Текст книги "Ворона для Царя (СИ)"
Автор книги: Елена Попова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
Глава 32. Как на исповедь
Максим
Я почти год отучился в новой школе и не замечал ее до того дня, когда мы с друзьями завалились в актовый зал, где девятый «Б» репетировал песню ко дню победы. Нам просто захотелось повалять дурака, над кем-нибудь постебаться. Мы сели на первый ряд, начали громко подпевать, ржать как ненормальные. И в какой-то момент я обратил внимание на светловолосую девочку с большими светлыми глазами, которая стояла на сцене среди своих одноклассников и пела «В парке у Мамаева кургана». И в этот момент я подумал о той, которую хотел стереть из памяти. Которую призирал с момента ее появления на свет. Свою сводную сестру Лизу. Как бы это скверно не звучало.
Я всю жизнь был марионеткой для матери. Выполнял все, что она от меня требовала, и хорошо знал цену непослушания: запертая комната, синяки на теле, двойная порция чтения. И все думал, а когда же она меня похвалит за все мои достижения? Что еще нужно сделать, чтобы заслужить ее любовь, заботу. Старался, выжимал из себя все что мог, до утра готовился к олимпиадам, а когда мама узнавала, что я занял первое место, с замиранием сердца ждал, что она меня похвалит. Но в ответ лишь слышал: «Хорошо. Но в следующий раз готовься тщательней, ты всего лишь на два балла опередил второе место». Ни «молодец», ни «так держать», ни «я тобой горжусь», – никогда от нее слышал. Я не знал что такое игрушки, моя голова была занята теоремами и формулами, я не знал, что такое друзья – на них у меня попросту не было времени. В школе надо мной подтрунивали, тычки, насмешки, ненавидели меня за то, что я сын директрисы. Мое окружение – педагоги, репетиторы, и иногда отец. Я любил когда он забирал меня на пару часов и возил в парк на аттракционы. Мы ели мороженое и сладкую вату, зимой катались на горке и на коньках. Он не мог забрать меня к себе, так как у него не было своего жилья, не было денег, работы. Зато была судимость за мошенничество. Но все моменты проведенные с ним – самые счастливые воспоминания из моего детства. А как только я переступал порог дома, снова натягивались нити и я становился марионеткой. Уверен, что вы много раз слышали такое выражение «Ты должен рассказать таблицу умножения, даже если тебя разбудят среди ночи!» Да каждая математичка твердит об этом. Кого-нибудь из вас будили? Уверен, что нет. А вот мне хорошо известно это выражение на практике.
И вот мама выходит замуж за Виктора Алексеевича. Большой грузный дядька, который теперь расхаживает по нашей квартире в длинном халате и постоянно что-то ворчит. То ему не нравились мои ботинки в прихожей, то мешал свет в моей комнате, или сильный напор воды, когда я мыл посуду. За такие, казалось бы, пустяковые вещи, мне частенько от него прилетало по затылку.
Они с мамой продали нашу двушку и купили трешку в новостройке. Одна комната – их спальня, вторая – кабинет Виктора Алексеевича, третья… Я тоже думал для меня, но в ней почему-то поставили детскую кроватку и сообщили, что вскоре у меня будет сестра или брат. Для меня выделили диван на кухне.
Когда Лиза родилась, ей досталось все и сразу: любовь, забота, игрушки, тисканье за щечки, ласковые слова, красивая одежда. Мама и Виктор Алексеевич выполняли любой ее каприз. Один раз, когда мама попросила меня постоять с коляской, а сама ушла в магазин, мне жуть как захотелось спустить коляску с лестницы. Я ненавидел эту девочку и не считал ее своей сестрой. Почему я из кожи вон лезу в попытке завоевать одно, всего лишь одно ласковое словечко, а ей всего-то стоит открыть свой ротик и зареветь, показывая на какую-нибудь игрушку, и игрушка тут же оказывалась в ее руках. Почему ее подкидываю на руках и называют солнышком, почему ее до сих пор не начали обучать буквам, цифрам, цветам, ведь ей уже два! А я в этом возрасте уже отличал фиолетовый от пурпурного. Ей дарили любовь так просто. Оказывается, чтобы привлечь к себе материнское внимание, нужно просто потопать ножками, закатить скандал или разбить тарелку. Совсем не обязательно занимать первое место в олимпиадах и иметь в дневнике все пятерки за все четыре четверти и за год.
И чем старше она становилась, тем больше я ее призирал. Как-то раз она пришла из школы и включила на всю квартиру музыку, а я в этот момент делал уроки на кухне. Я попросил ее убавить музыку раз, попросил два, попросил три, а на четвертый, когда понял, что Лиза меня не слушает, швырнул ее магнитофон на пол. А вечером, когда мама пришла с работы, Лиза ей сказала, что я вломился в ее комнату и бросил магнитофон, который стоял на ее столе выключенный. Мама не поверила мне, когда я клялся, что у нее на всю квартиру играла музыка и мешала делать мне уроки, и что я несколько раз попросил ее убавить громкость. В тот вечер мне сильно досталось. Лиза наблюдала, как мама хлещет меня ремнем, и все равно не созналась, как все было на самом деле.
Я умолял отца забрать меня и увезти туда, где я больше никогда не увижу ни маму, ни Лизу, ни Виктора Алексеевича. Отец сказал, что ему нужно пару недель, чтобы решить несколько вопросов и тогда мы сможем уехать. Куда-нибудь к морю. Это был май месяц.
Я все распланировал: заканчиваю седьмой класс, мы с отцом уезжаем, и в восьмой я иду в другую школу в другом городе. Но папа снова загремел в тюрьму на год… А я весь этот год ждал его как Хатико своего хозяина, и верил, что как только он выйдет из тюрьмы, сдержит свое обещание.
Кирпичик по кирпичику во мне строилась стена, через которую все сложнее могла пробиться мама. И как бы она не пыталась натягивать нити, мне удавалось их рвать. Для начала отказывался участвовать в олимпиадах и заниматься с репетиторами, затем с пятерок скатился на четверки. Получал за это, конечно, но продолжил стоять на своем. И вот отца наконец-то выпустили из тюрьмы. И он снова просит немного подождать. Ведь для того, чтобы уехать, нужны деньги, а он после отсидки был гол как сокол.
Получается, вместо того, чтобы уехать, первого сентября я снова пойду в эту школу в девятый класс? Ну уж нет! Я уже мысленно распрощался с ней и с этим городом. Даже несмотря на то, что мама больше не будет работать в моей школе директором, я не хотел возвращаться туда, я настолько был настроен уехать, что не мог принять никакого другого варианта. И благодаря этому настрою я набрался смелости и заявил маме, что переезжаю жить к отцу и попросил ее перевести меня в другую школу. И, конечно же, получил категорический отказ. Но тут Виктор Алексеевич решил баллотироваться в депутаты и у него началась предвыборная компания. Мама дала мне листок с речью, которую я должен был выучить как «Отче наш» и рассказать журналистам, которые придут к нам брать интервью. Я долго смеялся, читая, как Виктор Алексеевич печется о нас с Лизой, какой он добрый, правильный, как заботится о нас, как я почти сразу стал называть его папой. И в моей голове созрел план, как я могу использовать это интервью в своих целях. Я написал свою речь.
«Разве такой жестокий человек, как Виктор Алексеевич может заменить мне настоящего отца? Нет. Никогда. Ведь мой настоящий отец ни разу не бил меня, в отличие от него. Мой настоящий отец никогда бы не выделил для сына маленький уголок на кухне, живя в большой трехкомнатной квартире, и никогда бы не поднял на меня руку за то, что я вовремя не вынес мусорное ведро. А вот Виктор Алексеевич может. Я никогда не назову его своим отцом. Он для меня всегда был и будет чужим и жестоким человеком».
Я показал это маме и сказал, что даже если они запрут меня в гараже, или свяжут и с кляпом во рту посадят в шкаф, или отрежут мне язык в тот день, когда в наш дом придут журналисты, я все равно найду способ донести до избирателей эту информацию. Я никогда не произнесу лживые слова с той бумажки, которую она мне подсунула. Но я готов промолчать, если она отпустит меня к отцу и переведет в другую школу.
Со следующего дня началась моя свобода. Мама, после долгих трений с Виктором Алексеевичем, все же сдалась и забрала мои документы из школы. Я переехал к отцу. Точнее не совсем к отцу, он жил в квартире у знакомого, который бесконечно пил, буянил, приводил к себе алкашей. В квартире стояла ужасная вонь, по полу и стенам ползали тараканы, но я был счастлив. Лучше жить с алкашней и тараканами, чем с родной матерью.
В то лето я познакомился с Чижом и Бритвой. Эти парни очень любили похулиганить. Ни один вечер не обходился без драк или без кражи из магазина. В конце лета к нам подтянулись Хохол, Сиплый, Клим. Дискотеки, девчонки, тренажерка, стрелки район на район – мне нравилось все это. А дальше я предложил парням отжать «Игровые автоматы», которые уже давно оккупировала небольшая компашка с нашего района. И это место стало нашим. Больше не было прежнего Максима Царева. Был Царь. Царь, которого слушали, за которым шли, с которым хотели дружить, как минимум для того, чтобы от него не получить. Именно таким я и пришел в новую школу. Знаете, как новая жизнь вытесняла из меня кошмарное прошлое? Я выбирал для себя жертву, обычно это был какой-нибудь тихий парень, что-то вроде Максима Царева, и издевался над ним, как когда-то издевались надо мной. Я не был внутри зверем. Я сам прошел через все это. Но мной как будто что-то двигало что ли. Теперь моя очередь стоять по другую сторону баррикад. Я же получал, я же терпел, в мою спину летели огрызки от яблок, на мою голову выливались компоты, значит, и другие потерпят.
И в тот день, когда я увидел Люду на сцене, во мне что-то щелкнуло. Как будто передо мной стояла Лиза и смеясь говорила: «Ты получишь от родителей! Я все расскажу! Меня не накажут, а тебе влетит!»
Не знаю, заметил ли кто-нибудь, как я тер глаза и быстро мотал головой. Взглянул на нее еще раз. Показалось. Это просто какая-то девчонка с писклявым голосом.
Потом ее часто видел в школе, и каждый раз, когда мы пересекались, в моем мозгу шевелилась каждая извилина, а к моими рукам и ногам как будто снова привязывались нити. Я мысленно перемещался в свой уголок на кухне, а из соседней комнаты доносился радостный смех Лизы, мамы, Виктора Алексеевича.
Я заставлял себя не смотреть на нее. Особенно, когда она шла впереди, и со спины была точной копией Лизы, правда выше ростом.
Но в первый учебный день этого года она сама дала повод обратить на себя мое внимание, и я больше не смог остановиться. Мне не настолько был интересен ее дружок, как она сама. Мне нравилось, когда она плакала, когда слезно умоляла отпустить их в гаражах, когда стояла на коленях с обрезанными волосами.
А ведь где-то глубоко-глубоко в подсознании я понимал, что это другая девочка и она не виновата, что так похожа на мою сестру. Но почему-то ее слезы мне доставляли огромное удовольствие. Словно меня вращало на чертовом колесе, у которого заклинило механизм. Быстрее, быстрее, еще быстрее. Говоришь себе «хватит», хочешь сойти с него, а уже никак. Меня затянула эта игра. «Завтра я придумаю для нее что-нибудь новенькое, еще более жестокое», – думал я по вечерам. И вот ты уже сидишь и пишешь на листке бумаги «Любим, помним, скорбим», рисуешь кресты, делаешь из листка красивую розочку и кладешь в карман ее дубленки.
Шаман… Он появился в самом разгаре моей игры. Я только вошел в азарт, а он хочет забрать у меня ее? Я не мог этого допустить. Из своих источников узнал о его «мастерской», а дальше дело за малым: шепнул эту информацию Бритве, Бритва – своему двоюродному брату Сане, он же Кабан, который чуть позже познакомится с Шаманом и вольется в их компанию. Так я убрал со своего пути Шамана и многих его дружков. Больше мне ничего не могло помешать наслаждаться своей игрой. Ну, разве что панкушки, которые устроили концерт с перцовым баллончиком.
К тому времени мы с отцом уже больше двух месяцев жили одни в квартире. Хозяин хаты куда-то пропал, и папа неожиданно тоже решил свалить оттуда. Он не назвал мне причину, а лишь сказал, что нам нужно где-нибудь перекантоваться до выпуска из школы, а дальше будет все как в самых лучших сказках: уедем на море и будем жить долго и счастливо. Отец забрал из квартиры все вещи и сказал, что пока мы поживем у его Катерины, которая любезно согласилась нас приютить. Я почувствовал, что дело пахнет керосином, когда мы приехали к дому Мухи.
Она встретила нас на высшем уровне: разбитые горшки с цветами, разбросанное постельное белье, какие-то книги валялись на полу. Сразу было видно, как она «рада» меня видеть в своей квартире. Тогда я подумал, что это судьба. Ведь мне даже не придется поджидать ее у подъезда, искать по району. Вот она, как на ладони. Я ликовал. А Люда в тот вечер сбежала из дома.
На следующий день мы с парнями оккупировали ее комнату. Читали записи из ее дневника и ржали как ненормальные, а она колотилась в дверь своей же комнаты. А когда Чиж начал зачитывать, как над ней измывалась мать, я, сам того не желая, пропустил это все через себя, пережил каждый момент, словно это происходило со мной. Она писала как ей не хватало материнской любви, и я вспоминал, как не любила меня моя мать, она писала как ее били, и я вспоминал как били меня, она писала, что у нее никогда не было друзей кроме Юры, и я вспоминал, что у меня тоже раньше не было друзей. А дальше все как под копирку: получила за не вымытую посуду, была заперта в комнате, измеряла синяки на теле…
И в тот момент чертово колесо резко остановилось и медленно поехало в обратном направлении. Я сидел на подоконнике и чувствовал, как каждое слово Чижа проникает под кожу словно лезвие ножа. Чиж продолжал читать, за дверью плакала та, которая больше не казалась похожей на Лизу. У нее была совсем другая жизнь. И эта жизнь очень схожа с моей. Я начал осознавать, как ее ранит каждое слово произнесенное Чижом и каждое воспоминание о прошлом. Выгнал всех из квартиры и вернул ей дневник. А потом день за днем пытался хотя бы просто заговорить с ней, но теперь она и близко не подпускала к себе. Еще бы, после всего, что я с ней сделал, мне будет очень сложно заслужить прощение.
В тот день, когда я отогнал от нее ротвейлера, она впервые назвала меня по имени. Не могу передать, что я тогда испытал. Наверное, мне еще никогда не было настолько приятно слышать собственное имя. На секунду показалось, что у меня есть шанс заслужить прощение, и Люда когда-нибудь сможет доверять мне. Но через несколько дней меня выцепили ее дружки с бритоголовыми подружками и снова наваляли. А в конце передали привет от Люды. Значит, не простила.
Я знаю что такое кирпичная стена внутри, и мне хорошо известно, как сложно ее разрушить. Люда выстроила эту стену и теперь мне предстоит найти способ, чтобы через нее пробиться. Остается только рассказать ей обо всем с самого начала. Ну, почти обо всем. Она не должна знать, что у моего отца не было проблем с бандитами, которые якобы отобрали у него хату, и не должна знать, что мы скоро уедем из города. Отец просил держать язык за зубами, иначе нам придется жить на улице.
Я прихватил из дома фотографию Лизы. Начну рассказ с нее.
Ночью, когда санитарка покинула пост, я вышел из палаты со своим одеялом и отнес его в самое красивое место в этой больнице, которое открыл для себя еще с предыдущего пребывания здесь. Мне показал его сосед по палате, который частенько бегал туда курить. С крыши двенадцатиэтажного здания открывался потрясающий вид на город, особенно ночью, когда на улице было тихо и по всему городу горели огни. А воздух там такой свежий, что невозможно надышаться им после палат и коридоров, в которых пахнет спиртом и хлоркой. Нарочно положил одеяло на самый маленький выступ и пошел за Людой.
Зашел в отделение травматологии и беспрепятственно проник в ее палату, которая была почти у самой двери, а пост находился в другом конце коридора. И он тоже был пуст. Разбудил Люду и, прихватив с собой ее одеяло, повел на крышу. Я еще не знал, как она отреагирует на то, что я хочу с ней объясниться. Но мне очень хотелось, чтобы она меня выслушала. Может, узнав мою историю, она, наконец, поймет, почему я вел себя как бессердечное животное. Может, она сумеет простить меня. Может… даст мне шанс все исправить.
Я шел на крышу как на исповедь и впервые держал Люду за руку, отчего волновался еще сильнее.
– Так нормально? – спросил я, укутав ее в одеяло. – Не холодно?
– Нет, – улыбнулась она, сидя на выступе как воробушек.
– Если замерзнешь, сразу скажи, о`кей?
– Хорошо. Но пока мне тепло, – снова мило улыбнулась она.
Я сел рядом с ней. Специально привел ее на этот маленький выступ, чтобы быть как можно ближе. Сунул руку под одеяло, залез в карман олимпийки, и тут опомнился, что забыл в палате фотографию Лизы.
– Люд, подождешь пару минут, ладно? Я кое-что забыл взять, – вставая с выступа, сказал я.
– Конечно, куда же я денусь. Ты так меня закутал, что сложно теперь даже пошевелиться, – посмеялась она.
Меня очень радовало то, что она согласилась уделить мне время, и то, какое у нее было настроение. Наконец она не сопротивлялась поговорить со мной.
Зашел в отделение и, удачно преодолев пустующий пост, тихонько прошел в самый конец коридора. Зашел в палату, нашел в тумбочке фотографию и поспешил обратно. Дернул за ручку металлической двери, и тут меня ждал сюрприз: дверь была закрыта на ключ. В панике побежал к посту – никого, постучался в сестринскую, но и там никто не открыл. В поисках медсестры прошелся по всем палатам, но ее нигде не было. Оставалось только закричать на все отделение, чтобы она пришла. Вернулся к посту, пошарил на столе, подумав, что она могла оставить тут ключ, но кроме бумаг и пробирок ничего не было.
– Царев! – я вздрогнул от голоса за спиной. – Ты опять взялся за старое? Опять на крышу ползал? Я когда зашла в палату и бнаружила, что тебя нет, так и подумала, что ты туда отправился! Крадется он обратно на цыпочках, думает, я слепая! Думает, он тут самый умный!
– Откройте дверь, пожалуйста! Мне нужно на пять минут выйти, – говорил скороговоркой я.
– Я на твою тумбочку поставлю табличку с больничным режимом, чтобы он всегда был у тебя перед глазами! – громким шепотом строго проговорила она. – А ну быстро иди в палату! У тебя утром операция, а ты на крышах покуриваешь! Вот твой отец придет, я ему все расскажу.
– Да не курю я, и никогда не пробовал. У меня личная жизнь сейчас решается, понимаете? Там, на крыше, девчонка ждет…
– Ой, Царев! – покачала головой медсестра. – Знаю я твои шуточки. В прошлый раз тебя на крыше вертолет ждал, на котором ты собирался полететь к обезьянкам Африку.
– Я же шутил тогда. А теперь правду говорю! Девочка замерзнет, если дверь не откроете.
– Угу, угу, – медсестра уткнула руки в бока. – Да хоть сам президент тебя сидит и ждет на этой крыше, все равно не открою! И сторожу уже позвонила и сказала, чтобы запер эту крышу на амбарный замок, чтоб никто не шастал туда. Всё! Спасть иди! А не то сейчас все отделение мне перебудишь! – она развернулась и пошла в сестринскую.
– Да будьте же вы человеком! – крикнул я на весь коридор. – Откройте эту чертову дверь! Там девочка на крыше мерзнет, слышите!
– А ну-ка не ори мне тут! – рявкнула медсестра. – А не то сейчас вколю тебе успокоительное!
Медсестра зашла в сестринскую. Я выхаживал по коридору не зная что делать. Может, здесь есть еще какой-нибудь выход? Но я впустую оббежал все отделение, так и не найдя способа выбраться.
Если Люду заперли на крыше, то она точно подумает, что это сделал я…
Я выманил ее на крышу, сделал вид, что мне нужно отлучиться и запер ее. Зимой. На крыше. В одеяле и тапочках. Отлично. Хорошее начало наших дружеских отношений. Слов нет.
Глава 33. Тысячи разноцветных фейерверков
Когда он пришел за мной в палату и, взяв за руку, повел на крышу, у меня не было ни единой мысли, что это всего лишь продолжение его жестокой игры. На крыше он сказал, что что-то забыл и, пообещав, что вернется через пару минут, ушел. Я сидела на маленьком выступе и ждала его, вдыхала прохладный воздух, и с высоты смотрела на далекие огоньки, на машины, которые словно игрушечные двигались по мосту, а под мостом шел поезд, нарушая городскую тишину.
Прошло минут десять, а его все не было. Я не подпускала к себе мысль, что он бросил меня на крыше. Может, ему просто не удалось вернуться обратно? Может, его заметила медсестра? Я решила спуститься на технический этаж, чтобы дожидаться его в теплом месте. Дошла до другого конца крыши, где была дверь, через которую мы сюда попали, дернула за ручку, и от неожиданности вниз живота упал булыжник. Дверь была закрыта. Скинула одеяло и в панике побежала по крыше в поиске другого выхода. И он был. Точнее их было несколько, но все двери были заперты.
Я поняла, что меня заперли на крыше, и в этот момент мое горло сжала невидимая рука, настолько сильно, что я начала задыхаться от слез и злости на себя – наивную дуру, которая решила, что Царь изменился и вышел из игры, что в нем есть хоть капелька человечности.
Тело горело, несмотря на холод обволакивающий меня с ног до головы. Закричала так громко, что с крыши спорхнули вороны и взвились в воздухе. Так громко, что заискрились провода, тянущиеся над трассой. Я снова позволила ему обмануть себя... И от этой мысли мне стало очень больно. Так больно, словно мое тело насквозь прошито пулями.
А затем в мое затуманенное сознание ворвался голос:
– Эй, а ну давай сюда скорее!
Я обернулась и увидела пожилого мужчину, стоящего у выхода, через который мы сюда пришли. Подняла одеяло и бросилась к нему.
– А я думаю, какая девочка тут? – подав мне руку, чтобы помочь спуститься ворчал мужчина. – Я перед тем, как замок повесить, выглянул сюда, никого не заметил. Если бы он не позвонил, то ты бы тут так и просидела, милочка!
– Позвонил? Кто позвонил? – запыхавшись, спрашивала я, спускаясь по железной лестнице.
– Кто-кто, друг твой! – прикрикнул мужчина. – Звонит мне на пост охраны, кричит, что девочку на крыше заперли. Додумались они, по крышам лазить! Вот, теперь никто не прокрадется! Даже мышь! – защелкнув большой амбарный замок, сказал сторож.
– А где он сам? Ну, тот, кто звонил.
– А он в отделении, милочка! Там, где и должен находиться больной! Дверь, говорит, закрыли, сам выйти не могу, откройте крышу, а не то девчонка замерзнет!
Еще громче ворчал сторож, пока мы шли к лифту. А я шла за ним и светилась как новогодняя елка от мысли, что Макс ни в чем не виноват.
На следующий день меня выписали сразу после обхода, а Макс в это время отходил от операции, и нам так и не удалось встретиться.
* * *
После больницы я сразу влилась в учебу. Долгов накопилось очень много по всем предметам, и эти два дня я провела в компании тетрадей и учебников. Теперь меня ничего не отвлекало от учебы: девочки проводили время со своими парнями, то здесь, то в Обнинске. Машка тоже присоединилась к ним. Она стала встречаться со Славиком, трусливым панком, любителем кошек, который до смерти боится собак. Подруга еще и извинялась за то, что пока я лежала в больнице, она увела у меня парня.
– Все получилось само собой… На следующий день после Тонькиной днюхи он пригласил меня к себе в гости, а потом у нас все и закрутилось, – виновато опуская глазки, говорила она, когда мы сидели в столовке.
«Да забирай его с ногами, руками, нудными рассказиками и всей его трусостью. Мне такое счастье и даром не нужно», – подумала я, но вслух ничего не сказала. У Машки так горели глаза, когда она говорила о нем.
Машка сказала, что Славик чувствует себя виноватым за то, что не смог отогнать от меня собаку. А когда я ей рассказала, кто спас меня, подавилась компотом.
– Царь? – кашляя, переспросила она. – Во дела… А Тонька с Марыгой и Тохой наваляли ему на днях.
– Я в курсе. Но они же не знали, что у нас, вроде как, перемирие. Я сама просила Тоньку отомстить ему за дневник, – вздохнула я. – Так что больше никаких нападок на Макса.
– Че-го? – округлила глаза Машка. – Давно ли это ты стала его так назвать? Только не говори, что у вас теперь что-то наклевывается!
Да, после моих рассказов про то, что Макс со мной сделал и криков о помощи, сложно признаться, что у нас очень даже может что-то наклевываться…
– Не знаю… Но он сильно изменился, – промямлила я.
– Даже не вздумай ему доверять! Таких отморозков как Царь, я за всю жизнь не видела. А я видела всяких придурков, поверь! Он всадит тебе нож в спину в самый неожиданный момент, Муха! Лучше держись от него подальше! – настоятельно советовала подруга.
Но ее советы я пропускала мимо ушей, и доверяла своему сердцу.
Сегодня его выписывают из больницы, и от этой мысли я с самого утра не принадлежу себе. На алгебре получила очередную двойку за то, что не смогла решить у доски ни одного уравнения, а физичка после того как я переспросила какой вопрос мне задали, написала в моем дневнике замечание «Не внимательна на уроке!»
Когда мама с Жорой уехали забирать Макса, я сидела на стуле как на иголках, и никак не могла настроиться на подготовку к изложению по русскому, которое будет завтра. Вроде бы сейчас я всерьез должна задуматься об отчислении из школы, если не пересдам все хвосты, а голова полностью занята Максимом.
Хлопнула входная дверь. В прихожей послышались голоса.
– Макс, давай я тебе помогу раздеться.
– Пап, ну я же не инвалид. Сам справлюсь.
– Давайте мальчики, раздевайтесь, мойте руки, а я пока пойду суп на плиту поставлю, – сказала мама. – Люсь? Людка, ты дома? – мама зашла в мою комнату. – Иди ребят покорми. А не то я на работу опоздаю.
Я взглянула на себя в зеркало и быстренько поправила волосы, застегнула серую олимпийку, затем расстегнула, решила, что она не очень смотрится с трикотажными шортами и вовсе сняла ее с себя, оставшись в белой футболке с Леонардо Ди Каприо. Напоследок заплела хвостик.
– Люська, ну ты где застряла? – крикнула из прихожей мама. – Сейчас суп закипит!
Еще никогда не было так волнительно выходить из своей комнаты. Сердце быстро колотилось, ладошки вспотели. Я вот-вот увижу его. Открыла дверь и робкими шажками прошла по коридору.
– Привет, – послышалось за спиной.
Я обернулась и увидела Макса стоящего с полотенцем в руках на пороге ванной комнаты. Кажется, он пытался понять мое настроение, смотрел на меня виновато, что ли.
– Привет, Максим, – улыбнулась я.
Он выдохнул, как будто мое доброжелательное «привет» было для него чем-то очень прекрасным.
– Там, на крыше…
– Я знаю, – перебила его. – Сторож мне все рассказал.
– Слава бо… Сторожу! Я боялся, что ты решишь, будто бы я нарочно запер тебя там, – он повесил на крючок полотенце, вышел из ванной и подошел ко мне так близко, что я почувствовала на своем лице его мятное дыхание. – Мне нужно многое тебе рассказать, – прошептал он. – Давай расставим все точки.
– Людка! – я вздрогнула от маминого голоса, и мы с Максом хором засмеялись.
– Сначала суп, – ответила я и порхнула на кухню на невидимых крыльях, которые внезапно выросли за спиной.
Мы сидели за столом: я, мама, рядом с ней Жорик, напротив меня Макс. Мама с Жорой без конца говорили о чем-то, я даже не пыталась вникнуть в их темы, переглядывалась с Максимом. А потом, когда я потянулась за куском хлеба одновременно с ним, и наши руки коснулись, за столом резко воцарилась тишина. Мы слишком долго брали хлеб, и мама с Жорой это заметили. Жора нарочно кашлянул, мама заулыбалась.
Когда все пообедали, Максим ушел в душ, мама побежала одеваться, Жора отправился прогревать машину.
Примерно через десять минут мама вышла из квартиры, и почти сразу в дверь моей комнаты тихонько постучали.
– Можно?
– А в прошлый раз ты не спрашивал разрешения, – усмехнулась я. – Входи уже.
Он скромно сел на край кровати. А я все никак не могла привыкнуть видеть его таким робким, скромным. От дерзкого мальчишки не осталось ни следа.
– Прикольная футболка, – глядя на Гуфи из мультика, сказала я, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.
– Фосфорная картинка. Светится в темноте, – как-то не очень весело сказал он.
– Круто, – улыбнулась я.
– Ладно… Попытка номер два, – глубоко вздохнул Макс, достал из кармана маленькую фотографию и подал ее мне.
* * *
Он рассказал мне свою историю, и я поняла, что знала только маленькую часть его жизни. Пережила вместе с ним все ужасы, а в некоторых моментах и вовсе узнавала себя. У нас с ним бесконечное множество сходств, и даже сейчас, мало того, что мы оказались в одной квартире, так еще и у обоих забинтованы правые ноги.
– Ты, наверное, потом сильно пожалела, что бросилась спасать своего друга, да? – спросил Макс.
Я подумала несколько секунд.
– Нет. Сейчас я понимаю, что если бы ничего этого не случилось, то, наверное, я так и осталась бы тенью, передвигающейся по школе. Продолжала бы получать тычки от мамы и терпеть насмешки одноклассников. Я бы не обзавелась подругами и не почувствовала себя нужной, и уж точно не поехала бы в Москву на концерт против маминой воли, – усмехнулась я.
– И не познакомилась бы с Шаманом, да? – улыбаясь, хитро взглянул на меня Макс.
– Да, – пожала плечами я.
– Ты его любила? – неожиданно спросил он.
Мне понадобилось немного времени, прежде чем ответить на этот вопрос. Когда я встречалась с Костей, я исписала любовными признаниями с десяток страниц в своем дневнике, и тогда думала, что любила. А теперь даже не знаю, что это было за чувство.
– Любила, любила… – вздохнул Макс. – Прости, но я читал твой дневник.
Я в ответ промолчала.
– А ты любил когда-нибудь?
– Людей?
Он спросил так, словно я задала глупейший вопрос.
– Ну, конечно! – засмеялась я.
– Кроме отца никого, – он резко поднял на меня глаза. – А что такое любовь? Вот ты знаешь?
– Не уверена, – пожала плечами я.
– Что ты чувствовала, когда встречалась с Шаманом? – его вопросы как будто выстреливали в меня.
– Поговорим о моих чувствах к нему? – усмехнулась я. – Мне кажется, это не самая лучшая тема для разговора.
– И все-таки? – настаивал он. – Просвети меня, – Макс снял сланцы, забрался на кровать с ногами и облокотился на спинку. – Мне правда интересно, что чувствует человек, когда влюбляется.
– Хорошо, если тебе так интересно, то… – задумалась я, не зная с чего и начать. Обняла подушку и устроилась поудобнее. – Жизнь без любви, это как лето без солнца, как зима без снега, как пустыня без песка. Вроде… ты жив, ты здоров, но чего-то не хватает для счастья. Каждый день как день сурка, всё одинаково. А когда влюбляешься, то всё вокруг начинает обретать другие очертания, серая улица заиграет яркими красками, грустная музыка ни за что не вгонит тебя в депрессию, ты не можешь есть, спать…
