Текст книги "Темные силы"

Автор книги: Елена Топильская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

– Вот увидишь, сейчас поручкается с Тубасовым и придет выяснять, во сколько я с работы отвалила, – тихо сказала я Горчакову, и он согласно кивнул.

– И про меня тоже не забудет. Надо же, в кои-то веки поддался на твою провокацию, ушел пораньше, и на тебе! – в голосе Лешки слышалась горечь.

– Да ладно, ты-то можешь наврать, что сидел на рабочем месте.

– Да? – Горчаков с сомнением покачал головой. – А если он после шести по кабинетам шлялся? С инспекцией?

– Скажешь, что в туалет вышел. Да что я тебя учу…

Наконец прокурор вышел из дежурки в коридор и удостоил нас с Лешкой своим вниманием.

– Мария Сергеевна, вы во сколько с работы ушли? – начал он с места в карьер, сурово сдвинув брови.

– Как рабочий день кончился, так и ушла, – вяло ответила я. Совершенно не хотелось с ним собачиться, отстаивая свое конституционное право на отдых.

– Плохо, – констатировал прокурор. – Вы забыли, что рабочий день у: нас ненормированный?

Мы с Горчаковым молчали, слушая, что будет дальше.

– Я в курсе того, что с вами произошло, – продолжал он. – Напишите рапорт на мое имя. И вы, – обратился он к Горчакову, умудрившись даже не посмотреть при этом в его сторону. Укажите в рапорте, где вы были после восемнадцати.

– Зачем это? – возмутился Лешка. Я пихнула его в бок.

– Объясню, – тем не менее счел нужным ответить прокурор. – Вы ушли с работы так рано, не поставив меня в известность…

Горчаков недоуменно поднял брови. Безнадежно глядя за спину начальника, я увидела, как сверху спустились начальник убойного отдела Костя Мигулько с опером того же отдела; направившись было ко мне, они притормозили, разглядев рядом со мной прокурора района. Подмигнув мне, Костя достал пачку сигарет, и они с оперативником с наслаждением закурили, о чем-то тихо переговариваясь.

Понятно: в первом приближении они ситуацию с психом уже раскрутили и уступили место Синцову, который взялся за задержанного более плотно. Получив передышку, они пришли поделиться информацией со мной, но деликатно выжидали, пока я закончу разговор со своим начальником. Сейчас главное – не мешать Синцову, он что-нибудь из него выкрутит, пока псих еще тепленький после шокирующего захвата автоматчиками в камуфляже.

Перемигиваясь с начальником убойного отдела, я отвлеклась от прокурора, который как раз закончил разъяснять Горчакову порочность его ухода о работы сразу после окончания рабочего дня. Горчаков, слава богу, молчал; оправдываться тем, что время вне стен прокуратуры он провел не без пользы, организовав войсковую операцию по спасению коллеги от неминуемой смерти, было бессмысленно.

Разделавшись с Лешкой, прокурор обратил свое высочайшее внимание на меня.

– Вы, надеюсь, поняли, – строго сказал он, —что о возбуждении уголовного дела не может быть и речи. Я поговорил с начальником РУВД, все выяснил. Оружия никакого при нем не нашли, он просто шел к вам поговорить. Тем более, что вы сами его пригласили, – он значительно посмотрел на меня.

Краем глаза я заметила, что при этих словах Лешка напрягся и потемнел лицом. Я примирительно погладила его по рукаву, не сводя преданного взгляда с прокурора.

– Так что состава преступления в действиях этого… – прокурор на секунду замялся, вспоминая фамилию, задержанного, – этого Иванова не усматривается.

Я покорно молчала, слушая гладкую речь прокурора, а вот Горчаков все-таки взорвался.

– Значит, сама его пригласила, да?! – рявкнул он. – Состава не усматривается?! Приперся домой к следователю, угрожал ее взорвать или сжечь, и в этом состава нет?! Нет состава, получается?

Прокурор даже не вздрогнул, он спокойно смотрел на Горчакова ничего не выражающими глазами:

– Он не имел при себе ни взрывчатых веществ, ни оружия, и его высказывания носили демонстративный характер.

– Значит, нет состава покушения на убийство? – не унимался Горчаков. – А как насчет угрозы убийством?

– Угроза убийством реального характера не носила, и у вас, – прокурор глянул на меня, – не было оснований опасаться ее исполнения.

Юридически возразить против этого мне было нечего, хотя воспоминания о том, что я пережила, слушая по телефону откровения гражданина Иванова и ожидая его визита, до сих пор не давали расслабиться области солнечного сплетения.

– А как насчет хулиганства? – заикнулся Горчаков.

– Хулиганство, – прокурор бесстрастно начал излагать формулировку диспозиции соответствующей статьи Уголовного кодекса, – это грубое нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу…

– Все ясно, – невежливо прервал его Горчаков, хватая меня за руку и поворачиваясь спиной к непосредственному начальнику, – мы с тобой, Швецова, не общество, а так, слякоть.

– Я здесь не усматриваю даже состава административного правонарушения, – подтвердил прокурор, – и содержание субъекта в управлении внутренних дел более трех часов незаконно, я уже напомнил об этом начальнику управления. Личность его установлена, так что оснований ограничивать его свободу нет.

Горчаков истерически хохотнул:

– Личность установлена?! Поняла, Машка? Значит, Иванов этот – личность с правами. А мы с тобой, Швецова, тля без прав!

Мы с ним продолжали стоять спиной к начальнику. Я думала о своем – вспоминала, как несколько лет назад выезжала в коммунальную квартиру на труп сорокалетней женщины; они там всей квартирой боролись против местного дебошира, который всем отравлял жизнь, а она была самой активной, написала заявление в милицию, там возбудили дело и негодяя арестовали. Он просидел четыре благословенных для соседей месяца, а когда дело поступило в суд, тетушка-судья изменила ему меру пресечения на подписку о невыезде. Он освободился, пришел домой, постучал в дверь той самой соседке, и когда она, ничего не подозревая, открыла ему, всадил ей в живот тридцатисантиметровый клинок кухонного ножа. Она умерла сразу, на глазах у зятя и беременной дочери. Когда я допрашивала негодяя, меня больше всего поразило, что он был абсолютно трезв, то есть совершил это в здравом уме и твердой памяти. Интересно, судья хоть угрызения совести испытала, узнав об этом?..

От воспоминаний меня отвлек железный палец Горчакова, впившийся в запястье. Друг и коллега все еще рвался в бой. Сама бы я, конечно, не стала обострять обстановку, но Лешка держал меня за руку мертвой хваткой, и я прямо физически ощущала, в какой он ярости. Он искоса глянул на прокурора:

– Значит, на свободу с чистой совестью? Может, еще медаль ему вручить?

Он ернически хлопнул себя по бокам, словно матрос перед исполнением танца «Яблочко», потом изо всей силы дернул меня в сторону и потащил к лестнице. Из дежурки выглянул озабоченный начальник РУВД. Он был уже не так радостно возбужден, как до встречи с прокурором – надиктовывая на телетайп победную реляцию о геройском задержании страшного бандита, обезвреженного у дверей следователя прокуратуры. Бросив на меня виноватый взгляд и тут же отведя глаза в сторону, он обратился к прокурору:

– Геннадий Васильич, так что, отпускаем Иванова этого?

– Отпускайте, я же сказал, – кивнул прокурор.

Тубасов тут же скрылся в дежурке. Горчаков протащил меня мимо стеклянного проема и успокоился только на лестничной площадке, где курили сотрудники убойного отдела, бросавшие на нас сочувственные взгляды. От комментариев они благоразумно воздержались.

– Ну что, все ясно? – яростно спросил Горчаков. Опера кивнули.

– Ты не переживай так, Леха, – дипломатично сказал Костя Мигулько. – Сейчас большие боссы отправятся баиньки, и мы все решим. Если дело никак не возбудить, оформим ему мелкое хулиганство.

– Приставание к гражданам, – подхватил его товарищ, опер Гайворонский.

– Отправим в суд, хоть пятнадцать суток ему наковыряем, а за это время разберемся, что за фрукт.

– А что за фрукт? – спросила я устало. Мне вдруг стало наплевать на все и страшно захотелось спать.

Опера оживились.

– Тротила при нем, конечно, не было, – поведал Мигулько, – зато была библия, вся в каких-то значках…

– Каких? – живо заинтересовался Горчаков.

– Каббалистика какая-то, – объяснил опер Гайворонский. – Это надо видеть. И еще листочек с адресами.

– Что за адреса? – вцепился в него Горчаков, отпустив мою руку. Я потрясла кистью, будто вылезла из наручников.

– Адреса каких-то теток. Надо их устанавливать, – отозвался Мигулько. – Там ребята этим занимаются. А Синцов его дожимает.

– Хорошо. А чего этот урод к Машке поперся? – строго спросил Горчаков. – Машкин адрес есть в списке?

– Я ж сказал, Синцов его дожимает. Сейчас ему лучше не мешать. Он на злодея посмотрел и сразу говорит – носом чую, наш клиент.

В этот момент я прямо кожей спины почувствовала приближение прокурора, но как стояла, так и продолжала стоять, зато все мужики повернулись к нему, а Мигулько даже улыбнулся.

– Я вот что подумал, – нараспев объявил прокурор, – пока я здесь, пойду все-таки сам объяснение возьму у задержанного. Пусть его приведут в кабинет к Тубасову.

Не дожидаясь подтверждений тому, что его распоряжение правильно поняли и уже кинулись исполнять, он двинулся мимо нас по лестнице к руководящему кабинету. Теперь я видела его спину; наша компания на секунду застыла с раскрытыми ртами, потом опомнился Мигулько.

– Григорий Васильевич, – начал он. Прокурор даже не обернулся, печатая шаги по ступенькам.

– Геннадий Васильевич, – машинально поправила я, и Мигулько громко крикнул вслед прокурору:

– Геннадий Васильевич, пока нельзя его опрашивать!

Прокурор застыл, занеся ногу на площадку:

– Почему это?

– С ним работают, – простодушно пояснил Мигулько, полагая, что это снимает все вопросы, по крайней мере, для профессионалов.

Прокурор, не поворачиваясь к нам, пожал плечами.

– Потом доработают, – сказал он. – Тубасову скажите, что я жду у него в кабинете.

Мы все растерянно переглянулись: если Синцов успел наладить хоть какой-нибудь маломальский контакт, ни в коем случае нельзя прерывать процесс их общения, особенно в свете трехчасового срока, по истечении которого задержанный должен быть отпущен. По указанию прокурора.

Значит, единственная возможность задержать его дольше чем на три часа – узнать о нем что-то такое, что подтвердит его общественную опасность (уже понятно, что визит к женщине-следователю прокуратуры с обещанием ее уничтожить, путем взрыва или сожжения, общественную опасность субъекта никоим образом не подтверждает, надо копать глубже), и уложиться требуется в установленный законом срок. А если наш педантичный прокурор сейчас попрется его лично опрашивать и будет это делать с чувством, с толком, с расстановкой, как он делает все остальное, то, во-первых, он съест все отпущенное на содержание клиента время, а во-вторых, сведет на нет и без того непросто установленный контакт. А это означает, что к материалу проверки будет подшито ничего не значащее объяснение, полученное у Иванова лично прокурором района, следующим документом будет постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, в дежурной части Иванову под расписку торжественно вернут изъятые шнурки и часы и отпустят на все четыре стороны. А мне останется ожидать его повторного визита. И я не исключаю, что второй раз он явится уже с тротилом. А что? Раз давеча все так славно кончилось, и ему даже пальцем не погрозили…

У всей нашей четверки чуть не вырвался из груди стон, но это не смутило прокурора. Он взялся за перила и уверенно стал подниматься к кабинету начальника РУВД, где собрался образцово-показательно поработать. Позади нас из дежурки уже выскочил Тубасов и понесся вслед за прокурором, чтобы обеспечить ему фронт работ. Нас обдало ароматом свежевыпитого коньяка.

– Уволюсь я, к черту, – сказал мне на ухо Горчаков.

3

Мы вчетвером, не сговариваясь, тихо двинулись вслед за начальниками, хоть это и выглядело не совсем этично. Впереди шел Лешка с решительным видом, за ним – Мигулько со своим подчиненным, Гайворонским, и в арьергарде плелась я, в душе уговаривая себя, что иду просто за компанию, поскольку бороться с прокурором у меня сил уже нет. Да и не привыкла я, за много лет безбедного существования за могучей спиной родного шефа, тратить силы еще и на борьбу с непосредственным начальством, разбаловал нас Владимир Иванович. Ну, поднимемся, и что Горчаков сделает? Ляжет прокурору поперек дороги? Выкрадет у него из-под носа клиента? Вызовет начальника на дуэль?..

Поднявшись на второй этаж, где располагались начальственные кабинеты, мы замерли на площадке, прислушиваясь к скороговорке полковника Тубасова, сопровождавшейся позвякиваньем ключа и скрипом отпираемой двери.

– Проходите, Геннадий Васильич, – журчал он, видимо, пропуская вперед нашего прокурора. – Может, чайку, кофейку, чего покрепче?

Реплику прокурора мы не услышали, но я не сомневалась, что он ответит отказом. Умение держать дистанцию со всеми абсолютно, будь то поднадзорный элемент в милицейских погонах или подчиненные в прокурорских, было, несомненно, самой сильной стороной личности нашего нового руководителя. Уж в том, что он не решает дела за стаканом, я могла быть уверена. Послышалось мягкое чмоканье закрывшейся двери, потом тяжелые шаги полненького Тубасова и его командный окрик в сторону лестничной площадки:

– Мигулько! Костя! А ну, давай, притарань задержанного ко мне в кабинет! Быстро, быстро, прокурор ждет!

Мигулько кинул на нас затравленный взгляд и стал на цыпочках спускаться по лестнице, потянув за собой и Гайворонского, – вроде как его тут нет, и он не слышал приказа начальника. Гайворонский повлекся за ним; правда, оглянувшись на нас с Лешкой, хмыкнул и иронически приложил палец к губам. Мы с Лешкой затаились. Тубасов подождал и, не услышав ответа, судя по шагам, двинулся в сторону площадки.

– Костя! Я ж знаю, что ты там! – позвал он, но не получил отклика. – Ах ты ж, черт!

Через секунду из коридора показалась его плотная фигура и лоснящееся красное лицо.

– Ну, и где этот архаровец?

Горчаков очень убедительно пожал плечами, я воздержалась от ответа.

– Я ж знаю, что он тут был. Ну давай, ты слетай, – предложил он Горчакову.

Я с интересом наблюдала, как Горчаков сделал лицо выпускницы Смольного института, которой люмпен в подворотне предлагает заняться оральным сексом. Будь Тубасов белым офицером, после такого лица ему оставалось бы только застрелиться. Но он был красным полковником и даже не расстроился.

– Давай-давай, – подбодрил он Горчакова. – Твой прокурор ждет, – сделал он упор на слове «твой».

– Я что, мальчик на побегушках? – пробормотал Горчаков.

Тубасов нетерпеливо качнулся с носка на пятку и, махнув рукой, стал спускаться по лестнице.

– Ладно, сам схожу, – решил он по дороге, и, вовремя спохватившись, что за задержанным ему надо не спускаться, а подняться на один этаж, в уголовный розыск, крякнул и круто изменил направление.

Проходя мимо нас с Лешкой, он с осуждением повертел головой, – мол, вот выросли архаровцы, не уважающие ни лица, ни чина, и тяжело потопал наверх.

– Ну что, Лешка. Пойдем домой? – спросила я, отвернувшись, чтобы Горчаков не заметил моих слез. Все остальное уже не интересовало меня, никто и ничто уже не могло ничего изменить. Мне захотелось домой, к Сашке и Хрюндику, – выплакаться всласть под их сочувственными взглядами и забыть все происшедшее. На-все-гда. Может, отпроситься в отпуск на неделю, съездить вместе с Сашкой и Хрюндиком в какой-нибудь пригородный пансионат. На заграницу-то денег не наскребем, так хоть в Репино… Нет, Хрюндик не поедет, ему уже скучно с нами. Но оставлять его дома тоже нельзя – вдруг припрется этот маньяк, или, еще хуже, подкараулит его на лестнице… Тьфу, даже думать об этом не хочу!

Все, теперь вообще нельзя быть спокойной ни одной минуты. Если он узнал мой номер телефона и адрес, кто ему мешает выведать, где учится мой сын, или устроить какую-нибудь гадость в бюро судмедэкспертизы, где работает Сашка? Сдать ребенка пожить к отцу или бабушке можно, но это не решает вопроса. В конце концов, их адреса тоже узнать не проблема, да и выследить человека легче легкого…

– Господа, что же делать? – тоскливо произнесла я, даже не заметив, что говорю вслух.

Но Горчаков не ответил, прислушался к чему-то и даже поднял вверх палец, призывая меня тоже навострить уши. С третьего этажа доносились отголоски какой-то свары: вроде бы Тубасов на кого-то наезжал, а кто-то тихо, но твердо отклонял инсинуации. Мы с Лешкой завороженно пошли на голоса и затормозили в конце коридора выше этажом.

Это в начальственных апартаментах в связи с поздним временем уже царило затишье, и даже свет в коридоре был притушен, а на третьем, розыскном, этаже жизнь еще вовсю бурлила. Но едва мы заглянули в коридор, стало понятно, что во всех кабинетах тоже затаились и прислушиваются, такая занятная разыгрывалась сцена.

Тубасов при полном полковничьем параде, даже в непонятно откуда взявшейся фуражке (кажется, он ее нес в руке, когда проходил мимо нас по лестнице), багровый от желания угодить новому прокурору района, с которым вообще непонятно, как налаживать контакт, раз тот не пьет из милицейских стаканов и баней не увлекается, навытяжку стоял перед полуоткрытой дверью кабинета и натужно увещевал:

– А я тебе говорю, иди его веди! Что ж я тут, тьфу… Тебе еще долго буду говорить?

А тихий спокойный голос Синцова отвечал ему из кабинета:

– Я сказал, никого никуда не поведу, и вообще уйдите, не мешайте работать.

– Да как ты… Тьфу, чтоб тебя! Ты что, блин, не понял?! Прокурор требует!

– А мне прокурор не начальник.

– Что-о?! – Тубасов аж задохнулся от такой дерзости. – Ты ж погоны носишь, сукин сын! Молчать, когда тебя полковник спрашивает!

– А вы мне тоже не начальник, – бесстрастно отозвался Синцов, – я в главке работаю.

– Ах ты ж, в главке, значит?! Вот я сейчас позвоню…

– Звоните. Но я тоже могу позвонить. И скажу, что мешаете работать. Все?

Тубасов, почувствовав шорох за спиной, беспомощно оглянулся, и мне стало даже жалко его. Из-под фуражки, криво напяленной на голову, текли капли пота. Смахнув пот, он встретился со мной глазами, быстро отвел их, еле слышно выругался, прихлопнул дверь кабинета и направился прочь.

Когда грузные шаги его затихли внизу, из кабинета высунулся Синцов. Увидев меня с Лешкой, он подмигнул нам, приложил к губам палец и снова скрылся в кабинете. Откуда-то возник онер Гайворонский, взял нас с Лешкой под руки и потащил вниз, в дежурку.

– Тубасов там? – поинтересовался Лешка, но Гайворонский хмыкнул, – Нет, конечно. Побежал вашему жаловаться. Это надолго, так что мы можем чайку попить. А тебе, Машка, я бы водки налил.

– Я не пью водку, – отмахнулась я.

– Ну, вина.

Костя уже метнулся в лабаз, сейчас позвоню ему, чтобы прихватил винища.

Вообще-то я и сама почувствовала, что не вредно бы выпить. Может, хоть это меня успокоит. Мы втроем устроились в закутке дежурной части, где по очереди отдыхали милиционеры из дежурной смены, если таковая возможность представлялась. Закуток был без окна, и обстановка там была небогатая: узкая продавленная кушетка да шаткий столик, украденный из летнего общепита еще в советское время, четыре алюминиевые ножки и щербатая пластиковая столешница. На кушетке, – видимо, в качестве предмета интерьера, – лежал начатый рулон розовой туалетной бумаги, Гайворонский красиво расставил на столе одноразовые стаканчики и свернул из обрывков туалетной бумаги розочки с целью придания изысканности сервировке, потом вспомнил, что у него в кабинете лежит коробка конфет, и убежал за ней. Я подумала, что времена изменились, и если раньше, в застойные годы, процесс выпивки не отягощался никакими излишествами, и сверхзадача соответствовала задаче, то теперь даже у сотрудников уголовного розыска наблюдается стремление облагородить процесс. Практически сразу в закуток просочился Мигулько с пакетом, в котором звякало «лекарство» – несколько бутылок.

– Может, Стеценко твоего позвать? – спросил у меня Лешка.

– Не надо. Не хотелось бы оставлять Хрюндика одного, – покачала я головой.

– Так ведь псих тут парится, и твоему Хрюндику в данный момент ничего не угрожает, —Лешка поднял палец в потолок.

– Знаешь… – я помедлила, пытаясь сформулировать то, что не давало мне покоя, – почем я знаю, кто он такой. Может, он вовсе и не псих? И их там целая группа?

– Да ладно, Машка, – отмахнулся Мигулько, шаря в пакете, видимо, на ощупь пытаясь найти самую вкусную бутылку. – Вульгарный псих. Наверное, когда-то девушка его грубо отшила, и он комплекс словил.

Он выставил на стол бутылку водки и бутылку красного вина:

– Испанское. Говорят, хорошее. У нас опер в Испанию съездил отдохнуть, так говорит, там любое вино хорошее. Бутылка один евро стоит, а вино хорошее.

–это сколько стоит? – спросил Лешка, придирчиво рассматривая этикетку.

– Да уж подороже, чем один евро, – Мигулько отобрал у него бутылку и достал из кармана ножик со штопором. – Что ж я, буду потерпевшую бормотухой угощать?

– Это хорошее вино, Лешка, я его знаю, —вяло сказала я, забившись в самый угол кушетки. Горчаков обернулся и внимательно посмотрел на меня, потом присел передо мной на корточки, так, что наши глаза оказались на одном уровне.

– Машка, все уже хорошо, – ласково проговорил он. – Все в безопасности, психа закроют на пятнадцать суток, за это время потрясем его, он охоту потеряет по квартирам ходить. Хочешь, ночевать поедем к нам? Ну что тебе покоя не дает? Мигулько, – кинул он через плечо Константину, – ну что ты возишься? Наливай ей быстрей.

Он держал меня за руки и заглядывал в глаза. Конечно, смешно было бы от меня сейчас требовать полной безмятежности, но Горчаков за много лет выучил все мои реакции наизусть. Да, помимо пережитого страха за себя и за своих близких, и помимо страха перед, не дай бог, грядущими визитами маньяка, мне еще кое от чего было не по себе. Не давала покоя одна мысль, Лешка был прав.

– Как ты сказал, Костя? – повернулась я к Мигулько. – Его грубо отшила девушка, и на этой почве у него появился комплекс?

– Ну да, – Мигулько ловко передал мне кренящийся под тяжестью переполнявшего его вина пластиковый стаканчик, я с трудом его удержала, потеряв мысль.

– Да это и ежу ясно, – помог Горчаков. – Наверное, в анамнезе – любовная драма, рожей не вышел, или прыщавый был, вот девки и глумились, небось, над ним. Но природа требовала свое. Поэтому попытки установить контакт с понравившейся женщиной приобрели извращенный характер, – он надул щеки и сделал глубокомысленное лицо, довольный тем, как сформулировал. А вот мне не удавалось сформулировать то, что не давало покоя.

– Подожди, – остановила я его, и пригубила вина. Вино действительно было хорошее. Сейчас выпью, захочу спать, поеду домой и просплю часов двадцать, а когда проснусь, забуду весь этот кошмар. – Представь, что тебя девушка обидела…

– Легко! Сколько я от вас натерпелся!

– Я не это имею в виду, – я мучительно пыталась выразить то, что мне казалось странным в этой истории. – Представь, что ты прыщавый, уродливый юноша…

– Может, лучше пусть Мигулько представит?

– Конечно, чуть что, так сразу Мигулько! – Костя обернулся с недовольным видом, но, взглянув на меня, тут же согласился. – Ну хорошо, хорошо, я – косой и рябой отрок. И что?

– И тебе понравилась девушка. Мигулько закатил глаза и выдвинул нижнюю челюсть.

– И ты ей на свои чувства намекнул.

– Допустим, – Мигулько кокетливо посмотрелся в приклеенный к стене осколок зеркала и поклацал зубами.

– Супер! – восхитился Горчаков. – Я же говорил, тебе этот образ ближе…

Мигулько треснул его пустым полиэтиленовым мешком.

– Але! Маша, не тормози! Мне долго еще быть прыщавым уродом?

– Так вот, – я заставила себя сосредоточиться. – Ты намекнул, а девушка тебе отказала. И не просто отказала, а на смех подняла, причем прилюдно. Сказала что-нибудь очень обидное, типа…

Я помедлила, подыскивая слова пооскорбительнее, но Горчаков меня опередил:

– С такой-то рожей лучше со свиньей поцелуйся! И не подходи ко мне, а то стошнит! И вообще ты, Мигулько, скотина безрогая, мне на два отдельных поручения не ответил… .

– Э, э! – запротестовал Мигулько, задвинув челюсть обратно. – А в лоб?

– Ладно, Костик, поверь, ничего личного. А на отдельные поручения все-таки ответь…

Отпив глоток, я аккуратно перехватила хрупкий стаканчик с вином левой рукой, а правой потерла висок. Вдруг ужасно заболела голова. Что ж они так галдят, Горчаков и Мигулько? Так, надо собраться.

– Костя! Ты на Горчакова обиделся?

– А ты как думаешь, Маша? Между прочим, поручения-то бездарные. Самому лень задницу от стула оторвать, а опера тебе что, мальчуганы на побегушках? Ты бы еще попросил дельце подшить и за пивом сбегать, а?

–Ой – ой – ой! – Горчаков с ядовитым хохотом повалился на хлипкую кушетку. – Между прочим, часть четвертая статьи сто двадцать седьмой …

– Ты еще Уставы императора Александра вспомни, крючкотвор! Или «Русскую правду»! Нынче кодекс другой, и статья другая, сто пятьдесят седьмая! А там написано, что следователь все сам должен делать!

– Формалист хренов! Там написано, чтоб вы самодеятельностью не занимались…

Мне показалось, что они сейчас подерутся. А ведь Горчаков вовсе не девушка, и Мигулько —не прыщавый урод. А что было бы, если бы один из них действительно отказал другому в любви?

– Так что было бы, если бы Горчаков был девушкой, и отказал тебе, Костя?

– В лоб дал бы, – откликнулся Мигулько, и теперь уже Горчаков треснул его по голове подобранным с пола полиэтиленовым мешком. —Нужна мне его любовь!..

Я поморщилась.

– Ты еще не вышел из образа? Тогда попробуй представить, что было бы…

– В каком смысле?

– Да, в каком смысле? А кстати, где Гайворонский? Его только за смертью посылать! —Лешка подобрал с пола орудие разборок – полиэтиленовый пакет и грустно потрогал пробку на водочной бутылке. Нет, они не понимали, о чем я.

– Да ни в каком!

Я отвернулась и отхлебнула из стаканчика. Вино уже не казалось мне хорошим, от его горьковатой терпкости сводило рот, и вообще пить без закуски не хотелось, хоть и не водка это. Я вспомнила, что придя с работы, так и не успела поесть. Господи, неужели все это было сегодня? Какой безразмерный день!

– Ладно, Машка, не обижайся, – Горчаков погладил меня по руке, в которой я держала стаканчик, при этом чуть не расплескав красное вино мне на юбку. – Скажи своими словами.

– Попробую. Допустим, ему грубо отказали, и для него это стало стрессом. И наложило отпечаток на его отношения с женским полом. Мы с тобой, Лешка, таких видали сто раз. Такие больше с признаниями к девушкам не подойдут, а подкараулят их в подворотне. Камнем по голове, или придушить, она и отказать не успеет, тем более в грубой форме.

В глазах у Лешки промелькнуло понимание.

– Ага, а у нас потом «глухари» половые.

– Вот именно. Если человек испытал стресс, он не будет добровольно повторять стрессовую ситуацию, а постарается ее избежать. Этот же, как его? Иванов ведет себя с точностью до наоборот.

– Подожди, он же в тебя влюбился по фотографии в газете? – включился в разговор Костя. – Я так понял, что он видел фотки женские находил тех, кто ему нравился, и начинал названивать…

– Вот именно, – повторила я. – Это-то и странно. Он даже не ищет женщину поплоше, а выбирает по фотографии в газете. То есть человек, который когда-то потерпел унизительное фиаско на любовном фронте, теперь добивается не просто женщины, себе по плечу, а успешной женщины, чьи портреты в прессе публикуют. Хотя сам с тех пор не стал лучше и успешнее, судя по старым джинсам и поношенным кроссовкам. Нет, что-то здесь не то.

– Да ладно, Машка, расслабься, – отмахнулся Мигулько. – Во-первых, он псих. И что там в его мозгах варится, знает только его лечащий врач. А во-вторых, с чего вы взяли, что он когда-то потерпел фиаско? Он этого не говорил. Это наши домыслы.

– Да, действительно, – Горчаков посветлел лицом. – Может, у него бзик такой: увидит женщину в газете и начинает о ней мечтать. И вообще, пока что он никого не подорвал, а то бы не гулял так спокойно по Питеру, а?

– А с чего бы вдруг у нас родились такие домыслы? – спросила я Константина. – Может, клиент о чем-то таком обмолвился?

Мигулько задумался, и тут за дверью раздались торопливые шаги, вошел Гайворонский, но без конфет. И лицо у него было озабоченным, нерадостным.

– Ну где ты ходишь, горе луковое? – набросился на него начальник. Гайворонский присел к столику, открыл водку и, плеснув себе в стаканчик, лихо свою порцию опрокинул.

– Мужики теток пробили, которые у нашего клиента в списке.

– Ну и что? – в один голос просили Мигулько и Горчаков, а Мигулько уточнил:

– Есть такие в природе? Все реальные?

– Есть.

– Ну и что? Не тяни резину.

– Ничего, – Гайворонский сглотнул. – Только они все пропали.