Текст книги "Уйти красиво"
Автор книги: Елена Яковлева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)
– Увы, – Воскобойников словно бы заглянул грустными глазами внутрь самого себя, – когда-то и я прошел через это. Я тоже познал успех, правда, еще в те времена, которые теперь принято называть застойными. Тогда книжки издавались по плану, и, по большому счету, бестселлеров ни от кого не требовалось, гонорар и без того был обеспечен, не то что сейчас. А я написал вещичку, которая понравилась народу, а потом, к сожалению, уже не смог удержаться на достигнутом уровне. Так бывает: сегодня пишешь бестселлер, завтра – элементарную халтуру. Но вам, вероятно, трудно меня понять, и мои доводы выглядят для вас дикостью и тарабарщиной. Вы просто счастливый человек, потому что ваша рука не срослась с пером и вы никогда не писали по десять авторских листов в месяц.
– Если то, что вы говорите, правда, – после продолжительной паузы изрек Поздняков, – то вы лучше меня знали Ларису.
– Ах, молодой человек, достаточно уже того, что я хорошо знаю самого себя, – усмехнулся Воскобойников, и от этой усмешки на его породистом лице прибавилось морщин. – А с Ларисой, особенно в последний период, мы общались мало. Да у нее и не было времени для дружеских контактов при таком темпе жизни. Поверьте мне, она существовала где-то на пути между машинисткой, которая перепечатывала ее рукописи, и издательством. Все остальное, включая и других людей, наверное, рассматривалось ею в качестве объектов, способных каким-либо образом сделать этот путь короче или, напротив, удлинить. Не стоит романтизировать труд писателя, писатель – добровольный каторжник.
– Интересно, что она писала в последнее время? – Поздняков выглядел потрясенным. – Не знаете, у нее осталась какая-нибудь незавершенная рукопись?
– Она со мной на этот счет не делилась. Наверное, вам стоит спросить у следователя – он весь дом обшарил – или у Ларисиной сестры. Хотя ей, по-моему, на рукописи наплевать. Интересно, как она поступит с авторскими правами, ведь, по идее, они должны перейти к ней? – озадаченно произнес Воскобойников.
– А вы случайно не знаете, кто перепечатывал Ларисе ее рукописи? – неожиданно осенило Позднякова.
– Что?.. А, не знаю, – похоже, Гелий Андрианович уже порядком устал от разговора и начинал постепенно тяготиться обществом Позднякова. Во всяком случае, он уже открыто позевывал и поглядывал на часы. А у Позднякова осталось еще немало вопросов.
– Послушайте, Гелий Андрианович, раз уж вы оказали мне такую любезность…
– Валяйте, валяйте, – усмехнулся Воскобойников, – догадываюсь, к чему эти реверансы, – хотите знать, что я делал в воскресенье. Извольте, у меня секретов нет. Весь день я провел у реки: есть у меня, знаете ли, такая стариковская причуда шляться по живописным окрестностям. В семь, точнее – на электричке 19.47, я уехал в Москву, где пробыл до второй половины дня понедельника. Почему уехал на электричке? Да потому, что мой «Фольксваген» забарахлил во время предыдущего приезда, и я оставил его в своем московском гараже. Слава Богу, мой сосед по лестничной площадке, отличный автомеханик, выручил и на этот раз. Кажется, я все изложил самым подробным образом. Захотите подтверждений, милости прошу по моему московскому адресу. По крайней мере десяток человек подтвердит вам то, что я вам сообщил. Достаточно?
– Более чем, – отозвался Поздняков. – Кажется, теперь моя очередь давать показания, поскольку я тоже в вашем списке?
– Нет уж, увольте старика. Пожалуй, мне пора отдохнуть после тяжелого дня.
Воскобойников и правда заметно сдал прямо на глазах: лицо посерело и осунулось.
Позднякову ничего другого не оставалось, кроме как вежливо откланяться и спросить разрешения при необходимости еще раз прибегнуть к помощи Гелия Андриановича. Тот развел руками:
– Разумеется. К тому же не исключено, что я еще что-нибудь вспомню. Все-таки сегодня такой день, что не трудно и запамятовать.
Воскобойников проводил Позднякова до калитки, а тот, прежде чем попрощаться, задал ему все-таки мучивший его вопрос:
– Скажите-ка, Гелий Андрианович, а со следователем, который занимается Ларисиным делом, вы делились своими размышлениями?
– С этим юнцом? – Воскобойников весьма нелицеприятно отозвался о каком-никаком, но все же коллеге Позднякова. – Да зачем ему? Не будет он себе голову забивать моими теориями. Может, он и прав?
Поздняков вышел за ворота дачи Воскобойникова и набрал в легкие побольше свежего воздуха, настоянного на запахах листвы и цветов. Сел в машину, завел мотор, развернулся, бросив на прощание последний грустный взгляд на возвышавшийся за каменной оградой белый дом Ларисы. И подумал: кто знает, вдруг где-то там еще мечется и тоскует отчаянная и неприкаянная душа Ларисы?
ГЛАВА 3
Поздняков устроил-таки поминки по Ларисе, но позже – после того, как отогнал машину в гараж и выслушал очередные жалобы соседей снизу на то, что он их затопил. Эта дурацкая история тянулась уже больше года – с тех самых пор, как в квартиру под ним въехали новые жильцы. Похоже, у этих, новеньких, вселенские потопы были чем-то вроде навязчивой идеи, ибо претензии Позднякову они предъявляли с завидной регулярностью – ни разу, однако, не позволив ему собственными глазами убедиться в их достоверности. Вот и сегодня они спешно захлопнули дверь перед его носом, едва только он заикнулся о желании посмотреть, как именно он залил нижнюю квартиру на этот раз. Самое смешное, что поначалу он переживал, принимал их жалобы близко к сердцу, даже прилежно облазил на животе ванную, тщательно проверяя трубы, – но, так и не обнаружив и намека на протечку, махнул рукой. Просто старался не попадаться на глаза мнительным соседям, но, к сожалению, сие удавалось не всегда.
Дома он достал из холодильника бутылку «Столичной», которую держал на случай неожиданных гостей, порубил, точно шашкой, крупными кусками колбасу, наполнил стопку и выдохнул:
– Прощай, Лариса Петровна…
На этот раз водка пошла заметно лучше, просто как по маслу. Он жадно откусил кусок колбасы и торопливо наполнил стопку вновь, торопясь поскорее дойти до кондиции. Странно, но постепенно увеличивающаяся концентрация алкоголя в крови отнюдь не способствовала желанному забытью. Мысли возвращались к событиям последних дней и к рассказу Воскобойникова.
«Значит, Лариса загнала сама себя?» В голове вертелась идиотская фраза: «Загнанных лошадей пристреливают… Кажется, так назывался фильм, который я не удосужился посмотреть. Может, в словах этого самого Гелия и было какое-то рациональное зерно». Поздняков резко обернулся и взглянул на верхние полки книжного шкафа, где глянцево отсвечивали корешки красочно изданных книг Ларисы Кривцовой. Безусловно, он предполагал, что за искрометной легкостью, с которой они читались, таился очень серьезный труд, но чтобы он мог привести к самоубийству…
Поздняков встал и, сильнее обычного прихрамывая на больную ногу, – сказывались и усталость, и изрядная доза алкоголя – подошел к шкафу и вынул из него первую попавшуюся книжку. Она раскрылась на середине, где в качестве закладки лежала вырезка из газеты с одним из Ларисиных интервью. Газета была давняя, интервью называлось: «Женщина, которая творит».
Поздняков улегся на диван и принялся читать, при этом его не покидало ощущение, будто он делал это впервые. Корреспондентка по фамилии И. Ведерникова задавала на редкость скучные, трафаретные вопросы типа: «Ваши планы на будущее?», или «Что вы больше всего цените в людях?», или «Вы счастливый человек?» – на которые Лариса умудрялась давать интересные, нестандартные ответы.
Поздняков как будто слышал ее низкий грудной голос:
«Счастлива ли я? Да, я самый счастливый человек на свете, потому что могу жить, не обжигая ступни своих ног о грешную землю. Я как бы пребываю в своей выдуманной реальности, в которой есть все, что мне нужно. Нет ничего такого, чего бы я не могла вообразить. Ну, какой реальный мужчина, скажите, способен сравниться с тем, кого я нарисую в воображении? Воображение – мощная сила, и тот, кто умеет с ним управляться, как с необъезженным скакуном, непременно обретет счастье».
Поздняков захлопнул книжку: где-то внутри его зазвучали совсем другие слова, которые он слышал недавно – и недели еще не прошло: «Никогда не думала, что меня будут так ненавидеть». И еще: «Считай, что я тебя наняла частным детективом на случай собственной неожиданной смерти». Он вздрогнул и, перевернувшись, уткнулся лицом в душную синтетическую обивку дивана, несколько раз в бессильной ярости зачем-то ударив по ней кулаком. Лариса, державшая его на коротком поводке при жизни, не отпускала его и теперь – после смерти. Он знал, что не успокоится, пока не будет точно знать, отравилась ли она по своей воле или ей все-таки кто-то помог. Какой бы она ни была в действительности, эта загадочная, как сфинкс, Лариса Кривцова, теперь он просто обязан раскрыть тайну ее смерти.
Поздняков вспомнил молодого сыщика, нехотя поделившегося с ним собранными по делу Ларисы фактами. Интересно, ломал ли он голову над ними, подобно Позднякову. Сомнительно – даже более чем. Судя по дежурному, скучному тону этого самого Геннадия Ругина, расследование представлялось ему сущей рутиной – не более. Подумаешь, взбалмошная дамочка наглоталась по пьяной лавочке снотворного! Для него, наверное, все просто. Конечно, следов взлома никаких, на бокале только отпечатки пальцев покойной. Ну что еще требуется, чтобы спокойно закрыть дело?
Нет, нет, нужно сосредоточиться и все обдумать. Поздняков сел и, обхватив голову руками, судорожно ее сжал, словно пытаясь таким образом заставить ее лучше соображать. «Могла Лариса наглотаться снотворного? Теоретически – да, но…» Внутренний Станиславский, сидящий внутри Позднякова, упрямо заявлял на это свое сакраментальное: «Не верю!» Сильные люди, к коим, вне сомнения, он смело причислял Ларису, так не поступают. Что теперь о ней ни говори, она была борцом, а борцы так просто не сдаются. Даже пьяные, полные смятения и недовольства собой, даже загнанные собственным творчеством.
«Что остается? Убийство? В пользу этой версии и неожиданные Ларисины признания о том, что ее кто-то ненавидит, и состояние, в котором она находилась в момент смерти. Справиться с пьяной женщиной проще простого, она могла даже не заметить, как в бокал ей что-то подмешали. Может, она даже не видела, как таинственный некто решил избавиться от нее тщательно подготовленным способом… Стоп, следователь говорил, что замки были в порядке, но как же тогда милая дамочка Виолетта Шихт нашла мертвую Ларису, когда приехала на ее дачу в понедельник? Зачем она, кстати, пожаловала к ней?..» Голова просто пухла от неразрешимых вопросов.
«Ладно, – сказал себе Поздняков, – подумай еще и о другом. Возможен ли третий вариант, исключающий два предыдущих? Возможен опять же теоретически. Несчастный случай, трагическое стечение обстоятельств. Она попросту переборщила и с алкоголем, и со снотворным, не ставя себе конкретной цели забыться вечным сном».
Из подсознания выплыла еще одна фраза, брошенная Ларисой вечером в пятницу, когда она была еще жива: «Почем манна небесная для модной писательницы Ларисы Кривцовой?» Черт, каким же он был идиотом, почему не расспросил ее, почему не заставил объяснить свои странные слова? «Дурак надутый, думал только о себе, в мечтах уже сидел на берегу речки с удочкой. А она, несомненно, что-то предчувствовала, и ее приход наверняка не был случайным. Возможно, она интуитивно искала защиты, поддержки. А страх одиночества? Ну, конечно, она же недвусмысленно дала мне тогда понять, что не хочет возвращаться к себе домой. Да, она боялась, она точно чего-то боялась».
Поздняков чувствовал, что сойдет с ума, если продолжит усиленную мыслительную деятельность. Скорее автоматически, нежели осознанно, он нажал на кнопку валявшегося рядом с ним на диване пульта дистанционного управления телевизором. Экран немедленно осветился, явив взору Николая Степановича огромную лестницу, по которой проворно и грациозно сбегал бывший Ларисин муж Георгий Медников в роскошном пиджаке горчичного цвета, с прической а-ля Элвис Пресли. Он растянул тонкие капризные губы, полуприкрытые кисточкой аккуратных усиков, в профессиональную улыбку и радостно изрек:
– Здравствуйте, здравствуйте, уважаемые и, не побоюсь этого слова, дорогие моему сердцу телезрители. Начинаем нашу замечательную, нашу обожаемую, нашу лучшую из лучших передачу: «Зигзаг удачи».
Произнося это идиотское приветствие, он еще перемещался по лестнице, быстро перебирая ногами в модных зауженных брючках, на манер паука, инспектирующего свою паутину в поисках свеженькой мухи.
У Позднякова глаза полезли на лоб: как мог этот усиленно молодящийся хрен паясничать в такой день, сразу после похорон? Только потом он сообразил, что передача наверняка записана загодя, но прозрение не прибавило у него симпатии к очаровашке Медникову.
«Козел в пиджаке», – подумал Николай Степанович и с отвращением выключил телевизор.
Истерические крики и аплодисменты оборвались, но тут же, приглушенные, донеслись за стеной, от соседей, которые тоже смотрели телевизор. Поздняков скривился и захлопнул раскрытое окно. Уж лучше сидеть в духоте, чем слушать брачные вопли орангутанга в африканских джунглях.
* * *
Следователь уголовного розыска Геннадий Ругин, высокий парень лет двадцати шести, со светлыми волосами, обильно сдобренными по новоявленной заморской моде гелем, смотрел на Позднякова с долготерпением психиатра, привыкшего к чудачествам и закидонам своих пациентов. Николай Степанович, ощущая нечто вроде озноба и слабости после бессонной, полной мучительных размышлений и кошмаров ночи, излагал накопившиеся в нем сомнения относительно загадочных обстоятельств смерти Ларисы Кривцовой. Молодой сыщик только меланхолично постукивал тщательно отточенным карандашом по полированной столешнице. Но вот Поздняков умолк, и следователю волей-неволей пришлось что-то произносить.
– Итак, вы… – Ругин заглянул в свои бумаги, – Николай Степанович, утверждаете, что покойная Кривцова предчувствовала свою смерть?
– Я бы сказал, что она боялась внезапной смерти.
– Понятно, – протянул следователь неопределенным тоном, – но, если я вас правильно понял, напрямую она не заявляла, что боится именно убийства, и не рассказывала, что ей кто-то угрожал.
– Нет, – покачал головой Поздняков. Действительно, так определенно Лариса не выражалась, хотя теперь он был уверен: хотела сказать именно это.
– Что ж, тогда это только подтверждает версию самоубийства, – опять постучал карандашом по столу Ругин и добавил, точно выстрелил: – Вы знаете, что у нее был рак?
– Что?! – Поздняков невольно привстал со стула. – При вскрытии обнаружилось?
– Это явствует из показаний гражданки Шихт, близкой подруги покойной, – заявил следователь нарочито официальным тоном, в котором Позднякову послышалась скрытая издевка. – Кривцова незадолго до смерти узнала о болезни и поделилась печальной новостью с гражданкой Шихт. При этом она была сильно расстроена, плакала… Поэтому в ее предчувствии, я думаю, нет ничего сверхъестественного. Знаете, сколько людей с подобным диагнозом, не желая мучительной агонии, добровольно уходят из жизни? Когда, кстати, она высказывала вам свои опасения?
Поздняков почувствовал, что ни с того ни с сего краснеет, словно прыщавый подросток.
– Она заходила ко мне в пятницу вечером и… осталась ночевать… Она не очень хорошо себя чувствовала.
Ругин посмотрел на него с нескрываемым любопытством:
– То есть Кривцова была пьяна.
Язык с трудом ворочался у Позднякова во рту, точно каменный жернов:
– Ну, не то чтобы уж так, скорее она была выпивши.
– Понятно, понятно, – неопределенно заметил следователь и подал ему лист бумаги. – В любом случае все совпадает, потому что именно в пятницу она была в больнице, где и узнала о болезни. Потом заехала в Дом моделей Шихт. Ваш рассказ только подтверждает версию следствия. Запишите, пожалуйста, все, что вы мне рассказали. Вот вам ручка…
Поздняков, словно во сне, хлопнул себя по карману пиджака:
– Спасибо, я всегда ношу с собой это чудесное приспособление.
– Вы очень предусмотрительны, – одобрил его Ругин. – Присядьте к тому столу и все запишите. – Он указал на стол, вплотную придвинутый к пыльному окну, подоконник которого был завален кипами старых скоросшивателей.
В комнатке следственного отдела районного УВД вообще было чрезвычайно тесно. Кроме Ругина, здесь сидел еще один следователь, постарше, с бледным, одутловатым лицом. Он что-то читал, подперев голову рукой, и по лицу его было разлито выражение беспредельной скуки.
Поздняков сел к предложенному столу и принялся писать. Чем дольше он водил ручкой по бумаге, тем яснее понимал, насколько безнадежна его затея. Следователь Ругин не станет разбираться в особенностях психологии Ларисы Кривцовой. Закончив, он молча протянул исписанные страницы, а следователь, даже не просмотрев их для близира, сунул в первый попавшийся скоросшиватель.
– Ну что же, если вспомните еще что-нибудь, приходите. – Его слова можно было понимать так, что Позднякову пора уматывать.
– И все-таки, – начал было Поздняков, – вы все равно должны проверить…
– Конечно, мы и проверяем, – Ругин не скрывал раздражения. – Например, мы уже проверили алиби у всех, с кем она близко общалась. Вы же специалист и знаете, что нужно подождать окончательного заключения экспертизы, а оно будет дней через десять, не раньше.
Это означало полный отбой.
– До свидания, – пробормотал Поздняков, направляясь к двери.
– Счастливо, – напутствовали его оба следователя в унисон.
Он вышел и задержался на минуту у двери, пытаясь прийти в себя после открытия, сделанного следователем Ругиным. Достал из кармана платок, чтобы вытереть выступивший на лбу пот, и услышал разговор за тонкой стенкой.
– Чего этому старому евнуху нужно? – спросил второй следователь, который все время что-то читал. – Разве дело еще не закрыто?
– Без пяти минут, – подтвердил Ругин, – остались кое-какие формальности. Вот придет заключение экспертизы – и можно закрывать. Надо побыстрее с ним кончать, а то столько «висяков»…
– Ну, а этому что надо? – не унимался его приятель.
– Не могу же я его послать куда подальше? Он сам двадцать пять лет проработал на нашей собачьей должности, – пояснил Ругин.
– Видно, не сильно преуспел. Не иначе у него с твоей покойной писательницей был затяжной роман. Как говорится, седина в бороду, а бес в ребро…
За коротким диалогом уже последовали невнятное хихиканье и шелест бумаг, а Поздняков все еще стоял под дверью, будто прибитый гвоздями к полу. Мимо прошмыгнул чубастый рыжий парень в милицейской форме с сержантскими погонами. Задержался, глянул на Позднякова внимательными серыми глазами:
– Гражданин, вам плохо?
– Где здесь туалет?
– По коридору до конца и налево. Проводить? – участливо осведомился сержант милиции.
– Спасибо, мне не так уж и плохо, просто у вас тут очень душно.
– Мягко сказано, – подтвердил сержант. – Хоть бы кондиционеры поставили, а то как в душегубке.
В туалете стойко пахло куревом и мочой, на подоконнике валялись дохлые мухи. Даже яркое и торжественное июльское солнце, бросающее свои лучи сквозь окно, наполовину замалеванное серой краской, неспособно было разрядить обстановку казенного сиротства.
Поздняков опустил голову под кран, обреченно ожидая, когда, наконец, польется более-менее холодная вода, потом встряхнулся, как бездомная собака, и посмотрел на свое отражение в висящем над раковиной тусклом, старательно засиженном мухами зеркале. Ничего не скажешь, впечатляющее зрелище: физиономия пожилого мужика с плохо выбритым подбородком со следами свежих порезов и сильно выраженными носогубными складками, придающими общему малооптимистичному выражению изрядную долю вселенской скорби.
– Ну что уставился, старый евнух? – спросил свое отражение Поздняков и, не дождавшись ответа, плеснул в зеркало водой из-под крана.
ГЛАВА 4
У платиновой блондинки были такие длинные ноги, что, казалось, туловище, голова и прочие комплектующие прилагались к ним только для проформы. Во всяком случае, лицо ее, плоское, невыразительное, прямо-таки подталкивало к тому, чтобы взгляд непроизвольно соскальзывал вниз, к ее подножию.
– Так и сказать: Поздняков, и больше ничего? – недоуменно переспросила она. – Может, у вас визитка есть?
– Так и скажите, – подтвердил Поздняков, – ну, если хотите, прибавьте еще господин. Как, на ваш взгляд, господин Поздняков звучит неплохо?
Длинноногая блондинка не оценила его старомодного юмора, передернула плечиками и скрылась за дверью кабинета своей начальницы.
Она отсутствовала не больше минуты, тут же вернулась, причем несколько заинтригованная.
– Можете проходить, – пригласила она, окинув Позднякова взглядом сверху вниз.
– Благодарю вас, вы очень любезны, – отозвался Николай Степанович, как по писаному, сам удивляясь собственной галантности.
Длинноножка хмыкнула и щелкнула длинным ногтем по клавише стоявшего на ее секретарском столе компьютера. По дисплею немедленно побежали буковки, похожие на трудолюбивых муравьев.
Госпожа Шихт – а в данном случае это обращение само напрашивалось – уже не выглядела убитой горем, как накануне. Она сидела в большом, шикарно обставленном кабинете, являя собой типичный образчик американизированной деловой женщины, счастливо перенесенный на щедро удобренную рыночными реформами российскую почву.
Виолетта Шихт тронула наманикюренными пальчиками оправу красивых очков и эффектно выбросила вперед нежную длань, покрытую загаром, по-видимому, средиземноморского происхождения.
– Садитесь, прошу вас.
Прежде чем воспользоваться вежливым приглашением, Позднякову пришлось преодолеть изрядное расстояние от двери до стола Виолетты Шихт, владелицы известного в Москве Дома моделей. Он шел в своем сереньком костюмчике, который купил по случаю еще во времена тотального дефицита, когда хватали все подряд, и который он не менял вовсе не потому, что не было денег. Просто он никогда не придавал значения одежде, но сейчас нутром чувствовал, как падал его рейтинг в глазах этой профессиональной жрицы моды.
– Слава Богу, что у меня хорошая зрительная память, а моя секретарша умеет подробно описывать незнакомых посетителей, которые представляются только по фамилии, иначе бы я вас ни за что не приняла. У нас скоро показ.
– У вас не секретарь, а прямо агент ФБР, – заметил Поздняков. – Так быстро и основательно описать человека с незапоминающейся внешностью…
– Ну почему уж так и с незапоминающейся? – возразила Виолетта Шихт. – Вы себя явно недооцениваете, поверьте мне, уж я-то знаю толк в том, что называется имиджем.
По тому, как это было сказано, Поздняков каким-то шестым чувством уловил: модельерша в курсе их с Ларисой давней истории, и не исключено, что она показалась ей романтичной. Впрочем, такие дамочки вряд ли находят в жизни что-нибудь более занимательное, чем высосанные из пальца американские сериалы.
– Вы пришли поговорить со мной о Ларисе? – спросила она, сразу погрустнев.
Поздняков молча кивнул.
– Не возражаете, если я закурю? – Виолетта достала из ящика стола красивую коробку, похожую на пудреницу, и извлекла из нее длинную и тонкую, как ароматическая палочка, сигарету. – Можете тоже курить, – предложила она.
– Лучше не стоит, – покачал головой Поздняков, вспомнив о смятой пачке «Примы» в кармане пиджака.
– Понимаю, что вы руководствуетесь не праздным любопытством, – многозначительно протянула Шихт, – это хорошо, что вы так близко приняли к сердцу трагическую смерть Ларисы. Я знаю, она дорожила дружбой с вами, ценила ваше мнение, да и вообще очень хорошо к вам относилась…
И так далее. Поздняков позволил Виолетте беспрепятственно нести эту благообразную чушь, оставив себе возможность тем временем ее внимательно рассмотреть, пока она вдохновенно закатывала глаза. Дамочка она была очень даже недурственная: возраст – что-нибудь до сорока, черты лица правильные, выразительные, косметика – умеренная. Такие всегда нравятся мужчинам – такой итог подвел своему осмотру Поздняков, словно сам не относил себя к сильному полу. Впрочем, лично на него она впечатления не произвела. Позднякову сразу не понравились наигранная улыбка и характерная особенность в конце каждой фразы складывать губки бантиком.
Наконец она перешла к более-менее существенной части своего монолога:
– С Ларисой мы познакомились восемь лет назад… Где это было? Кажется, какая-то выставка… ну да, вы помните художника Коростылева? – Она прикусила нижнюю губу. – Видите, как проходит земная слава. Тогда при упоминании одного его имени вся Москва гудела, как растревоженный улей, а теперь морщат лбы, пытаясь вспомнить, кто такой. Не удержался человек на вершине, скатился… Господи, о чем я? – спохватилась Шихт. – Так вот, мы встретились на выставке Коростылева. Как сейчас помню, все ходят, разглядывают полотна, многозначительно кивают головами. И тут появляется она – просто тихо входит в зал, а такое впечатление, что влетела шаровой молнией. Знаете, она умела приковывать к себе внимание, только что все смотрели на картины и вот уже уставились на нее. Кто-то сказал: «Это Лариса Кривцова, ну, та, что пишет дамские романы, жена этого красавчика, Медникова». Такое впечатление, что она тогда способствовала заслуженному триумфу Коростылева. Сразу по углам зашушукались: Лариса то, Лариса се… Сплетников среди творческой публики больше, чем среди работяг.
– Верное наблюдение, – подтвердил Поздняков. С чем другим, а с этим трудно было не согласиться.
– Ну вот, – продолжила приободренная его замечанием Виолетта, – а меня такое тогда любопытство разобрало: что же это за Лариса такая? Я ведь только начинала, о таком кабинете и Доме моделей могла только мечтать. Клиенты тоже были так себе…
«И ты подумала, что тебе неплохо было бы завести такую клиентку, как Лариса Кривцова, – мысленно добавил Поздняков, – чтобы в следующий раз светские сплетники прибавляли к упомянутым дамским романам, мужу-красавчику и паре-тройке любовников: «Ах, она одевается у Виолетты Шихт. Как, вы еще не слышали о такой?»
Поздняков таки взъелся на модельершу, сам не зная с чего. Может, на него так подействовал подслушанный за дверью разговор, в котором молодой нахал-следователь назвал его «старым евнухом»?
А Виолетта продолжила свое повествование:
– В общем, мы даже не заметили, как сблизились. Оказалось, что у нас много общего, похожие взгляды на жизнь, а главное, к чему скрывать, обе мы очень амбициозные женщины, так сказать, Дианы-охотницы. Все эти восемь лет я была и подругой, и, употребляя модное словечко, имиджмейкером Ларисы. Без ложной скромности хочу заметить, что тут уж я точно была ей немало полезной. У нее ведь была сложная фигура, небольшой рост, скажем так, непритязательный вкус, а когда я принялась за Ларису, старые знакомые просто ее не узнавали. В ней появилось столько шарма, изысканности – в придачу к природному обаянию, конечно, которое, поверьте мне, никакой стилист не привьет. Она могла очаровать кого угодно, а как – это уже загадка. Ей самой впору было открывать какую-нибудь школу обаяния, уверена: ученики бы повалили валом.
– Вы в курсе, как в последнее время развивались ее дела на личном фронте? – перевел стрелку разговора Поздняков.
Она снова тронула пальчиками дужку очков.
– А разве это так важно? То есть я хотела сказать, какое теперь это может иметь значение?
– Кажется, вы уже заметили, что я расспрашиваю вас не из праздного любопытства, – напомнил Поздняков.
– Ну, если так, – она развела руками, – думаю, Лариса меня простит. В конце концов, мы же не сплетни собираем. Просто встретились те, кто знал ее лучше других.
«Ну давай, давай, раскачивайся», – про себя подбодрил ее Поздняков.
– Вы же понимаете, что ее личная жизнь была не совсем устроена, как и у большинства российских женщин. Это просто злой рок какой-то… Казалось бы, эффектная, известная в широких кругах женщина, обеспеченная – все завидуют, а мужчины, которого просит душа, нет, – цветисто откровенничала Шихт. – С первым мужем не сложилось, со вторым… Конечно, у нее были мужчины, с последним из них ей сильно не повезло. Это был один манекенщик, работал у меня, сейчас уже уволился, точнее, я его уволила, – Влад Ольшевский. Конечно, он моложе, ему тридцать лет, но получилось не очень красиво, когда он закрутил роман с этой пустышкой, – в голосе женщины Поздняков уловил искреннюю брезгливость, – с этой сопливой выскочкой, которая слишком много на себя берет. Была тут у меня такая Жанна Хрусталева, восходящая звездочка, ходила по подиуму так, словно она из чистого золота. В общем, получился скандал. Я даже не представляла, что Лариса относилась к этому мальчику настолько серьезно. Подумаешь, смазливая мордашка, гладкая кожа, а дальше что? Кто он и кто она?! Потому-то я его и уволила, ведь мы с Ларисой были как сестры, я воспринимала ее боль как свою.
– И где они теперь? – поинтересовался Поздняков.
– Кто? – Виолетта широко распахнула глаза под стеклами очков.
– Ну… этот мальчик и, как вы сказали, соплячка?
Виолетта дернула плечиком.
– Честно говоря, их дальнейшая судьба меня мало интересует, особенно теперь. У Влада отличные внешние данные, – думаю, он устроился куда-нибудь через модельное агентство. Что касается девчонки, эта вообще далеко пойдет. Я бы ее так и так выгнала, потому что она… – Виолетта понизила голос: – Водит дружбу с мафией. У нее любовник чуть ли не какой-то крестный отец или что-то в этом роде. Можете себе представить, у меня одевается такая респектабельная публика, а тут…
«Смотря что понимать под респектабельной публикой, – подумал Поздняков. – По мне, так это и есть настоящая мафия».
– А когда вы видели Ларису в последний раз? – спросил он.
– В пятницу, – горестно вздохнула Шихт. – Это был ужасный день. Когда Лариса здесь появилась, когда она здесь появилась…
– Вы хотите сказать, что она приехала к вам сюда, в Дом моделей? В котором часу?
– Это было… Ну да, вскорости после полудня. Лариса вошла грустная – нет, не то слово, на ней просто лица не было. Села вот сюда, как раз на тот стул, на котором вы сейчас сидите, и рассказала мне эту ужасную вещь.
– Какую вещь?
– Как, разве вы не знаете? – поразилась Виолетта. – Разве она вам не сообщила?
– Я ничего не знаю, – сказал Поздняков, но его вранье было абсолютно невинным, поскольку о болезни ему рассказала не Лариса, а следователь Ругин.
– А ведь она сказала, что может поделиться этим только со мной и с вами, – прошептала Шихт, поднося к губам невесть откуда взявшийся кружевной платочек. – Хорошо, тогда знайте: как раз в пятницу она узнала, что у нее рак. Представляете, какой ужас? Она пришла ко мне прямо от врача – белая, как мел. Впрочем, неудивительно.
