Текст книги "Темные силы"

Автор книги: Елена Топильская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

У Хрюндика же теплилась надежда на то, что я все-таки соглашусь и куплю ему этот фетиш, пока он не совершил досадный прокол. Мы куда-то ехали на горчаковском драндулете; всем выводком – я и Сашка сзади, а Хрюндик на переднем сиденье, рядом с нашим водителем, и всю дорогу ныл:

– Почему мы так медленно тащимся? И вообще, нельзя так скучно ехать! Дядя Леша, поехали по встречке, хоть какое-то развлечение! И скорость прибавьте, мы же не на ишаке едем! А слабо сделать двести тридцать? Ну, хоть двести двадцать!

Так он гундел до тех пор, пока мой муж не подал негромкую реплику:

– И это говорит человек, который просит купить ему мотороллер!

Гошка мгновенно скис и заткнулся. Потом стал горячо заверять нас, что это он так неудачно пошутил, но Стеценко был беспощаден:

– Нет уж, слово не воробей, обнаружил ты свое истинное лицо…

Я рассказала эту историю Синцову, но он посочувствовал не мне, а Хрюндику.

– Я тоже не понимаю, как можно ехать медленно, – и тут же втопил так, что у меня заложило уши.

Мы со свистом мчались мимо куцых придорожных лесочков, лысых колхозных полей, безлюдных деревушек, и если бы кто-нибудь приличный, не из правоохранительных органов, спросил, о чем я думаю, глядя на родимый край, он был бы очень удивлен, поскольку я машинально прикидывала, сколько трупов, о которых не знает милицейская статистика, покоится на этих бескрайних угодьях, и насколько удобно, угрохав кого-нибудь в городе, отвезти тело сюда и прикопать в ближайшей канаве, чтобы оно истлело, никем не найденное. Ведь ни дачники, ни колхозники тут не гуляют, судя по тому, что сейчас разгар рабочего дня, а ни души не видно; ни грибы, ни ягоды на этих зараженных ядохимикатами почвах не растут, водители проезжающих машин тут не останавливаются, разве только по нужде, но ради этого они не будут скакать по канавам, потому что прятаться не от кого, транспорт тут ходит с периодичностью редкого городского трамвая в час пик. О, сколько нам открытий чудных готовит заблудившийся на здешних просторах бульдозер, или сумасшедший грибник, вышедший из лесного массива и увязший по колено в грязной пахоте… Тем более, что концов по убийствам упрятанных тут жертв не найти даже самым классным сыщикам, если только не поможет счастливый случай.

Представьте, что пытливым туристом случайно выкопана из болотистой почвы чья-то берцовая кость. Если он не бросил ее тут же в ужасе и не бежал оттуда сломя голову, а зачем-то понес находку в местную милицию, сюда приедут раздраженные опера и без всякого удовольствия извлекут из стихийного захоронения остальные части скелетированного трупа, соберут их в кучку и сдадут на экспертизу. А не менее раздраженный от пустой работы эксперт наковыряет какую-нибудь дырочку в черепе, не предусмотренную природой, – и нате вам, завертелось. Прокуратура возбудит уголовное дело по факту убийства, а что делать операм, если они не знают даже, когда в местном болоте был закопан труп, этим летом или пару лет назад, а уж тем более откуда его привезли и как звали потерпевшего.

Все это тайна, покрытая мраком, и таковой останется, если только кто-нибудь из городских следователей не начнет разыскивать конкретного человека, проверять все неопознанные трупы, случайно не обнаружит опознавательную карту на этот труп, и не прикинет на своего потеряшку, а дальше все – опять же случайно – пойдет в цвет. Но теперь таких дотошных следователей мало, в нынешней профессиональной среде не принято самолично трудиться – копаться в опознавательных картах, лопатить сводки, не барское это дело. Нынешние следователи ограничиваются тиражированием запросов со стандартным текстом, на которые им присылают такие же стандартные ответы, и неизвестно, что труднее – обнаружить труп в пригородной болотистой почве или найти сведения о нем в пучине курсирующих между подразделениями типовых бумажек.

– Чего приуныла, Маша? – спросил Синцов, даже не глядя в мою сторону, и я в который раз поразилась, как чутко он улавливает настроение.

Интересно, что это, флюиды какие-то, витающие в воздухе? Телепатия? Интуиция?

– Думаю про то, как все вокруг разъедает профанация, – нехотя ответила я.

Синцов хмыкнул.

– Небось, смотришь на придорожные канавы и прикидываешь, сколько трупов здесь закопано? И безо всяких перспектив раскрытия?

Вот откуда он узнал, о чем я думаю? Или, может быть, у старых следственно-оперативных ищеек настолько стандартное мышление, что нетрудно догадаться: при взгляде на любой объект они думают о трупах, потому что, как в бородатом анекдоте, они всегда об этом думают?

– Просто я сам всегда смотрю на эти канавы именно в таком ракурсе, – пояснил Андрей в ответ на мой незаданный вопрос, лишний раз продемонстрировав свою интуицию. – Смотри, тут и днем пустынно. А ночью? Фонарей на этом участке дороги нет, трасса не освещается. Главное – проскочить посты ДПС с трупом в багажнике; а проскочил, выбирай место, тормози, выкидывай труп и следуй дальше по своим делам. Главное, чтобы не нашли его в ближайшую неделю. А никто его и не найдет, особенно если снежком припорошит. Или, как сейчас, травка вокруг заколосится. А если и найдут – поди установи связь между неизвестным покойником, невесть откуда то ли привезенным, то ли принесенным, и группой товарищей, на неделе смотавшихся в область за свежей рыбой. Или за картошкой.

– Тьфу, Андрюха, – я поморщилась, – напомнил мне о психе.

– И о пропавших дамах? Которые из газет? – не удивился Синцов. – Пока рано думать, что они тоже тут упокоены. Пока расслабься, Маша. У ваших ребят к вечеру уже должна быть информация. На обратном пути заедем в РУВД.

– Думаешь, успеем? Мне еще переезжать сегодня.

– Куда переезжаешь?

– К родителям Сашкиным. На первое время.

– А потом?

– А потом вы психа этого обезвредите.

– А мы его уже обезвредили, не беспокойся. Из больницы не убежит.

– Андрюша, ты же сам говорил, что этого психа кто-то дергает за ниточки, – напомнила я. – А их-то, тех, кто дергает, еще никто не обезвредил.

– Не всё сразу, Маша, – Синцов, держа руль одной рукой, второй похлопал меня по плечу. – И вообще, может, не так все страшно. Может, этот Иванов – заурядный одиночка. В черепную коробку к нему не залезешь, что там творится, одному богу известно. Это для нормальных людей логика работает, и их поступки можно просчитать и оценить с точки зрения здравого смысла. А с психами такое не проходит.

– Хочешь сказать, что мы его переоценили?

– Может быть, может быть. Или недооценили.

Синцов снял руку с моего плеча и взялся за руль, поскольку мы въехали в населенный пункт. Судя по кирпичным домам, псевдорусским ресторанам и высотной трубе, плевавшейся удушливым смогом, мы были у цели в районном центре, концентрирующемся вокруг градообразующего предприятия. Там, где провел свои детские и юношеские годы Павел Иванов, странный молодой человек, который собирался уничтожить меня только за то, что я уже была другому отдана; а может, и не собирался, а только хвастался, что, впрочем, его тоже не красит.

Глотнув местного воздуха, я плотно прикрыла окно в машине. Градообразующее предприятие распространяло по округе такую вонь, что меня, уж на что привыкшую к запаху несвежих трупов и протухших вещдоков, не на шутку затошнило. Насколько я знала, это предприятие вовсе не специализировалось на производстве рыбных консервов или переработке костей, но запах опрокидывал все мои представления.

Несмотря на то, что стекла в машине были плотно задраены, я старалась дышать ртом и через окно с удивлением наблюдала, как по улицам городка спокойно ходят местные жители, вовсю дыша носом, улыбаясь, разговаривая и, судя по всему, чувствуя себя неплохо. Хоть я и слышала, что к любому запаху, включая запах керосина, человек адаптируется всего за три минуты, здешняя атмосфера нарушала все законы природы. Правда, еще я слышала, что в свое время, после, нескольких лет применения ДДТ в народном хозяйстве, появилась популяция насекомых, нечувствительных к этому химикату; очевидно, здесь, в этой местности, вывелась популяция людей, невосприимчивая к вони, и кто знает, какие мутации психики повлекло это за собой.

Конечно, сначала следовало представиться в милиции. Синцов довольно быстро нашел особнячок, в котором располагался отдел внутренних дел, и мы поднялись в уголовный розыск. Там, несмотря на то, что не наступило еще обеденное время, вовсю шло распитие спиртных напитков при распахнутых настежь дверях, но похоронные лица оперов и руководящего состава не наводили на мысль о каком-то локальном празднике, а их приличные одежды и щедро накрытый стол свидетельствовали в пользу того, что пьют они по поводу, а не просто потому, что все поголовно – алкоголики.

Синцов, найдя глазами самого крупного и представительного участника этой грустной пьянки, интуитивно почувствовал в нем начальника и не ошибся. Начальник, не вставая из-за накрытого стола, протянул Синцову руку и поклонился мне, а потом жестом пригласил разделить трапезу.

Трапеза сразу выдавала областную принадлежность уголовного розыска: роскошная свежекопченая рыба, издающая на разломе сдержанное перламутровое сияние, огурчики и помидорчики явно только что с грядки, пучки ядреного зеленого лука и пышный укроп. Судя по всему, местная экологическая обстановка огородным культурам и речной живности шла только на пользу.

Нам быстро разложили закуску на бумажные тарелочки и поторопили – мол, присоединяйтесь.

– За что пьем, друзья? – спросил Синцов, поднимая наполненную каким-то вкусным самогоном рюмку.

Друзья помолчали, потом без всяких тостов опрокинули свои рюмки и принялись мрачно хрустеть зеленым луком.

На поминки не похоже, думала я, стараясь не дышать, поскольку даже в закрытом помещении не удавалось забыть о местном гиганте индустрии. День зарплаты вроде тоже не сегодня. Наконец начальник посмотрел на часы, забросил в рот молодую гладкую луковку и встал:

– Пардон, но мне в прокуратуру, Воцарилось гнетущее молчание, и в этой тишине начальник грузно прошагал вдоль стола по кабинету, скрипя начищенными ботинками, тяжело вздохнул напоследок и скрылся за дверью. Опера тут же налили и. выпили еще по одной, после чего один из местных оперов придвинулся ближе к Синцову и поведал, за что пьем.

– У вас, небось, прокуратура тоже зверствует? – предварительно спросил он, покосившись на меня.

– Маша – нормальный человек, она не виновата, что в прокуратуре работает, – успокоил его Синцов.

Тогда опер, все же время от времени искоса на меня взглядывавший, рассказал, что их прокуратура, по заданию Генеральной, рьяно взялась за выявление преступлений, сокрытых от учета.

В принципе, и наш милицейский надзор совершал рейды в отделы милиции», помощники прокурора по заданию руководства дежурили там с целью недопущения необоснованных отказов в приеме заявлений. Но тут, в области, подошли к делу творчески.

Прокуратура вышла не только в дежурные части отделов милиции; согласно утвержденному в верхах плану, помощники прокурора десантировались на местный базар, интересуясь у торговцев, не было ли случаев, когда милиционеры не принимали мер по их заявлениям о преступлениях. Торговцы оживились, и много застарелых неприязней повлияло на собранный прокурорами компрометирующий материал. Но и это был еще не апофеоз.

Люди в синих мундирах, чувствуя, что городских показателей им не перекрыть («у нас же деревня, мы тут все свои, поэтому особо-то резко стесняемся заявителей посылать, вот им и не набрать отрицательных примеров»), проявили чудеса изобретательности и отправились по школам: опрашивать детишек, не отбирают ли у них деньги, не воруют ли вещи, и если да, то реагирует ли милиция на такие сообщения. Видимо, и тут дело обстояло совсем плохо, нужная статистика все не набиралась, пока прокуроры не раскопали мальчика-второклассника, у которого зимой из школьной раздевалки пропала шапочка.

– А ты родителям рассказал про то, что шапочку украли? – спросили добрые дяди с прокурорскими погонами.

– Рассказал, – кивнул мальчик.

– А они в милицию заявляли? – допытывались правдоискатели.

– А чего им заявлять, – неосмотрительно удивился пацан. – У меня же папа – начальник уголовного розыска.

– Как ты думаешь, что прокуратура сделала? – горько поинтересовался местный опер у Синцова.

Я уже догадалась, но благоразумно помалкивала, боясь вслух произнести свои догадки.

– Прокуратура проверила, не возбуждено ли дело о краже шапочки, – наперебой стали рассказывать присутствующие, – обнаружили, что дела такого нет, и заявления даже не поступало, и…

– Возбудили уголовное дело на папу мальчика, начальника уголовного розыска, за сокрытие преступления.

– Знаешь, как обосновали? Рассудили, что пацан к нему обратился не как сын к отцу, а как гражданин к сотруднику милиции.

– Вон, Митрич наш пошел в прокуратуру на допрос. Может, сегодня и обвинение предъявят.

– Спасибо, что под стражу не взяли.

После этих слов опера дружно наполнили рюмки и хором выпили за здоровье Митрича. Мне стало не по себе. Я, наверное, впервые в жизни застыдилась, что работаю в прокуратуре.

– Ну, а у вас чего? – дошло наконец дело и до наших проблем.

Синцов осторожно рассказал про наш интерес. Опера оживились.

– Чего, Пашка Иванов у вас засветился?

– Давно его тут было не видно, с зимы, да? – А с тех пор, как благодетель его когти рванул.

– Он парень безобидный, и справочка есть.

– Эй, вы чего? – наклонился ко мне мой сосед, наверное, уловив с моей стороны некоторый скепсис по отношению к такой характеристике Паши Иванова. Да что там скепсис; видимо, такая гамма чувств отразилась на моем лице, что теперь уже все опера уставились на меня.

– Ничего, – наконец ответила я. – Он тут никого не поджигал?

– Поджигать не поджигал, – медленно ответил мой сосед по столу. – А что, хлестался, что ли? Было с ним такое, чуть что, сразу намекал, что недолго и на воздух взлететь.

– Да-а? – я уже не скрывала скепсиса. – И что? Кто-нибудь взлетал?

– Да ладно, – отмахнулся мой собеседник, —не надо делать из Пашки-дебила террориста-смертника. Кого он может взорвать? Кишка тонка.

– Но вообще, взрывчатка у него была, – неохотно признал другой опер. – Была. Мы сколько у него изъяли в прошлом году? Килограмма три, так?

Все закивали головами.

– Изъяли взрывчатку? И дело не возбуждено?

– А что толку возбуждать? – заговорили они наперебой. – Тут у каждого в сарае по мешку взрывчатки, рыбу глушить. И у нас имеется, что ж мы, суки, что ли, сами глушить будем, а у народа отнимать? Иначе у нас тут не прожить, комбинат наш, сами знаете…

Уж это-то я знала хорошо, под этим предлогом и приехала. Комбинат загибался; хоть он и вонял, как сволочь, отравляя окружающую атмосферу, но уже из последних сил. Оборудование им уже не принадлежало, сырье покупать было не на что, рабочие чаще проводили время в пикетах, чем на своих рабочих местах, забыв, что такое получать зарплату в кассе предприятия.

А все потому, что на комбинате было провернуто неординарное мошенничество, к которому никто не знал с какого боку подступиться. Уже на всех уровнях советовались, что делать, но мнения разделились: одни кричали, что состав тут бесспорный, другие – что состав тут, конечно, есть, но нам его не доказать никогда, а это равносильно тому, что состава никакого нет.

Правда, посидев в этой удушающей атмосфере, я стала потихоньку склоняться к мысли, что если такой вонючий комбинат закрылся из-за того самого мошенничества, то и слава богу, и привлекать за это кого-то у меня руки не поднимутся.

Наконец стол опустел, опера споро собрали тарелочки, помыли рюмки, и кабинет принял рабочий вид. Почти все разошлись по своим местам, а хозяин кабинета стал тихо о чем-то шушукаться с Синцовым.

Я их не слушала, потому что попросила разрешения позвонить на комбинат и была сосредоточена на разговоре с главным инженером. Поскольку именно он был инициатором возбуждения уголовного дела, строчил жалобы во все инстанции и обивал пороги, он завопил от радости и тут же предложил прислать машину, чтобы доставить меня в самое сердце этого зловонного монстра и все показать на месте. Допрос его в деле имелся, но место событий посмотреть всегда интересно, поэтому я согласилась. Синцов остался в отделе, а я с помпой села в черную раздолбанную «Волгу» и отправилась на свидание с главным инженером, подпрыгивая вместе с машиной на ухабах.

По дороге мы миновали старинную церквушку, правда, в очень хорошем состоянии, и я мысленно отметила, что на обратном пути в отдел обязательно заскочу сюда, раз уж изъятая у моего обидчика Библия была при мне. Я даже открыла ее и пролистала, в который раз обратив внимание на необычный краситель, которым были нацарапаны на полях значки. И не иероглифы, и не арабская вязь, и не латиница, и не просто рисунки —все эти каракули, смысла которых я уловить не могла, были какого-то странного красно-бурого цвета. Очень похожие на выцветшую кровь. Но я отогнала эту мысль. Это было бы слишком.

6

Комбинат меня впечатлил. К зловонию я постепенно начала привыкать, оно уже не казалось мне таким ужасным, хотя комфорта в жизнь не добавляло. А когда я зашла за монументальные ворота и оглядела бескрайнюю территорию, сплошь усеянную ржавыми обломками каких-то невероятных станин, похожими на обгоревшие остовы динозавров, у меня мороз побежал по коже.

– Вот, – горько сказал главный инженер, обводя широким жестом свои захламленные угодья, – вот что осталось от процветающего предприятия…

– Ну уж и процветающего, – усомнилась я. – К моменту спорной сделки у вас выпуск продукции упал на шестьдесят процентов, и зарплату рабочим не платили.

– Вот-вот, все это было сделано умышленно… А сколько сюда было вложено моих пота и крови, да и не только моих. И не только пота… Сердце, сердце было вложено…

Я хорошо понимала этого немолодого человека советской еще закалки. Поначалу, когда он пришел ко мне на допрос в прокуратуру, он показался мне брюзгой и занудой. Одетый в заношенный допотопный костюм, от которого мне все время чудился запах нафталина, худой и неухоженный, он еще и разговаривал со мной недоверчиво и раздраженно, как будто я была в чем-то перед ним виновата. Я тоже не видела причин быть особо приветливой с ним, пока не поняла, что он связан с этим производством без малого сорок лет, просто как ребенок пуповиной с матерью, и не может ни говорить, ни думать ни о чем другом, кроме своих ненаглядных станков и механизмов. А поняв это, я стала относиться к нему с симпатией, да и он смягчился.

Несколько лет он бился за возбуждение уголовного дела по факту развала одного из крупнейших предприятий области, жалуясь во все возможные инстанции, и наконец в Генеральной прокуратуре решили, что дешевле будет возбудить такое дело, чем отписываться от бесконечных жалоб, изобретая все новые доводы отказа. Практика показывает, что объемные хозяйственные дела с неограниченным сроком расследования довольно редко доходят до суда; по разным причинам. Во-первых, из-за того, что следователям трудно разобраться в бухгалтерских документах, всяких там проводках и инвойсах да и скучно, тут надо иметь особую хозяйственную жилку, чтобы радоваться таким делам. Во-вторых, очень тяжело найти виноватых, поскольку должностные инструкции обычно составлены не более конкретно, чем прогнозы погоды. И только особо одаренные следователи способны определить лиц, подлежащих привлечению к уголовной ответственности, не запутавшись в выводах ревизоров о том, что «пооперационное исследование движения товаро-материальных ценностей и проверка документации по приобретению, учету и использованию основного и вспомогательного оборудования и своевременности документального оформления его ввода в действие подтвердили возможность выработки выявленного количества неучтенной продукции с помощью имевшихся резервов основного и вспомогательного оборудования»…

Видимо, наверху так и решили: пусть возбудят дело, успокоят общественность, обезвредят заявителя, побарахтаются в бухгалтерской документации, а там, глядишь, годика через полтора-два устанут бегать в Генеральную за продлением срока следствия и прекратят дело. Десять месяцев дело болталось в милицейском следственном управлении, потом милицейское начальство добилось передачи его в прокуратуру. Два месяца дело курсировало между милицией и прокуратурой, обрастая согласованиями, и наконец приземлилось в нашем районе.

По какому-то недосмотру дело досталось не Горчакову, который в хозяйственных делах чувствует себя как рыба в воде, а мне. Полистав папочку с подшитыми жалобами, написанными от руки убористым почерком, я заскучала; какие-то бледные ксерокопия загадочных справок, накладных и технических характеристик оптимизма мне не добавили. Но когда я вызвала на допрос жалобщика – главного инженера предприятия, и поговорила с ним, что называется, не для протокола, картина для меня прояснилась.

Все началось, конечно, даже не два и не три года назад, а в девяносто восьмом году, когда по области прокатилась волна захватов этих самых пресловутых градообразующих предприятий. Механика захвата была проста: после акционирования, которому поначалу никто никакого значения не придавал, поскольку от обладания акциями рабочие никаких особых дивидендов не видели, вдруг проводилось собрание акционеров, и на свет рождался протокол об избрании нового состава Совета директоров или нового директора. Новый Совет приходил на предприятие, выкидывал со своих мест членов старого Совета и начинал править на свое усмотрение. Старые директора бежали в милицию, над ними там смеялись и предлагали обратиться в Арбитражный суд, они обращались, суд выносил решения в их пользу, и теперь уже старые директора победоносно входили на предприятие в сопровождении судебных приставов-исполнителей. Новый Совет оспаривал решение арбитража, в ход шли подделки и похищения документов, угрозы, погромы, потом стали случаться убийства. Каждое явление силовых структур сопровождалось разбитыми стеклами, покрушенной мебелью, позже стало сопровождаться стрельбой…

Но на этом предприятии все было не так. Никаких новых директоров и арбитражных судов; осуществленная комбинация потрясала своей простотой и элегантностью и была вполне достойна таланта Остапа Бендера.

Все началось с того, что предприятие стало получать меньше заказов. Меньше заказов —меньше заработка, и в конце концов случилось неизбежное: рабочим стало нечем платить зарплату. Конечно, отчасти это произошло из-за того, что дирекция установила себе размер заработной платы на несколько порядков выше, чем работягам, но все это было надлежащим образом проведено по документам, оформлено решением Совета директоров, и то обстоятельство, что на свою месячную зарплату рабочий мог купить скромный продуктовый набор, а директор зато – дачный домик с огородом или подержанную машину, волновало разве что рабочего, а финансовые органы – ни чуточки.

Но вдруг и этих скудных денег у рабочих не стало.

Правда, директор тоже перестал получать свою пайку и объявил, что вместе с сотрудниками затягивает пояс.

Первые три месяца работяги терпеливо ждали. Следующие три месяца сидели в приемной директора. Потом вышли на дорогу с плакатами, потом стали бросать камни в директорские окна. Потом сходили на прием в прокуратуру. На комбинат приехал прокурор и строго поговорил с руководством, а также разъяснил рабочим их конституционные права.

После этого наиболее продвинутые рабочие обратились в суд. Не дожидаясь решения суда, директор стал активно искать пути выхода из кризиса. Надо было где-то найти деньги, чтобы погасить даже не то что долги предприятия, а выплатить задолженность по зарплате. В суде лежал иск на пятьсот двадцать тысяч рублей (это составляло примерно три директорских оклада, но он ведь тоже перестал получать зарплату в кассе). Тогда, в девяносто восьмом году, эта сумма впечатляла больше, чем сейчас; особенно тех, кто у себя в кассе получал меньше, чем директор градообразующего предприятия. Вот с этого момента трактовки событий заинтересованными сторонами расходятся.

Версия директора: отчаявшись получить кредит у правительства или найти для предприятия заказы и достать средства на выплату зарплаты изголодавшимся работникам, он вынужден был обратиться за ссудой к частному лицу, которое согласилось предоставить деньги в требуемой сумме, под залог, Кроме оборудования, в залог отдавать было нечего. Поэтому был заключен договор с этим частным лицом о предоставлении ссуды под залог оборудования. Директор рассчитывал в самое ближайшее время договориться о выгодном заказе и уже встречался с предполагаемыми заказчиками, аванс на заказ от них позволил бы рассчитаться с заимодателем. Однако предполагаемые заказчики оказались людьми непорядочными, поели-попили за счет директора в ресторане во время бизнес-ланча, но с заказом тянули, и дотянули до того, что истек срок займа.

Поскольку он, в отличие от надувших его заказчиков, себя считал человеком порядочным, у него не оставалось другого выхода, как распрощаться с оборудованием, указанным в договоре Займа в качестве залога. Часть оборудования была вывезена с предприятия, после чего не столь порядочные люди из числа руководства комбината (камень в огород главного инженера) стали строчить пасквили в разные инстанции, бог весть в чем обвиняя его, добросовестного руководителя, который преследовал единственную цель – не дать рабочим его комбината помереть с голоду.

Версия «не столь порядочных людей», в том числе и главного инженера: пока в казне комбината водились какие-никакие средства, директор хапал сколько мог из этой казны, установив себе непомерный оклад невесть за какие заслуги. Когда денежный ручей иссяк, этот жулик, сговорившись с соучастником, заключил фиктивный договор займа на смехотворную сумму в пятьсот двадцать тысяч рублей под залог импортного оборудования, в свое время зубами выгрызенного главным инженером у министерства. Оборудования стоимостью в полтора миллиона долларов США.

Сразу было понятно, что этот заем никто возвращать не собирается, и договор заключен был исключительно для того, чтобы за смехотворную сумму хапнуть не только дорогое, но и дефицитное оборудование. Соучастник за бесценок получил ценные агрегаты, это все равно, что за три копейки купить новехонький «Мерседес», перепродал их за реальную цену, незаконный навар, сумму которого назвать язык не поворачивается, поделил с директором и прочими жуликами из числа руководства, давшими согласие на эту аферу. Поскольку большая и самая ценная часть оборудования была вывезена с комбината, комбинат встал.

Мне, конечно, больше верилось в версию главного инженера. Для того, чтобы состряпать такой договор займа, надо было быть или полным идиотом, или ничего не понимать в производстве. Директор на учете в ПНД не состоял, и работал на комбинате около пятнадцати лет. Частное лицо, любезно предоставившее комбинату в лице директора заем, сразу после реализации оборудования, поменяло место жительства, говоря проще – кануло в никуда, и пока, допрошено по делу не было.

И хотя формально, с точки зрения гражданского права, договор займа в том виде, в каком он был подписан и исполнен сторонами, имел право на существование, и оспорить его было бы затруднительно, меня, например, смущало то обстоятельство, что оборудование, ушедшее с комбината, после перепродажи объявилось в частной фирме, специализирующейся на том же, на чем и бывший его владелец – комбинат. И это бы ничего, да только хозяином частной фирмы был зять директора комбината. Неужели бывают такие совпадения?

Объяснения директора: правда? Надо же, а я и не знал! Оказывается, у зятя фирма такая? Но я же не ответчик за то, кому заимодатель перепродал оборудование, полученное в качестве залога! Мало ли…

Объяснения зятя: моя фирма искала оборудование, нашелся продавец, который нам его поставил. А что, оборудование – с комбината, которым тесть руководит? Правда? Надо же, а я и не знал!

Смущало, конечно, то обстоятельство, что если фирма зятя смогла уплатить за оборудование его реальную стоимость, то почему тесть в поисках денег для комбината не обратился к свояку? Уж взял бы у него заем, и не на пятьсот двадцать тысяч рублей, а на сумму, хотя бы соответствующую стоимости оборудования? Но раз они были так несведущи в делах друг друга, хоть и занимались вроде бы одним и тем же производством, то мало ли… Мало ли какие отношения могут быть между зятем и тестем… В общем, дело было темное, и бесперспективное, особенно если учесть, сколько времени прошло с момента этой странной сделки. Да и мне в городе расследовать его было не так сподручно, как прямо на месте. Но когда следственное управление МВД искало, куда сбагрить дело, областная прокуратура от него открестилась, всеми правдами и неправдами, и какая-то логика в этом была – в области сильнее местнические интересы, а в этом городишке, где развернулись события, все вообще были если не родственниками друг другу, то корешами. Какое уж тут объективное расследование! Вот и отдали дело в наш район, по месту подписания договора займа, в нотариальной конторе в центре города.

Мне, конечно, очень хотелось послушать то самое частное лицо, которое наскребло по сусекам пятьсот двадцать тысяч, выручив комбинат. Но наш отдел по борьбе с экономическими преступлениями исправно присылал мне ответы на мои запросы, в которых самыми информативными были слова «не представилось возможным».

Я забрала с комбината подлинник договора займа, до этого в деле была только плохая ксерокопия. Договор все это время хранился в бухгалтерии. Видимо, директор настолько ничего не боялся, что не стал терять или уничтожать договор, будучи уверенным, что оспорить его не удастся.

В чем-то он был прав, потому что цивилисты и городской, и областной прокуратуры долгое время ломали головы над тем, под каким соусом признать договор недействительнйм.

Доказать, что сделка была совершена с целью, заведомо противной основам правопорядка и нравственности, как этого требовала соответствующая статья Гражданского кодекса, было равносильно тому, чтобы доказать умысел на мошенническое завладение имуществом комбината. То есть практически невозможно.

То же относилось и к признанию сделки недействительной, как совершенной вследствие злонамеренного соглашения сторон. Наши попытались было усмотреть в договоре признаки так называемой кабальной сделки, то есть сделки, которую комбинат был вынужден заключить вследствие стечения тяжелых обстоятельств, на крайне невыгодных для себя условиях, чем другая сторона воспользовалась. Но, во-первых, иск об этом должен был предъявляться потерпевшей стороной, а директор комбината и слышать об этом не хотел; а во-вторых, к тому моменту, когда нашим прокурорам пришел в голову этот вариант, уже истек срок исковой давности.