Текст книги "Уйти красиво"
Автор книги: Елена Яковлева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
– И как пойдет дело дальше? – вкрадчиво поинтересовался Поздняков.
– Эта идиотка, похоже, начала делать бизнес на своей смазливой роже.
– Как это понимать?
– А как хочешь, так и понимай, – отбрила Позднякова женщина. – Чего привязался, проваливай. Сомневаюсь, чтобы она стала связываться с такими, как ты. Старый, да и денег, наверное, не густо…
– Так вы даже не предполагаете, где она сейчас? – упорствовал Николай Степанович.
– А хрен ее знает. Она, видите ли, решила круто поменять свою жизнь, и в ее новой жизни ей уже не понадобится ни старая мать-пьяница, ни квартира, в которой все валится. Ладно, хлебнет счастливой жизни – назад прибежит, а я ее на порог не пущу. А то мать корми, учи… Чем, спрашивается, профессия медсестры ей не подходит? Думает: раз рожа гладкая, так всегда такой будет. Как бы не так, я сама была красотка – хоть куда, а что осталось?
Да, осталось немного, с этим трудно было спорить. Точнее – не осталось ничего. Поздняков развернулся и похромал вниз по лестнице.
Он уже спустился на целый этаж, когда рассерженная мать спохватилась:
– А чего ты хотел-то, эй, слышишь?
– Да так, – отозвался Поздняков, – просто привет передать.
– Ходят тут всякие со своими приветами, – проворчала женщина наверху и оглушительно хлопнула дверью.
ГЛАВА 6
Поздняков проснулся с головной болью, как с перепоя, хотя накануне ничего не пил, если не считать символических пяти капель с доктором. Утро было серенькое и безрадостное, сулившее нудный дождичек на весь день. По крайней мере такой прогноз предвещала сыщику больная нога, имеющая наглую привычку дергать и свербеть при малейшей перемене погоды в худшую сторону.
Он выпростал из-под одеяла свои худые, поросшие жесткими темными волосами ноги и уныло посмотрел на них. Сначала на здоровую – мельком, потом на больную – повнимательнее. Извилистый шов тянулся вдоль бедра и заканчивался в двух сантиметрах от коленной чашечки.
– Да, были когда-то и мы рысаками, – пробормотал Поздняков, пытаясь заглушить в себе острое чувство сиротства, которое безнадежно охватывает одинокого человека скучным, сереньким утром. Но это сиротство было особенным, к нему примешивалось мучительное ощущение утраты чего-то, пусть и не принадлежавшего ему в полной мере, но все равно необходимого, как воздух. Лариса, далекая и почти виртуальная, чаще возникающая между строк своих романов, нежели в его, реального Позднякова, реальной жизни, бросила его теперь уже окончательно и бесповоротно, оставив на съедение неизбежной старости, словно забытого в подворотне котенка.
Он встал и босиком прошлепал в ванную, умылся, побрился, привычно украсив подбородок парочкой свежих порезов. Поморщился, плеснув на них терпким лосьоном. День, каким бы он ни был серым и тоскливым, уже начался, и его надлежало наполнить хотя бы обманчивой видимостью смысла. Такой шанс у него оставался, во всяком случае до тех пор, пока он не разберется, что же в действительности произошло душной июльской ночью в элитной Хохловке.
Яичница умиротворяюще скворчала на сковородке, а Поздняков, наблюдая через кухонное окно привычную утреннюю суету, подводил итоги своего мини-расследования. Итоги малоутешительны. Несколько ниточек шли себе параллельно и вроде бы что-то сулили, но неуверенно и призрачно…
«Прежде всего где теперь искать эту мексиканистую Лолиту? Вопрос остается открытым. Как сделать поразговорчивее мадам Шихт? То же самое. Впрочем, с ней еще можно кое-что сделать, и желательно прямо сейчас».
Поздняков достал из кармана висящего на спинке стула пиджака бумажку с телефонами, благосклонно, но опрометчиво записанными накануне для него длинноножкой из Дома моделей, и стал накручивать диск телефона. Несмотря на довольно раннее время, на другом конце провода немедленно взяли трубку.
– Слушаю, – отозвался приятный женский голос.
– Могу я поговорить с Жанной Хрусталевой?
– Вы уже говорите…
– Вас беспокоит некто Поздняков, – представился Николай Степанович. – Я по поручению известной вам особы, Виолетты Станиславовны Шихт…
– Чего ей надо? – в приятном голосе сразу прозвучали сердитые нотки.
– Это сугубо конфиденциальный разговор, – загадочно изрек Поздняков, – и требует личной встречи.
– Минутку, – сказала Хрусталева, и Поздняков понял, что она, прикрыв микрофон телефонной трубки рукой, с кем-то недолго посовещалась. – Ладно, приезжайте, очень мне любопытно, что нужно этой стерве.
«Многообещающее начало», – подумал Поздняков. Быстро похватал со сковородки подсохшую яичницу и мигом проглотил. Натянул все тот же костюм, на ходу прикинув, что неплохо бы его уже наконец и погладить, и, выйдя из квартиры, двинулся в сторону гаража.
* * *
Предчувствия насчет многообещающего начала его не обманули: дверь ему открыл крепкий молодой человек с бритым затылком.
– Ты что, порученец? – осведомился он, бесцеремонно окидывая Позднякова взглядом профессионального мясника. – Ну проходи, проходи.
Сказано это было таким тоном, что даже полный идиот не осмелился бы пренебречь столь любезным приглашением.
Когда Поздняков уже близоруко осматривался в передней, парень крикнул в глубь квартиры:
– Котенок, он пришел. Как тебе его подать: в собственном соку или с гарниром?
– Боюсь, что я уже неудобоварим в любом виде, – заметил Поздняков.
– Смотри-ка, а он остроумный, – удивился бритоголовый «шкаф» и добавил: – Ладно, пошли. – И не очень-то вежливо подтолкнул сыщика в спину.
Жанна Хрусталева, бесспорно, была очень красивой девушкой. Высокая, с густыми белокурыми волосами и глазами цвета морской волны. Особенно эффектно она выглядела на фоне массивного пурпурного дивана, на котором сидела, картинно скрестив точеные ножки в лаковых туфлях на высоком каблуке.
– Ты его знаешь? – осведомился ее дружок, талантливо исполняющий роль гориллы-телохранителя, так и не предложив Позднякову присесть.
Красавица только покачала головой, ее пышные волосы, покрытые солидным слоем лака, при этом даже не шевельнулись. И тут Поздняков понял, кого она ему напоминала: большую и надменную куклу Барби. В таком случае ее дружка следовало считать дружком Барби – Кеном.
– Начинай, – сурово предложил ему парень.
– Сию минуту, – заверил его Поздняков и поискал взглядом, куда бы ему пристроить свою нещадно ноющую ногу. Высокий стул с изогнутой спинкой, стоящий у стены, вполне для этого подходил.
Парень уже начинал заметно раздражаться. Он здорово смахивал на молодого задиристого бычка: его крепкая шея побагровела, а глаза стали наливаться кровью. Поздняков невольно представил себя в роли стареющего тореро, рискующего в любой момент оказаться у него на рогах. Тянуть больше не следовало.
Поздняков откашлялся в кулак.
– Видите ли, то, что я сказал, будто действую по поручению Виолетты Шихт, не совсем соответствует истине. То есть она даже не подозревает, что я буду выступать от ее имени, она даже не хотела мне давать ваши координаты. Это во-первых… – Поздняков выдержал паузу, подобно провинциальному трагику. – А во-вторых, лучше бы нам все-таки поговорить с глазу на глаз.
Парень готов был уже разразиться потоком проклятий, но девушка успела предупредить его словоизвержение:
– У нас нет секретов, будем говорить при нем.
– Хорошо, – безропотно согласился Поздняков. – Вы знали писательницу Ларису Кривцову?
Кукольная маска на лице девушки не дрогнула:
– Постольку-поскольку, а что? Или теперь вы будете говорить, что пришли по ее поручению?
– Да что ты церемонишься с этим индюком! – взорвался парень. Ну совершенно он не умел себя вести. Надо же, такой молодой и такой нервный.
Жанна медленно повела в его сторону своими эмалевыми глазами, и тот нехотя успокоился, с недовольством предоставляя ей возможность действовать по собственному разумению.
– Так вы от Кривцовой? – предположила девушка.
– Некоторым образом, – пробормотал Поздняков и быстро добавил: – А вы разве не знаете, что она умерла?
Девушка посмотрела на него, как на говорящего попугая:
– Первый раз слышу. А мне-то какое до этого дело?
– Она умерла при странных обстоятельствах, не исключено, что ее убили…
– Да он мент, – прозрел парень, – а я и смотрю: рожа-то у него протокольная! Ты на что намекаешь, ментяра?
– Я и не думаю намекать. Я все называю своими именами. Мне надо получить конкретные ответы на конкретные вопросы.
Девушка оставалась спокойной и неколебимой, как Гибралтарская скала.
– Не сомневаюсь, что его интересует та история, – сказала она, обращаясь к парню.
– Нет, я этой дуре все-таки ноги повыдергиваю и спички вставлю, – многозначительно пообещал разгневанный «Кен», и Поздняков понял, что он имел в виду Виолетту Шихт.
– Да ладно, не кипятись. Что особенного? – по-прежнему меланхолично заметила Жанна. – Сейчас я все ему объясню, и он от меня отстанет.
– Пренепременно отстану, – улыбнулся Поздняков. – Не такой уж я изверг, каким кажусь на первый взгляд.
Жанна усмехнулась, показывая, что убогая шуточка Позднякова принята благосклонно.
– Надеюсь, вас не затруднит вспомнить, когда вы видели Ларису Петровну в последний раз? – воспользовался благоприятным моментом Николай Степанович.
Фарфоровый лобик «Барби» слегка поморщился:
– Совсем недавно, кажется, на прошлой неделе. Точно, это было в Доме кино, на премьерном показе фильма какого-то режиссера, не запомнила, как его… Я иногда бываю на таких тусовках, при моей профессии это необходимо.
– В прошлую пятницу, – уточнил Поздняков.
– Ага, в пятницу, – согласилась девушка, – у меня вообще-то плохая память на числа, дни недели. Теперь так часто приходится мелькать в свете, что в голове все перемешалось. Ну вот, рассказываю дальше. Она, ваша Лариса, была в очередном платье от нашей общей знакомой, как всегда, навеселе и то и дело с кем-то сцеплялась.
– С кем конкретно? – немедленно сделал стойку Поздняков.
– Ну, с Медниковым, знаете, с телевидения, ее бывшим муженьком. Они мило улыбались, но, чувствовалось, говорили друг другу не слишком приятные вещи. В конце концов он не выдержал и отскочил от нее как ошпаренный. Потом она ко мне прицепилась в туалете. Не знаю, кто уж ей наплел про меня и Владика, этого дамского угодника для тех, кому за тридцать… – Тут она бросила красноречивый взгляд на своего красавчика, играющего бицепсами под светлым пиджаком. – Лично мне такие никогда не нравились, во всяком случае я его у нее не отбивала. Я даже догадываюсь, что ей всю эту чушь напела распрекрасная Виолетта, которую я же, между прочим, однажды и застала в объятиях Ольшевского. В общем, я все Кривцовой и высказала.
– А она?
– Она? Самое интересное, что она расхохоталась, долго так смеялась. Я уже думала, что у нее по пьяной лавочке совсем крыша поехала, а она успокоилась и говорит: «Ну, этого и следовало ожидать, у меня сегодня день открытий».
– Так и сказала – «день открытий»?
– Ну да. А потом потрепала меня по плечу, сделала комплимент и потопала дальше. Я так поняла, что у нее на Владике свет клином не сошелся, тут другое. По-моему, она всегда сама мужиков бросала, а тут какой-то пацан взял да и бросил ее. Вообще-то, она была баба ничего, самостоятельная и с характером, только, наверное, немного старомодная. Что вы хотите, когда женщине уже под полтинник?
При слове «старомодная» Поздняков даже поежился: вот уж какой Лариса никогда ему не казалась!
– А я даже несколько ее книжек прочитала, между прочим, – продолжала Жанна, – мне понравилось. Я вообще люблю, когда сюжет захватывающий.
Тут встрепенулся парень:
– Это та, что написала «Огненный поезд»?
– Ну да, – подтвердила девушка.
– Классная вещь, – поцокал он языком. – Даже не верится, что ее баба написала, – так круто.
– Да там же на обложке написано «Лариса Кривцова», – укоризненно заметила Жанна.
– А то я смотрел на обложку!
Ну и дела, да здесь, оказывается, клуб поклонников творчества Ларисы Кривцовой!
– Так ее что, пришили? – снова возник парень. – Жаль, она отлично сочиняла.
– Есть такое подозрение, – сказал Поздняков. – Кстати, что вы делали в прошлое воскресенье, особенно меня интересует время в районе полуночи.
– Ну ты загнул, друг, – удивился парень, – ишь куда клонишь. Ладно, так и быть, помни мою доброту. Мы были в клубе «Мустанг», и там любая собака тебе это подтвердит.
«Если бы я еще знал, где этот твой «Мустанг», – подумал Поздняков. Впрочем, чутье ему подсказывало, что скорее всего так оно и было.
– И девушка там же? – на всякий случай уточнил он.
– Конечно. Мы с котенком ни на минуту не расстаемся.
Нога продолжала ныть, и Поздняков вытянул ее во всю длину.
– И что, Виолетта Шихт действительно вас выставила из Дома моделей?
– Как бы не так! – гневно дернула плечиком девушка. – Я сама от нее ушла, потому что получила более выгодное предложение.
– Конечно, – подтвердил парень. – Котенок скоро на всех обложках будет!
– А при каких обстоятельствах ушел из Дома моды Ольшевский?
– Какое мне до этого дело? – Жанна брезгливо наморщила хорошенький, слегка вздернутый носик. – Может, он тоже нашел что-нибудь попривлекательнее. Виолетта, я вам скажу, стерва прижимистая, за копейку удавится, а он мальчик с большими запросами. Наверное, когда Кривцова перестала ему отстегивать бабки, он и подался куда-нибудь, где поденежнее.
– А вы думаете, что она ему давала деньги?
– Кривцова? – Жанна сделала из эмалевых глазок две горящие плошки. – Вот наивняк! Конечно! Ну, может быть, в прямом смысле не давала, но квартиру ему уж точно снимала – уютное любовное гнездышко на «Соколе». – Девушка перехватила вопросительный взгляд своего красавчика и немедленно добавила: – Нет, я там не была, но он сам рассказывал… Да, чуть не забыла, наш милый Владик мечтал стать звездой экрана и сильно надеялся, что Кривцова договорится насчет его с каким-нибудь режиссером, когда будет сниматься фильм по ее новой книжке. Не знаю, то ли фильм не подворачивался, то ли она не хотела сделать ему протекцию… А может, режиссеры попались несговорчивые. Да он же бездарный, у него же ничего за душой, одна смазливая рожа. Типичный этот, как его… альфред.
– Альфонс, – поправил Поздняков.
– А-а-а, альфонс, альфред, какая разница? – махнула она холеной ручкой. – Только он девчонкам, ну, в смысле другим Виолеттиным манекенщицам, хвастал, что старуха сделает для него все, что он ни попросит.
– Он называл ее старухой? – переспросил Поздняков внезапно охрипшим голосом. Тот факт, что какой-то сопляк, обладающий всего лишь смазливой рожей, мог называть старухой Ларису, поверг его в ужас.
– Ну, может, и нет, но обычно они всегда так говорят. А незадолго до того, как поползли эти дурацкие сплетни насчет его и меня, он однажды пришел злой, как Джульбарс, и пожаловался Муське – она у нас демонстрирует свадебные платья, – что Кривцова использует его вместо какого-то лекарства.
Поздняков недоуменно приподнял брови.
– Ну, лекарства, лекарства, этого, как его, – Хрусталева пощелкала пальцами, – ну, гормонального препарата.
Крутой парень за поздняковской спиной заржал, как жеребец, завидевший кобылу, а Поздняков невольно улыбнулся: вот это уже было похоже на Ларису.
На этой оптимистической ноте можно было заканчивать разговор. Он еще на всякий случай поинтересовался у будущей фотомодели, королевы глянцевых обложек, не знакома ли ей девушка по имени Лолита. Получив отрицательный ответ, Поздняков поблагодарил ее за прием и, скривившись от резкой пульсирующей боли в ноге, поднялся со стула. В этот момент в кармане все еще продолжавшего ржать парня что-то запикало, и он извлек на свет Божий сотовый телефон. Разговор, несмотря на скудное количество произнесенных слов, заслуживал внимания.
Сначала непродолжительное молчание, потом потрясенное:
– Замочили? Когда?
Вновь пауза, затем:
– Сколько, сколько? Он что, охренел?
Встревоженная красавица целиком сосредоточилась на переживаниях своего дружка, и Поздняков удалился по-английски, размышляя по пути, что, вполне вероятно, грандиозные планы Жанны завоевать в качестве фотомодели Олимп в ближайшее время не осуществятся. Тот, на кого она шибко рассчитывала, имел профессию, отнюдь не гарантирующую долгую жизнь и тихую старость в окружении любящих внуков.
* * *
– Ну кто там еще? – недовольно проворчал за дверью мужской голос, следом раздался громкий простуженный кашель.
Поздняков не стал представляться через дверь, а еще раз, посильнее, нажал на кнопку звонка. Отчаянная трель разнеслась по скрытой от его глаз квартире.
За дверью чертыхнулись и добавили:
– Открываю, открываю.
Дверь со скрипом отворилась, и взору Позднякова предстал Влад Ольшевский собственной персоной. В том, что это был именно он, сомневаться не приходилось. Его выдавала гладкая, ухоженная физиономия с явными признаками морального вырождения. По крайней мере именно так в представлении малопрогрессивного Позднякова выглядели извращенцы и морально-нравственные уроды. Ко всему прочему на манекенщике был красный шелковый халат, прямо-таки с бабьего плеча, и целая гирлянда всевозможных цепей и брелоков на безволосой груди.
С ним Поздняков церемониться особенно не стал и, отодвинув его плечом, без всякого приглашения прошел в квартиру.
– Что за дела? – возмутился за его спиной Ольшевский.
– Поговорить надо, – бросил Поздняков, окидывая взглядом просторную зашторенную комнату. Так это и есть то самое любовное гнездышко? Что ж, уютно, ничего не скажешь. А какие миленькие занавесочки на окнах!
Поздняков с размаху плюхнулся в кресло, ожидая, когда хозяин зашторенного обиталища придет в себя и обретет дар речи.
– Кто вы такой, черт побери? – опасливо осведомился Ольшевский, все еще оставаясь в прихожей. Видимо, на всякий случай он оставлял себе путь к отступлению.
«Да ты трусишка, приятель», – подумал Поздняков, не торопясь удовлетворить любопытство манекенщика.
– Что вам надо, в конце концов? – плаксивым тоном произнес Ольшевский.
– Несколько формальных вопросов, – продолжал интриговать его на всю катушку Поздняков, наслаждаясь вытянутой физиономией профессионального красавца. – Да успокойся ты, успокойся, это не больно.
– А с чего это мы вдруг на ты? – выкрикнул фальцетом Ольшевский.
– А чего ты там стоишь в углу, как провинившийся мальчик? – ответил вопросом на вопрос Поздняков. – Подойди поближе, и убедишься, что я не кусаюсь, у меня и зубов-то почти не осталось.
Сверхфотогеничный Влад Ольшевский по-прежнему стоял у двери и недоуменно хлопал своими ресницами-опахалами. Чувствовалось, что в нем боролись два равновеликих чувства: страх и любопытство. Наконец он оглушительно чихнул.
– Вот что бывает, когда стоишь на сквозняке, – язвительно ввернул Поздняков.
Любопытство все-таки победило страх, и Ольшевский вошел в комнату, доверительно сообщив:
– Ужасно простужаться летом: хоть лечись, хоть не лечись – толку чуть. Завтра у меня съемка на телевидении, а нос красный, как помидор.
– Ничего, припудришь, – снисходительно заметил Николай Степанович.
– Вы так думаете? – серьезно спросил манекенщик и скосил взгляд в зеркало.
Ольшевский явно принимал своего неожиданного визитера за крутого, а Позднякову не хотелось его разочаровывать. Поздняков было уже открыл рот, как на журнальном столике возле тахты затрещал телефон.
Манекенщик, путаясь в полах халата, рысью бросился снимать трубку, точно опасался, что его опередит Поздняков. У того, впрочем, такая мысль мелькнула, но воспоминание о свербящей ноге ее совершенно перебило.
– Да, да, да, – троекратно выкрикнул в трубку Ольшевский и покосился через плечо на сыщика.
Поздняков немедленно навострил уши. Он видел только спину Ольшевского, но по интонации сразу понял, что тот разговаривал с женщиной, причем с женщиной, с которой у демонстратора гладкой рожи и модных пиджаков были постельно-деловые отношения.
– Ну, конечно, конечно, крошка, – замурлыкал он с французским прононсом – результат насморка. – Я помню, помню… Когда же великий и могучий Бобо забывал о своей маленькой девочке?
Если бы не больная нога, Поздняков бы, наверное, сбацал камаринского: ключевая фраза была произнесена. Теперь понятно, кто вчера звонил Виолетте, вызвав девичий румянец на ее нордическом лице. Может, и теперь она ему звонила? А почему бы так прямо и не спросить?
Ольшевский больше не произнес ни слова, выслушивая свою собеседницу и время от времени чмокая воздух, изображая поцелуй. Позднякову это надоело.
– Передай привет Виолетте, – бросил он.
Ольшевский швырнул трубку и повернулся к незваному гостю:
– При чем тут Виолетта?
– Я просто подумал, что если уж ты провел с ней две предыдущие ночи, то сегодняшнюю сам Бог велел. Он, кажется, троицу любит.
– Вы что же, за мной следите? – удивился Ольшевский. Однако красноречивый испепеляющий взгляд изобразить ему не удалось: он мучительно начал хватать ртом воздух, сморщился и громко чихнул. Один раз, другой…
– Разболелся ты, парень, не на шутку, – сочувственно заметил Поздняков. – На СПИД давно не проверялся?
От такого наглого обращения Ольшевский расчихался еще сильнее, тряхнул своими белокурыми, тщательно расчесанными на пробор волосами до плеч и гневно возопил:
– Да кто вы, в конце концов, такой? Приходите в мой дом без приглашения, подслушиваете мои телефонные разговоры, отпускаете дурацкие шуточки! Мне это уже надоело, понятно? Спрашивайте, что хотели, и проваливайте! У меня завтра съемка на телевидении, и мне еще нужно привести себя в порядок.
«Ой-ой-ой, как страшно, петушок расхрабрился!»
– Что у тебя было с Ларисой Петровной Кривцовой? Припомни-ка, только быстро, – миролюбивым тоном предложил Поздняков.
– С какой стати? – вспыхнул осмелевший Ольшевский. – Со следователем на эту тему я уже разговаривал, а вы не следователь, чтобы допытываться. Я вообще вот сейчас возьму и позвоню в милицию. Чего это вы тут ходите и вынюхиваете, все-таки речь идет о самоубийстве известной личности. Или предъявите документ, удостоверяющий, что вы представитель компетентных органов, или, извините, скатертью дорога.
Слова Ольшевского подействовали на Позднякова, словно сигнал трубы на кавалерийскую лошадь. Он приподнялся со стула, на мгновение забыв о больной ноге, и самым зловещим тоном, на какой только был способен, пообещал:
– Сейчас я тебе предъявлю удостоверение, сейчас ты полюбуешься на мои корочки, только не удивляйся потом, если твоя замечательная гладкая рожа сильно окривеет и ни на какие телевизионные съемки тебя больше не позовут!
Ольшевский побледнел и вжался спиной в стену. В принципе, ему ничего не стоило, учитывая хромоту Позднякова, выскочить за дверь и заорать дурным голосом на весь подъезд: «Караул! Убивают!» – но он почему-то так не поступил.
А Поздняков продолжал все в той же манере:
– Ну что уставился? Давай, давай рассказывай, что там у вас за дела получились с Кривцовой и Хрусталевой и при чем здесь Виолетта, а то один хороший знакомый Жанночки интересуется, откуда, мол, сплетни поползли насчет тебя и его лапоньки. Он хотел было сам к тебе заглянуть, прихватив пару дружков, да некогда ему сейчас. Попросил меня попроведать тебя, когда буду в здешних краях. Вот я и нагрянул.
Ольшевский долго беззвучно шевелил губами, прежде чем у него прорезался голос:
– Черт! Так я и знал, так я и знал, что все кончится чем-нибудь подобным. А мне все это зачем? Хорошо, рассказываю, только для вашего… ну, приятеля Жанны, потому что следователю я рассказал немного по-другому. Но ей, Ларисе, теперь уже все равно, ведь так? В общем, у меня не было никаких отношений ни с той, ни с другой…
– То есть?!
Ольшевский шмыгнул носом:
– Ну не было у меня ничего ни с Кривцовой, ни с Жанной! Это все Виолетта. Не знаю, что она там мудрила, но я же был от нее зависим. Говорила: приударь за Кривцовой – она женщина одинокая, с деньгами, со связями. Ну, я и приударил. Она пару раз взяла меня на какие-то презентации, где ей в качестве сопровождающего требовался эффектный мужчина, а дальше этого дело не пошло. Да, еще на даче я у нее однажды был. Все, кажется. А по Дому моделей и в определенных кругах пошли слухи, что Кривцова якобы от меня без ума, а я верчу-кручу ею, как хочу, но я, учтите, к этому руки не прилагал. Потом и того хлеще: будто я ее променял на Жанну Хрусталеву, и она, Кривцова, значит, рвет и мечет от ревности.
– А ты тем временем согревал одинокую постель самой Виолетты Шихт?
Ольшевский усмехнулся:
– Ну, не такая уж она была одинокая, эта самая постель, – не успевала даже остыть от предыдущего… Ну, был я с ней пару раз, а что вы хотите, если такая у меня работа?
– Сочувствую, профессия альфонса почти такая же тяжелая, как профессия шахтера, – притворно вздохнул Поздняков и уточнил: – Завтрашнюю съемку тебе Виолетта устроила?
Ольшевский надул было губки, но вовремя спохватился и не стал изображать бедную, но чистенькую гордость.
– Да, – подтвердил он, – Виолетта. У нее через неделю начинается тур по Европе – выходит, так сказать, на международный уровень. Добилась-таки своего, она такая упертая, если чего-то захочет, то непременно добьется. – В голосе манекенщика послышалась плохо скрытая зависть. – Ну, в общем, этому будет посвящена целая передача, и я в ней буду принимать участие.
– А что за разговор был насчет гормонов? – вспомнил Поздняков.
– Глупая история. Видимо, до Кривцовой, незадолго до смерти, дошли слухи про все эти дела. Она решила, что сплетни распускаю я, и заявила мне, что я ей не гожусь даже в качестве гормонального средства. Я точно не помню, но что-то в этом роде. Все, я сказал все! Приятель Жанны пусть успокоится. Я это рассказал исключительно для него, следователю я изложил несколько по-иному, поскольку, сами понимаете, мне сейчас с Виолеттой ссориться невыгодно. Но вы же меня на суд вызывать не будете? И мстить из-за такого пустяка тоже несолидно. – Ольшевский отчаянно трусил, но старался держаться уверенно. Впрочем, не очень-то у него это получалось.
– На суд я тебя вызывать и вправду не собираюсь, – задумчиво произнес Поздняков. – Такие дела в суде не рассматривают, за них просто бьют по роже.
– Ну вот, опять! – плаксиво запричитал манекенщик, инстинктивно прикрывая лицо руками. – Неужели нельзя разобраться интеллигентно?
Поздняков постоял в раздумье и пошел прочь из квартиры, заметив напоследок:
– А все-таки по роже тебе дать следовало, только руки марать неохота.
