Текст книги "Уйти красиво"
Автор книги: Елена Яковлева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
– Тогда помянем Ларису Петровну, – предложил Серебрянский и поднес рюмку к губам.
Поздняков выглядел бы последней сволочью, если бы не пригубил свою.
– А вы когда видели Ларису в последний раз? – спросил он Серебрянского.
– В этот приезд я ее не видел, – в смысле живой. Случайно узнал о ее смерти в издательстве… ну, и таким вот образом попал на похороны. А так… В последний раз мы с Ларисой виделись пятнадцать лет назад. Тогда я проездом был в Москве, позвонил ей, и мы встретились в Центре. Целый день ходили по Москве, вспоминали студенческие годы… Она была молодая, красивая, смеялась, собиралась замуж во второй раз. Такой я ее и запомнил. Черт побери, даже не верится, что она могла это сделать с собой. Хотя пятнадцать лет – достаточно большой срок, человек может сильно измениться…
– Значит, по-вашему, она не была похожа на самоубийцу? – Поздняков радовался уже тому, что встретил еще одного человека, который был хоть сколько-нибудь с ним солидарен.
– По крайней мере та Лариса, которую я знал раньше, уж точно никогда бы не наложила на себя руки. Уж слишком она любила жизнь. Хотя выражение «любить жизнь», пожалуй, в данном случае трафаретная фраза. Впрочем, что я вам рассказываю, вы же сами ее знали. Кстати, вы-то как с ней познакомились?
– Это не секрет. Мы познакомились с Ларисой при не очень романтических обстоятельствах. Я вел одно дело, по которому она проходила свидетельницей, – ответил Поздняков, все еще зажимая в ладони рюмку с недопитой водкой.
– Бьюсь об заклад, что вы имеете в виду несчастный случай с литературным критиком Рунцевичем в Доме творчества. – Серебрянский пристально посмотрел на сыщика.
– Вы разве тоже там были?
– Нет, меня там не было, я знаю об этом от самой Ларисы. Она тогда сильно переживала. Дело ведь, кажется, закрыли?
– Да, закрыли, – подтвердил Поздняков. – Кажется, то же самое в ближайшее время произойдет и с делом Ларисы.
Серебрянский махнул вторую рюмку, поковырял вилкой в тарелке, губы его при этом продолжали беззвучно шевелиться. Наконец он глухо произнес:
– Я бы сказал, что это символичное совпадение.
Поздняков понял, что в этой короткой фразе было два смысла: один – поверхностный, другой – значительно более глубокий.
– Она вам много рассказывала? – спросил Поздняков, испытывая неожиданно дурные предчувствия.
– Тогда у нас вообще не было тайн.
Поздняков вскинул брови:
– Не было тайн?
– Не было тайн, как, впрочем, и того, о чем вы только что подумали. Наши отношения были исключительно дружеские. Хотя некоторые считают, что между мужчиной и женщиной такое невозможно. Я, кстати, знаю и вашу с ней историю. Поверьте, мне очень жаль, что у вас все так вышло. Но что делать, думаю, у вас бы все равно ничего не получилось. Не потому, что вы были слишком разными, просто она уж очень серьезно к вам относилась и приписывала слишком много достоинств. Да и способ вашего знакомства… Думаю, что в конце концов именно это обстоятельство все и испортило.
Поздняков понял, что Серебрянский недоговаривает что-то очень важное и делает это не то чтобы намеренно, скорее по привычке.
– Чем же были так ужасны эти обстоятельства? – Поздняков с трудом ворочал языком в пересохшем рту.
Кажется, чаши весов, которые незаметно раскачивал Серебрянский, обрели равновесие.
– Ну как же, все-таки смерть человека… – неопределенно ответствовал он.
У Позднякова кончилось терпение:
– Да ладно вам темнить, говорите уж то, что вертится у вас на языке.
– Вы уверены, что этого хотите?
– Уверен, я абсолютно уверен, – заявил Поздняков, внутри которого все буквально клокотало.
– Учтите: вы сами этого хотели, – многозначительно предупредил Серебрянский. – Но я вам уже говорил, что знаю все со слов Ларисы, так что головой ручаться не могу. Так вот, Лариса рассказала мне под большим секретом, что Рунцевич вовсе не вывалился по пьяной лавочке из окна, то есть он сделал это не самостоятельно – ему помогли…
Поздняков почувствовал, как внутри него все напряглось. Такое ощущение, что его нервы одним рывком намотали на кулак, – кажется, он даже услышал характерный звук разрыва. Не такое это простое дело узнать, что двадцать пять лет назад ты свалял образцового дурака. Голос куда-то пропал, и прежде чем удалось что-то произнести, ему пришлось долго откашливаться.
– Вы понимаете, насколько серьезно то, что вы мне сейчас говорите?
– Смею заметить, я вас об этом предупреждал, – напомнил Серебрянский.
– Я не забыл, – Поздняков упрямо гнул свою линию. – Обещаю больше вас не перебивать. Пожалуйста, рассказывайте дальше.
– Дальше так дальше, – смиренно вздохнул Серебрянский и неожиданно слегка подался вперед, – только это довольно длинная история. По крайней мере началась она не в пансионате, там она подошла к логическому концу, если можно так выразиться. А началась она даже не на нашей с Ларисой памяти, мы с ней просто подключились к давно отработанному сценарию. – Он помолчал, продолжая шевелить губами, и вдруг спросил: – Вы когда-нибудь слышали о литературных неграх?
– Что?!
– Литературные негры – явление довольно распространенное в писательских кругах. По крайней мере было распространенным в те годы, о которых идет речь. Услугами таковых пользовались некоторые маститые авторы и даже те, кого считали живыми классиками. Схема, кстати, довольно незамысловатая: возле известных писателей всегда крутились начинающие, в том числе и студенты Литинститута вроде нас с Ларисой. – Он горько усмехнулся: – У автомобилистов принято называть начинающих водителей «чайниками», не так ли? Это остроумное наименование распространяется и на жаждущих признания молодых авторов. Поверьте, самолюбия в них меньше, чем у прочих смертных, они готовы внимать так называемым классикам с утра до вечера и вывернуться наизнанку, лишь бы только увидеть свою фамилию на блестящей, пахнущей типографской краской обложке. Нет такой жертвы, на которую ради этого вожделенного мгновения не пойдет «литературный чайник»! Так вот, двадцать пять лет назад мы с Ларисой были самыми настоящими «чайниками», закипающими от честолюбия и нетерпения. Неудивительно, что мы почти без колебаний согласились перейти в категорию литературных негров, да что нам еще оставалось? Ведь в те времена можно было даже не мечтать пробиться самостоятельно. А здесь, по крайней мере, было какое-то подобие джентльменского соглашения по принципу: отработаешь положенный срок на чьих-то «плантациях» – получишь путевку в самостоятельную литературную жизнь, то бишь протекцию.
– Вы вместе с Ларисой заключили такое джентльменское соглашение? – прошептал Поздняков.
– Истинно так, – Серебрянский кивнул головой. – Только в моем случае соглашение, как бы вам сказать, имело более конкретный характер. У Ларисы, в силу известной специфики, все оказалось сложнее… Ну, знаете ли, красивая молодая девушка, которая смотрит тебе в рот и полностью от тебя зависит, а тебе уже под полтинник и жена у тебя желчная мегера, хотя и генеральская дочь… В общем, Ларисе пришлось отдуваться на двух фронтах: на литературном и, мягко выражаясь, на личном. Собственно, только поэтому она тогда и оказалась в пансионате в роли свидетельницы несчастного случая, который в действительности таковым не был.
– Она была там со своим любовником? – Поздняков неожиданно обнаружил в себе почти олимпийское спокойствие. Словно речь шла не о той Ларисе, которая тогда же дарила свою любовь ему, еще молодому и полному щенячьего восторга.
– Думаю, что в данном случае такие выражения звучат слишком громко. – Серебрянский болезненно скривил свои живущие отдельной жизнью подвижные губы. – Какая была из нее любовница? Так, девочка с распахнутыми глазами, которая к тому же пахала, как папа Карло, на этого стареющего литературного мэтра с повадками плейбоя. В советском варианте, разумеется. Уж поверьте, я это хорошо знаю. Мы ведь его лучшую книжку, за которую он хапнул Государственную премию, написали с Ларисой буквально в четыре руки. Многие, кстати, об этом догадывались, но тогда такие вещи никого особенно не шокировали, почти как сегодня дедовщина в армии. Во всяком случае мы хотя бы не драили толчки до блеска… И потом, нужно быть объективным до конца, нас же никто не принуждал, мы пахали на лауреата сугубо добровольно. Правда, был один человек, а именно тот самый Рунцевич, который вздумал бросить вызов собственному стаду. Он где-то обмолвился: мол, это уж слишком, когда литературные премии зарабатывают таким постыдным образом. А потом они с лауреатом встретились в Доме творчества и крепко поругались на той же самой почве. Вроде бы Рунцевич даже пригрозил нашему лауреату вывести его на чистую воду. Думаю, блефовал, так как это было совершенно невозможно. Только себе хуже сделал – обеспечил несчастный случай. Лариса была свидетельницей этому, но… Впрочем, дальше вы все знаете, что я вам рассказываю.
– Она все видела и знала, что это убийство, – с трудом произнес Поздняков, – но дала такие показания, какие требовались, чтобы смерть Рунцевича предстала в виде несчастного случая. – Ему было безумно больно сознавать, что она его тогда обманула, оставила в дураках молодого неопытного следователя. Врала, глядя на него кристально честными глазами…
Серебрянский внимательно посмотрел на Позднякова, потом отвернулся, забарабанил пальцами по столу, уставившись в окно, за которым разносился некий размеренный шум, точно на пляже. За стойкой бара засипел заигранной пленкой магнитофон, выдал маловразумительный речитатив и в конце концов разразился навязчивым припевом:
«Это моя любовь, это моя любовь, что растекается в твоей крови, как доза героина-а-а…»
Более подходящий аккомпанемент к переживаемому Поздняковым моменту трудно было себе представить. Он залпом допил до дна рюмку, которая поначалу планировалась в качестве чисто символической.
Серебрянский понимающе улыбнулся и сказал:
– Все-таки на вашем месте я не стал бы это драматизировать, тем более через столько лет. И еще… Хотя Ларисе теперь, наверное, уже все равно, но не судите ее по тем законам, по которым судите себя. Не то чтобы они на нее не распространялись… Просто вам никогда не побывать в ее шкуре, а изнутри, уверяю вас, это выглядит совсем по-другому. Конечно, она переживала, даже казнилась, но что она могла? Допустим, вы тогда даже раскрутили бы это дело, но, знаете, чем бы все закончилось? Ваша карьера на том бы и оборвалась, а первая Ларисина книжка вышла бы лет на десять позже. Что касается самого убийцы, то он бы не почувствовал даже комариного укуса, поскольку его тестем был не кто иной, как замминистра внутренних дел. Надеюсь, расклады вам ясны? Думаю, что ваши с Ларисой отношения тогда не сложились по той же самой причине: она слишком ясно понимала, что эта тайна их разъест, как негашеная известь.
Слова, произносимые Серебрянским, невозможно было осмыслить сразу, а потому их приходилось укладывать в запасники души чуть ли не штабелями. Тем не менее Поздняков кое-как сообразил с некоторым удивлением: да ведь он до сих пор даже не попытался узнать, а кто же все-таки двадцать пять лет назад сбросил с балкона Рунцевича.
– Ну и кто это сделал? – разлепил он пересохшие губы.
– Что сделал? – не понял Серебрянский.
– Убил Рунцевича!
Серебрянский заерзал на стуле. Похоже, он не собирался выходить за рамки дозированной откровенности.
– К чему все это, если даже срок давности прошел… – промолвил он, опуская взгляд.
Поздняков пригвоздил его к стулу тяжелым взглядом и прошипел:
– Какой законник! Теперь это касается лично меня, а я срока давности не признаю!
На физиономии Серебрянского было написано одно: ну и влип!
– Ладно, – сказал он, заметно побледнев, – только учтите, что я сам ничего не видел, просто слышал от Ларисы, а она уже ничего не может ни подтвердить, ни опровергнуть.
– Я жду, – нетерпеливо напомнил Поздняков.
– Сейчас, сейчас, – пообещал Серебрянский, видимо, копивший в себе решимость, – это сделал Воскобойников. Гелий Андрианович Воскобойников, который, кажется, нас и познакомил заочно. Потом он все-таки составил Ларисе протекцию и даже, по-моему, написал предисловие для ее первой книжки. А когда она пошла в гору и без его помощи, насколько я знаю, их отношения сильно испортились. Думаю, она так и не смогла простить ему тех жертв, которые ей пришлось принести по его милости.
«Воскобойников, Воскобойников! Неужели правда?» – подумал Поздняков. Но почему он должен был так запросто верить этому возникшему из ниоткуда Серебрянскому? В конце концов, еще неизвестно, что тот сам делал в прошлое воскресенье, теоретически он тоже мог нанести визит Ларисе, а теперь талантливо вешает ему лапшу на уши. Ведь сегодня, когда уже не было Ларисы, его история получалась такой складной! Воскобойников одним взмахом волшебной палочки превращался в этакого киношного суперзлодея, на которого можно списать все трупы. Очень правдоподобно и достаточно убедительно!
– Ну а вы сами в каких отношениях были с Ларисой в последнее время? – словно невзначай поинтересовался Поздняков. – Вы ведь тоже, судя по всему, многого не простили Воскобойникову…
Серебрянский невольно отпрянул.
– Вы… вы на что намекаете? Вы хотите сказать, что я… Да, я зол на Воскобойникова, даже скажу вам больше: я его ненавижу, потому что он испортил мне жизнь. Он развратил меня не меньше, чем Ларису, с которой спал. После той, написанной в четыре руки, книжки, за которую он схватил премию, я умер как писатель, понимаете, умер! Я много раз брался за очередную нетленку, но ничего путного так и не написал. Рабский труд на литературных плантациях Воскобойникова меня полностью выхолостил. Сначала я запил по-черному, потом решил, что вдохновение ко мне вернется, если затеряюсь в какой-нибудь глубинке. Приятель, работавший в Средней Азии на раскопках, зазвал меня к себе, я приехал – да так и остался. Правда, мне это не помогло.
Серебрянский замолчал, делая вид, что наблюдает за юной парочкой за соседним столиком. Продолжил он через пару минут:
– В этот раз я приехал в Москву не просто так. Еще раньше с одним знакомым я заслал сразу в несколько издательств свою новую рукопись. Не сказать, чтобы я на нее уж очень рассчитывал, но она не казалась мне совсем безнадежной. К сожалению, ее не приняли нигде, хотя в разных местах – по разным причинам. «Карат» был моей последней надеждой, которая тоже не сбылась.
При этих словах перед глазами Позднякова возникла совсем недавняя картинка: стопка бумаги, а следом за ней картонная папка, летящие в урну. Выходит, тогда Серебрянский выбрасывал итог последних лет собственной жизни.
– И что теперь? – спросил он Серебрянского с невольным сочувствием.
– Да ничего. – Тот, словно после утомительного марафона, устало откинулся на спинку стула. Пожалуй, это и в самом деле был марафон – вот так, походя, перелистать страницы судьбы. – Просто возьму и все забуду, выброшу из головы, что когда-то мечтал написать роман века. И мне сразу станет так легко, что я взлечу, как шарик, который накачали гелием. Стоит отпустить веревочку… – Он прикусил нижнюю губу. – Как говорят в таких случаях: следствие закончено, забудьте. Простите за невольный каламбур, я имею в виду только себя. Просто нужно окончательно отдать ту книжку, которую мы написали с Ларисой за Воскобойникова, автору, фамилия которого стоит на титульном листе. Вот и все.
– Как она называется? – осведомился Поздняков, хотя был заранее уверен в том, что название ему ничего не скажет. Он не был поклонником творчества Гелия Воскобойникова, и стать таковым в свете последних событий ему уже не грозило.
– «Черные облака».
По спине Позднякова пробежали мурашки – совершенно непонятно, с чего бы. Да, кажется, недавно он уже слышал это название, ну и что из того? «Черные облака» – дурацкое название, не более того. Тогда почему на душе стало так тревожно и холодно, как было всегда, когда он подбирался к какой-то тайне…
– Мы написали этот роман за какой-то месяц – по тем временам настоящий рекорд. Тогда ведь никто и слыхом не слыхивал о писателях-килобайтниках, вот и мы с Ларисой грохотали по ночам на бестолковой машинке марки «Москва»… – Слова доносились до Позднякова, словно сквозь толщу лет, через толщу тех самых двадцати пяти лет, которые он прожил без Ларисы, а мог бы и с ней.
– … Мы поделили с ней действующих лиц, у нее были женские, у меня – мужские… Мы не писали, мы играли, мы плескались в собственном таланте, как дети в ручье… – бубнил Серебрянский, мечтательно закрыв глаза, но Поздняков его больше не слушал, потому что его раздирало позднее прозрение.
Он вспомнил, кто первым произнес это название «Черные облака», – доктор Руднев, глупо влюбленный в красивую пустышку Лолиту. Он тогда сказал, что Ларисе Кривцовой страшный диагноз поставили по ошибке, а вот одному известному писателю, к сожалению, точно. Он, кажется, спросил: «Не читали «Черные облака»?» Доктор Руднев, наверное, в детстве зачитал до дыр этот роман. К черту доктора Руднева! Неужели все так просто, до безобразия просто? Как он мог забыть про комплекс Сальери, черт его дери!
Поздняков вскочил настолько резко, что стул под ним с грохотом упал на пол. Серебрянский прервал поток бессвязных воспоминаний и удивленно посмотрел на него. Юная парочка за соседним столиком с испугом уставилась на него. Бармен за стойкой выключил заедающий магнитофон. Но Поздняков всего этого уже не увидел….
ГЛАВА 15
Если бы не этот дурацкий «СААБ», ни с того ни с сего подрезавший его слева! За рулем его сидела дебелая бабенка с рыжей гривой. Результатом этой романтической встречи явились два нескромных «поцелуя»: один он поставил «СААБу» в правую заднюю дверь, второй заработал сам от потрепанного не в одной автомобильной переделке облезлого «Москвича». Ко всему прочему у рыжей идиотки из «СААБа» оказался сотовый телефон, и она вызвала автоинспектора, – видимо, в надежде возместить за счет Позднякова непомерный ущерб.
Пока молодой и до странности неуверенный в себе гаишник выслушивал причитания владелицы «СААБа», Поздняков, чертыхаясь в душе, обошел дубовскую «Вольво», обнаружив пару вмятин на бампере. Не слишком удрученный водила «Москвича» производил впечатление бывалого аварийщика. А кончился весь этот дорожный инцидент совершенно ничем. В том смысле, что автоинспектор, несмотря на визги лихой шоферки, в конце концов разобрался, что к чему. Сам же Поздняков качать права не стал – ему попросту было не до того. В общем, стороны расстались при своих интересах, хотя и через добрых сорок минут, каждая из которых ценилась сыщиком в данный момент на вес золота. Стоять вот так на шоссе в десяти километрах от Хохловки, зная, что там его ждет последний узелок почти распутанной ниточки.
Подъехав к даче Воскобойникова, Поздняков, еще недавно кипевший благородным гневом из-за дурацкой задержки на шоссе, минут десять посидел в машине, собираясь с мыслями. Белый дом Ларисы приветливо и празднично проглядывал сквозь зеленое кружево буйной летней растительности. Даже намертво запертая калитка не могла испортить разлитого в воздухе благолепия. Он почувствовал чей-то пристальный взгляд и резко повернул голову: Воскобойников стоял у своего забора в хлопчатобумажных штанах рабочего покроя, светлой тенниске и старорежимной шляпе из рисовой соломки. Типичный дачник, хоть пиши картину «Прошлым летом в Хохловке». Поздняков даже пожалел, что не обладает талантом художника.
– Здравствуйте, молодой человек, – поприветствовал его Воскобойников, шутливо приподнимая шляпу над яйцевидным черепом, покрытым скудной растительностью цвета давней седины с рыжеватым оттенком. – Честно говоря, я вас сегодня не ждал. Собирался идти на речку, так что вы меня застали чудом.
– Да я, честно говоря, к вам сегодня и не собирался. – Поздняков вышел из машины и потер ладонью затылок.
– Не собирались? – переспросил Воскобойников, метнув на сыщика короткий и цепкий взгляд, и тут же сменил тему: – Ба, на каком вы нынче красавце! Ваш? – Поздняков не успел ничего ответить, а он уже выражал сочувствие: – А вот эти вмятины портят все впечатление, жаль. Кто это вас так?
– Машина не моя, приятеля. Поцеловался, когда к вам торопился.
– Торопились? – снова тот же настороженный взгляд. – И что за срочность вас гнала?
Поздняков изобразил такую приветливую улыбку, что едва не вывернулся наизнанку. И зачем – главное?
– Я приехал вам сообщить, что нашел последнюю рукопись Ларисы.
– Да? – Воскобойников не выказал особого удивления. – А я-то грешным делом подумал, что ее и не было. Так где же вы ее нашли, если не секрет, конечно?
– В издательстве «Карат», – ответил Поздняков, не спуская взгляда с худощавого лица Воскобойникова.
– Ах вот что, – вздохнул тот. – Выходит, она успела ее сдать.
– Да нет, она как раз не успела, это сделали за нее…
Воскобойников посмотрел вверх, на солнце, продолжающее валиться к горизонту, поправил свою шляпу и сказал:
– Похоже, на сегодня речка отменяется. Что же мы стоим на солнцепеке? Заходите, посидим в тенечке и спокойно поговорим.
– Если хотите, можем поговорить и возле речки, – предложил Поздняков, – какая разница?
– Нет-нет, – возразил Воскобойников, – там у меня священное место, которое я не хотел бы осквернять суетными разговорами.
– Суетными? Писатель называет разговоры о литературных произведениях суетными? В первый раз такое слышу!
– Не цепляйтесь к словам, молодой человек, – с явно притворным недовольством продолжал Воскобойников, – сначала доживите до моих лет. На пороге в вечность все суета, в том числе и рукописи, даже гениальные.
В принципе, Воскобойников произносил правильные вещи, но насколько он был искренен – предстояло выяснить. Пока что Поздняков послушно за ним проследовал, чтобы спокойно поговорить в тенечке, который обнаружился все там же, на границе с бывшими Ларисиными владениями, где стояли деревянный стол и скамейки.
– Угощайтесь, – предложил Воскобойников, указуя на большую керамическую миску посреди стола, доверху наполненную красной смородиной.
– Спасибо, – Поздняков подхватил несколько тоненьких веточек, унизанных маленькими красными бусинками – ни дать ни взять серийная женская бижутерия. Проглотил пару ягод и скривился.
– Не любите кисленькое, – вкрадчиво заметил Воскобойников. – Я, честно говоря, тоже не особенно их жалую, больше любуюсь. Варенье же варить некому… Тут у меня хватает всякой полезной растительности, одних яблонь десяток. Но я не рачительный хозяин, скорее наивный эстет. Смотрю, восхищаюсь. Странно думать, что уйдешь из жизни и больше никогда не увидишь этакой красоты. Эти красные нежные россыпи останутся, а тебя уже не будет…
– С чего вы сегодня о смерти, Гелий Андрианович?
– А Бог его знает, возрастное, наверное. – Тут Воскобойников спохватился. – Да ведь вы, кажется, собирались мне рассказать, каким образом обнаружилась рукопись Ларисы Петровны? В издательстве, поди, обрадовались, она ведь у них наверняка в плане.
– Там еще не знают, что она нашлась, – обронил Поздняков, прислушиваясь к пению птиц в ближних кустах. – Ох, и идиллия тут у вас, Гелий Андрианович!
– То есть как это не знают? – удивился Воскобойников. – Вы же сами сказали, что рукопись нашли в «Карате». Тогда как они могут не знать?
Поздняков лег грудью на теплую деревянную столешницу, приятно расслабился и изрек безо всякого пафоса:
– Да будет вам, Гелий Андрианович, все вы прекрасно знаете.
Воскобойников явно был намерен торговаться до конца базара, но не сбавлять ни рубля:
– Позвольте, откуда же мне знать, если вы сами, похоже, еще не до конца с этим разобрались. То говорите, что рукопись в «Карате», то сами себе противоречите, заявляя, что там о ней и слыхом не слыхивали…
– Ну хорошо, объясню подробнее, – согласился Поздняков, – рукопись там совершенно под другой фамилией.
– Это что же, плагиат? – поразился Воскобойников.
– Намного хуже, Гелий Андрианович, – кража. Впрочем, тот, кто ее совершил, делает это не впервые и, вполне возможно, думает совсем по-другому. Но мы сейчас его об этом спросим. Скажите, Гелий Андрианович, вы считаете нормальным выдавать за свои произведения, написанные другими?
Воскобойников не растерялся, самообладания ему было не занимать:
– Вы считаете, что я украл рукопись Ларисы Петровны, так я понимаю? Тогда позвольте полюбопытствовать, какие у вас имеются на то доказательства? Может, вам их предъявили в издательстве?
– Я знаю, что в начале этой недели вы принесли в «Карат» свою рукопись.
– И что из этого следует? Вам кажется странным, что лауреат Государственной премии Гелий Воскобойников еще что-то пишет?
– Вы сами сказали о Государственной премии, – вспыхнул Поздняков, – а раз вы заикнулись о ней, я вам напомню одну историю, с ней связанную. А именно то, как был написан бестселлер под названием «Черные облака». Над ним ведь трудились одна девушка и один молодой человек…
– Насчет девушки, может, и так, я всегда кого-нибудь нанимал, чтобы перепечатать рукопись, а вот молодого человека что-то не припомню. – Воскобойников просто издевался над старым сыщиком.
– Я имею в виду Ларису Кривцову и некоего Серебрянского, из которого, как вы недавно вполне справедливо заметили, так и не получилось писателя. Ведь это они написали «Черные облака», которыми некоторые зачитываются до сих пор.
– Не вы ли случаем? – усмехнулся Воскобойников. С этого гуся вода сливалась, не успев замочить перьев.
– Я не читал, к сожалению, – признался Поздняков. И пообещал: – Теперь непременно прочту.
– Приятно будет иметь вас в рядах своих поклонников, товарищ следователь, – Воскобойников откровенно играл на нервах Позднякова, причем отнюдь не безуспешно.
Поздняков вдруг отчетливо вспомнил то время, когда Воскобойников величал его «товарищем следователем» без издевки, во всяком случае откровенной. Он тогда приехал давать показания на новехонькой «Волге», в костюме с иголочки, лощеный, преуспевающий, знающий себе цену, которая исчислялась в цифре со многими нулями. Поздняков невольно покраснел, увидев себя молодым, неопытным, с руками, вымазанными чернилами. Почему-то у него тогда хронически текли авторучки. Если бы он пачкал только ладони, а то ведь столько пиджаков испортил. Черт с ними, с пиджаками…
Как вальяжно, как уверенно тогда вел себя Воскобойников, как быстро заметил смущение Позднякова и тут же разжаловал из «товарища следователя» в «молодого человека». На вопросы отвечал неторопливо, с чувством собственного достоинства. Всем своим видом давал понять, что из кожи лезет, стараясь помочь в расследовании обстоятельств несчастного случая с Рунцевичем. Еще и приговаривал непрестанно: «Ах какая печальная история»… Услужливая память подсунула Позднякову следующую картинку: Лариса с честными распахнутыми глазами рассказывает то же самое, что и Воскобойников, только в других выражениях.
Поздняков стряхнул с себя воспоминания и сосредоточился на происходящем. Ничего, в общем, не происходило. Воскобойников не собирался каяться и посыпать себе голову пеплом. Сидел напротив Позднякова, спокойный и невозмутимый и даже немного торжественный, как именинник в ожидании подарков.
– А ведь я знаю, откуда ветер дует, – заметил он. – Вы имели беседу с Серебрянским. Напрасно вы приняли близко к сердцу его слова, он ведь почему-то видит во мне первопричину всех своих неудач, а злость это такое увеличительное стекло, через которое все кажется таким огромным и устрашающим… В общем, я бы на вашем месте ему не верил.
– А я почему-то склонен верить скорее ему, чем вам.
– Почему такое неравноправие? – усмехнулся Воскобойников. – Представляю себе, что он вам наговорил, а ведь ссылался, поди, на Ларису, которая уже никому ничего не расскажет. К сожалению.
– Ой ли? – покачал головой Поздняков. – Лучше расскажите, как вы заставили ее лжесвидетельствовать!
– В каком смысле? – осведомился Воскобойников. Похоже, что-то в его обороне все-таки дрогнуло. Он судорожно схватил пригоршню смородины и стал совершенно механически ее поглощать.
– Лжесвидетельствовать по делу о смерти Рунцевича, – невозмутимо пояснил Поздняков, – который в действительности упал с балкона не самостоятельно, его просто-напросто оттуда столкнули.
– Да что вы говорите! – всплеснул руками Воскобойников. – Может, вы еще скажете, кто тот злодей.
– Вы, – просто ответил Поздняков.
– Понятно, понятно, а позвольте полюбопытствовать, зачем мне это понадобилось? Если не секрет, конечно.
– Не секрет. – Игра в прятки уже начинала забавлять Позднякова. – Мы это с вами уже обсуждали. После того как вы присвоили труд Кривцовой и Серебрянского, Рунцевич собирался вас разоблачить.
– Ах вот как! Складно у вас получается, – одобрил сыщика Воскобойников.
Поздняков встал со скамейки и прошелся, чтобы размять затекшие ноги, потом остановился под молоденькой сосенкой и продолжил начатую игру.
– Потом, когда у вас с Ларисой пошел разлад, вы жили под постоянной угрозой разоблачения, – сказал он.
Воскобойников громко расхохотался:
– Двадцать пять лет жить под угрозой разоблачения, не многовато ли? Кстати, и ваш разоблачительный зуд не запоздал ли? Я что-то слышал про срок давности… А откуда вы узнали, что именно я столкнул Рунцевича? Небось Серебрянский надоумил? Так ведь его при этом не было, спешу вам сообщить. Он, если мне не изменяет память, находился очень далеко от Москвы, кажется, в Сибири.
– Вот у кого складно, так это у вас, – похвалил Поздняков. – И срок давности у вас кстати, и смерть Ларисы тоже. Ваша правда, не присутствовал Серебрянский при убийстве Рунцевича. Что толку, если он ссылается на слова покойной Ларисы, теперь им грош цена. И все-таки я попытаюсь восстановить истинную картину.
– Валяйте, любопытно будет послушать, – милостиво разрешил Воскобойников.
– Вот и слушайте спокойно. Итак, Ларису вы не то чтобы боялись, а как бы опасались. Не потому что она была такой уж правдолюбкой, просто она была непредсказуемой. К тому же, добившись успеха, она вас возненавидела лютой ненавистью, поскольку поняла, как долго вы безнаказанно питались ее соками. Наверное, она вас часто дразнила, уж что-что, а интриговать она умела. Может, звонила по телефону в дни всенародных праздников или посылала открытки. А в конце концов еще и поселилась рядом, в доме вашего старого закадычного друга. – От Позднякова не ускользнуло, что Воскобойников слегка поежился. – Что ж, эта талантливая стервочка умела отравлять вам жизнь. Лично я не сомневаюсь. Думаю, она издевалась над вами со вкусом и удовольствием. Она размазывала вас, уничтожала и тем самым отыгрывалась за те унижения, что ей пришлось по вашей милости пережить в юности. Правда, не уверен, чтобы их можно было каким-либо образом компенсировать. Вы оба так до конца и остались каждый при своих: уважаемый лауреат Гелий Андрианович с угрозой разоблачения и известная, популярная Лариса Кривцова с чувством гадливости и постоянным, настоятельным желанием каким-либо образом от этого чувства избавиться. Только шансы ваши были не равны, потому что время работало только на вас. В конце концов наступил день, когда вы даже заговорили о сроке давности, а вот ей легче не становилось. Не исключено, что, даже раздавая автографы, она думала: «Какая же я все-таки дрянь».
