Текст книги "Уйти красиво"
Автор книги: Елена Яковлева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)
ГЛАВА 9
В вестибюле Дома моделей Виолетты Шихт было тихо и сумрачно. Из-за обилия искусственных пальм и олеандров этот предбанник храма моды напрашивался на сравнение со слегка окультуренными джунглями. Не хватало только какой-нибудь обезьяны. Неужто Виолетте никто не подал такой идеи? Зато этот недостаток успешно восполнил немедленно возникший охранник из некоего тайного убежища, едва только Поздняков ступил на первую ступеньку мраморной лестницы.
– Извините, но Дом моделей уже закрыт, приходите завтра, – с дежурной приветливостью известил неусыпный страж.
– А я по личному делу к Виолетте Станиславовне, – безмятежно сообщил сыщик.
– Все равно, приходите завтра, – упорствовал охранник, безусловно, его узнавший. Не потому ли он его и не допускал к лучезарному начальству, что успел получить соответствующие инструкции?
– Скажите хотя бы, она здесь? – продолжал настаивать Николай Степанович.
У секьюрити, похоже, были неограниченные запасы терпения, но и желание следовать инструкциям, ибо не так давно он вышвырнул Лолиту на улицу без долгих раздумий:
– Я не знаю. Лучше вам все-таки прийти завтра.
– А можно, я здесь подожду? – стал валять дурака Поздняков. – Посижу в кресле и подожду?
– Не положено, – тоскливым голосом произнес охранник и замер, прислушиваясь к тому, что происходило наверху. А там хлопнула дверь, и следом застучали торопливые каблучки. Стук каблучков приближался.
– Ну идите же, идите, – взмолился охранник и схватил Позднякова за рукав.
– Что, прошляпил? – издевательски осклабился Поздняков и, обернувшись, посмотрел на лестницу: Виолетта Шихт собственной персоной эффектно и величественно ступала со ступеньки на ступеньку. Ни дать ни взять Клеопатра Египетская и царица Савская в одном лице!
– Что здесь происходит? – осведомилась она тоном, приличествующим вышеперечисленным особам.
– Да вот, – заканючил охранник, – я говорю, приходите завтра, а… – он замялся, подыскивая Позднякову подходящее определение. Ничего лучшего, чем «товарищ», он не подобрал. Не тянул, эх, не тянул старый служака Поздняков на обращение «господин». – А этот товарищ не слушает.
Виолетта соорудила на лице гримаску, в ее понимании символизирующую крайнюю степень удивления:
– Николай Степанович, это вы? Так поздно? Что-нибудь случилось?
Она стояла на середине лестницы, словно раздумывая, спускаться ли ей вниз или же вернуться.
– Случилось, – подтвердил Поздняков без утайки. – Открылись новые обстоятельства, которые нужно поскорее обсудить.
– Такая срочность? – произнесла Шихт с тоской в голосе. – А я безумно устала, вы даже не можете себе представить – как. Просто с ног валюсь. Сегодня пришлось просмотреть столько эскизов, присутствовать на стольких примерках… Мы тут все выдохлись перед предстоящим турне…
– И все-таки нам нужно срочно поговорить, – настаивал Николай Степанович.
Она развела руками, – что с вами поделаешь? И, повернувшись, пошла вверх по лестнице.
Охранник, до сих пор державший Позднякова за рукав, раскрыл рот от удивления и расцепил пальцы. Поздняков красноречиво посмотрел на него и неторопливо последовал за мерно покачивающей бедрами Виолеттой.
Наверху она достала из сумочки ключ и пожаловалась:
– Голова прямо раскалывается, столько событий за последние дни!
Открыла дверь своего кабинета и, полсекунды помедлив, сказала:
– Секретаршу я уже отпустила, так что кофе вас не угощу.
– Да ладно, переживу, – успокоил ее Поздняков.
Виолетта Шихт пересекла приемную и вошла в свой кабинет. Двигалась она замедленно, как кошка, выслеживающая зазевавшегося воробья, но в плавности ее движений ощущалось напряжение и тягостное ожидание неприятностей. Она положила сумочку на стол, вежливо предложила Позднякову присесть и спросила:
– Собираетесь огорошить меня своей информацией?
– Уже начинаю, – отозвался сыщик. – Итак, я знаю, что вы зачем-то устроили подмену рентгеновских снимков в поликлинике, в результате чего Ларисе поставили ошибочный диагноз. Теперь меня одолевает любопытство, с какой целью вы это сделали. Боюсь, пока ваши мотивы выглядят ужасающе, выглядят, как стремление подтолкнуть Ларису к самоубийству, а это практически то же самое, что и убийство.
Лицо Виолетты Шихт покрылось красными пятнами.
– Что вы такое говорите! Вы хоть понимаете, в чем вы меня обвиняете? В убийстве лучшей подруги, человека, которого я боготворила!
– Да ладно вам, Виолетта Станиславовна, – скучным тоном оборвал Поздняков ее излияния, – со мной ваша патетика не пройдет. Между прочим, девушка по имени Лолита сидит сейчас на лавочке неподалеку отсюда, и я могу в любой момент представить ее пред ваши ясные очи, которые она, кстати, обещала вам выцарапать. Не бойтесь, я этого не допущу.
Виолетта по-прежнему пребывала в состоянии мраморного изваяния.
– Этого вам мало? – удивился Поздняков. – Тогда продолжим. В последний раз вы видели Ларису Петровну Кривцову не в пятницу, как вы мне сообщили вчера, а в воскресенье.
Виолетту не так легко было купить за рубль двадцать.
– Ну и что? – заявила она холодно. – Даже если и так, что это меняет? Я могла и забыть.
– Забыть, когда вы в последний раз видели лучшую подругу и человека, которого вы боготворили? – театрально всплеснул руками Поздняков.
Виолетта выказала признаки озлобленности:
– Послушайте, милейший, я никак не пойму, куда это вы клоните? У меня тоже есть информация, знаете какая? Ларисино дело закрывают. Можете успокоиться и спокойно наслаждаться отдыхом на заслуженной пенсии.
Выпустила-таки яд!
– Ах, какие мы осведомленные! – с уважением заметил Поздняков. – Ни с какого бока не подъедешь. Так, что ли?
– Я устала, понимаете, я устала, и мне необходимо отдохнуть, – Виолетта протянула руку к сумочке.
– Пойдете отдыхать, но сначала расскажете, как вы со своим мальчиком Вадиком довели Ларису до самоубийства, если, конечно, это действительно было самоубийство. А у меня есть все основания сомневаться. Особенно после того, как я узнал, что Ольшевский тоже наведывался в Хохловку в воскресенье вечером и никто не видел, чтобы он ее покидал!
Вот этого Виолетта не знала! По крайней мере, ее удивление выглядело на редкость натуральным:
– Ольшевский был у Ларисы?!
– А что, разве этот визит не был между вами согласован, как все остальное?
– Все остальное? – переспросила она. – Что, например?
Поздняков не собирался долго играть с ней в кошки-мышки – не тот человек.
– Не далее как сегодня утром я имел приватную беседу с Ольшевским, и он рассказал мне много любопытного.
– Да? – Она задумчиво уставилась ему в переносицу. – Что же вы у него не спросили, что он делал у Ларисы? Если, конечно, он действительно был у нее. Насколько я понимаю, у вас нет свидетеля, подтверждающего сей факт, у вас есть свидетель, который видел Ольшевского в Хохловке, но ведь это не одно и то же. Хотя… не все ли мне равно, я тут ни при чем.
Модельерша демонстрировала хладнокровие, которому мог бы позавидовать любой боец невидимого фронта, и логики ей было не занимать. От нее исходила такая незыблемая уверенность, что для пробивания ее обороны впору было применять что-нибудь покрепче аргументов и фактов. Как назло, ничего другого у Позднякова под рукой не имелось.
Он невольно подался вперед, словно собирался сокрушить ее всей тяжестью своего тела, и отчеканил:
– Я уверен, что сценарий этой смертельной игры сочинили именно вы.
Тут она тоже на несколько секунд потеряла самообладание, обхватила стол руками, точно боялась, что эта дубовая громадина внезапно взмоет под потолок, сощурила свои продолговатые зеленые глаза, раздула ноздри, от чего еще более стала походить на разъяренную кошку.
– Может, вы тогда хотя бы объясните, зачем я это сделала? Ну зачем, по-вашему, я стала бы убивать Ларису, и как я это осуществила технически, если в ту ночь я находилась не в Хохловке, а в Москве?
Поздняков вонзил в нее тяжелый взгляд:
– Зачем – я пока не знаю, хотя, припоминая характер Ларисы, могу предположить, что у вас с ней никогда не было той безоблачной дружбы, о которой вы многократно говорили. Лариса вообще не была способна на такие взаимоотношения, какие вы расписывали, потому что всегда была слишком занята сама собой. Сосуществовать с кем-либо на равных она вообще не умела – она или уходила, если не могла с кем-то справиться, или подчиняла его себе. И вы это прекрасно знаете. Так что ваша дружба – выдумка. Скорее у вас были деловые отношения, основанные на взаимной выгоде: вы шили ей экстравагантные наряды, она своей эпатажной известностью способствовала расцвету вашего бизнеса. Вы же сами вчера обмолвились, что, пока вы не познакомились с Ларисой, завидные клиенты отнюдь не валили к вам валом…
Виолетта усмехнулась:
– Сейчас видно, что вы совершенный профан в модельном бизнесе, как, думаю, и во многом другом. Но даже если согласиться с тем, что вы мне только что наплели, зачем бы мне тогда убивать курочку, которая несла золотые яйца?
– Уверен, что к тому времени она уже перестала их нести. Вы окрепли, встали на ноги, собрались в вояж по европам…
– Ну и что? Опять у вас ничего не вяжется. Допустим, я получила от Ларисы все, что хотела, тем более зачем мне ее убивать? Пока что ваша несуразная гипотеза основывается на бреде юной идиотки, которой я отказала в работе, и на моем знакомстве с Ольшевским.
– Очень близком знакомстве, – ввернул Поздняков.
– Ого! – кошачьи глаза Виолетты Шихт вспыхнули на мгновение недобрым желтым огнем и тут же погасли.
– После похорон Ларисы вы утешались в объятиях «великого и могучего Бобо», как любит себя называть Ольшевский.
Она помолчала, по всей вероятности прикидывая, как далеко она может зайти в своей откровенности. Наконец приняла решение:
– Допустим, он мой любовник. Разве это запрещено?
Поздняков пожал плечами:
– Конечно, нет. В вашей логике нет изъянов, если не считать того, что она совершенно разрушает ваш образ преданной и любящей подруги. А поскольку образ этот разрушен, у меня нет никаких моральных препятствий, чтобы не строить свои версии. Вот одна, которая выглядит, в моем понимании, наиболее убедительно. Вы подводили Ларису к идее самоубийства исподволь и методично, постепенно окружая ее атмосферой безысходности. Прежде всего эта история с Ольшевским. Сначала вы убеждали Ларису, что он от нее без ума, и в то же время распускали слухи о том, что Лариса увлеклась этим мальчиком, а он поменял ее на молоденькую Жанну Хрусталеву. До Ларисы, конечно, долетали обрывки сплетен, и она недоумевала, откуда они пошли, если на самом деле никаких таких отношений у нее с Ольшевским не было. Да, она устроила Ольшевскому скандал, но не из-за Хрусталевой – она просто догадывалась, что к слухам приложил руку именно он.
– Вы хотите сказать, что Ларису могли вывести из равновесия какие-то дурацкие светские сплетни? – усмехнулась Шихт. – В таком случае вы сами себе противоречите. То, по-вашему, Лариса какой-то кремень, то субтильная барышня, падающая в обморок из-за сплетен, запущенных злыми языками. Да знали ли вы ее так хорошо, как уверяете?
– Умный ход, – Поздняков склонил голову набок и стал похож на большую умную птицу. В глубине души он испытывал от словесной дуэли с Виолеттой удовольствие, словно от хорошей игры с сильным партнером в теннис. Когда-то в молодости он довольно резво бегал с ракеткой за мячиком, так что знал о теннисе не понаслышке. В любом случае он поспешил отбить мастерски поданный косой удар. – Да, на сплетни Ларисе было наплевать, но до тех пор, пока она выглядела вероломной и бросающей мужчин. При ее самолюбии ей, вероятно, было тяжело слышать, как за ее спиной смакуют, как некий сопливый мальчишка смог вскружить голову заносчивой Ларисе Кривцовой.
– Это всего лишь эмоции, – поспешила выпустить коготки Виолетта Шихт.
– Я еще не все сказал, – повысил голос Поздняков. – Вы решили усилить эффект и подстроили фокус с рентгеновскими снимками. Когда вы узнали, что Лариса решила обследоваться, то быстро вычислили вероятного сообщника, точнее сообщницу, очень эффектную девушку по имени Лолита. Чтобы уговорить ее, особых усилий не потребовалось. Пришлось пообещать немного – всего лишь взять ее к себе моделью. Девчонка оказалась редкой дурочкой, и долго уламывать ее не пришлось.
– Вы так в ней уверены? А если это просто ее месть за то, что я отказалась взять ее к себе на работу? Возможно также, что она и в самом деле перепутала снимки, но только без какого-либо моего участия, а теперь решила все свалить на меня, чтобы убить двух зайцев: и с себя вину снять, и мне насолить.
Поздняков оставил ее комментарии без внимания.
– Но вы, уважаемая Виолетта Станиславовна, прокололись гораздо раньше, когда я всего этого еще не знал. Знаете как? Вы поведали душещипательную историю о том, как Лариса пришла к вам из поликлиники в слезах и рассказала о постигшей ее страшной болезни. Нет, Лариса не могла так поступить. Уверен, она не только не рыдала на вашей груди, но даже и не была у вас в тот день, а следовательно, и ничего вам не рассказывала. Тогда откуда вы могли узнать о поставленном ей диагнозе? Понятное дело, вы же сами все так ловко организовали!
– Надеюсь, теперь вы сказали все? – спросила жрица моды, живописно закидывая ногу на ногу. Она расстегнула свою сумочку, достала сигареты и закурила.
– Остались кое-какие детали. Например, мне не совсем понятно, зачем вы пожаловали к Ларисе в воскресенье утром. Я знаю, что разговор у вас был нелицеприятный. Что касается Ольшевского, то вы вполне могли предоставить ему роль киллера. Ведь Лариса той ночью была пьяна, и напоить ее снотворным большого труда не составило. Она скорее всего даже не поняла, что именно она пьет.
– Ловко вы накрутили. – Виолетта выпустила изо рта идеальное кольцо дыма и проследила взглядом за его полетом. – Но чего вы добиваетесь, никак не пойму? Давайте посмотрим на вещи трезво. И что мы увидим? Увидим, что Ларисино дело закрывается, что вы всего-навсего заслуженный пенсионер по ранению и ваши умопостроения никто не станет выслушивать.
– Это ваше последнее слово? – спросил Поздняков. – Ладно, я пошел.
– Что вы собираетесь делать? – встрепенулась Виолетта, от неожиданности роняя пепел с сигареты на свое роскошное одеяние.
– Собираюсь проверить ваши предположения. Если вы окажетесь правы, я пришлю вам бутылку коньяка. Если я, вы – мне.
Виолетта Шихт вздрогнула и медленно произнесла:
– Постойте, давайте попробуем с вами договориться.
– Договориться?
Она нервно покусала губы.
– Ну, да, да, вы не ослышались. Вы же знаете, что через неделю у меня очень важная поездка, на которую я все поставила, и мне сейчас совершенно не нужны всякие неприятности, вроде подписки о невыезде. Сколько вы хотите за молчание?
– Я не беру денег у женщин по принципиальным соображениям. Вам бы следовало не поскупиться на Лолиту, если у вас такой увесистый кошелек.
– А что, может, еще не поздно? – цинично заметила Виолетта. – Может, и правда дать ей денег – пусть подавится.
– Поздно. Я записал ее откровения на кассету, – безбожно соврал Поздняков.
Виолетта оказалась неприятно поражена – даже больше, чем он рассчитывал:
– И кассета, конечно, в надежном месте? А наш разговор вы случайно не записываете?
Поздняков неопределенно пожал плечами. В действительности в глубине души он сожалел, что не привык использовать в работе достижения науки и техники, привычно обходясь собственным серым веществом.
– Вы не оставляете мне выбора, – констатировала Виолетта, – но учтите, я не только не убивала Ларису, но даже не собиралась подталкивать ее к самоубийству. Все, что я хотела, – это вернуть ее, потому что в последнее время наши отношения сильно испортились без каких-либо видимых причин. Я думала, что, оказавшись в тяжелом положении, она наконец поймет, что нельзя плевать в колодец, из которого еще придется пить. – Шихт закурила следующую сигарету. – К тому же она потребовала назад деньги.
– Деньги? Какие деньги? – насторожился Поздняков.
– Ну, она вложила в Дом моделей значительную сумму, а потом в одночасье потребовала ее вернуть. Но не могу же я взять деньги из дела, особенно сейчас, когда предстоит осуществить такой грандиозный проект! Я и в воскресенье к ней приехала, чтобы поговорить по душам, но она была непреклонна. У меня даже закралась мысль, что я переборщила. Она не стала мягче, не оценила дружбы, наоборот… Она даже выразилась так странно, что собралась подводить итоги… К тому же накануне, как оказалось, она имела разговор с этой пустышкой Хрусталевой. В общем, она была настроена против меня, и я ничего не смогла с этим поделать.
– А Ольшевский?
– Что Ольшевский? Я понятия не имею, с какой стати он околачивался в Хохловке. Спрашивайте об этом его, я за него не отвечаю. Теперь, наконец, я могу отдохнуть?
Поздняков посмотрел в ее лицо, привыкшее к ежедневному уходу и тщательному макияжу. Теперь оно ничего не выражало, кроме скуки и усталости.
* * *
Родную «шестерку», оставленную впопыхах у метро в процессе преследования резвой Лолиты, Поздняков, к удивлению своему, на прежнем месте не обнаружил. Не было ее – и все, как сквозь землю провалилась, да и только!
«Господи, да неужто кто-то позарился на мою задрипанную колымагу?» – подумал сыщик.
Положение было до такой степени дурацкое, что он не мог с ходу сообразить, что же ему предпринять. Он уже представлял себе, как смешно будет выглядеть в ближайшем отделении милиции со своим заявлением о пропаже «драгоценного» авто. Смешнее не придумаешь: пока хромой сыщик в пылу самодеятельного расследования преследовал молоденькую девчонку, его собственный автомобиль исчез в неизвестном направлении.
Поздняков для верности пару раз прошелся по тротуару туда и обратно, почесал затылок…
– Эй, – окликнул его кто-то, – случайно не машину свою ищете?
На него из киоска с прохладительными напитками смотрела женщина средних лет с огромными серьгами-кольцами в ушах, делающими ее похожей на цыганку, пожелавшую ни с того ни с сего стать блондинкой.
Поздняков кивнул.
– Так ее эти… эвакуаторы увезли. Собрали тут все машины и увезли. Теперь она где-нибудь у них на стоянке. Говорят, что это незаконно! Черта с два, делают что хотят. С ними гаишники были, через них теперь и ищите, – посоветовала киоскерша.
Как говорится, хрен редьки не слаще. Поздняков слыхал об этих штучках с эвакуацией автомобилей, оставленных в неположенном месте, и понимал, что вызволение «шестерки» из плена, каким бы он ни был незаконным, займет у него не менее суток. Такую роскошь сейчас он себе позволить не мог, но и остаться без машины с его хромой ногой значило поставить крест на скором выяснении истинных обстоятельств смерти Ларисы Кривцовой.
У него оставался один вариант. Он спустился в метро, купил там жетон для таксофона и позвонил Лешке Дубову, в сущности, надеясь на чудо, поскольку тот, как и всякий солидный начальник, был просто неуловим.
Слава Богу, трубка отозвалась по-комсомольски задорным Лешкиным голосом:
– Дубов слушает!
Поздняков готов был расцеловать залапанную трубку таксофона, еще хранящую следы чужого дыхания.
– Дубов, выручай! – От радости Поздняков выдал фальцетом петуха. – У меня эвакуаторы угнали машину, возиться с этим времени пока нет, а дел невпроворот. Может, найдешь мне какую-нибудь развалюху, у тебя же на заводе целый автопарк.
– Автопарк-то – автопарком… – неопределенно промолвил Дубов. – Знаешь что, бери лучше мою «Вольво», по крайней мере, если вляпаешься на ней в какую-нибудь историю, мне меньше хлопот будет. А то знаю я тебя, старого бродягу.
– А не жалко? – ехидно поинтересовался Николай Степанович.
– Жалко, конечно, – признался Дубов и философски добавил: – Будем считать это изживанием собственнических чувств.
– Я смотрю, ты так настроен, что только обрадуешься, если я твою иностранку где-нибудь грохну, – усмехнулся Поздняков.
– Ладно, не слишком-то храбрись, а то передумаю. – И Дубов дал отбой.
Поздняков довольно потер руки.
ГЛАВА 10
К дому на «Соколе», в котором проживал Влад Ольшевский, Поздняков на этот раз подъехал с помпой – на новом синем «Вольво» Дубова. Тот проявил недюжинное самообладание и выдержку в борьбе с пресловутым чувством собственника. Ни один мускул не дрогнул на его некрасивом, но мужественном лице. Расставаясь со своей сияющей красавицей, он только и сказал:
– Не слишком гоняй, лихач, две утраты одновременно – автомобиля и закадычного приятеля – мне не пережить.
Поздняков оценил мрачный юмор Дубова и пообещал:
– Буду ездить со скоростью велосипеда.
Дубов махнул рукой, очевидно, мысленно прощаясь навек с дорогой иномаркой и размышляя, что важнее в жизни: дружба или респектабельность.
Выруливая на стоянку перед домом Ольшевского, Поздняков сбросил газ, наслаждаясь послушанием автомобиля, тихо крадущегося на минимальной скорости, подобно умному и сильному животному. Дав себе слово, что, разговаривая с Ольшевским, он будет стоять у окна, не спуская глаз с оставленной машины, Поздняков припарковался, вышел, тщательно запер дверцу, заодно проверив остальные. Он и к подъезду шел оглядываясь, точно покидал не автомобиль, а любимую женщину, желая продлить печальный миг расставания.
Как назло, лифт в доме не работал. То ли с утра его уже успели сломать, то ли просто отключали на ночь, рассуждая на известный манер: нормальные люди в это время должны давно сидеть дома, а гуляки дотопают на своих двоих – в другой раз наука им будет. Поздняков, чертыхаясь, поплелся наверх, подволакивая ногу и от нечего делать представляя себя обмороженным альпинистом, штурмующим Эверест. Что ни говори, а шестой этаж.
Прежде чем позвонить в дверь нужной квартиры, он бросил тревожный взгляд в окно лестничной площадки: породистая иностранка скромно и преданно стояла внизу, благородно демонстрируя свои идеальные формы в свете тусклого фонаря.
На звонок никто не ответил, – больше того, Поздняков, сколько ни напрягал слух, так и не смог услышать ни малейшего шороха или какого-либо иного намека на присутствие в квартире живых существ. Поздняков нажал на звонок еще раз, третий, холодея от мысли, что он может надолго потерять след Ольшевского – вдруг тот испугался и подался в бега? На всякий случай подергал рукой дверь, и та, тихо скрипнув, медленно подалась вовнутрь. Это обстоятельство не понравилось Позднякову еще больше, чем отсутствие всякой реакции на его звонки.
Поздняков боком протиснулся в образовавшуюся щель и, стараясь ничего не задеть, медленно двинулся вперед. Беззвучно войти у него не получилось, потому что в прихожей он едва не растянулся, споткнувшись о брошенные на полу туфли.
«Не хватало только для полного счастья вторую ногу сломать», – подумал он, прогоняя неприятные предчувствия.
У бывшего следователя Николая Степановича Позднякова имелся какой-никакой опыт вторжений в такие незапертые квартиры. Как правило, ничего хорошего они не обещали, наоборот, массу неприятных сюрпризов, вроде остывших трупов.
В комнате кто-то сидел на стуле, но в сумраке нельзя было разобрать, кто именно. Сыщик пошарил рукой по стене, нащупал выключатель и врубил свет – такой яркий, что сам от неожиданности вздрогнул.
На стуле сидел Ольшевский в красном халате. Лицо его невозможно было рассмотреть из-за надетого ему на голову целлофанового пакета, успевшего изрядно запотеть. Отметив, что манекенщик привязан к стулу веревкой, Поздняков первым делом бросился освобождать несчастного от пакета.
Утреннего красавчика было не узнать. Теперь его лицо представляло собой сплошной огромный кровоподтек. Глаза его глубоко запали, рот широко раскрылся в немом призыве о помощи. То ли Поздняков разминулся буквально в минуте с теми, кто так вдохновенно разукрасил манекенщика, то ли пакет был надет на него неплотно, то ли Ольшевский оказался удивительно живучим. Судорожно глотнув воздух, несчастный приоткрыл совершенно бессмысленные глаза и надсадно закашлялся. Изо рта у Ольшевского потекла пена, как из огнетушителя, грудь его ходила ходуном.
Развязав манекенщика, Поздняков, изрядно поднатужившись, потащил его на тахту. Парень оказался тяжелым. Сыщик распахнул окна, впустив в комнату свежий вечерний воздух, а с ним – и шорох листьев. Похлопал Ольшевского по щекам, подумывая, а не вызвать ли для верности «скорую». К счастью, парень начал постепенно розоветь, по крайней мере в тех местах, где у него не было синяков, потом взгляд его стал более осмысленным и сосредоточился на Позднякове. Сыщик прочитал в нем мучительное узнавание.
– Ну что, получше стало? – осведомился он, усаживаясь на край тахты рядом с Ольшевским.
В ответ тот снова закашлялся, но теперь уже не так надсадно.
– Ты, случайно, не делал себе ингаляцию от насморка? – поинтересовался Поздняков, рассматривая веревки, брошенные на пол. Они были плотными, синтетическими, и от них на голых руках Ольшевского остались ярко-красные полоски.
Манекенщик не был готов к тому, чтобы оценить тонкий поздняковский юмор. Он закатил глаза и, повернувшись на бок и подтянув ноги к животу, застыл в позе эмбриона.
Поздняков, взяв его за руку, посчитал пульс и, оставшись довольным своим подсчетом, оставил спасенного бедолагу отдыхать. Сам же двинулся на кухню, чтобы сварганить Ольшевскому чего-нибудь взбадривающего. Нашел в холодильнике початую бутылку коньяка, извлек зубами затычку. В очередной раз выглянул в окно, с радостью зафиксировав, что дубовская «Вольво» на прежнем месте. Теперь можно было спокойно заняться избитым манекенщиком.
Вернувшись в комнату, он застал Ольшевского лежа изучающим свое отражение в маленьком зеркальце. Выражение лица у него было такое, словно он сожалел о собственном спасении.
– Накрылась съемка! – воскликнул он со стоном.
– Благодари Бога, что сам не накрылся, – философски заметил Поздняков, водружая на стол коньяк.
– Вы-то тут какого черта делаете? – плаксиво спросил Ольшевский, отворачиваясь к стене.
– Вот те раз, не слышу благодарности в голосе. Если бы я немного припозднился или перенес свой визит на завтра – а такая мысль у меня, признаться, была, – пошел бы ты на корм червям как миленький.
Похоже, такая перспектива манекенщика не устраивала. Он вздрогнул и нервно засучил ножонками.
– Кто тебя так отделал?
– Послушайте, – Ольшевский резко повернулся, – вам-то какое до всего этого дело? Что вы все ходите и вынюхиваете? С тех пор как вы возникли, у меня сплошные неприятности. Ишь прикидывается, что он ни при чем. Оставьте, оставьте меня в покое! – у парня явно начиналась истерика.
Поздняков плеснул в стакан коньяка, наполнив его почти до краев.
– На, это тебя немного успокоит, – предложил он манекенщику.
Тот покосился на стакан через плечо, наконец взял и, морщась, точно коньяк застревал у него в горле, стал медленно, в растяжку, пить.
Снова вспомнив про «Вольво», сыщик решил присесть на подоконник, чтобы не выпускать машину из виду.
– Ну так кто тебя отделал? – повторил Поздняков, когда стакан в руках Ольшевского благополучно опустошился.
– Кто, кто? Ваши! – огрызнулся манекенщик. – А еще обещал, что, если все расскажу, меня никто не тронет. Как же, не тронули! Налетели как шакалы, избили, все выспрашивали, в каких отношениях я был с Хрусталевой, чтоб ей… – произнеся последнее слово, он осекся и с испугом посмотрел на Позднякова.
Николай Степанович подумал, что недооценил он крутого дружка юной прелестницы Жанны Хрусталевой. Тот не утерпел и устроил разборки с ее мнимым экс-любовником. Горячий парень, однако, точно, не сносить ему головы.
– Я тут ни при чем, – объяснил он Ольшевскому, – хотя догадываюсь, кто тебя обработал. Что ж, когда имеешь дело с красивыми женщинами, всегда рискуешь, что тебе кто-нибудь начистит твою собственную физиономию.
– У меня же завтра съемка, – снова заканючил манекенщик.
– Радуйся, что не похороны, – подбодрил его сыщик.
Ольшевский какое-то время полежал молча на тахте, видимо, усиленно ворочая своими пережившими изрядную встряску мозгами. Тяжелая мыслительная работа выразилась в неоригинальном вопросе:
– Кто вы такой?
– Я-то? Будем считать, частный детектив. Читал когда-нибудь книжки про частных детективов?
Ольшевский выкатил на него свои болезненные глаза, испещренные сеточкой лопнувших сосудов.
– И чего вам опять от меня надо?
– Да все того же: правды – и ничего, кроме правды. Надеюсь, это не слишком много?
– Какой еще правды? – тоскливо вздохнул Ольшевский.
Позднякову надоела эта скучная и неостроумная игра в непонимание, к тому же отнимающая время.
– Говори быстро, зачем ты приезжал в Хохловку в прошлое воскресенье, и я от тебя отстану.
– Я? В Хохловку? – Похоже, Ольшевский не умел отвечать на вопросы, прежде не переспросив.
– Ну ты, ты, в Хохловку, – подтвердил Поздняков. – И не пытайся выдумывать сказки, тебя там видели.
– Как болит голова! – заныл манекенщик. – Я почти ничего не соображаю… Завтра съемка, Боже мой, завтра съемка… Я так хотел, я так ее добивался – и все, все коту под хвост! – Ольшевский заскрипел зубами.
Поздняков опять плеснул ему в стакан:
– Пей, сейчас у тебя все прояснится.
– Мне нужна «скорая помощь», вдруг у меня что-нибудь сломано? – Ольшевский дотронулся до переносицы и охнул. – Вдруг у меня нос сломан, что я тогда делать буду?
Поздняков от нетерпения стукнул кулаком по подоконнику.
– Слушай меня внимательно: «скорая помощь» будет тебе только после того, как ты все честно и откровенно мне расскажешь. Что касается твоего драгоценного римского носа, то ты им давно рисковал, во всяком случае с того момента, когда стал его совать в чужие дела.
– В какие еще чужие? – заерзал Ольшевский. – Ну что я такого сделал? Ну был я у Кривцовой, был. Приехал, кстати, прощения у нее просить за это… недоразумение.
– В котором часу? – насторожился Поздняков.
– Не помню, часов в шесть, наверное. Приехал на такси.
– А почему не стал подъезжать к дому, а вышел на въезде в поселок?
Манекенщик пожал плечами:
– А черт его знает… Хотя, если честно, просто не хотел привлекать к себе внимания. От нее, ну, от Ларисы Петровны, всего можно было ожидать. Она могла и не пустить. Или, например, что-нибудь сказать такое… В общем, я решил потихонечку-полегонечку…
– Обратно тоже потихонечку-полегонечку?
– Оттуда я дошел пешком до станции и сел на электричку.
– Интересно, во сколько это было? – полюбопытствовал Поздняков.
Ольшевский неожиданно воодушевился, глаза его лихорадочно заблестели.
– Вот здесь вы меня не поймаете, здесь у меня чистое алиби, как у вас принято говорить. Я точно помню, что вернулся в Москву на электричке 19.47. Народу на платформе было мало, зато у меня сохранился билет. Вот только нужно найти рубашку, она у меня в ванной, отложена для стирки. Найти?
