Текст книги "Все, что смог (СИ)"

Автор книги: Елена Ляпота

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Глава 11

Прошло еще два дня, однако следствие топталось на месте. Пострадавшая Мовсесян, придя в себя, находилась в шоке и отказывалась давать показания. Николай Дубко, взятый под следствие по подозрению в убийстве Добролюбова, оказался орешком непростым и трудно пробиваемым. Кремень, одним словом.

Клевер беседовал с ним уже часа два, пытаясь то так, то эдак – всеми хитростями – склонить Дубко к добровольному признанию, однако тот чуть ли не с пеной изо рта настаивал на своей невиновности.

Козырей у следствия было мало. Алиби Дубко согласились подтвердить человек десять, если не больше. Мотивы – что мыльный пузырь, готовы были лопнуть на глазах и брызнуть во все стороны мутными каплями.

Единственная зацепка – Тамара Мовсесян – упорно молчала. Боялась, наверное. Все ж ребенок у нее, да мать старая. Одной правдой их не защитишь. Тут силу надо, а где ее взять-то? Где взять, когда сама едва жива осталась?

Вот и получалась ситуация, что в том фильме: упал, потерял сознание, очнулся – полит кислотой. Кто-то шибко «сердобольный» вместо воды хотел плеснуть, да слегка не донес.

Строилось дело хлипко, и готово было в любой момент развалиться, если бы не показания Златарева с Тубольцевым. Но даже в этом были свои трудности. Не одного ствола ни в «Джипе», ни в домах у задержанных не оказалось. Успели избавиться, гады…

Так что надежда, что Николай Дубко «расколется» самостоятельно, была сродни прошлогоднему снегу – растаяла, высохла, покрылась толстым слоем годовой пыли.

Вот и сейчас он, изрыгая из глубины зрачков пламя и дым, метался по следственному изолятору, откровенно посылая матом Клевера и его вопросы.

– Ну сказано ж тебе, придурок, не убивал я никого. Тем паче за такие копейки.

– Знали бы вы, гражданин Дубко, сколько раз…

– Да мне начхать, сколько раз! Да, стерву эту я научил – как жить, чтоб мордой своей любовалась, и не забывала, что значит в руку кормящую плевать. Она думала, ей все это даром пройдет.

– Значит, гражданин Дубко, вы признаетесь…

– Ни в чем я не признаюсь. Ты поди докажи, ментяра поганый, что это я сделал. А свидетелям твоим вшивым я руки повыкручиваю, чтоб знали, как лезть, куда не просят, да языком молоть.

– Но, согласитесь, – упрямо настаивал Клевер, – у вас были все мотивы для убийства.

– Повторяю для тупых: не убивал я. Мокруха нам ни к чему. Припугнуть, потрясти, голову в унитазе прополоскать, но мочить… Не пришьешь, начальник. Нет ничего. Чист как стеклышко.

Дубко кипел, брызгая по изолятору слюной. Клевер мысленно считал до десяти, чтоб не подняться и не заехать ему в челюсть – уж очень тот раздражал. Но он не мог не признать, что Дубко был прав. Нет ничего. Абсолютно. Хороший адвокат в суде начисто отметет все обвинения.

Глухарь… Столь ненавистное коварное слово. Начальство, скорее всего, уже заготовило клизму. Квасин и так смотрел зверем, а у Клевера по-прежнему – хлипкая палочка, грозящая обратиться в нолик. Ведь собственные догадки к делу не пришьешь.

А тут еще одна головная боль. Мать покойной жены Добролюбова. В свете последних событий Клевер было подумал, что подобную ветку расследования можно благополучно забыть. Теперь эта мысль казалась ему дурацкой.

Если версия с казино зайдет в тупик, Клеверу здоровски достанется от начальства. Велено проработать – стало быть, нужно выполнять. И опять – в свободное от работы время. Потому что мать Татьяны Добролюбовой согласилась принять его только вечером и непременно дома. Иначе она отказывалась куда-либо ехать и о чем-либо говорить.

С трудом дождавшись вечера, Клевер поехал на другой конец города – чай не ближний свет. И почему люди находят друг друга обязательно у черта на рогах. Хотя для семьи, говорят, полезно, когда от родителей подальше. Клевер женат не был, однако приблизительно догадывался, почему.

Ирина Петровна, мать покойной, оказалась женщиной красивой, но слишком уж постаревшей для своих лет. Она почти не улыбалась, и Клевер чувствовал себя неловко с самой первой минуты знакомства.

Ирина Петровна проводила его в зал и усадила в кресло. Будучи радушной хозяйкой, предложила лейтенанту чаю, однако Клевер сомневался, что ему кусок в горло полезет, учитывая, сколько боли притаилось в уставших глазах женщины, притом, что тема разговора наверняка всколыхнет наболевшее.

Ирина Петровна села напротив и сложила руки на коленях, что первоклассница. Клевер долго соображал, как начать разговор. Но женщина вдруг заговорила сама.

– Знаете, за последние два года я потеряла мать, мужа и дочь, – она улыбнулась какой-то странной улыбкой, – Остался только сын от первого брака. Но мы редко общаемся, а жаль… Таня была для меня всем, если вы понимаете. С отцом Вадика не сложилось. А Танин отец души в нас не чаял. В обеих. Ей всегда не везло, моей девочке. Такая красавица – кавалеры вьюном вились. А она была такая правильная – я даже не учила, она сама знала меру: умела отказать, остановиться. Таня и поцеловалась-то в первый раз только по серьезному чувству. Ей тогда семнадцать было. Он – чуть старше. Тогда она и стала пропадать допоздна, но все клялась: «Мама, я ни-ни, только после свадьбы». Я ей верила. Парень был хороший. Видела я его всего несколько раз, но впечатление осталось, что ни есть – самое лучшее. Он, когда служить отправился, в увольнение к ней приезжал. Они тогда закрылись в Танюшиной комнате, а мы с Пашей и не возражали. Может, они были бы счастливы. Любил он ее сильно…

Ирина Петровна замолчала, уставившись куда-то в сторону, словно забыв, что рядом в кресле сидит незнакомый человек, а она рассказывает ему сокровенное. Клевер осторожно спросил, хотя ему и не терпелось перейти поближе к интересующему его вопросу:

– Почему «может»?

– Что? – очнулась женщина.

– Вы сказали, «может, они были бы счастливы».

– Погиб он… Танюша очень страдала. Едва руки на себя не наложила. Как узнала – с месяц чумная ходила. А родные нас даже на похороны не пригласили – представляете?

– Представляю, – пробормотал заскучавший лейтенант и подумал, что зря отказался от чая. Задушевные разговоры всегда пробуждали у него желание перекусить.

– Года два Танюшка даже гулять не ходила. Все училась, вспоминала. Фотографию его поставила на столе. Я ей говорила: «Убери покойника-то. Он тебе жизнь заслоняет». А она упрямая была. Нет, и все. Так и стоял… Я только сейчас в альбом убрала.

Потом появился Антон. По правде говоря, я его сразу невзлюбила. А Паше он почему-то нравился. Настойчивый был, ухаживал красиво. Вижу, Танечка моя расцвела, похорошела, видно, прошлое, наконец-то отпустило. Замуж она выходила счастливая. Спросите, любила ли она мужа? Любила, да еще как! Он же для нее – что свет в окошке. Был. Жаль, что я тогда эту мразь не прогнала. Думала, он Танюшку вылечит, а он ей еще больше в душу нагадил…

Ирина Петровна заслонила лицо руками и зарыдала. Клевер почувствовал себя совсем неуютно. Вряд ли найдется мужик, знающий, что делать с рыдающей бабой, особенно, если эта баба чужая. Но делать что-то надо было, иначе он всерьез рисковал застрять здесь надолго. А еще не дай Бог придется вызывать «Скорую»!

Гришка Клевер оторвал зад от кресла, подошел к Ирине Петровне и сделал неловкую попытку погладить ее волосы.

– Ну что вы, успокойтесь. Все хорошо. Все позади.

Дурак он. Что хорошего может быть у вдовы, похоронившей дочь? И что позади – счастливые дни материнства и молодости? Нет, он определенно бесчувственный дурак!

– Все. Все. Я спокойна. Простите, – женщина опомнилась и попыталась взять себя в руки.

Она вскочила и зачем-то полезла в сервант.

– Посмотрите, какая она была.

Ирина Петровна вытащила массивный фотоальбом, очевидно, из старых запасов, тех, что в твердом переплете и с картонными страницами, и протянула Клеверу. Пришлось сделать вежливое лицо и открыть. Что еще оставалось.

– Что его не устраивало, кобеля этого? Красавица, умница. Я говорила ей – уходи, пока он тебе жизнь не сломал. Найдешь другого, который любить будет. А она ответила: «Так любить, как любили, уже никто не будет. А у меня сердце не казенное. Больше ударов не выдержит». Вот и не выдержало… А ведь какая красавица. Посмотрите, Григорий Анатольевич. Вот и тот парень. Смотрите, какие голуби. Теперь вместе уже. И с тем подонком тоже…

А письма он какие писал… Я не могу читать, все рыдаю…

Лейтенант Клевер растерянно листал альбом, созерцая чужие физиономии. Фотография, в которую ткнула безутешная мамаша, действительно впечатляла.

Красивая пара, ничего не скажешь. И мальчик хорош, только немного слащав. На его мужской вкус. И девчушка – загляденье.

Грустно все это…

Да, чего только в жизни не бывает.

Некоторые хранят письма, которые сто лет уж как пора выбросить. Ну, писал человек своей девушке. Из армии – вон адресок-то. И фамилия-имя-отчество…

Гриша Клевер пробежался глазами по письму. Да, очевидно, любили Татьяну эту. Куда покрепче Онегина.

Было в этом нечто загадочное. Что – он не мог понять. Нужно будет подумать на досуге. Только когда ж он наступит – досуг этот?

– Ирина Петровна, вы только не обижайтесь, пожалуйста, но я задам весьма неприятный вопрос.

– Задавайте.

– У вашей дочери был любовник?

– Никогда! – возмущенно воскликнула женщина, но, нужно отдать ей должное, не стала делать из этого трагедию. Наоборот, она очень даже поняла, что пытается выяснить следователь.

– Вы можете мне не верить. Но Таня была не из тех, кто изменяет мужу. Однолюбка до мозга костей. Так что вы даром теряете время, если ищете, кто мог бы убить Антона из мести за Танюшку. Я – точно бы не смогла. А больше некому.

– У вас ведь есть еще сын, – осмелился предположить Клевер.

– О, Вадим на пятнадцать лет старше. Они не были дружны. Не ссорились, но и не чувствовали себя особо родными. Вадик рано женился, живет с семьей у родителей жены.

– Вы не помните, были ли у Антона враги?

– Враги – вряд ли. Он был слишком хитер. А вот обиженных и разочарованных женщин, думаю, немало. Он ведь кобель. Был.

Вот и все… Пожалуй, больше ничего интересного он не выудит из этого разговора. Он с самого начала подозревал, что на сегодняшний вечер ему отведена роль жилетки для одинокой и отчаявшейся женщины. Что ж, благотворительность тоже нужна. Не все ж ему людей грузить.

С этой ролью было покончено. Но следующий пункт нравился ему куда меньше. Было нечто такое, заставляющее сомневаться, что шли они верным путем. Нечто в поведении Дубко и его «самураев» недобитых.

Нет, не ведут себя так люди, совершившие убийство. Они, конечно, все отрицают, и почти всегда звучит коронная фраза:

– Давай, начальник, докажи!

А тут – не было этой фразы. И не было того особого выражения глаз, когда понимаешь, что пойман, но уверен, что не накажут. Хотя любой нормальный опер назовет все эти домыслы БСК – бред сивой кобылы. Просто интуиция подсказывала – нет, она вопила, – что все еще только начинается. И ребята из казино, со всеми их темными и бесчеловечными делишками, на этот раз совсем не при чем.

«Выспаться тебе надо, как следует, Григорий Анатольевич», – пробормотал себе под нос Клевер, – «а то интуиция твоя, очумевшая от недосыпа, под монастырь подведет».

Глава 12

Златарев пришел на работу в довольно приподнятом расположении духа. Все детективные мытарства остались позади. Да, убийцу еще не вычислили, но теперь это дело милиции, а их с Тубольцевым совсем малое – свидетельствовать в суде.

Хотя, возможно, он рано радуется, и Мельника не устроит предложенный им вариант развязки. Может, он потребует крови определенного лица, чтоб засадить его на веки вечные…

Вопрос сложный, и ответа на него Златарев пока не знал. Но подозревал, что Мельнику все это чертовски важно.

Однако все было далеко не так гладко, как складывалось. Он понял это, едва его нога перешагнула порог директорского кабинета.

Андрей Евгеньевич казался чрезвычайно озабоченным, плохо скрывая это под маской напускного дружелюбия.

– Проходи, Алексей, присаживайся. Буду тебе благодарность выдвигать. С одного конца. А с другого – спускай штаны, выпорю. Вы мне с Тубольцевым такую кашу заварили… В общем, звонил мне владелец казино. Просил, очень вежливо, но настойчиво, чтоб вы двое заявления свои забрали, да от показаний отказались. Я, конечно, сперва возмутился… Но бизнес есть бизнес. Есть дела важные, есть второстепенные. Антон, конечно, дурак был, что деньги воровал, да бездарно транжирил. А серьезные люди подобные шалости не любят. Если его смерть как-то связана с казино – это хорошо. Меня устраивает. Но владелец казино так настойчиво уверял меня в обратном, что я поверил. А вот это уже нехорошо. Совсем нехорошо. Вы с Тубольцевым просьбу-то уважьте. Мне с владельцем сети казино и игровых залов ссориться не резон из-за каких-то мелочей.

– Вы называете мелочью то, что эти твари плеснули в лицо женщины кислотой? – не сдержался Златарев и вцепился руками в подлокотники с такой силой, что пальцы его заметно побелели.

– У девицы той рыльце давно в пушку. И прошу я, Алеша, по-хорошему. Тебе в этом городе еще жить, работать. Не лезь, куда не просят. Денег, чтоб починить машину, я так и быть, выделю. А про казино забудь. Не наше это дело.

– А какое ж тогда мое? – сквозь зубы спросил Златарев.

– Убийцу искать. Настоящего. Конкретного. Желательно, с вескими доказательствами, а не домыслами.

Спокойный, уверенный в себе Мельник сейчас напоминал Златареву сытую кобру, что лениво взирала на него с высоты, развлечения ради, но с намеком, обнажив ядовитые зубы.

Внутри все сжалось, скорчилось от ненависти и отвращения, однако он чудом сумел обуздать свой пыл. Хотелось врезать от всей души, смачно размазать по стенке. Да только зря все это.

Горбатого могила исправит. А править знамя справедливости – что метать бисер перед свиньями. Первого затопчут. Поэтому Златарев лишь молча кивнул и вышел.

Куда делись бодрость и оптимизм? Душу грела злоба – она же питала мысли. А впереди еще разговор с Тубольцевым. Объяснить придется, что все их злоключения и риски – все зря было. Только Тамару подставили. А толку…

Тубольцев ждал его в кабинете. Видок у него был еще тот. Глаза не блестят – мечут молнии, волосы взъерошены. На столе валялась пара сломанных шариковых ручек.

– Ты чего? – удивился Златарев.

– Только что звонил Гришка Клевер. Говорит, проверили всех. У каждого железное алиби на вечер убийства. Единственное, чем их можно зацепить – наши показания. Но тут наскочила адвокатов тьма-тьмущая, так что можем мы эти бумажки…

– Знаешь, что мне Мельник только что сказал? Чтоб мы не совались, куда не следует, с этими бумажками. Чтоб оставили в покое казино с его разборками, а искали настоящего убийцу.

– Что значит настоящего? Как тут быть, если казиношные наследили и тут, и там.

– В том то и дело, что наследили они только с Тамарой Мовсесян. С Добролюбовым у них чисто. Одни домыслы. А Мельнику доказательства подавай. Железные. Ишь, мститель выискался. Как мы их найдем, доказательства эти, если у каждого из подозреваемых алиби?

– Не знаю, не знаю, – задумчиво сказал Тубольцев и улыбнулся. Нехорошая вышла улыбка. Грустная какая-то. – Тут госпожа удача подкинула следствию одну зацепку. Вшивенькую, правда, но хоть что-то все ж лучше, чем совсем ничего.

– Ты о чем?

– Да, произошло кое-что. Не шибко хорошее.

– Что?

Тубольцев немного помялся, прежде чем ответить.

– Единственного свидетеля преступления вчера ночью пытались убить.

– Подчищают хвосты?

– Что-то вроде того.

– Нелогично как-то. Почему сейчас, почему не сразу?

– Откуда мне знать…

– Странно все это. Находясь под подозрением, так открыто наглеть…

– А может, это и не они вовсе. Может, у Добролюбова еще проколы какие случались, за которые его и убили.

– Кстати, Мельник на это намекал почему-то. Темнит он. Не нравится мне это все, хоть убей.

Златарев прокрутился на своем модном кресле из одной стороны в другую, и вдруг пожалел, что не курит. Час от часу не легче. Куча нервов, работа – и все насмарку. Все разбилось о загадочные поступки мистера Икс…

Он хотел пошутить немного, чтобы разрядить обстановку, обернулся к напарнику, но замер, встретившись с его необычным взглядом. Как-то уж очень странно смотрел на него Тубольцев. Как будто пытался залезть в самую душу и покопаться в накопившемся там дерьме.

– Знаешь, при всей своей лощености, Добролюбов был настоящей гнидой. Бывало, смотришь в глаза и плюнуть хочется.

– Не скажи, Серый. Его многие любили. Особенно бабы…

Тубольцев ничего не ответил, решив, что самое лучшее, что можно сделать, – держать свои домыслы при себе. В конце концов, это не его собачье дело. Убийство – это грязь, черта, которую мало кто переступит, сколько бы гадости не плескалось внутри. От Лехи Златарева он всегда видел только хорошее, да и судить кого-либо он права не имел. Морального. Человеческого. Никакого.

Он знал человека, у которого был веский повод расквитаться с Добролюбовым.

И Златарев, похоже, догадывался о его подозрениях, но не подавал виду.

А ведь он мог – Леха Златарев – вполне мог хлопнуть Добролюбова.

И силы, и ярости у него бы хватило.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Чеченец

Глава 1

Летящей походкой Настя выпорхнула из здания милиции и нажала кнопку сигнализации. Серебристо– серая «девятка» приветливо подмигнула ей передними фарами. Чеченец, ковыляя, шел следом, волоча за собой гитару. Видно было, что сил у него немного, и еще чуть-чуть – и он рухнет прямо на асфальт. Но Настя по опыту знала, что пытаться помочь ему – дело неблагодарное. Брат никаким образом не хотел признавать себя слабым, и даже сейчас, когда культя ноги распухла так, что джинсы едва не лопались, он ни за что не оперся бы на заботливое женское плечо.

Он и раньше был довольно упрямым. Тогда, когда руки и ноги были целыми, а собственное отражение в зеркале не вызывало отвращения. Но сейчас… Если бы Настя сказала ему – «иди, куда глаза глядят» – он бы ушел, не оглядываясь. Не думая о том, что кроме сестры ему никто не протянет руку помощи, да ему и не нужно было…

Жизнь для Чеченца складывалась такой, какая она есть, без взлетов, надежд и порывов, способных увлечь, зажечь в душе трепетный огонек, рискующий перерасти в бушующее пламя. Это когда ты знаешь, что где-нибудь тебя будут ждать с распростертыми объятиями – друзья или любимая женщина, что твои дети не будут стыдиться и пугаться собственного отца, – только тогда ты стремишься жить полноценно, выбирая для себя лучшее. А для некоторых лучшего уже и не надо.

Настя искоса посмотрела на брата, сидевшего рядом на пассажирском сидении. Ей была видна его правая сторона, в профиль. Светлые волосы, собранные в хвостик на затылке, тонкий правильный нос – точь-в-точь, как у нее, только немного крупнее, белесые пушистые ресницы. Несколько прядей кудрявились на лбу и на висках…

Сейчас он был красавец. Если бы у них было достаточно денег, лицо брата можно было бы восстановить. Лицо, но не душу…

А когда-то все было по-другому. Когда-то они были счастливы. Или, по крайней мере, старались быть счастливыми, закрывая глаза на мелкие неурядицы, которые подбрасывала жизнь, как прикормку, очевидно, заранее подготавливая к тому, что вскоре наденет резиновые сапоги и придет рыбаком – закидывать удочку, чтоб потом безжалостно вонзиться крючком в горло…

Юность казалась безоблачной. Родители баловали, не жалели ни денег, ни времени. Все кружилось вокруг них – детей. И никто не задумывался о том, есть ли между родителями чувство, именуемое любовью. Зачем – они ведь всегда вместе и казались довольными. Но иллюзия счастливой семьи громко рухнула вскоре после того, как старший брат Денис женился.

Отец заявил, что уходит из семьи к другой женщине, которую любит уже несколько лет. К женщине, которую давно мечтает назвать своей женой, но все никак не решался.

А мать он не любил. И только спустя столько лет, Настя наконец поняла, почему. Поняла, и сумела простить ему тот страшный бумеранг, запущенный не со зла, но отточенный, как лезвие бритвы, что безжалостно срубил не одну макушку.

Юрке тогда было восемнадцать, и мать всеми средствами старалась откупить его от призыва. Готовилось куча липовых справок – брат был здоров как бык. Но когда отец вдруг ушел из дома с чемоданом в руках, жизнь полетела вверх тормашками. По злой случайности, это событие совпало с осенним призывом, и на следующий день, не сказав никому ни слова, Юрка отправился в военкомат.

Должно быть, в этот момент рухнули его собственные замки, которые он строил на песке. Он верил, словно котенок, что только родился и еще не обсох, верил в семейное счастье, в стабильность и благополучие жизни. Он верил… и не сумел принять правду, поэтому объявил протест.

После ухода отца и бегства младшего брата, Настя осталась одна – вместе с матерью и новоиспеченной семьей Дениса. Но лучше бы она тоже сбежала куда-нибудь.

Мать стала невыносимой. Единственной темой для разговоров, была новая жена отца. Все ее достоинства, недостатки, фотографии, постоянное «чем она лучше?».

Настя вдруг превратилась в стерву, потому что «вся в отца». Невестку она стращала, что Денис – как и все мужики – кобель, и у него явно не одна на стороне. И скорей бы ей забеременеть, пока это не сделала другая.

Сходить с матерью на рынок было вообще кошмаром. Едва на девушку обращали внимание мужики – а где, спрашивается, видано, чтоб мужики на молодых девиц не глядели – мать предсказывала ей, что, мол, скоро семьи разбивать начнет – наследственность у нее такая. Настя держалась из последних сил.

Уйти было некуда. Не к отцу же в его новую чужую семью? И не к бабушке, которая все время ворчала, что «бросили мать, гады, а она всю жизнь, всю душу им отдала»…

И тут подвернулся Артур. Он жил на соседней улице и частенько поглядывал на Настю, еще в школе, когда она была соплей зеленой, а как выросла, расцвела, ему возле Настиного дома, что медом помазали. Хорош он был собой – высокий, черноволосый, при квартире и машине, да только не к душе…

Но, как известно, из двух зол выбирают меньшее. Хоть и слыла Настя красавицей, никто из сокурсников замуж не звал: молодые были все еще. В голове – гулянки да кутеж. Да и встречаться Насте особо ни с кем не хотелось. Перед лицом – отцово предательство да упреки матери. Боялась, что в таком аду ее любовное счастье не приживется.

Недаром боялась…

Тут и появился Артур: с цветами, подарками, походами в кино и скромными поцелуями на прощание. Знал, что ухаживает за девицей и не давил. Но это Настенька и купилась – на уважение это липовое. Думала, что раз не любовь, так ласка разожжет скупой огонь в семейном очаге. Разожгла – полыхнула и сгорела, оставив дымящееся пепелище.

Артур оказался человеком скупым. Денег давал ровно столько, сколько по его мнению нужно было. Да и ласки от него особо не дождешься, разве что когда выпьет. А уж если сильно выпьет – все вокруг крушит, а потом уходит и до утра домой не показывается.

Не было семейного счастья, не было. Одна тоска горемычная. Настя похудела, как тростинка, осунулась. А однажды утром не смогла подняться с постели: голова кружилась, тошнило. Артур грубо растолкал жену, прекрасно видя, что той нездоровится, и буркнул:

– Что разлеглась, словно барыня. Завтрак подавать кто будет? Или я даром тебя кормлю?

Даром или не даром – этого Настя не знала, да и знать не хотела. Следующие события в ее жизни завертелись, что январская вьюга. Колючая, холодная вьюга.

Она забеременела… Но как можно рожать от такого ублюдка, как Артур? Даже то, что в ребенке наполовину будут ее собственные гены, не избавляло от мысли, что у нее родится не человек – монстр, с ангельским личиком. И Настя решилась на аборт.

После этого она уже не могла оставаться с Артуром. Она собрала вещи, но уйти не успела: прямо на пороге ее настигло страшное известие.

Юра погиб.

Эта новость подкосила ее, словно серпом по босым ногам.

Он ведь писал ей. Писал совсем недавно – месяца три назад. Окунувшись с головой в собственные проблемы, Настя и не заметила, как пролетело время.

Никто не знал, что его роту отправили в Чечню. Никто, кроме матери, но она почему-то молчала. Как будто это совершенно естественно, когда твоего сына отправляют в самый разгар военных действий, где люди умирают ежедневно.

Лишь много позже Настя поняла, что той было все равно. Младшие дети словно умерли для матери в тот день, когда за отцом навсегда захлопнулась дверь…

Для отца же смерть сына стала ударом, от которого он так и не смог оправиться. Той же ночью, как пришло известие, «скорая» увезла его в больницу с инфарктом. Единственный раз, когда Настя пришла навестить его, Владимир Андрюшин не смог произнести ни слова – его разбил паралич. А спустя несколько часов он умер.

Настя впервые увидела новую жену отца – теперь уже вдову. Полная, уже немолодая женщина с опухшим от слез лицом. Она взяла Настю за руку и поднесла ее пальцы к своим губам, а затем, не сказав ни слова, отбросила ее в сторону и убежала. Они увиделись еще раз на похоронах, но больше не встречались.

Муж все это время вел себя на удивление ласково, даже смотрел как-то по-другому: с нежностью и теплотой. И Настя подумала, что не такое уж он и чудовище, и, может быть, где-то есть и ее вина – в том, что у них не сложилось…

Как знать, может Артур чувствовал, что она его не любит. Так или иначе, он выбрал не тот путь, по которому он смог бы разбудить ее чувства…

Те крохи любви, которые он подарил ей в момент горя и печали, не смогли удержать ее в семье. Мощной, непробиваемой стеной стояли воспоминания о неродившемся ребенке.

Настя все-таки ушла, перевернув для себя эту страницу навсегда.

Но в той, взрослой разведенной жизни, как оказалось, были свои трудности.

За время ее непродолжительного брака старший брат успел приватизировать их трехкомнатную квартиру на себя, «чудесным» образом выписав из нее всех, кроме себя и матери.

Судиться с ним было не резон: отца и брата не было в живых, а Настю, как оказалось, выписали через суд, на который она якобы не являлась. От этого лицемерия во рту навсегда остался привкус гадливости, который появлялся каждый раз, когда Настя вспоминала о старшем брате.

Мать, понятное дело, не возражала, хотя была в курсе – в этом Настя не сомневалась. Оставшись одна, пожилая женщина изо всех сил вцепилась в старшего сына, единственного оставшегося в семье мужчину, затихла и скромно потакала всем его желаниям, добровольно заделавшись серой мышью. До дочери ей не было дела. Молодая, замужняя – пусть муж о ней думает.

Нет больше мужа – не беда. Другого найдет. Притом умнее теперь будет – не на лицо, а на достаток смотреть станет.

Тогда зарплата Насти была невелика – снимать квартиру было не по карману. Поэтому она отправилась к бабушке: все-таки родная кровь, авось не выгонит.

Оказалось, что и тут Дениска протоптал свою дорожку. Каждую неделю продукты, подарки, речи сладкие. Едва Настя поселилась у бабушки, он засуетился, о присмотре начал заводить речь, о завещании. Намекал, что сестре не резон было от мужа уходить. Дело молодое, помирятся. И при квартире он, и при машине.

Да только бабка при всей своей ворчливости дурой не была, и Дениса насквозь видела. У девки жизнь не задалась, а брат мало того, что из квартиры выписал, так и вообще без угла оставить норовит.

Капризная была бабка, дотошная. Много с ней Настя натерпелась, но квартиру все-таки бабка ей завещала. Как не злился Денис, не посылал ее отборным матом, да только Настя его с порога вытолкала и дверь захлопнула.

С той поры многое в ее жизни изменилось. Настя сменила работу, продала квартиру и переехала на другой конец города – от родственников подальше.

Единственное, о чем она впоследствии жалела, так это о том, что во всей этой суете совершенно упустила из виду очень важную деталь. Тело брата ведь никто не хоронил…

Никто не добивался, не требовал выслать то, что от него осталось…

Но тогда Настя не думала о прошлом. Она жила. Маленькая серая мышка, что пассивно принимала на себя удары судьбы, какими бы подлыми они не казались, благополучно издохла и рассыпалась в прах. Теперь это была уверенная в себе красивая женщина, которая не шла – ступала по жизни, гордо подняв голову.

К мужчинам Настя относилась настороженно. Подпускала к себе немногих, и уже не покупалась на цветы, подарки и комплименты. И не стесняясь, смотрела в глаза. Там она пыталась высмотреть затаившегося монстра, и если не видела, то душу ее словно окатывало радостью. Но сердце по-прежнему стучало ровно.

Видно, нет для нее любви в этом мире. Разобрали оптом, и даже крошек посмаковать не оставили.

Потом появился Данила – высокий, зеленоглазый, темноволосый, и Настя вдруг отчетливо поняла, что он просто так не отцепится, не уйдет из ее жизни – уж больно ласково на нее смотрел. И она впустила – робкую птицу счастья, поклевать зернышек на обледенелом подоконнике. Стало так хорошо, не так одиноко в этом мире.

Они еще только начинали встречаться серьезно. Данила, не скупясь, водил ее по ресторанам и все чаще оставался ночевать. Однажды вечером, пока еще не стемнело, они вдвоем бродили по городу, рука об руку, словно студенты. На площади у фонтана собралась толпа. Настя по-детски рассмеялась и потянула Данилу за локоть – посмотреть.

Бродяга-музыкант пел довольно популярную песню «Любэ»:

 
Комбат, батяня-батяня, комбат,
За нами Россия, Москва и Арбат…
 

У него был красивый голос, и Настя с Данилой притихли в сторонке, слушая песню. Вернее, слушала Настя, а Данила стоял рядом и любовался, глядя на ее будто зачарованное лицо.

Песня закончилась, послышался звон монет, летящих в стоявшую на асфальте коробку. Данила усмехнулся и достал из кармана бумажную купюру. Настя улыбнулась, и они вдвоем подошли к бродячему певцу. Данила поморщился, увидев обезображенное лицо, и отвернулся. А Настя вдруг вскрикнула, но не от ужаса.

Она узнала своего якобы погибшего брата…