Текст книги "Путь к себе"

Автор книги: Елена Купцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Елена Купцова
Путь к себе

Чашка с остывающим кофе. Мерцающий экран компьютера. Слова, которые никак не хотят складываться в связный текст. Такое с ней, пожалуй, впервые. Взгляд увязает в хаотичных переплетениях веток гигантского алоэ, которое, своевольно разросшись, заняло уже почти полкомнаты. Это растение, которое даже уже не просто растение, а реинкарнация какого-то древнего и вечно молодого мистического существа, получило уважительное имя Алоизий.

– Алоизий, у меня будет ребенок.

Голос ее прозвучал в тишине комнаты, как в пещере. Алоизий остался невозмутим, как бы говоря: «Тоже мне событие. Было бы о чем говорить».

– Он уже сейчас растет у меня внутри и будет расти дальше так же быстро и мощно, как и ты. И все будут ахать-охать и качать головами от изумления. Но больше всех изумляться буду я. Это же не может происходить со мной, правда? С кем угодно, но только не со мной.

Как странно начинать жизнь с чистого листа, когда тебе уже почти тридцать лет. Жизнь была отлажена и катилась по хорошо накатанным рельсам. Была стабильная интересная работа, которая к тому же и прилично оплачивалась. Был друг, или, вернее, бойфренд, как сейчас модно говорить. А ведь в самую точку, подумала она. Именно френд, друг мужеского полу. Никаких сантиментов, по крайней мере с ее стороны, в этих отношениях не было. Один сплошной рациональный расчет удобно, комфортно, интересно, приятно, цивилизованно. Что там еще? Да, пожалуй, все. Вполне современный вышел бы брак. И возможно, они прожили бы в любви и согласии много лет, состарились бы вместе и умерли в один день. И все говорили бы, что это была идеальная пара.

Но Господь послал ей искушение, и она не выдержала. Все развалила своими собственными руками, с каким-то мазохистским наслаждением. И теперь сидит без работы, без идей, без запала и вдохновения, да еще слегка беременная. Шикарный компот!

О ребенке она узнала только сегодня.

– Поздравляю вас, – сказал врач, стягивая резиновые перчатки – У вас будет ребенок.

Она резко села, не веря до конца услышанному.

– Это точно? Ошибки быть не может?

– Нет.

Она спрятала лицо в ладони. Такого шквала чувств, который взметнулся в ней, она не ожидала. Итак, это произошло с ней, как с миллионами других женщин до нее и миллионами после. У нее будет ребенок. Она провела пальцами по животу, легко-легко, еле прикасаясь к молодой, упругой коже. У нее будет ребенок. Где-то там, в глубиннее тела, зародилось чудо жизни, своевольно, не спросив разрешения, и растет там теперь, и что-то уже чувствует, и думает… Или еще слишком рано?

– Скажите…

– Будете оставлять или как?

Доктор говорил о чем-то своем Она не сразу поняла о чём.

– Что вы сказали?

– Будете оставлять?

Холодный ужас охватил ее, даже свело пальцы ног. В вопросе явственно слышалось дыхание смерти, хотя он и прозвучал вполне буднично. Для склонившеюся к ней человека, это было привычное дело – задавать вопросы, от которых разит смертью. Не хотела бы она быть врачом. Нет, нет, определенно не хотела бы.

Она крепко обхватила руками свой живот, как бы защищая своего детеныша от опасности, и храбро вздернула подбородок:

– Буду.

И только тут заметила теплые искорки в глазах врача и поняла, что он ей вовсе не враг и ничем не угрожает. «Что это со мной? – подумала она, выдыхая с видимым облегчением – Веду себя как полная идиотка».

Видимо, все ее переживания и мысли были так явственно написаны на лице, что врач, смущенно крякнув, отошел и стал с преувеличенным тщанием мыть руки над слегка потрескавшейся раковиной.

Но пациентки давно уже перестали для него быть женщинами, так, абстрактные существа со своими достаточно типовыми болячками. Но эта тронула его чистотой реакции, незамутненностью природного инстинкта. Редкая штука в наш извращенный век. Как волчица или тигрица готова перегрызть горло любому, кто приблизится к детенышам, так и эта… Только что клыки не оскалила. И тонкие руки перехлестнулись вокруг не существующего еще живота. Жест древний, как мир, принадлежал еще, наверное, прародительнице Еве.

Он продолжал мыть руки, поглядывая на нее в зеркало. Кажется, этому маленькому мышонку, который растет сейчас у нее в животе, несказанно повезло. Неизвестно, кто его папаша, но мать у него будет отменная.

– У меня будет ребенок, – повторила она, словно пробуя слова на вкус и звук.

– Что ты сказала? – спросила» заглянув в комнату, мать.

– Да так, ничего. Болтаю с Алоизием.

– Ну-ну.

Статья явно не клеилась. Сегодня не хотелось даже вспоминать о том, что произошло с ней в Болгарии, не то, что сочинять об этом статью. Хотя материал, спору нет, убойный. Бомба! Она прошла по краю, по канату над пропастью, ни разу не покачнувшись. Можно развернуть эту историю в целую серию статей, за которую будут биться все известные ей журналы. А она будет выбирать самое-самое из заманчивых предложений. Она ведь теперь опять фриланс, свободная журналистка, и должна извлечь из своего положения максимальную выгоду.

Но то, что происходило сейчас внутри ее, перекрыло то, что снаружи. Внешние событие потеряли всякое значение. Ее тело воспринималось как вселенная – вместилище таинственного НЕЧТО, священный сосуд, в котором плещется божественное НАЧАЛО. Но это НЕЧТО не принадлежало ей одной, как ей этого ни хотелось. Оно точно так же принадлежало еще одному человеку, мужчине, который подарил ей великое наслаждение и великие муки, которым ходит сейчас где-то, разговаривает по телефону, крутит руль машины и не подозревает о том, что он натворил, или сотворил, как угодно. Он ничего не узнает, она так решила, но все равно он навсегда в ней и с ней. И ничего изменить уже нельзя.

А все началось давным-давно. Было легко и приятно играть с ним, как кошка играет с мышью, наслаждаясь своей властью, упиваясь свободной силой, потому что он ее любил, а она его нет. Или тогда ей так казалось.

Часть I. Лика

1991 год

Раннее утро на даче… Что может быть пленительнее? Солнце только взошло. Оно еще молодое, неспелое, как кисловатое яблочко. Ты выходишь в сад и подставляешь солнцу лицо, жмурясь, как кошка, от щекочущего прикосновения солнечных лучей.

Первый глубокий вдох терпкого утреннего воздуха. А-а-ах, блаженство! Вместе с ним в тебя вливается предвкушение радости, непременно радости, и еще ожидание чуда, которое обязательно произойдет, стоит только сойти со ступенек крыльца и пробежать босиком по росе.

Но солнце потихоньку разгорается, теряя свою непорочную свежесть, роса высыхает, а чуда не происходит. Если, конечно, не считать чудом саму жизнь.

Лика сбежала с крыльца и прошлась по траве. Земля с ночи была холодная и влажная, и Лика почувствовала, как тяжелая вязкость сна уходит через босые ступни в эту землю, а оттуда возвращается уже что-то совсем другое, упругое, будоражащее, яркое. И называется это: еще один день из жизни Лики.

Когда тебе девятнадцать лет, у тебя хорошенькая, незатертая мордашка, большущие желто-зеленые глаза под длинными темными бровями и куча сумасбродных идей в голове, конечно же, кажется, что мир вращается вокруг тебя. Для тебя восходит и заходит солнце, для тебя поют птицы и распускаются цветы, для тебя живут другие люди, для тебя, для тебя, для тебя.

– Здорово, правда? – вполголоса пропела Лика маленькому паучку, который вдруг закачался перед ней на серебряной паутинке.

Она, то вспыхивала, то исчезала, и тогда казалось, что паучок сам собой свободно парит в воздухе. Лика дунула на него, и паучок, смешно перебирая лапками, быстро-быстро полез вверх.

Две бархатные малинищи растаяли на языке ароматной сладостью. «Хризантемы скоро начнут цвести, – подумала Лика, рассеянно глядя на мамину клумбу. – Значит, лету конец. Ну и что, будет осень, потом зима, ничуть не хуже».

– Что же из этого следует? Следует жить, – пропелось как-то само собой.

– Лика! Лика!

Лика резко, рывком, враз очнувшись, повернулась на голос, столько в нем было неподдельной тревоги.

Соседка махала ей из-за забора, нетерпеливо, как-то даже сердито тряся коротко остриженной седеющей головой.

– Да подойди же ты скорей! Ты слышала?

– Что?

– Власть переменилась. Горбачев в Форосс, то ли болен, то ли арестован.

– С чего бы это ему болеть? – недоверчиво спросила Лика. – Он же всегда как огурчик.

– То-то и оно. Болен – это официальная версия.

– Чья?

– ГэКаЧеПе, – внятно и раздельно произнесла соседка, вбивая эти буквы, как гвозди, в разделяющий их забор. – Государственный комитет по чрезвычайному положению.

– Погодите, не так быстро, – попросила, нахмурившись Лика. – Я ничего не понимаю.

– А я, думаешь, понимаю? По телевизору только их заявление читают: Горбачев не дееспособен, поэтому мы берем управление страной на себя.

– Да кто мы?

– Янаев, Павлов, а самое главное, Пуго, Язов и Крючков.

– Наши три богатыря, – подхватила Лика, вспомнив обложку журнала «Столица», где оба министра и Председатель КГБ были изображены на конях, как на известной картине Васнецова.

– Ты вес чирикаешь, – укоризненно сказала соседка. – А дело, по-моему, нешуточное. Телевидение уже свернули, теперь газеты твои прихлопнут и – прощай, гласность! О чем тогда писать будешь, журналистка?

Лика училась на факультете журналистики МГУ. и оставалось ей учиться ровно два года, а потом… Она уже сотрудничала в одной из московских газет, присматривалась, заводила контакты. Перо ее было бойким, язык и глаз – острыми, в общем, Лика не случайно выбрала профессию.

– Слава КПСС, – машинально повторила Лика слова, выложенные плиткой на стене поселковой котельной.

«Хитрая реклама, – подумала она, – не сорвешь и не смоешь. КПСС всегда с нами».

Лика гнала своего старенького «жигуленка» к Москве. Радужное утреннее настроение давно улетучилось. На смену ему пришли злость и страх, угнездились где-то под ложечкой и теперь грызлись между собой.

«Господи, а что, если снова? – думала Лика. – Нет уж, фиг вам! Не выйдет».

Лихо вырулив на Садовую, Лика вдруг увидела… колонну танков. Это было так неожиданно, что Лика даже на секунду зажмурилась. Танки на Садовой! Не в Уругвае, не в Чили, а здесь, в Москве, на улице с таким милым, уютным названием.

Преодолев первый шок, Лика подрулила поближе и осмотрелась. У ближайшей машины стояли два молодых солдата и курили. Репортерский азарт решил дело. Лика выскочила из машины и подошла.

– Ребята, а что это вы здесь делаете? – спросила она.

Один из солдат, худенький белобрысый паренек с щедро забросанными веснушками щеками, мрачно посмотрел на нее исподлобья. Где-то в глубине его блеклых голубых глаз сквозила растерянность, которую он изо всех сил маскировал под угрюмость бывалого воина.

– Курим, – ответил он.

– А другого места, что, не нашлось? – спросила Лика, пристально глядя ему в глаза.

Он передернул плечами и полез на башню. Лиха поймала за рукав его товарища:

– Что здесь все-таки происходит? Почему вы здесь?

– А я знаю? – дрогнувшим голосом ответил он. – У нас приказ.

– Какой?

– Пес его знает, – ответил парень устало. – По машинам – и вперед.

– И все?

– Все.

– А если прикажут, будете стрелять?

Парень промолчал, на круглом лице его отразилась такая мука, что Лике даже стало жаль его.

– Так будете или нет? Вот в меня, например.

– Ну что ты ко мне привязалась, ей-богу! – Лицо eго скривилось, стало видно, как задрожали губы. – Не знаю я. Не хочу ни в кого стрелять.

– Тогда что ты здесь делаешь?

– Что ты в этом понимаешь?! – вспыхнул он. – Я ведь присягу принимал.

– А в ней, наверное, говорится, что надо Родину защищать?

– Да.

– А от кого ты ее собрался защищать, ты подумал?

– Э-э, ладно. – Он махнул рукой. – Приказы не обсуждают, а выполняют.

– Вот-вот, прямо как в той песенке: «А если что не так не наше дело. Как говорится, Родина велели. Как славно быть ни в чем не виноватым, совсем простым солдатом, солдатом».

– Если каждый начнет сомневаться в приказе, это уже не армия будет, а бардак. Самое интересное, что в принципе ты прав.

– А не в принципе?

– Сам думай.

– А ты что считаешь, что мы не думаем ни о чем? Все мозги себе сломали, ничего понять не можем. Кто. зачем, за кого… Вот ты можешь объяснить?

– Могу.

По машинам! – раздался чей-то зычный голос.

Солдат заторопился.

– Во, видишь, не успели, – сказал он, качнув головой.

– В другой раз, – убежденно ответила Лика. – Тебя как зовут-то?

– Леша.

– Ты, Леша, не забудь, о чем мы с тобой сейчас говорили, ладно? Подумай об этом, с ребятами поговори, а то, как бы не случилось непоправимого. Тогда уже поздно будет печалиться.

Танк дрогнул, оглушительно лязгнул гусеницами и, обдав Лику горячей волной выхлопа, тронулся вслед за передними машинами в сторону Смоленской площади.

Четверть часа спустя Лика припарковала своего «жучка» под аркой высокого серого дома на Малой Бронной. Народу вокруг было малo, машин и того меньше. Казалось, шумная, беспечная Москва притихла, затаилась, втянула голову в плечи, изготовившись к ответному удару. Каким он будет и будет ли, вот вопрос.

Не дожидаясь лифта. Лика одним махом взбежала на третий этаж и нетерпеливо нажала кнопку звонка.

За этой высокой, обтянутой черным дерматином дверью обитал ее однокурсник Дмитрий Холмогоров. Его квартира в силу местоположения и габаритов – пять комнат, огромная кухня, длинные коридоры, кладовки и темные углы – органично превратилась в место общих встреч и сборищ.

Митя, как называла его Лика, в отличие от общепринятого Димон, происходил из старинной московской семьи. Его дед, который и был, собственно, парным владельцем этой сказочной квартиры, был известным профессором Московского университета. Как с изрядной долей юмора любил вспоминать Митя, лед удержался на плаву в период громких процессов и беспощадных чисток только благодаря, так сказать, неформальной поддержке курса академика Лысенко. Умело лавируя, он ухитрился и не попасть «под нож», и не особенно подпортить себе репутацию «честного ученого и наставника молодежи».

Его сын, отец Мити, пошел еще дальше и дослужился до члена-корреспондента. В доме у них всегда царила легкая фронда, так сказать, для внутреннего употребления.

Митя унаследовал от отца иронический склад ума и высокую изящную фигуру, а от матери – мечтательные карие глаза, темные вьющиеся волосы и бледный цвет удлиненного тонкого лица.

Он был великолепно воспитан, в старом московском стиле, выдержан и немногословен, умел повергнуть любую компанию в состояние полуистерического веселья, сохраняя при этом полную невозмутимость, и ни черта на этом свете не боялся.

Единственным человеком, который мог заставить его смутиться, была Лика. При виде ее глаза его затуманивались и он на полуслове замолкал. Наблюдательная, как вес женщины, Лика подозревала, что имеет на него какое-то особое влияние, но ей все некогда было всерьез задуматься над этим Ровные дружеские отношения ее вполне устраивали. Пока.

Лика трезвонила и трезвонила своим особым звонком, хотя за дверью уже гремели засовами и что-то бормотали. Дверь распахнулась, и опа увидела взволнованное лицо Мити, вмиг осветившееся радостной улыбкой.

– Лика, ты! Как здорово, что пришла! А мы тебе тут обзвонились.

– Правда?

– Еще бы. Ты уже в курсе?

– А как же? С чего бы мне еще срываться с дачи?

Митя схватил ее за руку и потянул за собой:

– Идем. Все уже в сборе, вырабатывают тактику борьбы.

Лика хихикнула. Митя в своем репертуаре.

– А где родители?

– Проветривают на югах свои утомленные гласностью мозги. И, слава Богу, а то не было б конца дискуссиям о целесообразности оказания сопротивления властям.

– Вероятный вердикт?

– Большой палец вниз. История учит нас, что это нецелесообразно.

Митя очень удачно изобразил вальяжный рокочущий голос отца.

– Как истинный «толстовец», отец всей своей жизнью подтвердил известный постулат о «непротивлении злу насилием» и, пало отдать должное цельности его натуры, ни разу не раскаялся в этом.

Они вошли в комнату, где на полу и в креслах вольготно расположилось несколько человек. Повсюду стояли переполненные пепельницы и недопитые чашки с кофе. Вопреки обыкновению никаких следов спиртного и даже пива Лика не обнаружила.

– Общий привет!

Все липа обратились к ней. Лику поразило общее для всех выражение серьезности и озабоченности. Ее раздолбаистые, беспечные друзья как-то вмиг повзрослели.

– A-а, явилась не запылилась, – протянула круглолицая темноволосая девица с короткой, под мальчика, стрижкой.

Её звали Викторией, они с Ликой с некоторых пор недолюбливали друг друга, вернее, весь негатив исходил от Вики. Лика даже догадывалась почему.

– Очень даже запылилась. Вела запрещенную агитацию в войсках. Грудью бросалась на танк.

– Где?

– На Садовой, недалеко от площади Восстания.

– Остановила? – требовательно спросила Вика.

– Heт, конечно.

– Ещё бы, с таким-то бюстом, – фыркнула та, воинственно выкатывая грудь.

Все захохотали, даже Лика. Только Митя нахмурился. Упругие, «яблочные» грудки Лики и в самом деле выглядели неубедительно по сравнению с пышным бюстом Виктории. Она вся была, что называется, в теле и как ни изнуряла себя голодом, ничего с почтой природой поделать не могла. Ужасно, комплексовала по этому поводу, хотя и не подавала виду и прикрывалась шуточками.

– Ну и как там настроения? – спросил Митя.

– Полная растерянность. Приказы туманные, но, насколько я поняла, значительная часть личного состава собирается их выполнять.

– Любые?

– А вот это уже другой вопрос. Видишь ли, с одной стороны, армия без неукоснительного выполнения приказа уже не армия, а бардак, как резонно пояснил один молоденький солдатик, а с другой – их всегда учили, что народ и армия едины. Поэтому стрелять в народ им не хочется. То есть в значительной степени все сейчас зависит от наших решительных и взвешенных действий.

– Значит, не хочется? – подал голос из кресла высокий смуглый красавец с ястребиным носом. – А как же Вильнюс, Рига. Тбилиси?

– Ты извини меня, Нико, – мягко сказала Лика, – но это все национальные окраины, если можно так выразиться.

Им вполне могли забить головы буржуазным национализмом, шовинизмом и фашизмом. Кроме того, в этих точках, за исключением Тбилиси, работали ОМОН и внутренние войска, а не армия. Этих ребят готовят совсем иначе, сам знаешь, и для другого.

Нико Киквадзе был родом из Тбилиси. Одна из самых ярких личностей на курсе, гуляка, игрок и любимец женщин, он крайне редко появлялся на занятиях но, тем не менее, зачеты и экзамены сдавал с неподражаемой легкостью и блеском. Его кошелёк никогда не пустовал и был неизменно открыт для однокашников. Он никогда не помнил, кто и сколько ему должен, поэтому долги ему отдавали лишь самые скрупулезно порядочные. Многие завидовали его нестесненности в средствах и победительности в отношении женщин, но в основном все же любили.

Он попытался было приволокнуться за Ликой еще на первом курсе, покупал охапками цветы, настойчиво звал в ресторан, но она очень изящно дала понять, что не видит его в роли возлюбленного, и Нико со свойственным ему добродушием отстал.

– Окраины, окраины, – проворчал он мрачно. – Что, на окраинах нет женщин и детей или кровь другого цвета?

– Нико, милый, давай не будем сейчас об этом, – взмолилась Лика. – Ты же прекрасно знаешь мою точку зрения. Я просто попыталась влезть в шкуру этих мальчиков в военной форме.

– Лика права, – вмешался Митя. – Давайте не будем терять времени. «Эхо Москвы» передает, что к Белому дому стекаются толпы людей и берут его в живое кольцо. Даже баррикады строят. По-моему, мы должны быть там.

– А как же листовки? – подала голос Вика.

– Что за листовки? – спросила Лика.

Ей сунули несколько листков, размноженных на ксероксе. Воззвание в лучших традициях: «Демократия в опасности! Все на защиту Белого дома!» и что-то еще в этом духе.

– Здорово! Откуда!

– У меня знакомая девушка работает на ксероксе в одном министерстве. В целях конспирации просила не разглашать, – небрежно сказал Нико.

– Лика, ты на колесах? – осведомился Митя.

– Да.

– Тогда сделаем так: мы с Ликой поедем развозить листовки, а вы топайте прямиком к Белому дому. Мы вас завтра сменим. Будем дежурить посуточно, столько, сколько надо. – С Ликой стоит поехать Нико, – быстро вставила Вика. – Если не хватит листовок, могут доснять у его знакомой.

Лика поймала на себе отчаянный, умоляющий взгляд Мити. Ей вдруг стало весело.

– Если не хватит, размножим в моей редакции, – сказала она, имея в виду газету «Московит», которая опубликовала несколько её статей из жизни молодежи.

– Но… – попыталась было возразить Вика.

– Виктория, иль я тебе не люб? – пропел басом Нико, залихватски подмигнув Лике. – Можешь не беспокоиться, если что, жизни не пожалею, а из огня вынесу.

– Типун тебе на язык, болтун, – не выдержала Лика.

– Никто-о-о меня не понимает, – продолжал тянуть Нико. – Рассудок мой изнемога-а-ает, и молча… Все, все, я же сказал: «молча», – спохватился он и направился к двери. Вика, поджав губы, за ним.

– Поехали вместе, – предложила Лика. – Мы вас подвезем, а то транспорт по Кольцу не ходит.

– Эй, Василий, ты что, заснул? – окликнул Митя толстого губастого парня, который за все время не проронил ни звука.

Он нехотя пошевелился в кресле, обвел присутствующий узкими щелочками глаз и, колыхнув пухлыми щеками, сказал:

– Я – с Ликой. Поеду листовки раздавать.

– Вот это не имеет смысла, старик, – возразил Митя. – Мы и так справимся.

– Действительно, Вась, не стоит, – поддержала его Лика. – Ещё неизвестно, как все обернется. А мы с Митей, в случае чего, можем влюбленную парочку изобразить.

Что-то темное мелькнуло в глазах у Василия, мелькнуло и пропало.

– Тогда я пошел.

– Куда? – в одни голос спросили все.

– Домой. Я родителей обещал на дачу отвезти.

– Мамой клянусь, и такого еще не слышал! – горячо воскликнул Нико. – Какая дача?!

– Обыкновенная, шесть соток, две комнаты и веранда.

– Да ты просто стру…

– Не надо, Нико. – Лика предупреждающим жестом удержала его за руку. – Дело ведь сугубо добровольное.

– Тоже верно.

Нико передернул плечами и вышел в коридор. За ним потянулись остальные.

– Ты знаешь, он, кажется, из-за тебя не пошел.

Лика внимательно следила за дорогой и не сразу поняла, о чем это он.

– О ком ты?

– О Ваське. По-моему, он из-за тебя не пошел.

– Какая ерунда! Он всегда был «вещь в себе». Как бы это… Мужичок себе на уме.

– Все верно, но он сегодня чуть ли не первый позвонил, все спрашивал: «А кто будет? А еще?»

– Ты слишком упрощаешь, Митя. Это же уму непостижимо, что сейчас происходит. Видел, что там творится? Десятки, может, сотни тысяч людей, обыкновенных, как ты и я, без приказа посмели «выйти на площадь». Помнишь, как у Галича: «Сможешь выйти на площадь в тот назначенный час?»

– Угу.

– Они сумели, а кто-то не сумел. Такой вот тектонический разлом в обществе.

Митя, уже не таясь, смотрел на нее во все глаза. То, что она говорила, было абсолютно созвучно его мыслям и чувствам. Они вообще с полуслова понимали друг друга, и он к этому привык, перестал удивляться и позволил себе просто наслаждаться этим.

Он уже понял, о чем она говорит, понял, что согласен, и теперь слушал, как она это говорит. Ее возбужденный голос, шальной удалью блестящие глаза, раскрасневшиеся щеки. Он боролся с искушением стиснуть ее в объятиях, затормошить, зацеловать эти нежные, причудливо изогнутые губы. Умом понимал, что это не ко времени, сдерживался и проклинал себя за нерешительность.

Вот у Нико таких проблем возникнуть не могло. «Никогда не дави в себе голос природы, старик, – сказал он как-то Мите. – Посуди сам, чем ты рискуешь? В худшей случае схлопочешь по физиономии. Она, как известно, не фарфоровая, не расколется. А в лучшем…» Лицо его расплывалось в широченной улыбке, от уха до уха, улыбке Чеширского кота, брови над засветившимися глазами многозначительно плясали.

Митя улыбнулся воспоминанию. Как у него все просто, даже завидно, ей-богу! У самого Мити никогда так не получалось.

– Ты что смеешься? – осведомилась Лика.

– Представил себе Нико на баррикадах. Он ведь и там будет девушек клеить.

– А как же! – подхватила Лика. – Наш джигит – он и в Африке джигит, не то, что у Белого дома.

Они уже объехали пол-Москвы. Бросали машину в каком-нибудь безлюдном уголке, чтобы не «засветить», и шли по улицам, по дворам, к станциям метро, расклеивая по пути свои листовки.

Народу на улицах заметно прибавилось. Видно, преодолев первый шок от обрушившихся на них новостей, люди, как это всегда бывает в минуты кризиса, потянулись друг к другу, захотели ощутить себя частью целого, общего организма. Около приклеенных листовок тут же собирались люди, читали, стояли молча, внимательно и настороженно провожая глазами молодых людей.

– Народ безмолвствует, – процитировала Лика. – Неужели народ опять безмолвствует?

Чем больше они удалялись от центра города, тем спокойнее становилось вокруг. Здесь в отличие от Садовой наземный транспорт ходил, люди спешили по своим делам, казалось, ничего не случилось.

Только мгновенно, как из-под земли вырастающие кучки молчаливых людей перед белыми бумажками на стене были как знак белы.

– Безмолвствуют? – переспросил Митя. – А тебе не кажется, что это получается очень красноречивое молчание, я бы даже сказал, громкое. И потом, большинство никогда не бывает героями. Эго залог выживания человеческого рода. На баррикады лезут сотни или тысячи, а миллионы им не мешают, то есть молча поддерживают. Сама посуди, мы с тобой уже несколько часов по городу мотаемся, и никто даже не попытался нас остановить.

– Тьфу-тъфу-тъфу, – торжественно провозгласила Лика.

Они по-своему очень ответственно взялись за это рискованное дело. Любой, кто читал шпионские романы, знает, что есть два основных способа уйти от слежки и остаться незамеченными: либо стать совсем тусклым и прозрачным, чтобы тебя в упор не видно было, либо, наоборот, нацепить что-то яркое, сразу бросающееся в глаза и в нужный момент с этим предметом расстаться. Человеческий глаз сначала фиксирует броские детали, а потом уже все остальное.

Лика спрятала волосы под зеленой бейсбольной кепкой, накинула свободную яркую курточку и сразу превратилась в сорванца-подростка. Митя ограничился красным пластиковым козырьком и полосатой жилеткой поверх футболки.

Завидев милиционеров или патрульную машину, они мгновенно прятали листовки и превращались в обычных уличных зевак. Один раз они видели, как солидный краснолицый милиционер, протолкнувшись сквозь толпу, принялся изучать только что наклеенную листовку, сорвал и, скомкав, засунул в карман.

– Не толпиться здесь! – прикрикнул он, сурово оглядев окружающих его людей. – Расходитесь!

Люди молча отступили. Никто не проронил ни слова.

Дело шло к вечеру. Сумерки понемногу сгущались, окутывая город таинственном пеленой. Когда они подъехали к метро «Университет», на улицах уже зажглись фонари.

Было решено расклеить оставшиеся листовки у метро и в близлежащих дворах, чтобы люди, проснувшись поутру, смогли их прочесть. Вряд ли кто-нибудь станет срывать их ночью.

Ни Лика, ли Митя не чувствовали усталости и голода. Они совершенно забыли о еде. Пьянящее чувство риска и важности выполняемого дела полностью поглотило их. Ничего не существовало в мире, кроме этих маленьких листков, которые непременно нужно было сберечь и пустить по свету, как вольных белых птиц.

Машину оставили во дворе, недалеко от метро. У круглого здания станции вовсю кипела торговля. Жизнь шла своим чередом.

У коммерческих палаток лениво тусовалась стайка молодых людей. Чуть поодаль две ярко накрашенные девицы а микроскопических юбочках потягивали что-то из банок.

– Надо же, – шепнула Мите Лика, – спокойно наслаждаются жизнью, и хоть трава не расти. Встряхнуть бы их как следует.

Она решительно подошла к ним и пришлепнула листовку на самом видном месте.

– Фью-ю-ю, – присвистнул высокий длинноволосый парень, видимо, главный у них. – Какая фря! За что агитируешь?

– Прочти, если еще не разучился, – бодро ответила Лика.

Он подошел поближе.

– «Демократия в опасности!» – прочел он. – И только-то. Прям, зарыдаем сейчас.

– Зарыдаешь как миленький, если все обломится, – парировала Лика. – Или забыл уже, как пионером был?

– Забыл не забыл, какая разница? Нам нее по фигу. Живем себе, никого не трогаем, никому не навязываемся.

– К вам навяжутся, если сами о себе не позаботитесь. Потом поздно будет. Все нормальные люди сейчас у Белого дома и за вас, между прочим, тоже жизнью рискуют. За таких, которым асе по фигу.

– А если ты такая сознательная, почему не там? – ехидно полюбопытствовал он.

– Все наши уже давно там, не беспокойся. А мы заблудших овец собираем. Может, и у вас что-нибудь прояснится в голове. Поймете, что нельзя всю жизнь за чужие спины прятаться.

– А ты меня не кантуй, – отрезал парень. – Я сам соображу, что мне делать.

– Вот и соображай. Я тебя за руку не тяну.

– Смотри, Милка, какой хорошенький! – послышался воркующий голос сзади. – И молоденький. Подгребай к нам, парень, мы тебе устроим ночь в алмазах, и всего за сто баксов. Или у тебя мамочка строгая, денег не даст.

– Да что ты, подруга, такому пупсику можно и скидку, – отозвалась другая девица. – Баксов за пятьдесят обслужим по полной программе.

– «Шлюхи», – подумал Штирлиц, – пробормотал Митя.

– «Штирлиц», – подумали шлюхи! – завопила в восторге одна из девиц, которую звали Милой. – Решайся. Максим Максимыч, не пожалеешь.

– Я, девочки, на работе, – рассудительно заметил Митя. – В другой раз непременно, не будь я штандартенфюрер!

Девицы прыснули. Лика незаметно ущипнула Митю за руку.

– Увлекаетесь, герр Штирлиц, – шепнула она.

«Странно, – мелькнуло у нее в голове. – Митя прикладывается и это, как всегда, забавно. И еще немного тревожно. Это для меня ново, – подумала Лика. – Какое мне, в конце концов, дело, с кем и как он шутит».

Она дернула его за рукав:

– Пошли, партайгеноссе.

Следующая листовка угнездилась около входа в метро. Они пошли по периметру станции, шлепая оставшиеся листовки на расстоянии метра друг от друга.

– Стоять! – послышатся вдруг громкий окрик. – Кто позволил…

Лика с Митей не стали дожидаться продолжения и бросились наутек. Сзади слышался свист, топот ног, нестройные крики и улюлюканье.

– Эй, менты! – прозвучал чей-то язвительный голос, кажется, того самого парня, которому все по фигу. – Вы бы лучше бандитов ловили.

– Ну да, размечтался, – ответил ему кто-то. – Бандит стрелять умеют.

Лика и Митя одним махом проскочили через темный двор нырнули под арку и оказались в другом дворе. Мигом содрал с себя куртки и кепки, они забросили их в кусты и плюхнулись на скамейку.

– Пронесло? – спросила Лика.

Митя не успел ответить: под аркой показались силуэты двух бегущих людей. Не раздумывая больше, он придвинулся к Лике и обнял ее за плечи.