Текст книги "Темные силы"

Автор книги: Елена Топильская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

16

« – Здравствуйте, дорогие женщины, в эфире „Женская волна“, передача „Служба и дружба“. Позвольте представить гостей студии: это Инна Светлова, сотрудница турфирмы, и Алевтина Цветова, стоматологическая клиника „Альянс“. Как выжить в женском коллективе? Вот об этом мы и поговорим сегодня. Девочки, вы такие симпатичные, милые, воспитанные! Неужели вы можете с кем-то ссориться на работе? Вот вы, Инна?

– Я? Конечно. Я ведь живой человек. Сказать правду, у нас в женском коллективе бывают конфликты, и даже не производственные, а просто бабские ссоры. Но очень редко, только если кто-то срывается из-за пустяка.

– Например?

– Например, кто-то пил чай и не помыл за собой чашку, а тебя это раздражает. Бывает ревность…

– К кому? К клиентам вашей фирмы?

– Ну… Бывает, и к клиентам нашей фирмы. Но повторяю, это бывает очень редко. И тот, кто сорвался, потом очень переживает, Девочки у нас хорошие.

– А у вас, Валя?

– У нас? У нас коллектив докторский, значит, женщины сплошь с мужским характером.

– То есть вы не ссоритесь из-за мелочей? Только по-крупному?

– Да нет. Все бывает.

– Инна, а вы дружите с сослуживицами? Или встречаетесь только на работе?

– Дружу, но не со всеми. У меня есть близкая подруга с работы.

– Очень близкая?

– Очень. Пожалуй, самая близкая.

– Как вы считаете, то, что вы работаете вместе, укрепляет вашу дружбу или, наоборот, угрожает ей?

– Наверное, укрепляет. У нас общие интересы, и для нашей дружбы это важно…

– Инна, вы просите у сослуживиц деньги в долг?

– Бывает, прошу.

– А были случаи, что вам отказывали?

– Нет… Нет, не припомню такого. Мы доверяем друг другу, это очень важно для меня…» Мы слушали запись сорок минут.

– Боже, какая чушь! – сказал Горчаков, потягиваясь. – Только вы, бабы, можете часами трепаться ни о чем. Ах, мы дружим, ах, даем друг другу деньги в долг… Ну, и зачем тебе это, Машенция?

– Мне надо записать это все на бумагу, – сказала я медленно, обдумывая услышанное. – Зачем? – Горчаков уставился на меня во все глаза. – Может, все-таки расскажешь о своих гениальных идеях?

– Сначала надо посмотреть, что получится.

– Кажется, я понимаю, – тихо сказала Алена. – Тс-с! – я приложила палец к губам.

– Но вам самой это не сделать…

– Съезжу, в ЭКУ [6]6
  Экспертно-криминалистическое управление.


[Закрыть] к криминалистам, – пожала я плечами.

– Если тебе разрешат покинуть квартиру, – ехидно заметил Горчаков. – Но я все равно ничего не понимаю. О чем-то вы, девчонки, секретничаете…

– Да нет, Лешечка, говорим открытым текстом, – вздохнула я.

– Маша, можно, я помогу? – спросила Алена. – Мне только надо послушать еще немного…

Когда мы запустили запись в пятый раз, Горчаков всхлипнул и побрел на кухню готовить чай.

Через полчаса Алена протянула мне исчерканный листок.

– У меня получилось почти то же самое, —сказала я, изучив то, что она написала. – Теперь надо экспертов спрашивать, смогут ли они это сделать?

– Смогут, – уверенно сказала Алена. – Я знаю. Если надо, могу сама это сделать.

– Ты? – она меня удивила.

– Да. Я закончила институт киноинженеров, по специальности – звукооператор.

– А работаешь журналистом?

– Ну и что? Так бывает. У нас в редакции есть бывший опер, учитель, даже цирковой артист…

– Надо же, прямо как в уголовном розыске, – задумчиво сказал Горчакрв, остановившись на пороге с чайным подносом в руках. – Там тоже вроде был цирковой артист…..

– Алена, но ведь нужна какая-то аппаратура специальная?.

– Я могу в институте договориться.

В душе я одобрила горчаковский выбор. В кои-то веки он постарался не только для себя, но и для дела.

Через два дня Алена принесла то, что у нее получилось. Я все еще сидела под домашним арестом, несмотря на то, что на мордоворотов из джипа и Пашу Иванова суд без звука дал санкции; Паше сразу предъявили обвинение в поджоге дома, несмотря на то, что ни владелец, ни пользователь сгоревшего строения в поле зрения следствия так и не появились. Паша, в присутствии дежурного адвоката, виновным себя не признал и блаженно улыбался.

Мордоворотов, которым предъявлен был угон и подделка технического паспорта, следователь допрашивал по три раза на дню, пугая возможным обвинением в убийстве.

– Чья кровь у вас в багажнике? – но мордовороты только усмехались и отводили глаза.

Старая заповедь: «нет трупа – нет убийства». И они, и следователь хорошо эту заповедь знали, поэтому следователь бесился, а они сохраняли спокойствие.

Следователь трезвонил мне по телефону утром и вечером, видимо, считая меня ответственной за это уголовное дело, и докладывал, как оно продвигается, а вернее – как буксует. Как раз перед приходом Алены в сопровождении верного оруженосца Горчакова он между делом упомянул, что все трупы, за интересующий меня период, в интересующем меня месте, подобрал и готов ознакомить меня с документами, но сразу может сказать, что там действительно есть один интересный женский труп, по возрасту, а главное – по давности смерти идеально подходящий под одну из наших потеряшек, а по группе крови – под пятна в багажнике джипа.

Я пообещала решить, как это сделать технически, иными словами – кто повезет меня в область, чтобы почитать документы, но тут меня осенило: я попросила коллегу, если можно, отправить акт вскрытия этой дамы факсом в мою прокуратуру. И Лешка, явившись ко мне для вечернего совещания (надо же, и тут приспособился, подумала я, нашел отмазку для жены – навещать бедную Машу), приволок кипу факсов. Я жадно зарылась в них и нашла то, что нужно.

Совсем недавно, в апреле, в кювете, присыпанный землей, был обнаружен частично скелетированный женский труп, одежда на котором отсутствовала. Интересно, кто там в. кювете рылся так успешно? Труп был завернут в покрывало, кости и сохранившиеся мягкие ткани повреждений не имели. Труп женщины двадцати пяти – сорока лет, точнее определить трудно, волосы светлые, кудрявые, группа крови —В (третья) – совпадает с той, которой опачкан багажник джипа. Время смерти – зима, примерно за полгода до обнаружения. В принципе, все это очень подходит к Инне Светловой, если не считать того, что мы не знаем группы ее крови. Но если все-таки возбудят дело и начнется следствие, то установить ее группу проще простого: у нее же маленькая дочка, поэтому запрос в роддом, где девочка родилась – уж это-то, я надеюсь, папа от нас скрывать не станет – решит проблему, в меддокументах Светловой данные о ее группе крови должны быть.

– Что задумалась, Маша? – вывел меня из оцепенения голос Горчакова.

– Что? Вот это, – я потрясла факсимильным актом вскрытия неопознанного трупа, – с очень большой вероятностью одна из наших фигуран-ток. Та самая, Светлова. Как ты думаешь, имею я моральное право проделать с ее мужем этот фокус?

– Думаю, что имеешь, – сказал Горчаков, подумав. – Если бы ты знала точно, что это труп Светловой, тогда это было бы подло. Но ты не знаешь.

– Так, – кивнула я. – Продолжай.

– И предъявлять этот труп мужу для опознания нет никаких оснований, ведь он утверждает, что жена его жива. И в розыск она, как пропавшая без вести, не объявлена.

– Так.

– Дальше: допустим, труп ему предъявили. Он его все равно не опознает.

– Почему? – заинтересовалась Алена.

– Потому что тело практически скелетировано. Мягкие ткани лица не сохранились, туалет трупа не поможет. Одежды на трупе нет, то есть даже по одежде не скажешь, она – не она, – Лешка поцеловал Алену в щечку.

– А по волосам?

– А опознание только по волосам, как ты знаешь, ненадежно.

Да, я это знала. У Лешки был случай, когда родной отец не опознал по волосам дочку. У дочки на голове была химическая завивка, о чем отец не подозревал, потому что она, обладая от природы прямыми, как палки, и непослушными волосами, «химию» делала только для того, чтобы укладка держалась, и после мытья распрямляла волосы феном. А в морге труп помыли из шланга, и волосы на голове закудрявились, ведь разглаживать их было некому. Отец, которому предъявили тело, уверенно сказал: не она, волосы не ее. Из-за этого установление личности трупа затянулось на шесть месяцев.

– Не сомневайся, Маша, все нормально. У меня вот на этот счет никаких комплексов.

– Ну так ты и проделаешь фокус, а?

– Нет уж, – Горчаков помотал головой. – Пускай уголовный розыск очки зарабатывает.

– Значит, все-таки сомневаешься?

– Нет, – твердо сказал он. – Не сомневаюсь. А вот я сомневалась. Это была оперативная хитрость из разряда мошеннических хитростей. Сколько себя помню, и теоретики, и практики спорили, можно ли применять к подследственному или свидетелю какие-нибудь приемчики, чтобы добиться нужных показаний. Я считала, что да, но на всю жизнь запомнила вычитанное когда-то, еще в студенческие годы, в учебнике криминалистики определение приемлемой оперативной хитрости. Это допустимо, если ты просто демонстрируешь клиенту какие-то факты, а он сам оценивает их и делает неправильные выводы, которые влияют на его поведение. Самый известный пример из этой области описан Шейниным. Расследуя дело об исчезновении молодой женщины, он подозревал мужа, который вел себя слишком активно, писал жалобы, стучал кулаком по столу, требуя найти жену; а трупа не было. Тогда следователь, зная, в какой обуви пропавшая была накануне исчезновения, точно такую же пару туфелек расположил на своем столе и прикрыл газетой так, чтобы они торчали из-под газеты, и вызвал на допрос мужа. Тот отвечал на вопросы следователя, а сам нет-нет, да и косился на туфельки. Наконец, не выдержав, он нервно спросил у следователя, зачем у того женские туфли на столе, хотя следователь ему про обувь никаких вопросов не задавал. Думая, что это туфли его жены, а их присутствие та столе следователя означает, что труп нашли, он сам себя привел в соответствующее психическое состояние и сознался в убийстве жены.

Иными словами, следователь не вводил подозреваемого в заблуждение, не говорил – вот туфли вашей жены, мы нашли ее труп, и все указывает на вашу вину. Он просто дал тому возможность увидеть некую обувь, а уж что подозреваемый подумает по этому поводу, какое придаст значение этому обстоятельству – личное дело подозреваемого, ответственность за то, что у подозреваемого в голове, на следователе не лежит.

Другое дело, когда следователь умышленно фабрикует какое-то доказательство и предъявляет его подозреваемому. Это уже мошенничество и злоупотребление служебными полномочиями.

Но то, что мы собирались сделать, как раз и было фабрикацией доказательства. В чистом виде. И говоря по совести, мы не знали, какую реакцию мужа Светловой повлечет предъявление этого сфабрикованного доказательства; он может вообще схватиться за сердце, упасть и умереть. И что мы тогда будем делать?

Битый час мы обсуждали моральную сторону задуманного предприятия. Алена была целиком на стороне Горчакова, то есть за эксперимент, что меня окончательно убедило в полной беспринципности журналистской братии; впрочем, и следовательская не лучше, и оперативная. Чуть позже к нашему обсуждению присоединились Мигулько с Синцовым, а там и муж пришел с работы. И я оказалась в меньшинстве, вернее – в единственном числе со своими моральными терзаниями.

Логика оппонентов была такая: если это муж грохнул жену и прикопал ее в канавке, то наши дешевые подходцы на признание его не подвигнут. Он клюнет на уловку, только если искренне считает, что его жена жива. А если он и вправду считает, что жена жива, то пусть расскажет, зачем ему понадобилась крупная сумма как раз в период, когда она исчезла, и кто и почему заставил его молчать.

– В конце концов, это наш единственный шанс узнать правду, – убеждали они меня хором. – Светлов – единственный, кого мы хоть как-то раскачали, и сейчас достаточно небольшого усилия…

– Ты же знаешь, Маша: Светлов – наш единственный шанс. Банкир на порог не пускает, дипломатические родители вообще жалобу накатали, к ним тоже не сунешься. Про Удалецкую и спросить не у кого…

А кончилось все тем, что они решили: а что это они вообще спрашивают у меня разрешения? Текст есть, и ничто им не мешает пустить его в дело.

«Прошу тебя сказать им всю правду. Это очень важно для меня. И для тебя, и для нашей девочки. Очень прошу».

– Как вы только это сделали? – восхитился Мигулько, прослушав запись этих слов, произнесенных голосом Инны Светловой.

Алена объяснила, что, многократно перезаписав фонограмму радиопередачи, она аккуратно вырезала из нее нужные нам слова, а потом склеила обрезки в другом порядке, составив этот текст.

– Вот смотрите: мы с Машей расшифровали фонограмму, написали на бумаге. Вот: «– Я? Конечно. Я ведь живой человек. Сказать правду, у нас в женском коллективе бывают конфликты, и даже не производственные, а просто бабские ссоры. Но очень редко, только если кто-то срывается из-за пустяка.

– Например?

– Например, кто-то пил чай и не помыл за собой чашку, а тебя это раздражает. Бывает ревность…

– К кому? К клиентам вашей фирмы?

– Ну… Бывает, и к клиентам нашей фирмы. Но повторяю, это бывает очень редко. И тот, кто сорвался, потом очень переживает. Девочки у нас хорошие.

– Инна, а вы дружите с сослуживицами? Или встречаетесь только на работе?

– Дружу, но не со всеми. У меня есть близкая подруга с работы.

– Очень близкая?

– Очень. Пожалуй, самая близкая.

– Как вы считаете, то, что вы работаете вместе, укрепляет вашу дружбу или, наоборот, угрожает ей?

– Наверное, укрепляет. У нас общие интересы, и для нашей дружбы это важно…

– Инна, вы просите у сослуживиц деньги в долг?

– Бывает, прошу.

– А были случаи, что вам отказывали?

– Нет… Нет, не припомню такого. Мы доверяем друг другу, это очень важно для меня…» Ну, и так далее. Вот, мы нужные нам слова пометили, я резала фонограмму и аккуратно, в нужной последовательности эти слова склеивала, чтобы получилась просьба.

– Фантастика! – восхитился Мигулько. – Значит, муж послушает, узнает голос жены и все расскажет?

– Будем надеяться, – сказал Горчаков. После этой ювелирной работы по созданию послания с того света он стал смотреть на Алену как на божество. Да, похоже, Алена им уже может вертеть, как хочет.

Единственное, что настораживало в этой клееной фонограмме, – интонация.

Конечно, слова, выдернутые из другого контекста и составленные потом в произвольном порядке, просто по определению не могли звучать, как гладкая связная речь. Неизбежны были паузы, стыки, словно говорящий глотает окончания, и неверно расставленные акценты, даже в таких коротких фразах Но, как это ни странно, такая неровность речи придавала посланию некую убедительность. Создавалось впечатление, что женщина запинается потому, что очень волнуется, и у нее перехватывает дыхание.

Бесспорно, это была мастерская работа, я искренне аплодировала Алене.

Осталось дать послушать то, что у нас получилось, мужу Инны Светловой. И надеяться, что он внемлет потустороннему голосу жены. И расскажет нам, что же произошло на самом деле.

17

Моральную ответственность за происходящее сняли с меня опера – Мигулько с Гайворонским и Андрей. Мигулько вообще сказал, что им эти рефлексии чужды, и он лично глубоко убежден: чем меньше опер знает Уголовно-процессуальный кодеке, тем лучше, потому что когда про запрет не знаешь, легче его нарушать. А Гайворонский добавил, что, с его точки зрения, допустимы все приемы, кроме пыток. А иногда и пытки не повредят: мне ли не знать, каких удивительных ублюдков земля носит.

Они приперлись на работу к Светлову, в институт, заявили, что у них есть серьезный разговор, касающийся Инны, и испуганный доцент сам пошел вместе с ними в РУВД, решив, что на работе говорить неудобно, а дома – дочка.

Приведя доцента к себе в отдел, эти безжалостные люди без каких-либо предисловий включили состряпанную нами запись.

– Прошу тебя сказать им всю правду. Это очень важно для меня. И для тебя, и для нашей девочки. Очень прошу… – зазвучал в кабинете голос Инны Светловой, которую Костя с Игорем никогда не видели, и теперь уже понятно, что не увидят; и у оперов, по их собственному признанию, мороз продрал по коже.

Муж Инны, с каменным лицом прослушав запись, прямо сразу, без перехода начал говорить, опера еле успели выключить магнитофон.

– Вы не представляете, с каким сердцем я жил все это время, как было тяжело! Все уже передумал, – начал он, и опера испугались, что вот сейчас он начнет в убийстве признаваться. Но Светлов заговорил совсем о другом:

– Может быть, ей там не так уж хорошо, и она к нам все-таки вернется? К нам с дочкой? Я уж теперь думаю, что простил бы ее. Ну, ошибся человек…

У него даже слезы на глазах показались, но он справился с собой и рассказал, что жизнь с Инной была не безоблачной, всякое случалось. Когда их дочке было три года, летом они отправили ее на дачу, к его матери, а сами ездили туда на выходные. Как-то Инна сказала, что поедет на дачу не в пятницу вечером, как обычно, а в субботу днем, потому что лето – в их турфирме время горячее, ей надо выйти в субботу, до обеда поработать. Он ничего не заподозрил и поехал один, но как назло, вдруг все электрички встали: обрыв проводов. Выслушав Объявление, что обрыв будет ликвидирован не раньше чем через два часа, Светлов плюнул и вернулся домой. Дверь была закрыта на «собачку», он поначалу даже обрадовался – значит, Инна уже дома. Позвонил, но дверь не открывали. Он стал стучать, испугавшись, что с ней что-то случилось, приложил ухо к двери – и услышал в квартире чей-то громкий шепот и возню.

Зная, что их квартира имеет еще черный ход, ведущий на другую лестницу в доме (наследие старых времен, когда существовал парадный подъезд и «черный» вход для прислуги), он по какому-то наитию не стал больше караулить под дверью, а побежал во двор, под арку и увидел мужика в надвинутой на уши бейсболке, быстрым шагом удаляющегося от дома. Догонять он его не стал, а вернувшись в парадное, обнаружил, что дверь открыта, Инна была дома, сказала, что на вечеринке выпила, придя домой, заснула и не сразу услышала, что он звонит в дверь.

Ложь была настолько очевидной, что он не стал припирать ее к стене. Ударил жену с размаху по лицу, чего даже сам от себя не ожидал, и ушел из дому. Ночь просидел на вокзале – сна все равно не было ни в одном глазу, дождался утренней электрички, уехал на дачу.

Инна как ни в чем не бывало, приехала на дачу к вечеру в субботу. Поняв по поведению его матери, что он никому ничего не рассказал, она, вопреки его ожиданиям, прощения у негр просить не стала. О любовнике говорить тоже не стала, просто молчала. Так они и стали жить дальше, молча. Обращались друг к другу только, если надо было решить какой-то бытовой вопрос. Спали в одной постели, но даже не касались друг друга. Что за любовник ушел тогда у него из-под носа, доцент так и не выяснил.

Так прошло два года. Конечно, за это время лед между ними слегка растопился, они даже в гости вместе ходили, но окончательного примирения не произошло. Инна о разводе не говорила, но какие-то мелочи все время заставляли его думать, что она размышляет на эту тему и не прочь развестись.

–А если развод – так это она дочку заберет, вы понимаете? К этому готов я не был. Я вообще дочку люблю больше, чем она, понимаете? Так бывает, я ведь старше ее. Хоть на шесть лет всего, но зато умнее лет на двадцать. Она еще совсем девчонкой родила, и даже возилась с ребенком меньше, чем я. Она к подружкам убежит, а я Настю купаю, кормлю, гуляю с ней, понимаете? Я тогда аспирантом был, диссертацию писал, дома сидел. Да я вообще всегда дома больше бывал, чем Инна… Я вот даже думал потом, почему не выгнал ее сразу, когда застукал с мужиком? Даже не потому, что любил, потерять боялся. Фактически тогда я осознал, что и так ее потерял. Нет, я понял потом, что просто побоялся – она дочку заберет. У меня двое приятелей развелись, делили с женами детей своих, и суд, конечно, матерям отдал деток. Законы у нас такие.

Опера его не перебивали.

– А перед Новым годом у нее карьера в гору пошла. Мы с ней особо это не обсуждали, но я по словам ее подружек догадывался, по телефонным разговорам, потом на радио ее пригласили, интервью это в газете. Меня, если честно, все это успокаивало: она все говорила «мы с мужем, мы с мужем». Значит, думаю, разводиться не собирается. Ну и слава богу… Она в интервью еще сказала, что мы с ней якобы на Новый год в Бангкок собираемся. Господи, никуда мы не собирались. А когда она пропала, я подумал: наверное, она с любовником своим туда собралась. Может, и правда она туда уехала. Вы не знаете?

Ребята только осторожно плечами пожали, боясь спугнуть удачу и сбить Светлову настроение откровенничать.

– Когда она домой не пришла, я утром сразу дочку в охапку и к маме своей отвез. Шиш, думаю, ты получишь, а не Настю. Буду бороться. И как чувствовал: через два… Нет, через три дня… Или через два… Ну, не важно. Позвонил, мужик: мол, надо встретиться. Я сразу понял, что это от нее, от Инны. И правда, в кафе пришел мужик… мы в кафе договорились встретиться, около института моего. В общем, пришел мужик, ничего не скажу, интересный. Хромает немного. Я удивился, что ему уже под пятьдесят, а туда же. Но Инка всегда любила тех, кто постарше. Он коньяк заказал, приличный, армянский, я, правда, пить не стал. А он выпил бокал. Извинился. Сказал, что обстоятельства вынуждают. Что Инна уехала, а его просила со мной поговорить. Слушайте… – вдруг задумался он. – А ведь мужик этот не говорил впрямую, что он – ее хахаль. Нет, он сказал, что она просто просила его со мной поговорить. Точно! Может, и не он это ее трахал за моей спиной…

Эта мысль его захватила, и опера мне потом сказали, что ему вроде даже полегчало на некоторое время. Хотя, вроде бы, какая разница…

– Ну ладно, не суть. В общем, мужик сказал, что Инна больше ко мне не вернется. Я, естественно, сразу поставил точки над «и»: сказал, что ребенка она не получит, пусть и не надеется. А он только хохотнул, тонко так, и говорит: мол, не нам решать. А суд, сами знаете… Всегда ребенка матери отдаст. Зачем это, мол, надо? Ребенка травмировать и тэ дэ. Ну, и что ты предлагаешь? – спрашиваю. Он помялся так и назвал сумму.

Опера переглянулись: сумма точно совпадала с той, которую доцент одалживал у сослуживца.

– Он сказал, что как только Инна деньги получит, она сразу расписку напишет, что отказывается от всяких прав на ребенка, и больше никогда не появится. У меня аж голова от радости закружилась, я сразу согласился, дурак. Потом уже к юристу сходил, он меня надоумил, что это все фигня, что надо заключать нотариальное соглашение… Но я рукой махнул. В общем, деньги занял и стал ждать. Он через неделю позвонил, как договаривались, мы в том же кафе встретились, я ему деньги отдал, и все.

Доцент замолчал, потом вдруг тревожно взглянул на оперативников.

– Она что, все-таки хочет Настю? Я дурак, конечно, я ведь тогда даже расписку у него не взял. В эйфории был.

– Этот мужик, что, вам даже расписку от Инны не дал? – осторожно спросил его Костя.

– В том-то и дело. Я подумал, что начну требовать нотариального соглашения, они откажутся, и что тогда? Нет, лучше не думать про это. Отдал деньги, и все. Но потом понял, что Инна слово держит. Ни звонков, ни писем… Встретил как-то на Невском девочку из их турфирмы, они с Инкой дружили. Спрашиваю, что гулящая, пишет хоть? А она как-то странно на меня посмотрела, нет, говорит, а тебе? Так и разошлись… Так что, мне Настю отдавать? Она ведь сейчас и не узнает Инну-то.

Как только опера поняли, что Светлов гораздо больше боится, услышать, что дочь придется отдать жене, чем то, что жена его мертва, они взялись за него уже серьезно.

К вечеру, они вытрясли из доцента все, что можно, и прибежали с этим ко мне.

Группа крови Инны Светловой действительно была третьей, муж это знал наизусть, потому что когда они ждали ребенка, была угроза плоду из-за конфликта резус-факторов, они вместе ходили в консультацию сдавать кровь, и он запомнил ее группу навсегда. Так что у нас отпали последние сомнения в том, чей труп в покрывале лежал в канаве с зимы.

Светлов дал более или менее удобоваримое описание примет посредника между ним, и, как он думал, его женой: около пятидесяти лет, прилично одет, худощавый, лицо слегка вытянутое, глаза глубоко посаженные, волосы темные, на лбу залысины; голос вкрадчивый, слегка хромает. На следующее утро Светлова отправили к криминалистам составлять композиционный портрет этого мужчины.

Оценив элегантный способ завладения деньгами, мы, кстати, не исключали того, что Инна была убита не сразу, а действительно сбежала с этим хромоногим, это уж потом он от нее избавился. Точное время смерти женщины, труп которой нашли в кювете, эксперты ведь не назвали, там был люфт в два-три месяца.

Предупреждая мои вопросы, ребята сообщили, что им показалось странным, что жена не забрала никаких своих вещей, что называется, в чем была, в том ушла, а у брошенного мужа это не вызывает никаких сомнений. Но доцент им объяснил, что вместе с деньгами отдал посреднику и чемодан со всеми вещами Инны. Она через посредника передала, что просит мужа собрать и передать ее одежду и косметику. Сам он для себя рассудил, что Инна боится повторения сцены двухлетней давности. Боится, что на этот раз он ее изобьет уже по-настоящему. Ну, и слава богу, для него, Светлова, и к лучшему.

Оказалось, что Инна была сиротой: отца у нее не было. А мать ее три года назад умерла от сердечного заболевания, так что, кроме мужа, и заявлять-то о ее исчезновении было, некому.

Вооруженные композиционным портретом, опера отловили подружку Инны с ее работы, но та категорически отвергла версию о том, что любовником Инны был этот хромоногий.

– Она же с парнем из газеты крутила, – сказала девушка, разглядывая фоторобот. – Не с этим старым.

– А парня знаешь? – спросили опера и тут же получили полные данные журналиста.

Через час журналист сидел в убойном отделе, пил с операми водку и правдиво рассказывал о связи с Инной Светловой, длившейся несколько лет. Познакомился с ней случайно, на улице, стали встречаться. В первые дни после знакомства она вдруг пригласила к себе, сказав, что ни мужа, ни ребенка дома не будет; он, балда, пришел, ни был позорно застукан мужем, еле нога унес. Инна потом его нашла, извинялась, и впредь они встречались в безопасных местах. Его это очень устраивало, как и то, что она не хочет уходить от мужа и не просится замуж, поскольку он и сам на минуточку был женат. Дорогие подарки журналист ей дарить не мог, но из благодарности за радость безопасного секса устроил своей возлюбленной протекцию на радио. Ее пригласили в передачу, она была счастлива безмерно. Потом – интервью в газете, еще круче. А потом вдруг она пропала.

Он несколько раз звонил ей на работу, и когда ему сказали, что Светлова уволена, он подумал, что просто она его бросила таким необременительным способом. Домой ей он, естественно, не звонил, решил, что если она захочет продолжать отношения, то сама на него выйдет, но от нее не было ни слуху, ни духу, и в конце концов просто забыл про Инну.

– Я, ребята, грешным делом, сначала думал, что ее муж грохнул и закопал где-то, – поделился журналист с операми. – Выследил нас, небось, и придушил неверную. Пару недель я сам ходил и оглядывался. А потом махнул рукой. Значит, не муж?

На всякий случай опера съездили с ним вместе к нему домой и перерыли всю квартиру. Получить санкцию на обыск было не подо что, уголовных-то дел, связанных с исчезновением женщин, так и не возбудили. Но журналист не стал вставать в позу и даже, по его словам, получил удовольствие от процесса.

Наибольшее удовольствие, надо думать, он получил позже, когда опера, ничего не объясняя, показали его жене фотографию покрывала, в которое был завернут женский труп из области.

Надо отдать должное жене: не дрогнув лицом, она категорически заявила, что такого покрывала у них никогда не было, и только поинтересовалась, что шьют ее муженьку: убийство, изнасилование или наркоторговлю.

Опера сказали, что сбыт краденого, и с тем распрощались. По дороге в отдел обсудили предположение о том, что Светлову могла убить журналистская жена, чтобы избавиться от соперницы. Но обсудив, отвергли это предположение: в эту конструкцию не лез джип со следами крови в багажнике и пятидесятилетний хромоногий субъект, завладевший денежками.

Мужа Светловой пришлось отвезти в область и показать ему фотографии неустановленного женского трупа с остатками светлых кудрявых волос. К нашему удивлению, Светлов сразу и уверенно опознал в трупе женщины свою жену.

– Это она, Инна. Я не сомневаюсь.

И после этого поднял на оперов страдальческие глаза:

– А… А голос ее у вас откуда?!.

Вот тут-то ребятки мгновенно вспотели. И осознали, что не все приемы получения информации допустимы, в уголовном процессе. Оба мне сказали, что в этот момент им было очень стыдно. Спасло их то, что за давностью времени доцент вовсе не был сражен смертью жены наповал. Напротив, он даже испытал облегчение, осознав, что Инна никогда больше не придет отнимать у него горячо любимую дочку. И, когда опера покаялись, простил их.

Опознав труп жены, Светлов отдал оперативникам кучу ее фотографий, любительских и официальных. И когда судмедэксперты сделали фотосовмещение по черепу, отпали последние колебания – она или не она. Она, на сто процентов.

Областной следователь, получив такую интересную информацию, в ажиотаже поскакал к своему прокурору на предмет возбуждения дела по факту убийства Светловой. Прокурор его ажиотажа не разделил и заартачился: во-первых, причина смерти Светловой до сих пор не установлена. Механических повреждений на трупе не найдено, ни ножевых дырок, ни пробоин в черепе, ни признаков асфиксии, ни огнестрельных ран. А вдруг она умерла от сердечного приступа, а тот, кто был рядом, испугавшись, просто вывез ее труп в область и похоронил в канаве. Может такое быть? Криминалистическая практика знает такие случаи. А мы не в Соединенных Штатах, у нас за сокрытие трупа не судят, если убийства как такового не было.

Следователь возражал своему прокурору, что Светлова могла быть отравлена ядом, который к моменту обнаружения трупа разложился, поэтому не был найден при исследовании труда. Прокурор парировал, что это всего лишь догадки, основывать на которых возбуждение дела не стоит. И намекнул, что лучше бы его подчиненные не совали нос в дела городской прокуратуры, а занимались бы своими собственными делами. Сроки по которым горят и слабенький выход которых в суд совершенно не соответствует серьезнейшим задачам, поставленным перед органами прокуратуры государством, например, – необходимости окончания расследования по делу начальника уголовного розыска, утаившего от учета кражу шапочки у собственного сына.