Текст книги "Темные силы"

Автор книги: Елена Топильская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

– Вот именно. Там все на внутреннем убеждении, а это не доказательство.

– Да, жалко, что у нас нет еще банка генетических данных, – сказал Сашка. – Представляешь, как было бы удобно: у нас есть кровь, которую мы исследуем методом генной дактилоскопии, и на тебе – фамилия, имя, отчество и домашний адрес того, от кого кровь произошла. Американцы уже вовсю это внедряют. Берут кровь у граждан, составляют формулу, заносят в компьютер, а если возникает нужда, например, труп какой неопознанный, или от насильника выделения на месте происшествия, р-раз – сверили и уже знают, кого искать.

– Да, было бы неплохо. А вдруг он действительно писал кровью пропавших женщин…

– Слушай, Маша, – вдруг хлопнул себя по лбу Стеценко, – а почему бы тебе действительно не провести генетическую экспертизу? У нас есть кровь из надписей, так?

– Ну, так. Ты хочешь сказать, надо взять какие-нибудь образцы для сравнения у родственников пропавших?

– Ну да. Может, локоны какие-нибудь хранятся, или зубы. У одной дамы, насколько я помню, дочка есть, можно у нее кровь взять. У девочки этой, Юли, есть оба родителя, они могут сдать кровь, этого будет достаточно для решения вопроса, не их ли дочери принадлежит кровь в надписях. Конечно, это было заманчиво. Если бы удалось доказать, что в Библии и на договоре писали кровью пропавших людей, тогда возбудить дело было бы полегче, даже без заявлений родственников. И работать по возбужденному делу – это совсем не то, что украдкой опрашивать людей, которые имеют полное право не пустить тебя на порог.

– Не дадут они никаких образцов, – покачала я головой. – Ты же видишь, они все ничего не хотят.

– Но это же очень подозрительно! – воскликнул Сашка. – В каких бы они ни были отношениях, ведь пропали без следа их близкие. Не может быть, чтобы они не волновались.

– Наверное, ты прав, – сказала я вяло.

– Маша, – Сашка вскочил и потряс меня за плечо, а потом забегал вокруг, расширяя круги, насколько позволяли размеры нашей кухни. – На них как-то влияют, чтобы они в милицию не заявляли! Ну, подумай сама!

– А как? Они ведь все разные люди, и женщины эти разные, ничего между ними общего. Одна – мать семейства, вторая – бизнес-леди. Третья – студентка-хиппи, четвертая, – модель… – я осеклась, не решившись добавить, что пятая – следователь прокуратуры. Но Сашка понял и сжал мою руку.

– Спокойно. Ты никуда не пропала, а здесь, со мной. Поняла? – он заглянул мне в глаза.

Я кивнула, но не удержалась:

– Саша, меня успокаивает мысль, что если я пропаду, ты-то молчать не будешь? Напиши заявление, а?

Сашка дал мне легкий подзатыльник. – Ну что ты за дурочка, а?

Да, конечно, я все понимала. Я была дома, с Сашкой, в относительной безопасности, мои друзья делали все, чтобы меня защитить… Но даже в теплой постельке, прижавшись к любимому мужу, я ощущала черную тоску. Липкий; омерзительный страх сжимал мое сердчишко, не давая расслабиться ни на минуту. И когда я наконец заснула (Сашка-то уже давно спал, похрапывая, а я почти до утра лежала с открытыми глазами, разглядывая видневшуюся в окно блеклую луну, всю в пятнах, словно в фингалах, полученных в пьяной драке), мне приснился Илья Адольфович Эринберг в сутане, в шляпе, надвинутой на лицо, с Черной Библией в руках. И хоть я не видела его лица, я знала, что это он, мой злой гений. Во сне мне стало еще страшнее, чем наяву.

– Хочешь поговорить со мной? – спросил он меня глухим голосом; я почему-то знала, что он при этом не шевелит губами. – Жди.

И исчез в неверном свете побитой луны. Утром Сашка сказал, что во сне я кричала и мычала. И налил мне валокордина.

14

Утром, прежде чем уйти на работу и прежде чем выпустить из дому своих мужчин, я набрала номер Синцова, представляя, как дребезжит его старомодный звонок на мобильнике. Он сразу взял трубку и отрапортовал, что клиент сидит в своем бараке и никуда не дергается.

– Бедный Андрей, ты хоть спал сегодня? – посочувствовала я.

– Нет, всю ночь пил и играл в карты, – ответил он, но голос у него вовсе не был несчастным.

– Ты серьезно?

– Абсолютно. Местные не дали пропасть. Кормят от пуза, да еще и развлекают. Сейчас пойду вздремну, а ребята покараулят.

– Спасибо, Андрюшечка, – с чувством сказала я. Все-таки человек ради меня идет на такие лишения; это говорить хорошо, мол, развлекался до утра, а на самом деле такие бессонные ночи в нашем возрасте дорого даются, уж я-то это знаю.

– Не за что, – отозвался он из областных просторов. – Дружба – закон моря.

А на работе меня уже ждали Мигулько с Гайворонским.

– Машка, мы такое накопали! – завопили они хором, так, что я испугалась.

– Господи, что вы еще накопали? – простонала я, ожидая новых напастей.

Перебивая друг друга, они сообщили, что нашли человека, у которого муж Светловой занимал крупную сумму денег как раз тогда, когда исчезла его жена.

– Это уже кое-что, Маня! – возбужденно орал Мигулько. – Теперь есть о чем поговорить!

– Слушайте, как вам это удалось? – я была потрясена. Хотела было язвительно добавить, что эту бы энергию направить на работу по реальным уголовным делам, а то что ни дело, так «не представилось возможным», но вовремя прикусила язык. Что я, в самом деле? Люда тратят свое личное время на мои, между прочим, проблемы. И вместо того, чтобы поклониться им в пояс, я еще буду шутить не совсем удачно… Но я же испытываю к ним благодарность, просто мне все время, как говорила моя бабушка, шлея под хвост попадает. Ну что мне с собой сделать? В экстремальных условиях во мне просыпается извращенный юмор, в качестве защитной реакции организма. Одна надежда, что мои друзья и коллеги знают меня, как облупленную (интересно, откуда взялось это выражение) и уже сто лет мирятся с некоторыми малоприятными особенностями моей личности.

– А вот удалось! Наведение справок, опрос, наблюдение, оперативное внедрение, и другие оперативные мероприятия…

– Стоп! Какие оперативные мероприятия могут быть, если уголовного дела нет? – спроси-ла я подозрительно. – Мне совсем не нужно, чтобы вас потом прокуратура плющила за превышение служебных полномочий.

– Обижаешь, Маша, – надулся Мигулько, а Гайворонский добавил:

– И плохо знаешь закон об оперативно-розыскной деятельности. Есть такая замечательная штука – дело предварительной проверки.

– Но у вас нет пока сведений о совершении преступления!

– Ты слово уловила – «предварительной»? Если агент Вася приходит и сообщает, что его друг Петя, старый «медвежатник», только что вышел из тюрьмы и ограбил банк, то, конечно, заводим реальную «корочку».

– А если Вася сообщает, что старый «медвежатник» Петя, склонный к совершению тяжких преступлений, вышел из тюрьмы и вполне может организовать банду, то мы заводим что? – Мигулько посмотрел на напарника, тот на меня:

– Дело предварительной проверки, И ее проводим.

– А… – открыла я было рот, но Мигулько не дал мне ничего сказать.

– Закон читай, Маша. А в законе сказано: основанием для проведения ОРМ [2]2
  Оперативно-розыскные мероприятия.


[Закрыть] являются, в том числе, ставшие известными органам, осуществляющим оперативно-розыскную деятельность…

– То есть нам, – подхватил Игорь Гайворонский.

–… сведения, в том числе, о лицах, без вести пропавших.

– А мы такие сведения получили. Аж о четырех лицах, пропавших без вести.

– Да? – прищурилась я. – А вот Кораблев в свое время мне говорил: никогда не принимай информацию, которую ты пока не знаешь, как реализовать. Если тебе агент Вася по секрету сообщает, что его друг Петя убил и закопал кого-то, не надо принимать такую информацию до тех пор, пока Петя пальцем не ткнет в яму.

Опера переглянулись и совершенно одинаково хмыкнули.

– А Кораблев слишком много говорит, – сказал Мигулько.

– И получит за это, – добавил Гайворонский.

– Хотя можно подумать, что Машка этого не знает, – продолжил Мигулько.

– Не знаю, – искренне сказала я. – Я вообще мало что понимаю в ваших оперативных тонкостях.

– Не надо прибедняться! – зашумели они хором.

– Нет, в самом деле: Кораблев мне еще говорил в свое время, что ни один опер добровольно не заведет оперативные «корочки», если не уверен, что их реализует.

– Нет, все-таки он слишком много говорил! – возмутился Костя Мигулько.

– Маша, ты серьезно думаешь, что если речь идет о твоей безопасности, мы будем мелочиться? И прикидывать, реализуем информацию или нет? Срубим «палочку» или не срубим? Обижаешь!

Я повинно склонила голову.

– Простите, если можете.

– Простим? – переглянулись они.

– Простим, – сказал Мигулько, как старший по званию. – Она и вообще-то с прибабахом, а сейчас, на фоне последних событий, и совсем неадекватна.

Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться.

А информацию они раскопали действительно ценную. Нашли сослуживца мужа Светловой —профессора из того же института, где муж преподавал, будучи доцентом. Вообще на работе у господина Светлова почти не говорили об исчезновении его жены. Ну, пропала, и пропала. Здраво рассудили, что если бы тут был какой-нибудь криминал, Светлов бы уже давно звонил во все колокола. А раз все тихо, то вывод напрашивается один: сбежала с любовником. А поскольку все там – интеллигентные люди, то в душу к рогатому мужу никто не лез. Захочет – расскажет. Источник же, найденный операми, клянется, что Светлов в один прекрасный день, пока еще никто не знал об исчезновении его жены, вызвал его на разговор. Пригласил в ресторан и после длинных экивоков попросил взаймы. Все знали, что источник вовсю репетирует детей больших начальников, способствует их поступлению в вузы, поэтому денег не считает, так что в долг брали все, кому не лень, но пустяковые суммы. Светлов же попросил действительно много.

Профессор, как он сам рассказал, сначала поломался, но Светлов без звука предложил в залог свою трехкомнатную квартиру. При этом цели займа не объяснял, просто сказал, что очень нужно. Профессор же, как человек воспитанный, и не уточнял, на что нужны деньги.

Поскольку у Светлова в институте была хорошая репутация, профессор даже не стал договариваться о процентах. Он ничуть не сомневался, что Светлов деньги отдаст. И правда, тот спустя два месяца потихоньку начал выплачивать долг.

Однако ребята установили, что никаких крупных приобретений Светлов не делал. И в казино он не играл, и любовницы, насколько позволяли это выяснить оперативно-розыскные мероприятия, не имел, и побочная семья с внебрачной тройней на горизонте не светилась. И куда же он потратил эту крупную сумму? Оставалось только его спросить, но перед тем, как это сделать, ребята пришли посоветоваться.

Я в обмен рассказала им про Сашкину идею проведений генетической экспертизы для сравнения генетического материала пропавших и крови, которой писаны каббалистические знаки на полях Библии. Они переглянулись и уважительно поклацали челюстями:

– Бо-огатая идея!

Но я охладила их пыл, рассказав, что это займет минимум месяц, просто методика проведения исследования такова, и, кроме того, если не будет уголовного дела, придется проводить экспертизу в частном порядке, и заплатить кругленькую сумму, поскольку генетика – дорогое исследование.

– Меня пустите со Светловым поговорить? —напоследок спросила я, но оба опера замотали головами.

– Маша, лучше тебе туда вообще не лезть. Пока нет уголовного дела… Мы тоже не хотим, чтобы тебя твои ненормальные начальники плющили.

– А что мне тогда делать?

– Ждать донесений с фронта, – и они удалились с важным видом спасителей человечества, а у меня после их ухода комок к горлу подступил. Спасибо им…

Но тут же я отстранение подумала, что мне повезло – у меня такие друзья, а у них такие возможности. А вот если бы на моем месте была, скажем, воспитательница детского сада, друзей в уголовном розыске не имеющая, а имеющая, кроме своих проблем, всего лишь таких же беспомощных подружек? Ей бы оставалось только присматривать себе товар в магазине похоронных принадлежностей и выбирать расцветку.

Потом мне пришло в голову, что это – своего рода социальное страхование, на которое имеют право работники прокуратуры: в случае гибели или увечья при исполнении служебных обязанностей прокурорскому работнику или его семье государством выплачивается приличная сумма, а в случае вот такой угрозы, когда государство или его отдельные представители в лице нашего слишком умного прокурора не желают вмешиваться, на помощь приходят связи, которыми ты оброс за время, проведенное в следственных кабинетах тюрьмы, на местах происшествий и в секционных морга.

После их ухода я неимоверным усилием воли заставила себя открыть сейф, достать дела на сроках и написать туда кое-какие бумажки. Подчисткой «хвостов» я героически занималась до обеда, пока отвращение к этой деятельности не захватило меня целиком. И когда я засовывала бумаги обратно в сейф, на глаза очень своевременно попалась копия моего выстраданного ответа Марине Маренич.

А не улизнуть ли мне в морг под благовидным предлогом личного вручения этого письма, пришла мне в голову спасительная мысль. Я доплелась до приемной, с облегчением узнала, что письмо еще лежит в отправке, а начальник на коллегии в городской прокуратуре. И хотя, по словам Зои, он велел всем к его возвращению быть на своих местах и дожидаться, пока он не доведет до сведения коллектива руководящие решения коллегии, я записалась в журнал учета ухода и пошла к остановке маршрутки.

Было пасмурно, и солнце, тускло просвечивающее сквозь рваную дымку облаков, почему-то ужасно напомнило мне луну, пострадавшую вечор в пьяной драке, и мой жуткий сон, в котором фигурировал безуспешно разыскиваемый мной сатанистский идеолог.

Вдруг потемнело еще больше; подошла маршрутка, народ стал проталкиваться в ее узкое чрево, меня пихали со всех сторон, и среди толпы мне стали мерещиться зловещие фигуры в сутанах. Я крутила головой во все стороны, успевая заметить, что та фигура на самом деле была молодым человеком в длинном темном плаще, а эта – дамой в вязаном кардигане до пят. Обман зрения; или с головой что-то не то?..

В маршрутке, затиснутая в угол потным дядькой, я соображала: интересно, а в Церкви Сатаны есть какая-нибудь униформа для персонала? Почему-то опять мерещилась дурацкая сутана и чей-то здоровенный зуб вместо креста на цепочке.

В морге я пробилась к служебному входу сквозь скорбно молчащую толпу родственников усопших, и пошла по длинному, пахнущему формалином коридору мимо дверей с табличками. Марина, хоть и исполняла обязанности заведующего, осталась сидеть в своем кабинете, за столом напротив моего мужа.

Оба обрадовались, вскочили и захлопотали. Сашка поставил чайник, а Марина достала завернутые в кальку пироги собственной выпечки. Они сдвинули со стола рентгеновские снимки костей и фотографии рваных ран, вместо салфеточек разложили чистые экспертные бланки со схемой человеческого остова, на которых рисуют расположение повреждений на трупе, и мы славно почаевничали, после чего я вручила Маринке письмо прокурора с моими извинениями.

– Не переживай, Маша, – утешила меня Марина. – Мы все к идиотизму привычные.

– Ничего подобного, – возразила я. – Мне посчастливилось некоторое время проработать в атмосфере здравого смысла. И привыкать к тому, что здравый смысл – это плохо, а идиотизм – хорошо, я не собираюсь.

Как всегда, когда я оценивала изменения, произошедшие в родной конторе, я расстроилась; Сашка, внимательно на меня поглядывавший, встревожился, но тут, к счастью, очень вовремя на огонек забрел толстый, но милый эксперт Панов. Он рассказал пару сомнительных анекдотов с танатологическим душком, после чего разговор перекинулся на события последних дней, причем эксперты проявили полнейшую осведомленность. Я укоризненно посмотрела на Сашку, но Марина, уловив мой взгляд, тут же на меня накинулась:

– Что ты зыркаешь? Что ты на него зыркаешь? Ты хотела, чтобы он молчал в тряпочку? Мы, между прочим, за тебя переживаем! И придурка этого надо ловить, а то он таких дел наворочает!

– А толку? – возразила я. – Толку ловить его, если потом все равно придется отпускать?

– Маша, а ты не хочешь с психиатрами поговорить? – спросил Панов, шумно прожевав гигантский кусок пирога. – Марина, а ты капусту ошпариваешь для начинки, или тушишь? —попутно уточнил он.

Марина отняла у него последний ломоть, завернув его в кальку и вручив мне:

– Это Лешечке Горчакову. Довезешь? Интересно, кто из них больше ест: Лешечка или этот оглоед? – она кивнула на Панова, который запил пирог бадьей горячего чая и теперь отдувался, как кит, которого выбросило на берег.

– Конечно, Горчаков, – убежденно сказала я. – В природе вообще не существует человека, который бы ел больше, чем Лешка.

– Поняла? – победоносно взглянул на нее Панов. – Я вообще как птичка клюю… Так ты капусту ошпариваешь, скажи?

– Конечно, ошпариваю, – ответила Марина. – Так больше витаминов остается, и вкусовые качества лучше.

Я попросила у мужа полиэтиленовый пакет и, снабдив сверток дополнительной упаковкой, сунула в сумку, а потом повернулась к Панову.

– Панов, ты считаешь, что мне пора к психиатру? Это ты профессиональным взглядом определил?

– Да я не про тебя, дурочка. Я про этот ваш персонаж, который имеет обыкновение писать кровью. Учти, что обмакнуть перо можно только в свежую кровь, потому что буквально через полчаса она уже свернется.

– В свежую рану тоже можно, – добавила Марина, – разрезал кожу, макнул перо и пиши.

– А если добавить чего-нибудь в пробирку с кровью? Сколько ее можно с собой таскать, пока она не свернется? – спросила я, представляя себе, как персонаж, пришедший на подписание договора, достает из чемодана связанную женщину с заклеенным скотчем ртом, раскладывает ее на столе, говорит партнерам: «Сейчас, одну минуточку, я только ручку заправлю», и макает перо в свежий надрез на бедре жертвы. И куда потом женщину девать? Как говаривал писатель Родионов, селедку следует вымачивать в коньяке, только куда потом девать коньяк?

– В принципе можно, но в образцах никаких химических препаратов не нашли, – обрадовал меня Сашка.

– Маша, я серьезно тебе говорю: пообщайся с психиатрами, – вступил Панов. – Эта идея с кровавыми письменами в принципе не нова. Помнишь дело Шаталова? Семьдесят девятый год…

– Да откуда она помнит? – удивилась Марина. – Я и то не помню.

– Что значит «я и то не помню»? – удивилась я. – Ты же младше меня.

– Здравствуйте! Это ты меня младше.

Мы немного попрепирались на тему, кто младше, а кто старше, причем Панов и Стеценко подсвистывали и подзуживали, как болельщики вокруг ринга. Стеценко отметил, что это – беспрецедентный случай: две дамы спорят из-за возраста, при этом каждая доказывает, что это она старше.

– Это все равно, как если бы мужики бились, у кого меньше, – хихикнул Панов, а Марина на него цыкнула.

– Ладно, хватит базарить, соплячки! – наконец гордо бросил нам Панов. – Слушайте дедушку! У этого Шаталова нога была сухая, и бабы от него нос воротили. Но голова у него варила, и манерам был обучен. Пудрил мозги разным доверчивым барышням, приглашал домой на чашечку кофе, и альбомы по искусству посмотреть. Ими в голову не приходило, что этот мозгляк в шляпе может быть опасен.

– А дома подсыпал, небось, чего-нибудь в кофе? – прозорливо заметил Сашка.

– Ну конечно. Подсыпал сильнодействующее снотворное, девушка головку к подушке приклонит, а он ее, бесчувственную, разложит и оприходует, да еще и сфотографирует в похабных ракурсах. Потом оденет, приведет в порядок и сделает вид, что не заметил, как она от рюмочки коньяку задремала.

– И на чем он прокололся? – с интересом спросил Сашка.

– Перекормил одну девушку. Она заснула, он ее раздел, всю программу выполнил, а она не проснулась. Ну, он труп в ковер закатал и вывез. Труп нашли, стали дело раскручивать и вышли на этого ублюдка.

– А как доказали? – это уж мне стало любопытно.

– Подвел технический прогресс. Он свою хату оформил в таком сатанистском стиле: у него на окнах занавески висели из берцовых костей…

– Как это? – изумилась я.

– Помнишь, раньше в моде были такие занавески из бамбука, кусочки нанизывали на нитку? Вот у него так же берцовки болтались.И лампа настольная из черепа, глазки светились.

– Господи! – только и сумела я вымолвить, представив этот благостный интерьер. – И к нему еще барышни ходили?!

– Валом валили, в очередь, – подтвердил Панов. – Но это еще не все. Он устроил громкую связь между комнатой своей и прихожей: такой домофон, в прихожей кнопочку нажмешь, и можно с комнатой переговариваться.

– А зачем?

– Да хрен его знает. Выпендривался, как мог, в своей коммуналке.

– Он еще и в коммуналке жил? – ужаснулась я.

– Представьте себе, девочки. А эта, последняя, барышня нечаянно сумку бросила прямо на переговорное устройство. Придавила кнопочку, и соседка все, что в комнате у Шаталова происходило, слушала, как в радиотеатре. Ну, и потом поделилась своими впечатлениями.

– А при чем тут писанина кровью? – спросила Марина.

– А я не сказал? – удивился Панов. —. Не забывайте, время-то какое было. Девушки значительно позднее, чем сейчас, расставались с невинностью. И если этому деятелю так везло, что попадалась девственница, он ее кровью на подушке, на белой наволочке, писал ее имя и дату.

– Ну и дурак! – заметила я. – Формировал себе доказательственную базу, своими руками.

– Точно. Благодаря этим наволочкам выявили еще штук пятнадцать эпизодов.

– Это что же, столько было девственниц?! – поразился мой муж.

– Да, дорогой, тогда и желтки у куриных яиц были желтее, – погладила я его по голове.

– И что Шаталов этот, на голову здоровым оказался? – недоверчиво спросила Марина.

– Не здоровым, а вменяемым, это разные вещи. Но состоял на учете в ПНД, в связи с попыткой суицида. Тогда ведь всех неудавшихся самоубийц на учет автоматически ставили.

– А в царской России вообще судили, как за покушение на убийство, – ввернул Стеценко.

– Не за покушение на убийство, а была статья специальная. И хоронили самоубийц за оградой кладбища. Один профессор Петербургского университета этот закон, знаете, как обосновывал? «Кому из вас, господа, было бы приятно лежать в могиле рядом с самоубийцей?!» – я не удержалась, чтобы не показать свою образованность.

– Подожди, так все-таки его здоровым признали? – повторила Маренич.

Панов пожал плечами:

– Ну не нашли у него психического заболевания.

– Но это же клиника! Череп, кости, записки кровью девственниц… Средневековьем каким-то попахивает. Может, он тоже, был сатанистом?

– Вот я и говорю, – Панов наклонился ко мне. – Пообщайся с психиатрами, может, и ваш любитель писать кровью где-нибудь на учете стоит.

– Ладно, учту. Спасибо за чай с пирогами… – Я поднялась.

– И за полезную информацию, – добавил Панов.