто… Так вот, о наших гостьях. Я полагаю, нам надо поступить таким образом: пани Терезу больше никто не должен видеть в городе, следовательно, мы поможем ей уехать. Одна моя пациентка на днях отбывает в Майнц, и, я думаю, она мне не откажет, если я попрошу ее взять с собой бедную немую женщину (ибо лучше ей быть немой, чем полькой). Правду сказать, я не слишком уверен, что почтенное майнцское семейство радостно примет жену блудного сына, да и она, кажется, на это не особенно надеется. Посему я дам ей письмо к моему другу, который в случае отказа поможет пани принять послух в католическом монастыре.

– А как же Янка?

– Я считаю, ей следует остаться у нас. Пани Тереза с этим согласна, она говорит, что злейшая опасность для ее дочери – такая мать, как она. Знаете ли, по букве закона она самая что ни на есть ведьма! Вы заметили, что она сделала там, у конюшен?

– Нет. – Упоминание конюшен меня порядком-таки смутило. – А что она сделала?

– Заговорила лошадей. – Он сказал это как нечто само собой разумеющееся и, лишь увидев мое полное непонимание, объяснил: – Если вспомните, ни одна лошадь не заржала ни на наш приход, ни даже когда явились стражники, хотя обычно эти создания чутки к посторонним. А те слова, которые она шептала, – я кое-что понял… ну, и лошади, видно, поняли, хоть и не знают польского. Да и травы в мешке у доброй госпожи были подобраны с толком… Женщина с этими познаниями в наше время будет в безопасности лишь за монастырской стеной, и дочери лучше побыть от пани подальше, покуда это не свершится. Никому не известно, что будет в Майнце, но может быть, потом и Янка последует за матерью. (Тоже в монастырь?… Я не спросила, что он подразумевал.) А здесь о том, что она дочь ведьмы, знают только странники, которые скоро покинут город, и два тупоумных стражника, да и те не поклянутся, что она именно дочь. Она может сказаться вашей кузиной или племянницей. От вас ведь до Польши рукой подать? А мое имя хоть и не самое почтенное в городе, но открыто назвать меня чародеем еще никто не отваживался. Здесь она будет в безопасности. Вы согласитесь со мной?

– Да, – сказала я. – Разумеется, можно так сделать… Господин Вагнер, вы спасаете им жизнь…

Поздно было каяться, но мое сердце немилосердно грызла совесть. Одна неудача – и весь город узнает, что в Сером Доме собралось больше ведьм, чем на Брокене в майскую ночь. И что тогда будет с ним?… Он прервал мой лепет, выставив перед собой ладонь, и снова заговорил с Терезой.